Любовь

               
                «Истинная любовь есть утверждение лика любимого,
                его неповторимой индивидуальности».
                Николай Бердяев
               
                «Здесь полны вечера тишиною.
                А метель колобродит опять.
                Я, отвыкший от счастья, женою
                Начинаю тебя называть.

                Лишь такое богатство бессметно.
                Не измерить его и не счесть.
                Потому, что ты так незаметна,
                Понимаю я то, что ты есть»
                Леонид Хаустов
               
                «Я боюсь, что я для тебя становлюсь как воздух:
                жить без него нельзя, а его не замечаешь,
                Разве не правда? Ты говоришь,
                что это-то и есть самая большая любовь.
                А мне кажется, что это значит,
                что тебе одной меня мало».
                Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.

                «Беспомощный, откровенный,
                Он рядом со мной происходит
                И каждой своей переменной
                Сквозь сердце мое проходит».
                Зинаида Палванова

                1
    Этим летом  рухнула моя семья. Да и не могла она не рухнуть: то, что основано на притворстве и лжи, не может быть прочным. После одного случайного пятиминутного разговора по телефону я с ужасом увидел, что я потерял все: и жену, и детей, и квартиру /пусть эта прозаическая деталь вас не смущает — в наши времена это, увы, так существенно, а я всю свою жизнь мыкался в тисках жилищного кризиса, и кто-кто, а я-то уж знаю, что это такое/. Я потерял надежду на спокойную жизнь со своими малыми детьми. Я утратил надежду на самое главное для себя — на возможность спокойно работать — а всю свою жизнь я никогда возможности в полную силу работать из-за постоянного бытового и семейного дискомфорта не имел. Погибла надежда и на позднее горькое счастье. Увы!
    И был я как безумный, жил на снотворных и успокоительных таблетках, за день выкуривал пачку сигарет, надоедал чужим людям со своим горем, ища у них того, чего они, заведомо, не могли мне дать. И дошел я, наконец, до того, что, будучи всю свою жизнь человеком неверующим, упал в православный церкви на колени и стал просить Бога смягчить мне душу и дать силы собрать осколки того, что разлетелось, и воссоздать из них снова одно целое, дабы детей своих по крайней мере спасти. И пошел я к своему старому знакомому девяностолетнему католику и к его снохе баптистке и просил их мою беду рассудить. И говорили они мне, что я ради своих детей должен всем пожертвовать, все вынести и все стерпеть. И убедили они меня как будто, и ушел я от них с миром, но, пока я шел, все вдруг снова перевернулось во мне, и понял я весь вред этой морали всепрощения, терпения и непротивления злу.
    И снова ужас объял меня. И ужаснулся я той бездне, по краю которой, как понял я, мне еще долго-долго придется идти. Нет, сказал я себе, это еще не самое страшное все вокруг себя потерять, самое страшное — себя потерять. Если я себя потеряю, то и детям, и людям я уже не нужен буду. И если уж так вопрос встал: себя потерять или вокруг себя все потерять, то лучше потерять вокруг себя все, но себя сохранить, то есть сохранить в себе последние остатки самоуважения, а «остатки» потому, что, живя со своей женой, я уже давно много утратил в себе, так что вопрос на самом деле надо по-другому поставить: или вокруг себя все потерять, или себя найти.
    И не мог я никак для себя этот вопрос решить. И жить мне больше уже не хотелось. Смерти желал я.
А свою жену мысленно я всячески обзывал, и в душе моей все перемешалось: и ненависть, и любовь, и то одно, то другое верх брало. И в этом борении моя душа изнемогать стала. То злоба душила меня, то шептал я ей про себя самые нежные, самые лучшие слова в мире, мысленно к ней обращаясь, которые при жизни почему-то никогда ей не говорил.
   Но знал я, что опоздал, что раньше все это надо было ей говорить.
И снова злоба овладевала мною.
   
