Воспоминания о моём детстве

      Мои родители вместе заканчивали филологический факультет Саратовского пединститута. Довольно подробные воспоминания о моём  отце Абрамове  Анатолии Михайловиче – известном литературоведе  и  поэте  смотри в статье "Рядом с отцом" http://proza.ru/2010/03/26/241.  Перед самой войной отец  служил в Брянске в армии, а мама работала учителем русского языка в республике немцев в Поволжье. У меня до сих пор есть фотографии мамы с немцем, который там за ней ухаживал.  Отцу удалось привезти маму в Брянск, где они и поженились. Кое-что, о чём я здесь пишу, отражено к книге моего отца «И я вступаю в диалог» (Воронеж, 2001 г.). Папе в это время было уже 84 года, и он сильно болел. В некоторых случаях его подводила память, и некоторые фактические подробности там изложены не совсем точно. В некоторых случаях я помню что-то хорошо, и тогда пишу, как я помню. В некоторых других  случаях он рассказывал про что-то раньше не так, как это описано в книге и в его последних письмах. Например, раньше отец мне рассказывал, что после окончания художественного училища, когда он вместе с ещё одним выпускником был направлен учиться живописи  в академию художеств в Ленинград, он не поехал туда из-за гнойного аппендицита,  с которым он пролежал долго в больнице. В книге названа другая причина – аллергия. В одном из последних своих писем отец писал мне, что он привёз Тоню (мою маму) из Балаково, где она работала учителем. Где мама работала раньше, а где позже: в Балаково или в республике немцев я уже восстановить не могу. В Брянске мама с папой поселились в крошечной комнатушке. Я родился за три месяца до начала войны. Вскоре после начала войны, папу повезли на фронт в Карелию. Описание, как его везли на фронт, в папиной книге не совпадает с его старинными рассказами.  Он рассказывал, что начальником поезда был немецкий шпион, который приказал заколотить солдат в вагонах досками и вёз эшелон прямиком к немцам. Солдат не кормили, некоторые при этом сходили с ума.  В конце концов, они как-то выломали доски  и устроили восстание, а шпион сбежал. В книге изложена несколько иная версия.  Не знаю точно, что было на самом деле. 
        Мама со мной 3-х месячным отправилась на свою родину в деревню Волково, Еланский район, Саратовской области. По дороге ей пришлось плыть на пароходе по Волге. Она так измучилась со мной, что однажды уснула на лавке, а я, завёрнутый в пелёнки, свалился и закатился под лавку. Она проснулась и, не обнаружив меня рядом, пришла в ужас. Потом она устроилась работать учительницей в школу в Елани.  Это место расположено в 75 км от Балашова. И недалеко от него была деревня Волково, откуда была родом мама, и где жил её отец Тимофей Максимович и её мачеха – Матрёна. С мачехой у мамы были натянутые отношения. После четвёртого класса мачеха заявила матери: “Хватит учиться, учёней меня будешь”. В результате мама ушла из дома. Днём мыла полы в школе, а вечером там училась. И в институте она училась на одну стипендию. А когда отец ехал к Тоне в Саратов,  мачеха его обыскивала,  чтобы он часом дочери из домашних припасов что-нибудь не увёз. Впрочем, у меня отрицательных эмоций к бабке Матрёне не сохранилось. Когда я немного подрос, мама на лето отвозила меня к деду Тимофею. Бабка варила отличную рассыпчатую пшённую кашу в чугунке, который длинным ухватом ставился и вынимался из русской печи. На печи были полати, где было тепло и уютно. Дед ловил сетью рыбу, и, когда он приносил её домой,  бабка Матрёна её чистила на каком-то чурбане. А рядом сидели коты и кошки и облизывались, ожидая, когда бабка кинет им внутренности. Вижу эту картину до сих пор, как живую. Помню, там было много терновника. Помню игры на сеновале. Помню, как с мальчишками мы лазим в траве, ища ягоды паслёна. Помню как дед и я с тачками ходили косить траву для коровы. Дед сделал мне маленькую тачку, а косу делать для меня не хотел. Я очень расстраивался по этому поводу.
       Помню, какое сумасшедшее счастье меня охватывало, когда приезжала мать. Однажды  она привезла  мне что-то вроде комбинизончика,  который внизу застёгивался на пуговицу. Поскольку у деревенских моих друзей ничего подобного не было, я ни за что не хотел его надевать на себя. Подобная  история произошла уже, когда мы жили в Воронеже. Отец ездил в заграничную командировку в Польшу,  где он читал лекции для преподавателей русского языка.  Он привёз мне и маме подарки. Маме красивое синее платье, а мне очень яркую рубашку в клеточку. Цвета были самые обычные: красный и белый, но таких ярких цветов ни на одной рубашке во всём Воронеже не было. Я так  стеснялся этой яркой рубашки, что изо всех сил прятал её под свитер или куртку, чтобы её не было видно.
