Записки из склепа

Звезды висели так низко, что, казалось, вот-вот запутаются в кронах столетних деревьев. Я шла, чутко прислушиваясь к собственным шагам. Редкие фонари выхватывали из темноты причудливые тени. Аллея тонула в запахе сирени, повисшем в замершем воздухе. Вот она – старая замшелая скамья возле гигантской ивы. Под низко нависшими ветвями старушки было прохладно и тянуло сыростью. Сиреневый аромат исчез, словно разбившись о невидимую стену. Здешний фонарь оказался слепым на оба глаза, поэтому я различила только силуэт, монотонно набрасывающий круги вокруг ствола векового дерева. Приблизившись, я села на холодную скамью: 
- Здравствуй! Прости, я опоздала. Ты, наверное, растеряла последние остатки терпения…
- Душенька! Этих остатков хватит еще на сотни лет, - в голосе моей собеседницы я различила знакомую грустную улыбку. Она подошла ко мне сзади и оперлась рукой о спинку скамьи.
«Душенька»… Наше странное общение длилось почти год. Мы подолгу разговаривали, сидя под сенью ивы, чаще всего в темноте. Иногда старый фонарь чинили, и тогда я рассматривала ее лицо в тусклом электрическом свете. Красивая молодая девушка, с бледной кожей и ярко-рыжими волосами очень редко поднимала свои глаза. Когда-то, я уверена, они были полны жизни и радости, теперь же из них кричала болезненная грусть. Наверное, чтобы случайно не расплескать ее, моя собеседница чаще всего смотрела в землю. В первые недели нашего знакомства ее речь была полна архаизмов, теперь же это была вполне современная девушка, почему-то упрямо именующая меня «душенькой».
- Как продвигается работа?
Этот вопрос я слышала от нее при каждой встрече. Ну что на это ответишь? Мои творческие кризисы плавно перетекали друг в друга вот уже несколько лет кряду, и я понемногу утрачивала статус «молодой и подающей надежды». Единственная книга, вышедшая из-под моего пера, посвящалась погибшей шесть лет назад матери. Именно она и произвела фурор вокруг нового восходящего дарования. Остальные же мои родственники пока не собирались в лучший мир, хотя, думаю, их уход никоим образом не подстегнул бы ленивого вдохновения. Шум вокруг моего имени утих довольно скоро, а все мои немногочисленные попытки создать новое произведение с успехом знакомы не были. И моя собеседница прекрасно это знала. Просто она не могла не воспользоваться шансом в очередной раз воззвать к моей совести.
- Ведь тебе же стоит только начать. Почему ты так боишься, душенька?
Нужно было сменить тему, чем я и занялась:
- А почему ты все время называешь меня душенькой?
- Ты разве не душенька?
Взошла луна, и я невольно залюбовалась своей собеседницей. Призрачные блики путались в пушистых рыжих волосах, тонко выточенное лицо сияло в молочном свете. Я представила ее, окутанную яркими солнечными лучами, и восхищенно улыбнулась. В этот момент девушка вскинула голову и внимательно посмотрела в мои глаза. Я замерла от неожиданности, завороженная ее взглядом. Так продолжалось довольно долго, затем моя собеседница, будто найдя что-то в черных дырах зрачков, удовлетворенно вздохнула и, как всегда, принялась изучать каменную кладку аллеи.
- Ну вот, ты и вправду душенька.
- Не понимаю я тебя…
- А я – тебя. Ведь есть же все – талант, вдохновение, идеи… Ты просто тратишь свою драгоценную жизнь.
-  Есть все, вот только нет нужных слов.
Я явственно различила, как по тонким губам рыжеволосой девушки змеей проползла судорога. Бледная рука ее сжалась в кулак, а на высоком лбу появилось несколько морщин.
- Нигде нет нужных слов! Я искал их в книгах, в музыке, в людях... Дай мне слова! – черные глаза стройного мужчины лет 30-ти лихорадочно блуждали по слабо освещенной стене. Его темные волосы были растрепаны то ли ветром, то ли порывистой энергией, сквозившей в каждом жесте. Он метался по узкой комнате, судорожно сжимая в руке покрытый пылью фолиант. Ветер врывался в открытое настежь окно и только чудом не гасил почти догоревшую свечу. От его порывов пламя то вытягивалось в светящуюся нить, то прижималось к столу, на котором в беспорядке лежали исписанные чернилами листы. Возможно, из-за этого по стенам комнаты ползали пугающие тени, вытягивая свои темные щупальца к покрытому паутиной и плесенью потолку.