    Вот так моя душа в полном смятении пребывала. Как корова, пережевывал и пережевывал я всю ту же горькую жвачку. И вспомнил я, что все, что со мной случилось, я давным-давно всем своим сердцем чувствовал.
    Но теперь-то я уже не чувствовал, а знал. Не мог я теперь, как раньше, сказать себе, что я, хотя и чувствую, ничего не знаю. Если Сократ говорил: «Я знаю, что ничего не знаю», то я, некий антисократишка, твердил себе, что «я не знаю того, что я знаю», но убедить себя в этом никак не мог.
    Тьма все сгущалась, и мне становилось все хуже и хуже. Чувствовал я, что стою на краю бездны безумия, и отступать мне некуда.
               
                2
    И тут наступил перелом. Постепенно из обманутого сравнительно молодой женщиной пожилого осмеянного мужа начал я становиться снова философом. Прежде всего я понял, что сам во всем виноват, потому что знал, что эта женщина меня не любит, а тем не менее свою жизнь с нею связал и детей наплодил, и что наша жизнь с нею с ее стороны, по крайней мере, не была любовью,  и что в таком случае и ждать ничего хорошего нельзя было, и все мои надежды на песке покоились.
    Но что же такое любовь? И так пошел я от своего частного и мало кому, разве только сплетникам, интересного случая к общему, к тому, что для многих, а не только для меня одного, интерес представляет.
    И так постепенно стал во мне философ побеждать обыденного человека. Но открыл-то я то, что давно известно было. Но все-таки, подумал я, кому-нибудь и мои запоздалые размышления пригодиться могут.
    Так что же такое любовь? Что ни говори, но в основе любви лежит чувственное наслаждение. Без этого наслаждения нет и любви. Но в основе блуда также лежит чувственное наслаждение. Чем же тогда любовь от блуда отличается?
    Конечно, здесь сразу такой ответ напрашивается: любовь — это не только чувственное наслаждение, не только слияние тел, но и слияние душ. В любви не два животных, а две полноценные личности сходятся, а личность так же неповторима, как и отпечаток ее пальцев. Глядишь, непонятно, почему А любит Н, а не М, тогда как на посторонний взгляд Н почти ничем от М не отличается. Никакой существенной разницы между Н и М вроде бы и нет, а вот А увидело и своей любовью к Н оно это Н личностью сделало, из общей массы выделило, и стало это Н ни на кого непохожим, особым, неповторимым. Вот что любовь делает! И само А через свою любовь к Н личностью стало.
    Любовь, иначе говоря, означает незаменимость. И какие бы жизненные невзгоды, какие бы препятствия и соблазны не вставали бы между А и Н, они свою любовь через всю жизнь пронесут, потому что один для другого незаменим.
Любимая женщина — это не просто одна из женщин, это Женщина, весь женский род в ней одной сосредоточился, в ее конкретности воплотился. Снялась дурная бесконечность в отношениях между полами.
    А блуд? При блуде мужчина и женщина заменимы. Что тот солдат, что этот. Конечно, душа уже здесь не причем, души нет, души здесь уже никак слиться не могут, и люди, даже если они до этого имели возможность стать личностями, становятся животными.
    «Но что мне до этого? — скажет блудник. — Плевать мне на душу, тело для меня главное, а в своей любви к одной я никогда столько чувственного наслаждения не получу, как в совокуплении со многими,  с  разными».
Но как горько он, блудник, здесь ошибается! Отвлечемся от души, от семьи, от детей, которые ведь больше всего от блуда родителей страдают, от общества, от всего высшего и опустимся на заданный нам блудником уровень — на уровень чисто плотского наслаждения. И как ошибаются здесь блудники! Они просто или не испытали, что такое любовь даже на самом низшем, чувственном, уровне, или забыли. Одно прикосновение к любимой женщине дает больше чувственного наслаждения, чем соитие с дюжиной более, может быть, молодых и красивых, но не любящих и нелюбимых женщин.
    Вот в этом и главное, конечно на заданном нам блудником уровне, различие между любовью и блудом. Вот здесь-то мы погрязшего в чувственности и о высшем забывшего блудника побьем его же оружием!
  Бедные, несчастные вы люди, погрязшие в блуде! Думаете, что наслаждаетесь жизнью, а сами-то, лишенные настоящего наслаждения, пытаетесь качество компенсировать количеством, но никогда здесь количество не переходит в качество, разве если только вы в своем блуде сосредоточитесь все же на одном человеке, и вот тогда из грязи может вдруг цветок вырасти и блуд в любовь обратиться. И такая любовь, которая снизу вверх пошла, может иногда даже стать сильнее любви, пошедшей сверху вниз. И сказал поэт об этом так:

                «Любовь, возникшая из блуда,
                сильней бывает во сто крат,
                любви, которую как чудо,
                ниспосылает первый взгляд».

    И тогда два животных в себе людей узнают и личностями друг для друга становятся.
   Но редка, ох, как редка стала теперь настоящая любовь! А там более взаимная. Как часто не любящее с любящим живет, и, не любя, оно отсутствие у себя качества любви количеством блуда восполнить пытается. О, как горька тогда судьба любящего! А если еще и дети здесь замешаны?
                3
    И опять ужас мою душу охватил и снова смерти возжаждал я. И я снова из философа  в обыденного человека обратился. Сверзься я с высоты философии в мерзость обыденщины. Что же мне все-таки делать? Как жить буду? Куда пойду?
   Если бы я знал, что эта женщина другого полюбила и что он ее полюбил, что она со мной как мужем без любви е жила по слабости своей, то больно мне было бы, но по-человечески, а не по-скотски больно. И смирил бы я гордыню свою и пошел бы им навстречу. Разве они виноваты в том, что полюбили друг друга? Что его любовь мою переборола? Но если это только блудт и если, что хуже всего, она там, начав с одного, по рукам далее пошла, то нет уже никаких сил вынести это, потому что уже не столь за себя, сколько за нее обидно.
    И опять я себя винить должен. Значит и моя любовь не настоящая была, не смог я ее любовь к себе пробудить. А разве мог я ее пробудить, когда, чувствуя, что она не любит меня, не стал за нее бороться, а сам в блуд ударился, успокоив свою совесть словами:

                «Я тебе изменяю, потому что люблю,
                и твою нелюбовь я в изменах топлю,
                а иначе, иначе как вынести мне
                эту муку — постылым быть любимой жене?»

   И тогда предпоследнее горе на душу мою опустилось. И один я в пропасти. И ничего я сам сделать не могу. И зову я ту, которая бы и меня, пробудив во мне любовь любовью своею, из этой пропасти вызволила. Но нет ее. И никогда не будет. Прошла жизнь моя.
    И тогда уже самое последнее горе овладевает мною. И умираю я. Но жив я еще. И все равно мне: жив я или мертв. И в таком состоянии долго-долго я пребываю.
    Но, наконец, и на мою душу свет нисходит. И начинаю понимать я, что и другие, кроме любви, в жизни радости есть и что это и есть самые настоящие радости: накормить голодного, приласкать ребенка, утешить обиженного, ободрить униженного, защитить слабого, навестить больного, облегчить душу умирающему, сказать теплое слово любому человеку…
    И я уже не в пропасти. И снова радость, настоящая радость наполняет мое сердце.
                Говорят, нет ни рая, ни ада,
                Нет высокой и низкой души,
                И равна наказанью награда,
                Так что делать добро не спеши.

                Никогда я тому не поверю,
                Что творящие зло не грешат.
                Зло всегда означает потерю,
                А потеря души — тот же ад!
                17.01.1982. Москва
                *********************************************
                ПЕРЕЧИТАВ,
                ХОХОЧУ Я ДО СЛЕЗ:
                КАК МОГ ПРИНИМАТЬ
                Я ВСЁ ЭТО ВСЕРЬЁЗ?
                03.11.01
       
 Друскининкай, 01.09.1981 года