         . У деда Тимофея я бывал и сразу после войны, поэтому своего любимого деда помню хорошо.  Однажды на берегу реки дед возился в огороде, а я с кручи свалился в речку, и деду пришлось меня спасать. В другой раз я с мальчишками постарше купался (ещё не умея плавать), шёл, шёл от берега, пока не стал тонуть. В этот раз меня вытащила какая-то девочка лет пятнадцати. Последний раз я тонул, когда был уже третьеклассником, в реке Воронеж. Я уже чуть-чуть умел плавать. И вот увязавшись за компанией ребят и девушек кататься на лодках, я выпрыгивал из лодки, а потом её догонял. Ребята выпивали, пели песни и на меня внимания не обращали. А тут на глубоком месте я не могу догнать лодку и начинаю  тонуть. Опять одна девушка всё-таки обратила на меня внимание. Лодка вернулась, и меня вытащили. Потом в Воронеже один мой друг, ходивший в секцию плаванья, преподал мне уроки плавания,  и я научился плавать и нырять очень здорово.
         Когда немцы подошли к Сталинграду, папина родня, которая жила в то время в Сталинграде, эвакуировалась оттуда и приехала жить к маме. С этим приездом связан эпизод, о котором мама всегда рассказывала со слезами. Бабушка Рая и дед Михаил с детьми – папиными братьями Виктором и Геннадием и сестрой Лидией  просыпались и начинали печь лепёшки из муки, которую мама каким-то чудом раздобыла и надеялась с ней прожить зиму. И только когда мука кончилась,  Абрамовы пошли устраиваться на работу. Они переехали на хутор Водяное, а для мамы со мной, полуторагодовалым, началась голодная зима. В послевоенное время папины братья однажды приехали к нам в гости в Воронеж и начали беспрерывную пьянку, а когда мои родители попытались их остановить, они обиделись и потом с мамой больше не общались, приехав только на её похороны.
         Вообще, судьба у моей матери не завидная. Потерять мать в четыре года, учиться на одну стипендию. Когда она кончила институт и начала работать, то, наконец, она узнала высшее счастье:  пойти на рынок, купить молока и напиться  досыта. Потом остаться с маленьким ребёнком на руках во время войны, когда  надо работать, чтобы прокормиться  и ребёнка всё время надо куда-то пристраивать. Иногда ей приходилось запирать меня маленького одного, а самой уходить на работу. Несколько раз я вылезал голый через форточку на улицу даже на снег. То она забывала оставить в комнате мне горшок, и я маленький использовал вместо него всякие кастрюли. То однажды я,  играясь,  запрятал все документы в старый валенок, и она несколько месяцев не могла их найти.
       Когда закончилась Сталинградская битва, дед Михаил поехал в Сталинград, чтобы разведать, можно ли туда вернуться. И исчез. То ли поезд его разбомбили, то ли по дороге его убили грабители. Неизвестно. Где находится его могила, и есть ли она вообще, я не знаю. Дед Тимофей умер в 1949 г. и похоронен в Куйбышеве (теперешней Самаре), где жил старший брат мамы Иван.
        Когда в 1946 г. отец демобилизовался, он восстановился в аспирантуре МГУ.  До войны его взяли в 1939 г. в армию из аспирантуры знаменитого ИФЛИ - Московского института философии, истории и литературы. Этот институт после войны был расформирован. Когда отец перевёз нас с мамой в Подмосковье в 1946 г. , то сначала нас всех прописал на своей даче в подмосковной Мамонтовке папин саратовский друг Сотников Александр, который работал в Москве архитектором. Мать устроилась на работу завучем в школу в Пушкино (это не город Пушкино, а село с тем же названием, расположенное в паре километров ближе к Москве, станция Мамонтовка по Ярославской железной дороге). В это время немецкие военнопленные строили Ярославское шоссе,  рядом со школой, где мы жили в маленькой комнатушке прямо в здании начальной школы. А сама средняя школа, где работала мать, было по ту сторону шоссе. Недавно я ездил в те места, пытаясь восстановить географию этих своих детских воспоминаний. Там настолько всё изменилось, что мне это не удалось. Хотя лет десять назад я тоже туда ездил и нашёл полуразрушенную деревянную начальную школу, в которой мы тогда жили.
         Эти немцы были совсем не страшные. Они были голодны и изнурены. Охранял их один солдат, который обычно дремал под грибком. Немцы умели из дерева мастерить всякие игрушки, например, гимнаста на резинке.  И буквально за кусок хлеба делали эти игрушки детям. Это были очень голодные послевоенные годы.  В Подмосковье были случаи людоедства. Хлеб выдавали по карточкам. Потерять карточки – это было трагедией. Буханка хлеба стоила 100 рублей. Зарплата моей мамы в то время была примерно 1200 рублей. Помню весной, когда в погребе кончалась картошка, меня мать посылала в погреб рыться в земле. Может, удастся найти хотя бы одну картофелину.
