Воспоминания сына Игоря Алексеевича - Лешечки ч. 3

                3


         Последняя комната по нашей стороне тоже была большая. Как наша, а может быть даже больше. Потому что она тоже предназначалась супружеской паре. Но они еще до войны уехали в Минск. И там и оставались. А здесь пока, они поселили сестру хозяйки - Инну. Она была, пожалуй, самым знаменитым членом нашего сообщества. Ее фантастические изречения передавались из уст в уста. Даже я рассказывал их в школе. Но, к сожалению, сейчас я не помню ни одного, даже самого паршивенького примера. Помню только, что она выходила на кухню и читала вслух письма от своей сестры. Из Минска. Она  очень гордилась своими родственниками, потому что муж ее сестры уже имел звание "Заслуженного артиста БССР", чего не имели все остальные. Когда все это прочитал мой старый школьный друг, то он  тут же вспомнил одно ее изречение. И я с восторгом и благодарностью его привожу:
"Я бедная женщина и мне не на чем жарить!"

      Как я уже говорил,  на противоположной стороне коридора было гораздо меньше комнат, чем на нашей. Потому что там была кухня и места общего пользования. Только четыре пенала. Напротив Сергея Дмитриевича жила семейная пара. Почему-то маленьким я очень любил бывать у них в гостях. Жили они сначала дружно, потом не очень. А потом начали скандалить. Как полагается: с криками, с мордобоем, с посудой, с апелляцией к общественному мнению. Наконец, им это надоело, и они разошлись.

    Но, так как квартирный вопрос продолжал оставаться очень острым, то деваться им было некуда, и они продолжали жить в одной комнате и пользовались одним кухонным столом. Только готовили раздельную еду. Так они и жили, но время шло, жизнь брала свое и они, по моим ощущениям одновременно, создали новые семьи. Он женился, а она вышла замуж. Но квартирный вопрос никуда не делся, поэтому обе молодые пары продолжали жить в той же маленькой и узкой комнате. Как они устраивались со своей интимной жизнью, я не знаю. Может быть, разработали графики, а может быть просто так. За компанию-то веселее.
В конце концов, им повезло, и они нашли какой-то вариант обмена. И уехали, а на их место в эту комнатушку вселилась семья из пяти человек. Молодая пара с ребеночком и их мама с папой. Мама была грузная, тихая и молчаливая. Выходила на кухню, здоровалась и готовила. А папа был маленький, плюгавенький и очень говорливый. Его фамилия была Платонов.
Да. да, тот самый Платонов.

    Напротив нашей комнаты был еще один пенал. Кто в нем жил до войны  --  не помню. А сразу после войны там проживала молодая дама по имени Валентина. Валя очень любила выпить. Но при этом она не была алкоголиком, который напивается в одиночестве.  Она любила пить в компании. Больше всего для этой цели подходил мой отец. И чуть только она раздобывала "маленькую", она его приглашала. Он шел. А мама была этим очень недовольна. Я отлично помню шипящие скандалы, которые она устраивала ему. Вызывать его оттуда поручалось мне.
    Потом Валя съехала к маминой радости и вместо нее в комнату вселилась Анна Борисовна с мужем. Муж там был, это точно, но его было совершенно незаметно. По словам Анны Борисовны, он занимал "пост". Сама хозяйка была толстенькой, низенькой еврейкой с исключительно подленькой и одновременно лебезящей улыбкой. Она пыталась внедрить в наше сообщество деловые взаимоотношения. Так она приходила к моей маме и говорила:
--  Марочка! Я видела, у вас есть сода. А у меня жуткая  изжога. Не дадите ли вы мне немножко соды, а я вам за это дам немножко соли.
--  Господи, -- злилась мама.- Вот вам сода, Анна Борисовна и не нужно мне вашей соли.
Анна Борисовна благодарила и уходила очень довольная удачной сделкой. Или она приходила к Вере ( я еще о ней не рассказывал) и говорила:
--  Верочка! Вы печете такой замечательный торт. У меня есть мука, масло и сахар. Не испекли бы вы его мне. А за это я вам дам пол кило муки.
Вот слова "за это", действительно, были внедрены в наш общеквартирный и семейный лексикон.