- Дай мне слова! - снова дико прокричал мужчина, запустив старой книгой в очередную тень. Том упал на пол, раскрывшись где-то посередине неизвестного повествования.
- Зачем они тебе? Ты ведь не очень уважительно с ними обходишься.
Мужчина испугано обернулся, затем, словно поняв в чем дело, усмехнулся и положил упавшую книгу на край стола. Силы будто бы покинули его, и обмякшее тело обвалилось в старинное кожаное кресло.
- Я писатель. Ты же все знаешь. Меня не интересует ничего, кроме чернил и бумаги. Но мне нечем писать, потому что у меня нет слов! Я должен говорить, должен проявлять свои мысли, словно фотографические карточки. Дай мне слова! – в третий раз вскричал мужчина.
- Но и ты понимаешь, что слова не бесконечны. Все, что отмерены тебе, придут в течение жизни. А жить ты будешь долго. Вот только их нужно будет заметить, отобрать и огранить.
- Это слишком долго! Я боюсь пройти мимо них, мне нужно узнать их сию же секунду – все до единого.
- Но ведь тогда тебе не хватит их на всю жизнь. Как только будет истрачено последнее слово, начнется твоя безмолвная вечность.
- Моя жизнь уже сейчас мало чем от нее отличается. Скорее, скорее!
- Ты слишком упрям и горяч. Но я ничего не могу поделать с  трижды произнесенным желанием. Вот твои слова. Их хватит ровно на семь книг. Ради неба и земли, будь осторожен! – в этот момент новый порыв ветра задул пламя свечи, а пыльная книга, положенная на край стола писателем, снова с грохотом упала на пол. Мужчина, словно сомнамбула, поднялся из объятий кресла, и, упав на колени перед раскрывшимся фолиантом, прижал свое бешеное сердце к его измятым пожелтевшим страницам.

Я стояла на коленях посреди запыленной аллеи и исступленно шарила руками по каменной кладке. Сиреневый аромат будто появился из ниоткуда, и теперь снова окутывал меня со всей присущей ему нежной настойчивостью. Моя рыжеволосая собеседница несколько минут назад исчезла в излюбленной ею манере. А я, обескураженная ее странным порывом, ненароком опрокинула свою, как обычно расстегнутую, сумку. Теперь же, после тщательного изучения земли под ногами, осталось найти только самое важное – ключи от квартиры. Но не тут то было – лимит везения на сегодня, по видимому, исчерпался, и я, излазив добрую дюжину метров вокруг каменной скамьи, почувствовала себя Наполеоном при Ватерлоо. Главный вопрос сегодняшней ночи заключался в том, где же провести ее остатки. Не придумав ничего лучше, я просто побрела по безлюдным улицам, направляясь к городскому сердцу, не перестающему ритмично биться даже ночью.   
Мимо проносились редкие машины с пьяными подростками внутри. Из ярких витрин неон лился прямо в мои, отвыкшие от света, глаза. На несколько минут я перестала различать происходящее вокруг, но ноги уверенно вели меня по, казалось, уже давно забытой дороге. Я вошла в неприметное полуподвальное помещение, расположенное в самом центре города. Здесь словно вновь рождался 20 век. Маяковский и Есенин по достоинству оценили бы лихорадочные глаза, синюшно-бледные лица и клубы дыма, парящие в душном зале. Это было прибежище личностей творческих и непонятых миром, мнящих себя современными Гамлетами и Дон Кихотами. Странное место было открыто круглые сутки, поэтому приход далеко за полночь никого не удивил. Зато удивление вызвала моя скромная персона. От ближайшего столика отделилась длинная сутулая фигура. Пошатываясь, она подошла ближе, и, почти касаясь меня длинными нечесаными волосами, уставилась в мое лицо.
- Это кто? Давно тебя не было здесь видно. Какими судьбами? Выпьешь чего-нибудь? – фигура разговаривала хриплым от долгих философских споров, пьяных перебранок и миллиардов выкуренных сигарет голосом.
- Сама не знаю, как сюда попала. Шла мимо… -  я всегда отличалась способностью невыразимо глупо оправдываться. Но мой тощий собеседник, казалось, не обратил на несуразные отговорки никакого внимания.
- Так ты будешь пить?
- Нет, не стоит.
