Притча о пессимисте и оптимисте

Жили-были два друга: пессимист и оптимист. Жили, не тужили, в общем-то, и оба были недовольны друг другом: пессимист ненавидел в оптимисте слюнявую восторженность «этим прекрасным миром», оптимист не мог понять той яростной злобы, которой всегда переполнялся приятель.
 И вот – однажды оптимист влюбился.
 - Друже! - сказал он, и в его подёрнутых мечтательной дымкой глазах засверкали искры блаженства, - Друже! Я нашёл бриллиант моей жизни!
 - Небось фальшивый будет, - пренебрежительно фыркнул пессимист, - Ты бы лучше к ювелиру сходил, проверил.
 Оптимист осекся.
 - Я это образно... Она подобна капле воды: живая, яркая, таящая в себе столько радостей и столько горестей, подвижная, непостоянная – и такая хрупкая! Она не похожа ни на одну из тех, которых я знал.
 Пессимист скорчил гримасу, соединяющую в себе лёгкое презрение, самодовольство, злорадство и затаённую боль, но оптимист не понимал полутонов и намёков. Если белый – так белый, черный – так черный, серый в его эмоциональной палитре категорически отсутствовал.
 - Она... Она словно соткана из воздуха! А глаза у неё... Глаза... да  цвета такого чудесного на свете не сыщешь, сиреневый, насыщенно-сиреневый, и блестят её глаза, и в глубинах их зарождаются добродетели и искушения. Губы же её изогнуты луком Амура, друже – непостоянным и таким лукавым... Стан её тонок, лик чист, волосы нежными золотистыми волнами обвивают её прелестные плечики. Фигура её подобна гитаре. От неё пахнет яблоками, такой щемящий душу запах... И дыхание её пахнет яблоками. Она – словно мимолётное видение августовской ночи.
 Пессимист пренебрежительно фыркнул.
 - Хватит разводить демагогию: виденьице-то твоё наверняка насквозь фальшивое! Яркость её впоследствии обернётся вульгарностью, переменчивость – истеричностью, непостоянность – неверностью. В глазах – линзы, искусственная плёнка, надёжно скрывающая все её деяния и помыслы, и в плёнке этой, отраженные электрическим светом, бьются, как в клетке, твои фантазии – всё, что ты можешь навоображать, там появится, преувеличенное, но доведённое до абсурда, гротескное. В губищи наверняка гель вкачала – знаем мы таких, ходят, улыбаются, а губки-то едва не трещат да по швам не расходятся. Стан тонок? Друже. и ты мне это говоришь – ведущий пластический хирург города? Там отрезала, туда припаяла – вуаля, гитара, испанская, нате-с, так сказать, не подавитесь да не обляпайтесь Золотистые волосёнки – наверняка парик, уж нам-то, прожжённым, не знать... Что там еще?.. Ах. дыхание. Яблочное, не так ли? А может, у неё зубная паста с ароматом яблока?
 И разошлись они: оптимист, уверенный в исключительности своей избранницы (однако же точил его изнутри червячок сомнения, в один прекрасный момент разросшийся в настоящего тираннозавра и сожравшего все те чувства, которые горели и пылали между оптимистом и девушкой с фиалковыми глазами), и пессимист, торжествующий, довольный, словно сытый вурдалак. Вот, возможно, он ещё одну предполагаемую ячейку общества он и порушил, без топорика, без рапирки, одной лишь силой слова. Но что-то грызло его изнутри, царапалось острыми коготками о рёбра, и чувствовал он смутное, неопределенного рода беспокойство...
... Забегая вперед, скажу вам: всё у них закончилось далеко не в традициях хеппи-энда. Оптимист застрелился спустя год, когда пожиравшая его ревность порушила все преграды и завладела его сердцем, пессимист же жил долго и почил в бозе в окружении его последователей.
 Однако небеса знали истину, и оптимист получил вечность, а пессимист... Да что с него возьмёшь, у него же душа гнилая совсем – тронешь, а она и в труху рассыпется. Вот так справедливость и восторжествовала. Наверное.
 Ведь почему пессимист стал пессимистом? Из-за той самой девушки с фиалковыми глазами, которую он так никогда не смог забыть – и которая предпочла ему – о, вероломная! - оптимиста. Его слова, разрушающие дымные фантазии оптимиста, были мелкой местью: мелкой, но значимой. Он страдала, и даже в на смертном ложе, когда вокруг трепыхались его ученики, он лежал в сладком дурмане, и видел её: она отворачивалась, она не хотела на него смотреть. даже в загробном мире не хотела она его простить. А он блаженно улыбался и звал её по имени, едва слышно, но звал, и имя этой самой прекрасной, самой его любимой облегчало муки.
 У каждого пессимиста есть за плечами несчастная, истерзанная любовь; не потому ли пессимист и стал пессимистом?