Дороги наших отцов

Нет в России семьи такой,
Где не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят...
Этот взгляд, словно высший суд,
Для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть!
(отрывок песни из кинофильма «Офицеры»)
   
 

    А помнишь, Батя, как лето 68-го дохнуло на нас пригарью войны?
    На нас - сопливых пацанах,она - эта самая пригарь отразилось глупым восторгом от возможности  совершать подвиги в то, как нам казалось,  наше скучное мирное время.  В сознание  наших матерей  она вторглась парализующим страхом. На сельчан, что постарше, хорошо еще помнящих Великую Отечественную - давно позабытым чувством тревоги за судьбы своих детей -  наших отцов, которые  в спешном порядке были призваны районными военными комиссариатами  из запаса. 
    Невзирая  на уборочную страду в хозяйствах, крепкие и молодые мужики были мобилизованы на так называемые «учебные сборы». Ушел на сборы и ты, поскольку был офицером запаса. И не удивительно, Батя, как известно, из  века в век часто  ратаи становились ратниками…
    Помнишь ли ты, Отец, тот ваш марш танковых колонн на Прагу?
    Спешно отмобилизованные, сформированные и слаженные на Тарутинском и на Саратском* полигонах части и подразделения  волей наших тогдашних амбициозных партийных бонз - правителей страны, именуемой СССР, были подготовлены для подавления так называемой Пражской Весны . Начинались позорные Чехословацкие события…   
     И хоть в те дни мы с Юркой были сопляками, но  помним их отчетливо.  Впрочем, недавно вспоминая с ним те события, мы находили и там веселые моменты в наших с ним чудачествах.
   
    Знаешь ли ты, как однажды, получив информацию  о времени прохождения вашей колонны при передислокации  из Саратского учебного центра, наши сельчане помчались к тому самому перекрестку дорог?   К тому самому, где с каждым годом все больше и больше увязал в зарослях камыша и ракитника старенький  мост через худую речушку со странным названием Когальник.  Помчались с надеждой на встречу со своими отцами, сыновьями и братьями, призванными  вместе с тобой на "сборы».
   
     Весть по селу разнеслась молниеносно.  Заголосили, запричитали бабы, спешно бросая все свои заботы, да переодеваясь в яркие пестрые блузки, юбки, платья,  да подсобрали походные узелки для  детей, которые возможно увидят своих отцов в последний раз, да   метнулись в своем женском нетерпении навстречу мужикам, трепыхаясь любящими сердцами, аки пойманные  птахи в силках.
     Суетилась и спешила и наша мать, оставив моего трехлетнего братишку на бабушку.
     Покрикивая на меня непутевого и грязного с разодранной коленкой, она сунула мою башку под умывальник и смыла кое-как вольную грязь с моей моськи,  рук и ног.  Обработав зеленкой глубокую царапину на моей коленке, заставила переодеться в чистые шортики на лямках да светленькую ситцевую рубашонку…
    Узнав о цели поездки, я, ошалевший, неистово радовался будущей встрече с тобой и терпеливо сносил все ее «издевательства». Уже «причепуренный», я выбежал со двора на улицу, где нас ожидала повозка - двуконка,  плотно набитая женщинами и детьми в разнопестрых одеждах и где, «забив» местечко возле самого ездового, нетерпеливо ожидал меня мой лучший друг Юрка. 
    Одноногий  инвалид войны ездовой дед  Илья, как мы называли его – дед  Люшка,  разместив свои костыли поблизости и  вытянув впереди себя затекшую культю, мастерил из  крепкого самосада козью ножку. Просыпав на газетный клочок табак, свернув его в гильзу, да заслюнявив и склеив ее края, он крякнул довольно в предвкушении ядовитой затяжки.   Спрятав куда-то в портки свой кисет, дед Люшка пыхнул  удушливым дымом и наши с Юркой глаза непроизвольно прослезились.
    