Странное местечко принадлежало старому городскому меценату. Этот мешок с деньгами, как оказалось, обладал не только нескромным состоянием, но и поэтической душой. Публичные чтения его булыжно-тяжелых произведений происходили на всех мало-мальски важных общественных мероприятиях, которые тот сам же и спонсировал. Заведение было подарком мецената творческой молодежи города. Его открытие вызвало фурор в богемных слоях, теперь здесь собирались странные и эксцентричные особы. Еще одним магнитом для них оказался вполне свободный доступ к различным допингам творческих порывов. Литературный клуб издавал свои сборники, и единственным его минусом были еженедельные творческие вечера мецената-графомана. Но и эти неудобства бледные растрепанные ловцы муз согласны были терпеть, уж слишком злачным местом было для них это заведение.
Я попала сюда сразу после выхода моей книги. Несколько сотен ночей были проведены мной здесь, под облаками сигаретного дыма. Но множество новых знакомых и блестящие литературные перспективы не расхлебали ту кашу, которая заварилась в моей голове со смертью матери. Я жила в вязком ожидании, с трудом перебираясь через полночь каждого нового дня. Пару раз в неделю наведывалась домой, где отец с вечно извиняющимся лицом безропотно отдавал мне очередную дозу хрустящих бумажек. Остальное же время посвящалось клубу, плавно превращающемуся в элитный притон. Здесь я и познакомилась с обладателем тех самых нечесаных волос и длинной сутулой фигуры, моим братом по литературным ауканьям. Тем не менее, наше творческое родство никоим образом не мешало проводить совместные затуманенные дни и ночи в уединенных комнатах vip-зоны. Приходить сюда я перестала около года назад.
- Не стоит? Что ж, как хочешь. Ты же у нас вольная птица.
- Как ты?
Вялые глаза моего долговязого собеседника внезапно наполнились желтой язвительностью.
- Ты ведь не очень этим интересуешься весь последний год, правда? Так не меняй сложившиеся привычки. Тебе так идет постоянство.
Я молчала, ловя призрачные силуэты животных и людей в клубах сигаретного дыма. Воображение выудило из сизого тумана профиль Достоевского, но более благоразумная рука быстро развеяла прозрачный мираж.
- Тебе так идет постоянство. Ты удивительно стабильно не пишешь ничего вот уже скоро пять лет. Удивляюсь, как тебя вообще сюда пропустили.
Попал в точку! Он прекрасно знал, чем можно задеть мое самолюбие. Жаль, что до сих пор не появились хирурги, ампутирующие чувства, я бы согласилась на пару операций.
Разговор окончился моим гордым затылком, прошествовавшим в довольно обширную клубную библиотеку. Здесь меценат собрал отличную частную коллекцию старинных изданий. В свободном доступе были томики начала 19 столетия, новости вековой давности и множество гравюр. Я села в раритетное кожаное кресло и протянула руку к литературному справочнику, посвященному писателям нашего города. Взгляд зацепился за одну из коротких сухих статей о, как мне казалось, самых счастливых людях на Земле.

Писатель должен был быть самым счастливым человеком на земле. Один за другим глазам тысяч его новых почитателей явились шесть бестселлеров. Слава укутывала его своим шелковым шарфом, интервью с новой звездой жаждали напечатать сотни газет, а пачки писем от поклонников лежали обиженными нераспечатанными стопками где-то на чердаке. Писатель не отвлекался даже на творческие поиски. Он в лихорадочном забытьи посвящал дни и ночи своим гениальным книгам. Он был уверен в своей правоте, не общаясь ни с кем из окружающего мира, живя затворником в собственном имении. Он знал, как мало слов осталось в запасе, но не жалел ни одного из них для нового романа. Седьмая книга явилась бы миру уже спустя несколько месяцев, если бы на пороге его старого особняка не появилась очередная восторженная поклонница.
Это была молодая красивая девушка, с бледным лицом и ярко-рыжими волосами. Только завидев хозяина дома, она осыпала его десятком до боли знакомых цитат, лучших из   шести уже увидевших свет книг. Писатель был удивлен тем, как точно она выбрала самое главное, как восхищалась каждым словом. Зачем она пришла? Казалось, только этот вопрос и заставил его вспомнить о гостеприимстве и предложить посетительнице присесть. Девушка, отказавшись от чая, подошла к жарко натопленному камину.
