Голубая полоска зари. Главы 2, 3

                Глава вторая


              В это воскресное утро Вика просыпается от радости. Беспричинной, потому что еще с вечера тревога била через край, мысли не давали уснуть – это она переваривала дневные события, спорила с учителями, мамой, подругой Стеллой, мечтала о Стасе и перед всеми оправдывалась, оправдывалась... Прямо ужас какой-то! А на рассвете всегда в груди начинается непонятная возня, от нее перехватывает дыхание. Вика  еще пытается доспать свое, но дурацкая радость распирает, и она вскакивает, открывает окно.
              Ах, как ей нравится эта светло-зеленая макушка березы, которая наконец-то дотянулась до  ее подоконника! И эти коричневые воробьиные спинки, что качаются на ветках. Она боится распугать птичьи посиделки, но не может удержаться от желания потрогать березовые листочки:
              – Привет, подружка!
               Воробьи в дружной панике вспархивают вверх, но уже через минуту на новом месте безмятежно щебечут.
Скоро конец ее школьным мукам! До лета осталось два месяца и одна неделя. А там свобода!
               На какое-то время она возвращается в постель – помечтать о самых волнующих минутах дня, когда придет он. Их сначала Вика проживает в мечтах. Вот скоро шесть, и ее начинает лихорадить. Она каждую минуту пялится на часы, бегает по квартире туда-сюда, швыряет тетради и учебники в портфель, выхватывает из гардероба то одно платье, то другое, жует на ходу, что под руку попадется. Даже протирает пыль повсюду, если мама в это время дома. Это чтобы та не заметила ее состояния. Но маму обмануть невозможно! Она Викин график тоже выучила.
              – Что это ты так усердствуешь, Виктория? – ухмыляется мама.– Может, перемотаешь мне пряжу, чтобы успокоиться?
               Вика молча дергает плечом, но маму не остановить:
               – Для любимого женщина должна оставаться тайной, учти. А у тебя лицо сейчас – как открытая страница... не очень интересной книги. Уж прости меня. Я о тебе забочусь.
               Вот почему, когда ее мамочка дома, Вика старается ей на глаза не попадаться, а переживает ожидание в своей комнате.
Звонок. Две крошечные нотки. Очень деликатный звонок, и ее сердце ухает куда-то вниз, ноги становятся чужими, и на этих ватных ногах она идет к двери. И каждый раз, открыв дверь, удивляется про себя: «Этот красивый мальчик – ко мне? Он не заблудился?». А потом от радости губы ее сами расползаются в улыбку. Ну, как тут сохранишь женскую тайну?! Не получается у нее ничего!
              – Привет! – говорит она непослушными губами.
              – Здравствуй, Синичка, – отвечает он с ласковой улыбкой.
              Вот не может она привыкнуть к его улыбке и этим чистым карим глазам, в которых тоже ничего не прячется, кроме нежности. Не хочет он делать из себя тайны.
               Получается как бы двойное счастье – сначала в утренних мечтах, потом в вечерней реальности.
               А вообще, хоть мама и считает дочь разгильдяйкой, день у Вики расписан по минутам. Стелка просто хохочет над ее листочками с «расписанием»:
               – Ну, ты, подруга, даешь! «Семь ноль-ноль – зарядка»! Ха-ха-ха! Семь – двадцать – туалет! Восемь – завтрак! Уделаться можно! И зачем тебе зарядка? И так худющая! Ну, прямо оловянный солдатик – все по часам.
               – Отцепись, – ворчит Вика, не умея обижаться на Стелку.
                Они дружат с детсада, как и с Женькой. Стелла вроде сестры, хотя мама ее не любит, а дедушка терпеть не может, называя ее цыганкой. Стелке на эту любовь-нелюбовь чихать, она девочка самодостаточная. Так она о себе говорит. На какое-то время они разошлись: у Стелки появилась своя компания, повзрослее. А в девятом классе она вновь появилась на горизонте, одновременно со Стасом. Вика не связывала эту случайность ни с чем.