       Какое счастье было у меня, когда мать где-то раздобыла мне один снегурок. Я приматывал его верёвкой к валенку и, отталкиваясь одной ногой, скользил на этом снегурке. Какое-то время я ходил  в детский садик, о котором до сих пор вспоминаю с отвращением. Он весь насквозь пропах кислой капустой, а контакты с другими ребятами у меня всегда устанавливались с большим трудом. Когда я из детского садика уходил в первый класс,  мне в садике подарили две бумажные ёлочные игрушки. А до этого у меня из игрушек были только  деревянные обрезки, из которых я что-то строил.
           Перед самым переездом в Воронеж мы из Пушкино перебрались жить в Клязьму (чуть-чуть поближе к Москве). Там я несколько месяцев проучился в третьем классе, где меня приняли в пионеры. На каком-то воскреснике мы сажали деревья. Перед  этим я посадил кустики тополя и вербы на даче Сотниковых. Позже мне показывали  эти деревья, они  принялись и уже выросли большими. Ещё из этих лет я запомнил следующие события. Однажды,  купаясь в Пушкино в реке Уча,  я поранил ногу о ржавый гвоздь на дне реки, мне делали противостолбнячные уколы и зашивали ногу. Шрам сохранился до сих пор.  В это время я уже ходил один в кино на детские сеансы. Билет стоил один рубль. Как-то у мамы не было бумажного рубля,  и она вручила мне пять монет по 20 копеек. Я долго с ней препирался, считая, что за эти копейки меня в кинотеатр не пустят.  Почему-то запомнил случай,  когда один школьник из маминой школы, катаясь на лыжах,  провалился в сугроб, и его нашли только через несколько дней.
        Моя первая учительница Мария Ивановна Ненашкина жила в той же начальной школе, что и мы. Её комната была через коридор напротив. На день моего рождения она однажды подарила мне 10 рублей. И я впервые в жизни купил какую-то детскую книжечку и маленький пакетик леденцов, которые тут же и слопал. За что получил выволочку от матери. Потому что ни с кем не поделился. Ещё помню, что у Марии Ивановны кошка рожала котят и несколько раз их сама съедала. Один котёнок всё время бегал за мной, и однажды его убило захлопнувшейся дверью. Я очень по нему горевал и похоронил его,  зарыв в саду. Помню, что в первом классе у нас был ученик по фамилии Протасов. Он сидел в первом классе четвёртый год. Сидел он на последней парте. Был он крупным мальчиком с веснушчатым рыхлым лицом и  не мог ответить никогда ни на один вопрос.
      Также запомнился такой случай. К маме приезжал брат – мой дядя Володя. Он привёз мне подарок – пистолетик, стрелявший деревянными палочками с присосками. И вот, я этот пистолет в первый же день потерял в саду. Горе было неописуемое. Запомнился ещё один трагический эпизод. Мама варила вкусное вишнёвое варенье. И однажды она попросила меня отнести маленькую баночку варенья своей подруге, которая жила на другой стороне Ярославского шоссе. Я понёс эту баночку и по дороге выронил и разбил. Хорошо помню, как я любил сидеть у шоссе и считать, сколько проехало легковых, а сколько грузовых машин.
           Папа писал в это время кандидатскую диссертацию о поэме Маяковского «Владимир Ильич Ленин». У отца были очень интересные мысли о ритмике стихов Маяковского. Как известно, эта ритмика не вписывалась в традиционные схемы. Потом по своей диссертации папа написал две книги. Руководителем папиной диссертации  был Леонид Иванович Тимофеев, В своё время был школьный учебник по литературе Л.И.Тимофеева.  Мы вместе с отцом ездили пару раз в Загорск, где у Тимофеева была дача. Тимофеев был разбит параличом и передвигался в инвалидной коляске.
        Сотников  познакомил папу с несколькими очень известными архитекторами и художниками, среди которых были  Посохин, Добрынин. В частности, была такая трогательная история. Папа, мама и я были в гостях у одного архитектора ,  и он угощал нас молочной рисовой кашей.  И вот я впервые в жизни попробовал это чудо. Мне каша страшно понравилась. Я съедаю несколько ложек этой каши, толкаю маму и говорю ей тихо: давай остальную кашу оставим на завтра. Мама объясняет гостям ситуацию. Взрослых она прошибает до слёз.
         В Москве у папы были очень хорошие отношения со многими известными людьми. В семье декабриста Якушкина, когда я был уже взрослым,  мы несколько раз были в гостях. Никогда не забуду, как была возбуждена и шокирована семья Якушкиных, когда их Ванечка пошёл провожать какую-то девушку в «рабочие» кварталы. Папа был знаком с Юрием Любимовым, а с Аллой Демидовой был в некоторых довольно тесных отношениях. Однажды Демидова приглашала отца на какую-то приватную вечеринку, на которой должен был петь Владимир Высоцкий. Папа отказался. В это время  Высоцкий и отцу, и мне был известен главным образом по его полублатным песенкам, к которым папа и я относились прохладно. И только после смерти Высоцкого мы узнали другого Высоцкого – автора таких шедевров как «Ты не вернулся из боя…», «Мы вращаем Землю…» и др.


Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.