- Ваши книги похожи на пылающие угли. Мне иногда даже больно брать их в руки – от каждой страницы исходит такой сильный жар. Это гениально! – девушка подняла на писателя глаза, полные восторга. - Где, где вы подбираете такие слова? Кажется, чтобы найти их, нужно прожить сотню жизней, нужно провести тысячу бессонных ночей, меря шагами рабочий кабинет, сомневаясь и теряясь, выстрадать эти слова, вырвать их откуда-то из звездной глубины… О, это так тяжело! Я поклоняюсь вашему труду!
Писатель, внезапно переменившись в лице, резко отвернулся от сияющих глаз рыжеволосой девушки. Его слова прозвучали глухо и отчужденно:
- Зачем вы пришли?
- Я хотела сказать вам об этом. Хотела увидеть вас. Говорят, вы нелюдим и дик. Это неправда! Дело ведь, я думаю, не в вас…
- А я думаю, вам лучше сейчас уйти. Я все-таки должен соответствовать слухам высшего света, - писатель попытался смягчить свой резкий выпад в адрес поклонницы с помощью иронично-светского тона.
- О нет, не стоит даже пытаться! Молва и так приписывает вам сделку с самим дьяволом, ведь нельзя же быть настолько гениальным безнаказанно. А я уверена, что ваш талант – от Бога!
О, как благодарен был писатель за эту уверенность. Его ни капли не заботило мнение окружающих, но почему-то наивное признание девушки заронило каплю умиротворенного тепла в это лихорадочно-дикое сердце.
- Когда же мы сможем увидеть ваше новое творение?

- Милая, когда же мы сможем увидеть ваше новое творение? – этот вопрос внезапно прозвучал над моей, увлеченной чтением статьи, головой. Я подняла глаза и увидела того самого мецената, владельца клуба. Он отличался преувеличенной манерностью и этим вызывал всеобщую насмешку, естественно, только за глаза. Когда-то он слыл моим литературным покровителем, и я до сих пор не могу представить, что же послужило поводом для рождения подобного слуха. Но, тем не менее, мы всегда поддерживали отстраненно-приятельские отношения.
- Простите, я, кажется, помешал. Вы так давно не появлялись здесь, и я был уверен, что вы наконец-то посвятили себя новому шедевру. Ваши творения могли бы стать жемчужиной этой библиотеки!
- Увы! Мне, к сожалению, просто негде было провести остаток ночи, и я осмелилась снова попросить приют у этих гостеприимных стен.
- Я, конечно, рад столь лестному отзыву о моем заведении. Но, сколь это ни прискорбно, я должен напомнить, что это литературный клуб. И посторонние не имеют права посещать библиотеку. Конечно, если бы вы вновь занялись творчеством… - меценат выдержал ревизоровскую паузу.
Я удивленно смотрела поверх его лысеющей макушки. Наконец, смысл его слов достиг мозга. Я, словно ужаленная, подскочила из старинного кресла и направилась к выходу. По дороге взгляд зацепился за стойку бара. Я заказала виски. Рядом материализовалась ухмыляющаяся долговязая фигура с сигаретой в зубах.
 - Это ведь ты сделал, не так ли?
Ответом мне послужило облако дыма, выпущенного прямо в глаза. Моя же реплика содержала выплеснутое в бледное лицо виски. Задерживаться здесь дольше не было смысла, и я вынырнула на уже почти совсем светлую улицу. В сознании еще вертелись разбуженные воспоминания, а где-то под сердцем плавала смесь дыма и горечи. И здесь я провела столько времени… Спасибо моей странной рыжеволосой знакомой, терпеливо вычерпавшей всю эту глупую кашу из моей головы. Было уже достаточно светло, чтобы вновь попытаться найти без вести пропавшие ключи от квартиры.
Я снова шла по пустынной аллее. При свете дня она теряла часть призрачной загадочности, зато приобретала величественный налет старины. Скорбные надгробия, фамильные часовни, каменные статуи – во всем этом была своя непередаваемая торжественность. Ключи уже издали подмигивали мне под знакомой ивой. Я подняла их, и устало села на край скамьи. Через несколько минут силы снова вернулись. Я встала, и подошла к склоненной фигуре ангела, словно сошедшего с гравюр Альбрехта Дюрера. Это изваяние вот уже сотню лет  хранило фамильный склеп моей семьи. Я провела рукой по небольшой табличке у входа. На ней было выгравировано имя моей матери. Где-то внутри вдруг ожила давно забытая дрожь. Неужели это Оно? Неизвестно, из каких глубин ко мне снова приходили слова. Сейчас они были похожи на частички калейдоскопа, зажатого в руке ребенка. Пока малыш вертел его, невозможно было различить узор. Но я знала, что очень скоро ребенок прильнет любопытным глазом к игрушке. И тогда все слова сложатся в единую картину. А пока их нужно было просто терпеливо записывать. С этой целью я и поспешила домой. Созданный мной за 5 лет бесплодный мир разрушался с каждым новым предложением, и я совсем не жалела об этом.

