Пять лет

В свои «я–выросла–теперь–взрослая» четырнадцать она думала, что правы были те, кто писал о любви, ну эти, из классиков – и про душевный трепет, и про долгое томление, и про замирание сердца – а вот просто смотришь, впитываешь, чувствуешь. Словом, правы они потому, что ты не одинок, и хотя бы ты сам об этом знаешь. Тебе есть, на кого смотреть – так.

В пятнадцать она не только думала, но и делала то, что считала нужным. Нет, не доставала кого-то там, первого для неё, «без числа» – для остальных, мельтешением перед глазами, не была назойливой, дерзкой или скромной, не писала стихи «не могу без тебя…/почему ты не видишь…/я переживу, поверь…» и не подбрасывала их в его тетрадь между страницей, исписанной задачей по вычислению длин хорд и незамысловатым рисунком, изображающим геометричку с перевернутым учебником и крайне глупым выражением лица. В пятнадцать она со всей ответственностью, прилежностью и должной исполнительностью болела – разумеется, без намека на взаимность – это было куда трагичнее и ярче, чем наоборот.

В шестнадцать – морщила нос при одном упоминании слова «любовь», смотрела на рассуждающих об этом, как на идиотов, и, хмыкая, замечала, что всё – блажь и бред, не более. And love doesn’t consist.

В семнадцать она часто занимала позицию перед зеркалом и тренировала то самое независимое выражение лица. Чуть поднимала подбородок, смотреть пыталась спокойно и уверенно, наклонять голову – плавно и небрежно. Получалось раз на три, потом – чаще. Это было состояние вежливой заинтересованности для неё и холодной отстраненности – для остальных. Она так и не поняла, что во всём этом было неправильным, почему трактовка выражения её глаз, мимики и жестов была иной.

Пока, в восемнадцать, не столкнулась около метро с тем, ради которого и лепила из себя не пойми что последние года два. Оказалось, что голос не садится, когда озвучиваешь все эти дежурные «Как дела? Что нового? Где теперь учишься? И как, тебе нравится?», а приветственный кивок выходит и вовсе совсем иначе – чуть резко, потом спокойно, но не потому, что движение выверено и отточено за прошедший период. Просто всё давно перегорело, плакать по пролитому молоку не впервой, потому не хочется, свежесть же первых чувств давно притупилась рутиной и новыми впечатлениями. Оказалось, что сердце, душа, она сама, неважно, что – незамкнутый сосуд, наполняться может многократно. А уж чем и как – выбираешь сама, не сетуя на судьбу, несправедливость, удачливых подруг и козлов-мужиков, которые или женаты, или с детьми, или просто из категории «не твоё».

И она больше не ненавидит тех, кто когда-то сделал ей больно. Заслуживала, значит, потому что если человек, который не знает тебя лучше, чем ты сама, находит, куда ткнуть и чем ударить, чтобы ты заскулила – виновата ты. Сделай так, чтобы больше эти же ошибки не повторялись. Сделай, потому что можешь. Пора бы уже стать счастливой, пора, если так хочешь.

Она больше не ненавидит их. Ей это не нужно.