    Баили будто бы дед Илья, который  приходился двоюродным братом  моему деду – твоему отцу Всеволоду,  павшему  в апреле 1945 года у населенного пункта под названием Сар, расположенном где-то  на западе Венгрии, закрыл глаза своему брату… Будто бы тот умер у него на руках, пронзенный очередью из немецкого пулемета, какого-нибудь MG-34 в бою за железнодорожный узел. 
    Сегодня  я пытаюсь грызть себе локти от досады, что в те годы, когда был жив дед Илья,  я толком не расспросил у него об обстоятельствах гибели моего деда. Помнишь, как принесли в ваш дом похоронку на твоего отца? Наверняка строгим казенным почерком она гласила:"Ваш муж рядовой стрелок 1041 стрелкового полка 223 стрелковой дивизии Лищенко Всеволод Демьянович пал смертью храбрых в боях за освобождение Венгрии... Похоронен в братской могиле у поселка Сар, область Фейер, Венгрия..." Ведь отца твоего - Всеволода призвали на фронт в том же сорок четвертом и успел он провоевать каких-нибудь пол-года. Тебе тогда было 10 лет и твои братовья - мал-мала меньше Колька, да Ванька и недавно родившийся братик Шурка, и сестричка Валерия, которая затем - уже в 46-м умрет с голодухи,  пускали слюни-сопли и подвывали вместе с причитаниями твоей матери - моей бабушки... Светлая память и ей - Наталье Иосиповне.
    А твой дед – мой прадед? Знаю только о нем, что погиб вместе со своим братом Иваном в Первую Мировую, что звали его Демьян. Лищенко Иван - прапорщик, Кавалер ордена Святого Георгия IV класса Л, награжден 13 марта 1915-го посмертно... Их портреты – деда и прадедов висели в светелке у бабушки, заботливо обрамленные накрахмаленными рушниками. Глядя на них, уже будучи  сам офицером, я вспоминал  твою и мою любимую песню  из кинофильма  «Офицеры» .
    
  Помнишь?
 
От героев былых времен не осталось порой имен.
Те, кто приняли смертный бой, стали просто землей и травой...
Только грозная доблесть их поселилась в сердцах живых.
Этот вечный огонь, нам завещан и одним, Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов -целый свет помнит их в лицо.
Вот застыл батальон в строю...Снова старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти, трудный путь им пришлось пройти,
Это те, кто в штыки поднимался как один, те, кто брал Берлин!

Нет в России семьи такой,
Где не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят...
Этот взгляд, словно высший суд,
Для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть!
    
    Так вот, мы с Юркой, сидя рядом с «культяшным» дедом Люшкой на перекладной доске, закрепленной в передней части подводы поперек шарабана, были готовы   терпеть все  эти неудобства дороги,  крепкий дух самосада да едкий дым Люшкиного курева вперемешку с мужичьим запахом, исходящем от его одежды и стеганых портов, так как истово желали ехать… Ехать, мчаться, трястись по грунтовке, отбивая свои печенки  в  грохоте колесных железных обручей, двигаться, да хоть ползти по-пластунски, лишь увидеть своих отцов в проходящей военной колонне!
    Ехать надо было не так уж и далеко – всего каких-нибудь   верст шесть к перекрестью дорог, через который должна была проследовать твоя колонна. Из села по направлении. к перекрестку двигалась не одна наша подвода – таковых пылило много. Обгоняя повозки, к перекрестку устремлялись и владельцы мотоциклов на своих драндулетах с колясками и без оных, аналогично перегруженные всеми желающими сельчанами поглазеть на военную колонну
    Дед стегал батогом тощие крупы саврасых лошаденок, а они взмыленные, казалось, не обращали никакого внимания на его грозные окрики:
- Н-н-но-о-о! Кор-р-росты , язьви вас! – кричал дед, в очередной раз пройдясь батогом  по боку  то правой, то левой лошади. Они спокойно передвигали свои  «маслы» с копытами  да еще и испражнялись на ходу, как ни в чем не бывало.
     Наши с Юркой детские душонки неистово стремилась к тому перекрестку и, поддерживая ездового своими звучащими альтом  окриками, мы все же не решались стегать ни  батогом ни розгами их  взмыленных спины – жалели.
     Худо-бедно,  но к перекрестку мы добрались вовремя. Колонну пришлось ждать еще битых два часа. Мы коротали время, лазя меж подвод, спотыкались об торчащие дышла и тайно от матерей прикармливали из ладоней  белым хлебом наших тощих и сирых коней. А они, рассупоненные, всхрапывая и мотая  мордами  с болтающимися недоуздками, стегали свои бока волосяными хвостами,  отбиваясь от назойливых оводов, и хрустели сеном, перебирая его своими жесткими губами  в шарабанах подвод. 
   