Созданный писателем мир разрушался с каждым движением стрелки часов, но он, казалось, совсем не жалел об этом. Он уже не пытался прогнать рыжеволосую поклонницу. Девушка просто осталась в его имении, не обращая внимания на бушевавшее море сплетен вокруг имени странного писателя. Теперь его волны захлестывали и поклонницу, но каменные стены особняка надежно хранили их обоих от крушения. Писатель днями наблюдал за солнечными лучами, путающимися в рыжем лесу волос. И только один вопрос заставлял его губы болезненно сжиматься.
- Когда же ты напишешь новую книгу?
- Не знаю…
На самом деле писатель прекрасно знал ответ на этот вопрос. Никогда… Он больше не хотел тратить слов, с каждым днем разговаривая все меньше, предпочитая вместо этого пронизывать орлиным взглядом все вокруг. Теперь вся предыдущая жизнь казалась глупой ошибкой. О, как бы много он отдал, чтобы разорвать свой странный договор. Писатель ненавидел книги, которые так недавно были главным смыслом его жизни. С момента знакомства с девушкой он не написал ни строчки. Слова, которые достались ему, как казалось раньше, так легко, должны были быть выкуплены слишком дорогой ценой. И платой было расставание с сияющими глазами рыжеволосой девушки. Они все еще наполнялись восторгом при взгляде на писателя, но теперь в где-то глубоко в зрачках все чаще стоял немой вопрос. Когда же?
Пока девушка мирно спала на широкой постели, писатель жег свои лучшие произведения  в огне камина. Он все еще надеялся, что странный голос вновь упрекнет его в неуважении к книгам. И слова упрека все-таки прозвучали. Вот только голос принадлежал его верной поклоннице.
- Ты сошел с ума! Что ты делаешь? – ее глаза были полны почти животного ужаса. Писатель молчал, не отрываясь от своего занятия.
- Ты… Что ты делаешь?! Зачем?! Ты не смеешь! – девушка забилась в дикой истерике, колотя маленькими кулачками по широкой спине писателя. Тот, словно опомнившись, подхватил ее на руки.
- Тише… Тише… Все будет хорошо…
Припадок продолжался несколько часов, после чего девушка забылась тяжелым сном.
Утром бледная поклонница сидела на траве, пристально глядя на писателя. Ее глаза, казалось, навсегда утратили прежнюю жизнерадостность. Теперь они были полны болезненной грусти.
- Теперь я понимаю, почему ты не пишешь. Это из-за меня… Я, только я во всем виновата.
- Нет! – писатель схватил безвольную руку девушки и прижался к ней губами.
- Вот видишь… Твои самые гениальные книги еще впереди. Ты должен писать, ты уже не принадлежишь себе. Я не имею права мешать. Все это было ошибкой… Наверное, лучшей в моей жизни.
- Я больше не напишу ни строчки!
- Не смей говорить так! Я должна исчезнуть из твоей жизни.
- Ты не сможешь.
- Смогу. Ты подарил мне свои романы, ты дал мне смысл. Но зачем нужен мир, где больше нет твоих книг? Прости, но я уйду. Ради тебя – так будет правильно, – она смотрела на пиcателя. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – девушка одержима не менее, чем он.
- Нет… Нет… Я не дам тебе этого сделать.
- Ты уже ничего не изменишь…
Писатель молчал. Девушка тяжело поднялась с травы и направилась к выходу. Через несколько минут она исчезла за каменной оградой.
И снова жизнь писателя сократилась до размеров чернильницы. Несколько коротких часов сна, только для того, чтобы глаза могли видеть. Скудная еда – чтобы оставались силы поднять лист бумаги. И слова, слова, слова… Никогда еще они не наполнялись такой силой, не ложились так ровно. Без сомнения, новая книга должна была стать лучшей из всего созданного им. И писатель знал, чего это будет стоить.