      Рядом с Анной Борисовной жил Костя. Не актер, а скрипач. По доносившимся до меня слухам он был приличный скрипач и даже являлся первой скрипкой в театральном оркестре. Чтобы поддерживать себя в форме он должен был заниматься. Ежедневно. По четыре часа. Он любил это делать по ночам. Где-то с часу ночи. Хотя мы были недалеко от него, но нас его вокабулы не очень беспокоили.  С другой стороны его комната примыкала к местам общего пользования, и это вообще никого не волновало. Пока в соседней с ним комнате жила Валентина, все было в порядке, видимо, у нее был крепкий сон. Но не то Анна Борисовна.
Она категорически потребовала, чтобы после двенадцати часов ночи в квартире было тихо, и чтобы Костя занимался только днем. И пришлось ему, бедняге, переучиваться и пилить с двух часов, но уже дня.

    Кроме этого Костя отличался паталогической скупостью. Чай он пил, как клерки г-на Кокнара вино  -  он выпивал пол чашки, доливал ее кипятком и т. д. А тут как раз случчились первые послевоенные выборы в Верховный Совет. Мака и отец пришли к Косте и сказали, что с него один рубль пятьдесят копеек. Что деньги нужны на установку радиотрансляции на кухне и в туалетах. Чтобы жильцы не пропустили какое-либо важное сообщение, когда они находятся вне своей комнаты. Где у всех, естественно, должно быть свое радио.
           Костя возмутился. Он заявил, что у него в комнате нет и не будет радио, что оно ему мешает заниматься, а на кухне он и так никогда не бывает и денег поэтому он не даст. Мака и отец настаивали. Они говорили, что это общественно-политическое мероприятие и срывать его никому не позволено. Это понимал даже Костя. Он помрачнел и обещал дать окончательный ответ на следующий день.

    Вечером после спектакля, когда вся кухня готовила ужин, там появился Костя. Торжествующий. И сказал:
--  Ну, вот.  Я все выяснил. Я был в домоуправлении. (У Маки и отца отвисли челюсти) И спросил. Они сказали, что все правильно. На кухне --  обязательно. А в сортире можно не ставить. Но срывать не позволят. И придут проверят.
И пришлось собирать деньги со всей квартиры, покупать трансляционный приемник и вешать его на кухне. Таки пришли и таки проверили. И остальные квартиры заставили. Вот так наказывалось чувство юмора при Советской власти.

    Второй, уже более длительной эпопеей было сватовство. Уж не знаю, кому пришла в голову эта идея, но она овладела массами. Поженить Инну и Костю. Квартира начала действовать.
Сначала женщины намекали Инне, а мужчины намекали Косте. Но намеков ни тот, ни другая не поняли. Пришлось говорить открытым текстом:
--  Вы только посмотрите, как он на вас смотрит! Он же выходит на кухню в два раза чаще, чем всегда!
--  Ты обрати внимание, какая женщина! А какая фигура! А как она тебе улыбается!
Открытый текст подействовал. Костя перестал выходить на кухню в майке, а Инна в рваном халате. Чуть позже их застукали мирно беседующими  около кухонного стола. Дальше больше, они стали пить чай по ночам. Все на той же кухне. Дело неуклонно двигалось к свадьбе, и квартира замерла в ожидании этого великого события.
Но тут черт дернул Инну в качестве невесты сделать еще один шаг в нужном направлении  --  она попросила разрешения у Кости убраться у него в комнате. Очень довольный Костя разрешил и даже похвастался мужчинам:
--  Она у меня завтра будет убираться. Я оставляю ей ключи.

    На следующий день, немного смущенная, но торжественная Инна открыла дверь оставленными ключами и вошла в святая святых. И начала работать. Она вымыла окна, она протерла всю мебель, благо ее было немного, и уже собиралась приступить к мытью пола, когда обнаружила изюм. Точнее ящик изюма.
История его такова. Сразу после окончания войны, когда еще в Иране стояли наши войска, Костя вместе с какой-то бригадой ездил туда на гастроли. И там купил по невероятной дешевке ящик изюма. То ли он собирался его здесь выгодно продать, но по отсутствию нужной сноровки так и не собрался. То ли он хотел его потихоньку съесть, но было жалко есть такую драгоценную вещь. Словом, этот ящик простоял у него в комнате несколько лет. И из-за несоблюдения Костей температурных и влажностных условий хранения испортился. Настолько, что в нем завелись какие-то инсекты.
 
   Инна пришла в ужас и целый день выносила это месиво на помойку. А это была не простая задача: мусоропроводов тогда, естественно, не существовало, надо было спускаться с пятого этажа по черной лестнице во двор с полным ведром этой мерзости. Но она выполнила свой долг до конца, хотя и была в некотором шоке.
Но это были цветочки по сравнению с реакцией Кости, когда он пришел домой после спектакля:
-- Выкинула! Выкинула! --  кричал он. - А его еще можно было есть!...
А ведь так хорошо все начиналось.