    Солнце перевалило далеко за полдень, когда нарастающий грохот и гул явились свидетельством приближения ваших боевых машин. Слегка заохали и запричитали женщины, загундосили малыши, чуя нервозность толпы сельчан, что вытянулись вдоль шоссе. По мере приближения колонны нервозность и причитания усиливались до истерики. Вот же, все-таки, до чего удивительный народ -  наши женщины, проводившие своих мужей или сыновей на дела ратные…
     Вот и первые легкие бронированные машины боевого разведдозора проскочили мимо машущей руками толпы женщин, детей и стариков. Сзади следовавшая колонна, явно сбавила скорость и вот уже головные боевые машины  цвета грязного хаки – грозные Т-54, 55 с запыленной броней в чаду выхлопов,  грохоча  и лязгая гусеницами,  поравнялись с беснующимися женщинами. В башенных люках, высунувшись по пояс и держась за откинутые крышки,  восседали  командиры боевых машин, приветливо отвечая   взмахами рук на букеты и венки из полевых цветов, полетевшие на броню танков.
       В моем детском представлении я надеялся увидеть тебя  восседающего в башне головного танка, на котором в обязательном порядке должен быть закреплен серпасто-молоткастый красный стяг, подобно тому, как в хрониках про войну его  водружали на танках во время следования по главным улицам освобожденных от фашизма городов  порабощенной Европы. Но ничего подобного не было. Танковый батальон шел ротными колоннами без знамен и штандартов. За каждой ротой боевых машин следовали тентованные машины  с личным составом - «партизанами», как мы тогда называли всех призванных из запаса, тылы и замыкание. 
      Женщины орали, дети плакали:
- Миш-ш-ш-а! – орала и моя мать внося свою лепту в истеричный и бьющим по нервам хор голосов  женщин, выкрикивающих различные имена своих мужиков.
- Ва - ся! Ко - ля! Мак–сы-мэ! Петро! -  орали женщины и старики.
- Па-па! Та-ту! Ба-тя! – пищала детвора, окутанная пылью, выхлопами соляра, в грохоте и лязге гусеничных траков.
     Наконец, я увидел тебя на командирском месте последней боевой машины третьей колонны, идущей в арьергарде и замыкающей  колону танкового подразделения.  Ты внимательно всматривался в кричащую толпу, пытаясь отыскать глазами нас с матерю, запыленный, уставший в  танковом шлемофоне и комбезе с погонами старшего лейтенанта.
    Увидев тебя, я осатанело заорал: «Па-па!» и что есть мочи бросился бежать рядом с твоей машиной, спотыкаясь о кочки, бугорки и нелепо размахивая руками.
- Ми-и-итя! Назад! Куды ты лэтыш! Вэрны-ысь! – кричала мне вослед мать, но куда там, я ее не слышал и не хотел слышать. Юрка бросился за мной, слегка отставая от меня в моем марафоне. Мы бежали, размазывая по щекам грязные слезы и наши взгляды были направлены лишь на твою машину. Упасть и покатиться кубарем под гусеницы в тот момент было проще простого.
     Увидев меня, ты что-то нервно кричал, махал рукой, очевидно, жестами требуя от нас остановиться и не бежать за машиной. Наконец, не выдержав, прижав гарнитуру к подбородку, ты что-то нервно сказал, наверное, механику-водителю, дав команду ему остановиться. Качнувшись башней и пушкой, словно в поклоне, танк остановился. Я с лёта вскочил на броню, отчаянно хватаясь за крюки и выступы, царапаясь и скользя по запыленному горячему железу, разодрав вновь   присохшую свежую  рану на коленке, не чувствуя ни боли не царапин. Какие царапины? К черту! Батя на танке! Заскочив на башню, я оказался в твоих объятиях… Я видел твои увлажнившиеся  и покрасневшие очи, чувствовал детской щекой и челом твои жесткие суховатые губы и колючесть твоего подбородка. Мгновение, всего лишь миг длилась наша встреча и,  уже взглянув на меня своим привычным суровым взглядом,  ты сказал: «Ну, все, сынок, беги к матери… Мне пора…»
    Свистяще газанув своим движком, танк прогрохотал дальше, нагоняя свою колонну.
    Мы стали с Юркой посреди шоссе и уныло смотрели вслед твоей колонне, после того, как мимо нас промчались тыловые машины с кухнями и кунгами тылового замыкания. Пыль улеглась, степь окутала тишина. Лишь где-то высоко-высоко в синем   небе с ватными подушками облаков распластал свои неподвижные крыла одинокий ястреб, выуживая в степи добычу и купаясь в горячих потоках, да  выводил свое скерцо неутомимый птах полей -  жаворонок.
    Юрка как мог отряхнул с меня пыль. Разъяренная коленка кровила тонкой темной струйкой, что бурела и присыхала на запыленных стопах. Мы развернулись и, прихрамывая, нехотя побрели навстречу своему наказанию…
***
    Тебя, Отец, сегодня с нами нет. Но я часто вспоминал Твою Броню, во время своей службы, когда неоднократно оседлав свою, двигался в составе пыльной  колонны моего подразделения. И потому «Моя Броня» всегда мне казалась мягкой и удобной…
     Гляжу сейчас на своего двадцатилетнего сына, твоего внука, ныне курсанта военного института имени А.И. Лебедя и задаю себе вопрос: Достойным ли он окажется вашей с дедом и прадедами Памяти?

  Думаю - плейкаст в тему:

*Саратский учебный центр  -  прошу не путать с Саратовским . Саратский -  находился в Одесском военном округе  и был создан по приказу Г.К.Жукова в бытность его командующим ОдВО.