О, я знала, чего мне будут стоить эти новые слова. Пришлось вспомнить сомнения и неуверенность, снова научиться в ярости выбрасывать в корзину исписанные листы  и затем находить их там. Я совсем забыла, как это – бродить по едва оживающему предрассветному городу с сумасшедшими глазами, а потом в первом открывшемся кафе записывать бессвязные мысли. Я вновь наслаждалась чувством, когда пальцы, стучащие по залитой кофе клавиатуре, едва успевают за мыслями, а на экране выстраиваются первые осмысленные строки… Это был мой давно забытый, запыленный и неизведанный Эльдорадо. Я почти перестала общаться со своей рыжеволосой подругой, лишь изредка появляясь на старой аллее в вечерних сумерках. Теперь я уже без угрызений совести могла отвечать на ее извечное «как продвигается работа?» Но однажды поток слов иссяк. Вот так, словно порвалась какая-то невидимая нить, подпитывающая меня все это время. Два дня я провела, бесцельно изучая растрескавшийся в спальне потолок, а затем, едва дождавшись темноты, отправилась к скамье под старой ивой.
Моя собеседница уже ожидала меня. Как только я приблизилась, она подняла на меня измученные глаза.
- Душенька, наконец-то! Кажется, моему терпению все-таки приходит конец. Я ждала тебя последние дни, и это было совсем нелегко. Хотя, все только к лучшему.
- Я хотела поговорить с тобой. О своей работе…
- О, ты даже не стала дожидаться моих расспросов. Что ж, у меня есть кое-что для тебя. Но сперва расскажи, что же все-таки случилось?
- Понимаешь, я как будто уперлась в стену. Последнее время моя работа летела, как стрела. А затем все куда-то исчезло. Есть тупик, и ничего больше. Через эту преграду не пробивается ни одно слово. Я не знаю, как быть. Я не хочу возвращаться назад!
Рыжеволосая девушка грустно улыбнулась.
- Душенька, я знаю, как помочь тебе. Ты наконец-то поняла, что должна делать здесь. Я ждала этого. Дольше, чем ты можешь себе представить. Скоро все изменится. Тебе нужны новые слова, и я дам их тебе. Ведь твои уже подходят к концу.

Слова писателя подходили к концу. Он знал, чем окончится его книга. Осталось написать последнюю главу, и мужчина решил сделать это до полудня следующего дня. Его последний вечер проходил в одиночестве перед растопленным камином, в старом полутемном кабинете. Писатель просматривал свои дневники и записи, а затем без сожаления отправлял их в огонь.
- О, как же ты пренебрежительно относишься к написанному слову!
Писатель, казалось, совсем не удивился. Он лишь снисходительно усмехнулся.
- Кому, как не тебе, говорить об этом! За что мне уважать эти слова?
- Горько понимать, что их любят больше, чем тебя самого? Но кто же мог это предвидеть…
- Ты знал все с самого начала. Не стоит лукавить! – горько проронил писатель.
- Ты же получил все, что хотел.
- Да. Завтра я истрачу последние слова. Приходи к полудню, все будет готово.
- Я знаю это, и я пришел, чтобы предложить тебе вернуть все назад. Я заберу слова, которые ты еще не истратил. И все, о чем ты хотел написать, больше не побеспокоит тебя. Ты сможешь остаться с ней. Может, когда-нибудь, ты найдешь новые слова. Но эту книгу ты не сможешь закончить.
Писатель задумчиво вертел в руках тетрадь в кожаном переплете. Это были наброски его старых рассказов, написанных еще до странного договора. Он провел рукой по исписанным листам, а затем бросил тетрадь к уже догорающим собратьям.
- И что ты хочешь этим сказать? – голос прозвучал немного иронично. -  Ничего ведь не исчезнет просто так. Все, что должно быть написано, будет написано. И если не тобой, то кем-нибудь другим.
- Нет! Я ничего не хочу менять. Ей нужны мои романы. И я допишу книгу. Сам. Иначе, зачем все это?
- Ты уверен?
- Да. Завтра я буду готов.
- Что ж… Ты звал меня так упорно. Я пришел. Видимо, слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить для тебя. Мне жаль, что все вышло так.