                Вике со Стелкой интересно. Та много читает, у нее острый язычок, она почти отличница. Правда, хамит взрослым и учителям, с предками не церемонится. Но с  Викиной мамой и дедом ведет себя исключительно осторожно, маму же явно побаивается.
                Итак, сегодня воскресенье, уроки Вика сделала вчера. У нее много планов на сегодня. До семи вечера надо убрать в квартире. Она любит это делать под бодрую музыку, что-нибудь рок-н-рольное, и это единственное, в чем ее вкусы совпадают с мамиными. Потому что в остальное время Вика слушает классику, а та наводит на маму тоску.
                – Слушай, ты как старушка, – кривится мама, – ну кто в наше время делает уроки под Рахманинова? Под него только молодость оплакивать.
Вика даже не спорит, это старая песенка в разных вариациях. В ней  классическая музыка звучит с детства, когда еще дедушка включал на кухне радио и плакал, услышав любимые бабушкой романсы. Вика удивлялась, что он так долго ее помнит. От бабушки остались старые пластинки с ариями из опер и фортепьянными концертами и такой же допотопный проигрыватель. Иногда мама заставала их с дедом в позе горюющих голубков и непременно комментировала:
                – Бедные вы мои страдальцы, травите себе душу!
                Они продолжали травить в знак протеста, но восторг от красоты мелодии сменялся досадой на мамину черствость. Сейчас дед живет у младшей своей дочки – нянчит внуков, и Вика словно осиротела без своего защитника.
                Итак, зарядка, душ, завтрак на скорую руку. Мама дрыхнет после ночного дежурства в своей клинике. В одиннадцать она появляется, а Вика исчезает в своей комнате. Сейчас она наведет тут порядок, а когда мама уйдет к своей подруге, тете Майе, перейдет с пылесосом в гостиную. Но маме не хватает объекта для воспитания, и  она усаживается в Викино кресло – понаблюдать.
                Мама красива, но резкой, вызывающей красотой. Она высокая, пышноволосая, с самоуверенным взглядом больших синих глаз. У нее командирский голос, от которого всегда неуютно. Стоит маме заговорить – и сразу становится понятно, что перед вами врач или учитель, у которого на работе прочный авторитет.
                Рядом с мамой Вика чувствует себя жалкой, недоразвитой, эдаким хилым отростком роскошного древа. И ростом не вышла – чуть выше маминого плеча, и волосы у нее, хоть и светлые, как у мамы, но какие-то мягкие, по голове стелются, как у малышки. Глаза у Вики синие, как у мамы, но, по словам Стелки, – «сливы, хвостиками вниз», что придает ее физиономии вид Арлекино.
                Сейчас мама угнездилась в кресле надолго – ищет контакта. Вика бодро застилает кровать под ее неусыпным взором, потом двигает к письменному столу. Мама покачивает ногой в нарядной  тапочке, потом переводит глаза в угол, где примостился старый чемодан из пионерского прошлого дочки.
                – Виктория, освободи чемодан от хлама.
                – Это не хлам, – тихо огрызается Вика – И откуда ты знаешь, что там? Снова рылась в моих вещах?
                – Ладно, не хлам, – примирительно усмехается мама, игнорируя вопрос.– Это твой архив, понимаю. То бишь, литературное наследие. Но чемодан давно просится на помойку.
                – Потерпит.
                Мама по-кошачьи потягивается и встает. Контакт не получился.
                – Твой чемодан скоро лопнет – при такой графоманской прыти.
                Все, отстрелялась и ушла. К своей подруге с первого этажа. А Вика тащит чемодан поближе к кровати, усаживается на постель и, свесив голову, перебирает свое богатство. Прямо сверху оказывается тетрадка, гордо именуемая «Психологические этюды». Она забирается с ногами в кресло и листает сей труд, начатый в восьмом классе.