Солнечная улитка медленно появилась из-за горизонта, и вяло поползла по небу, цепляясь за редкие облака. Она уже подбиралась к самой середине лазурного небосвода, когда в старинном особняке писателя раздались торопливые шаги. Топот ног по устало скрипящей лестнице принадлежал рыжеволосой поклоннице. С самого утра непреодолимая тревога гнала ее сюда, пламенем жгла и без того пошатнувшуюся решимость не возвращаться. Ворвавшись в знакомый кабинет, девушка увидела писателя, ничком лежащего на полу. Ветер, врывавшийся в открытое окно, разносил страницы нового романа по всей комнате. Последний же лист был, словно птица, попавшая в силки, прижат тяжелым пресс-папье. Страница была только начата, а нить предложения оборвана где-то посередине. Девушка бросилась к писателю, и, перевернув неподвижное тело на спину, она заглянула в мраморно-белое лицо. Дыхание было одновременно слабым и тяжелым. Мужчина приоткрыл глаза.
- Сердце… Здесь… в сердце… - эти слова были последними, слетевшими с уже синеющих губ. Девушка все еще прижимала к груди черноволосую голову, когда откуда-то из угла комнаты раздался голос:
- Итак, вы пришли. Что подтолкнуло вас к этому шагу?
Поклонница испуганно прижалась к столу и торопливо перекрестилась.
- Не бойтесь. Вот он, к примеру, вел со мной вполне обыденные разговоры.
- Кто вы?
- Я бы придал немного торжественности нашему разговору. Припоминаете, как у Гёте: «Я часть той силы, что вечно…» Однако, это не тот случай.
- Я разговариваю с демоном? С ангелом?
- О, что за привычка разделять понятия? Скажу вам в тайне от всех, именно в этом кроются все ваши беды. Но это совсем другая история.
- Я боюсь вас!
- Не стоит. Я не могу причинить боль. Я не могу дать счастье. Все только в вашей власти. Гораздо правильнее было бы ужасаться при взгляде в зеркало.
- Зачем вы здесь? Это на вас лежит вина в его смерти!
-  На мне? Ни в коем случае! Он сам выбрал свой путь. Сам избавил себя от тысяч лет страданий, на которые сам же себя и обрек. Писатель решил идти до конца, истратить все слова, за что и был спасен. Вы поймете со временем.
И девушка узнала историю таланта писателя.
- Но почему он не закончил книгу?
- Он и не должен был. Это бремя предназначалось другому. Но слова его, они ведь не исчезли. Их нужно сохранить и передать достойному. Вы сделаете это.
- Я не понимаю…
- Это, кажется, не сложно. Просто ждите, и тот, кто должен будет написать эти слова, придет к вам сам. А пока – возьмите себе то, что уже написано. Живите своей жизнью и будьте счастливы.
- Я не знаю, что делать. Как жить? Все, что у меня было – это его книги… А теперь не осталось ничего!
Но поклонница не дождалась ответа. Голос больше не проронил ни слова. Девушка подошла к телу писателя и бережно сложила его руки на груди. Затем, даже не оглянувшись, она почти бегом спустилась по лестнице и вскоре скрылась за оградой.
Пышная похоронная процессия растянулась на несколько миль. Ее голова уже подбиралась к старому полузаброшенному кладбищу, в то время как хвост только выползал из фамильной часовни в имении писателя. Тысячи людей собрались, чтобы проститься с прахом минутного кумира. Его дарование разгорелось так ярко, и погасло так быстро, что память о писателе сохранилась не долее, чем воспоминание об упавшей летней ночью звезде. Поклонница держалась в стороне от не к месту шумной толпы, однако даже на столь почтительном расстоянии ее задевали злые языки любопытных. После длинной проповеди священника пышно убранный гроб опустили в яму. В эту минуту к рыжеволосой девушке подошел мужчина, который, как и полагалось, был одет во все черное. Его низко надвинутая на брови шляпа не давала возможности рассмотреть черты лица, а руки скрывали дорогие перчатки. Мужчина, кивком приветствуя поклонницу, незаметно протянул ей тугой сверток. Знакомый голос прошептал почти над самым ухом девушки:
- Вы слишком быстро ушли в прошлый раз, забыв в спешке это. Не забывайте о своем долге, храните его до положенного срока. Возможно, вам придется ждать долго, уж простите меня заранее. Но никто, кроме вас, не сможет выполнить предназначенное. Примите мои соболезнования!
- Стойте! Подождите, я должна спросить! – голос девушки прозвучал слишком громко. Вокруг пронесся осуждающий ропот, и поклонница, на секунду опустив глаза, потеряла из виду странного человека. В руках у нее остался только белый сверток.