                «Евгений Демченко, Женька, мой сосед, с которым я умудрилась родиться в один год и месяц. Он живет напротив, а потому мой дед забирал нас из садика вместе и отводил – тоже. С Жекой мы прошли за ручку малышовый период и осели в школе на одной парте. Тете Насте не хотелось отдавать своего ребенка на съедение учителям так рано, но моя мамочка убедила ее в правильности раннего обучения. Так что мы с Женькой в школу пошли шестилетками.
               По масти Женька не годится мне в братья. Он черненький и курчавый, черноглазый. Мы долго были одного роста, а потому замыкали школьную шеренгу на физкультуре и линейках. А в седьмом классе он рванул вверх и теперь смотрит на меня свысока. Правда, так и остался замыкающим среди мальчиков. А сейчас, в восьмом, он похож на симпатичного кота: физиономия круглая, под носом усы, на макушке волосы колечками, торчком, совсем как кошачьи ушки. Женька добрый, очень умный и очень ленивый, а потому бесхарактерный.
                Мне с ним легко и нескучно. Есть о чем поговорить, и дурой себе не кажешься. Женька увлекается психологией, как и я. Мы с ним прочитали все книжки Леви, но у меня пороха не хватило, чтобы еще и конспектировать любимого психолога, а Женька это сделал! Вот ему бы такую прыть в учебе! Стал бы отличником. А еще он обожает «битлов». Ко мне он относится, как к сестричке».
На этом утверждении Вика тяжко вздыхает. Бедный «братик» втрескался в нее накануне восьмого класса и теперь страдает от ревности к Стасу...

                Глава третья

                Телефонный звонок оторвал Вику от психологических этюдов.
                – Хэлло-о-у, – пропела трубка Стелкиным голосом. – Где твоя маман?
                – Ушла к подружке.
                – Это хорошо! Значит, надолго. Хочешь – приду прямо сейчас?
                Вика не хотела. Сама не зная – почему. Ей не нравилось, как манерно подруга разговаривает по телефону. Вроде нежится в ванне.
                – Ты чего молчишь?
                – Думаю, когда ко мне можно прийти.
                – Ты не одна? Случайно, не Стас ли у тебя?
                – Я одна. Приходи ... в три.
                – О-о, – тянет разочарованно Стелка. – Я хочу не-мед-ленно! У меня такая новость, такая... До утра еле дотянула, чтоб тебе рассказать.
                – Ничего, до трех потерпишь.
                – А тебе неинтересно? Слушай, а чего ты такая странная? Облом разговаривать или с маман погрызлась?
                – Мы не грыземся, мы пикируемся.
                – Я могу и не приходить! Я не навязываюсь, – обиделась Стелка.
                Вроде бы обиделась! Вика знает – Стеле хочется, чтобы ее просили. Хотя она и без всяких просьб может свалиться на голову в любое время.
                – Если тебе так не терпится, можешь выдать по телефону свою новость.
                – Э нет, я приду, приду! – как-то странно хохотнула Стелка.
                Почему-то смутная тревога возникла в Викином сердце и стала там разрастаться.
                Наверное, в ней эта тревога поселилась давно, Вика просто отбрасывала ее. Что-то происходило между ними всеми, назревали какие-то перемены. Хотя внешне все было нормально. Почти каждый день они гуляли вчетвером – Вика, Стас, Женька, Стелла. Считалось, что они дружат. Но Вика знала – все ниточки тянутся к ней. Выпадет она – вся компания развалится. Потому что все остальные ниточки не связывают между собою Жеку, Стаса и Стеллу. И даже хуже: Жека ревнует Вику к Стасу, Стас не нуждается в Жеке, Жека и Стелла не переваривают друг друга. А Вике никого не хотелось терять, хотя она чувствовала, как уже провисла ниточка между нею и Стелкой. Легкого ветерка хватит, чтобы эта символическая паутинка оборвалась.