В руках моей рыжеволосой собеседницы оказался тугой пожелтевший от времени сверток. Она протянула его мне, и я явственно различила, как сильно дрожат ее пальцы. Я бережно прижала сверток к груди. Девушка продолжила прерванный рассказ:
- Этот человек исчез так быстро, ничего толком не объяснив. Я никогда не читала то, что находится внутри свертка. Все осталось таким, каким он мне его передал. Но долг мой был ужасен. Я часто просыпалась по ночам, в ужасе от того, что могло быть написано в последней книге. Время тянется гораздо дольше, когда каждый день ждешь чего-то необъяснимого. Через полгода я была уверена, что терпению пришел конец. Я не получила ни одной вести, жила тихо и уединенно, казалось, еще миллион лет обо мне никто не вспомнит. Очередной ночной кошмар окончательно выбил меня из колеи. Я вскочила с кровати, и, в чем была, бросилась бежать куда-то вверх. Очнулась я уже на крыше дома, стоя на самом краю. Проклятый сверток был у меня в руках. Наверное, это и было последней каплей. Я просто сделала одни шаг…
Я молчала, глядя куда-то мимо девушки. Теперь, когда я начала понимать, что предстоит сделать, прошлая вязкая каша в голове казалась не такой уж отталкивающей. Но возвращаться было поздно. Рассказ тем временем подходил к концу.
- Знаешь, некоторое время я была уверена, что свободна от всего. Но потом меня охватили сомнения. Я не видела ничего, что походило бы на библейские рассказы о загробной жизни. Вскоре я поняла, что не могу двинуться дальше вот этого самого места, где мы с тобой сейчас разговариваем. И мне пришлось обнаружить в себе невиданные запасы терпения. Я не уйду, пока не выполню свой долг до конца. Теперь ты знаешь все.
- Почему ты думаешь, что все это время ждала меня? Неужели нет никого другого?
- Душенька, но ты единственная, кто видит меня и разговаривает со мной. Вспомни день нашей встречи. Ты всегда знала, что так будет.
- Да, я не удивилась твоему появлению. Но я до сих пор не уверена…
- Прочитай то, что в этом свертке. Сделай, что должна. И будь счастлива!

Солнечный свет лился сквозь чисто вымытые витрины книжного магазина. Сегодняшний день был словно соткан из ярких лучей. Бархатный сезон был в самом разгаре, и по улицам города чинно прохаживались милые пожилые пары. Я сидела за столом и заученно улыбалась каждому новому читателю. От дверей ко мне протянулась довольно длинная очередь. Это была уже не первая автограф-сессия, организованная издательством для рекламы моей новой книги. Схема была простой: здравствуйте, для кого подписать, пожалуйста. Нет, я ни в коем случае не жаловалась на судьбу, но книга, казалось, пользовалась популярностью и без раздачи автографов. Хотя, издателям виднее. Очередная читательница подошла к столу. Я подняла глаза и, словно сквозь стену услышала, как падает на пол моя ручка. Передо мной улыбалась моя давняя знакомая. Я впервые наблюдала, как солнечный свет путается в облаках ее рыжих волос. А глаза ее… Они были полны спокойствия, и только где-то глубоко я нашла каплю тихой грусти. Девушка протянула мне томик книги:
- «Записки из склепа»… Хорошее название. Душенька, я поздравляю тебя!
- Спасибо… Ты здесь, я не верю своим глазам!
- Ты подпишешь мне книгу?
- Конечно! – я взяла том и, подняв с пола ручку, написала пару слов своим далеко не каллиграфическим почерком.
- «Верной поклоннице!» О, как же я благодарна тебе!
- Без тебя я бы ничего не сделала. Ты уходишь?
Но мне уже никто не ответил. Только новый удивленный читатель протягивал свой экземпляр «Записок из склепа».

Я снова шла по пустынной вечерней аллее кладбища. В эту пору года похоронная гармония звучала здесь в каждом надгробии, в каждом упавшем листе. Ива стала прозрачной, и оттого почти призрачной. Я знала, что теперь меня никто не ждет. Еще издали возле дерева виднелась скорбная фигура склоненного в молитве ангела. Я подошла к склепу. На какую-то долю секунды я различила под латунной табличкой с именем моей матери новую, еще не успевшую потемнеть надпись. Нагнувшись ближе, я прочитала свое имя. В испуге я замерла, закрыв глаза руками. Когда же мне вновь хватило смелости взглянуть на замшелую стену склепа, видение исчезло. Возможно, меня просто обманул блик от недавно прозревшего фонаря. Глубоко вздохнув, я подняла глаза к статуе ангела. И в этот момент я различила уже давно знакомые черты его облика.