                Нет, она не хотела никого терять и потому сама создавала штиль в этой странной дружбе...
                Надеясь вернуть себе хорошее настроение, с которым проснулась, Вика решила почитать какой-нибудь старый дневник. Нашла толстую тетрадку с датой на обложке – 1983 год – и уселась в кресло. Какой у нее был красивый почерк! Интересно, что было  почти год назад?
                «10 апреля.
                Вчера мама сказала мне, что во время уборки нашла листок с моей «писаниной», конечно, прочитала его и теперь хочет мне дать совет.
                – Опять у меня рылась? Я никаких листков не бросаю где попало!
                – Про Лялю Лебедь,– продолжала мама, как всегда пропуская мимо ушей мои вопросы и возмущения.– Кажется, так зовут твою героиню последнего бестселлера? Ну, которая композиторша?
                – Сколько раз я просила не лазить в моих вещах! Это неприлично! Я замок повешу!
                – Так вот: ты пишешь бойко, но многословно. И вообще, как можно писать о предмете, плохо тебе знакомом? Ты же даже нот не знаешь, а пишешь про музыкантов.
                Это запрещенный прием! Удар попал прямо в сердце! Я и сама  догадывалась, почему дело застряло на месте. Пока моя любимая Ляля Лебедь переживала  несчастливую любовь, воевала с учителями, пока в ее голове рождалась прекрасная мелодия (сильно похожая на Грига), я писала вдохновенно. Но вот сам процесс сочинения музыки... Я ломала голову, как выкрутиться из ситуации, не убивая героини.
                Мама ретировалась в свою комнату читать, довольная тем, что испортила мне настроение.
                Так вот, постараюсь сейчас быть немногословной. Просто опишу день. В школе он прошел благополучно. На химии мне удалось вместо «банана» получить трояк. Елена подарила из жалости. Я не гордая, от Елены подарок приняла. Она классная женщина. Никого не унижает и очень великодушна к таким бездарям, как я. И не орет на нас.
                Потом пришла тетя Топа. Я ее возненавидела с прошлого года, когда она завывала стихи Пушкина и Лермонтова, словно их отпевала. Так испоганить моих любимых поэтов! Не прощу. Она заставляет нас конспектировать свои нудные лекции, хотя те слово в слово повторяют учебник. Зачем?!
                – Всем писать! Воробьев, подними голову, совсем разлегся на парте! Синичкина, проснись, приготовь конспект!
                Антонина Николаевна – тетка могучая, тяжелая, как танк. Она не ходит, а топает, и пол дрожит под нею а стекла дребезжат.
                – Итак, Беликов, этот человек в футляре, является порождением полицейского режима Николаевской России, значит, он не просто зло, а зло со-ци-альное! Пишем: со-ци-альное! Залевский, ты почему ручку положил? Синичкина, ты чего разулыбалась?
                Тетя Топа оглядела класс, сделала паузу:
                – Но Беликовы опасны, товарищи!
                Сашка Воробьев, наш классный шут, быстро поднял голову и стал смотреть Антонине прямо в рот с таким вниманием, точно пересчитывал там золотые коронки. Еще две-три головы повернулись к Сашке в ожидании спектакля.
                – Да, не удивляйтесь, товарищи, – оживилась тетя Топа, обманутая движением в классе. В голосе ее зазвенела патетика.– Беликовы проникают и к нам, в наше социалистическое общество! Так что будьте бдительны!
                Воробьев тут же откликнулся на призыв: приложил руку козырьком к глазам, выпрямился, сдвинул брови и зашарил по классу в поисках врага. Света Афанасенко так и рухнула грудью на парту, зашлась в тихом смехе. Женька вслух рассмеялся, кто-то хихикнул. Антонина стала гнать Воробьева из класса, но тот упирался и поднял шум.
                Под этот шумок Женька написал мне записку, где предлагал поиграть в нашу любимую игру. Это когда мы по очереди  пишем стихотворение – через строчку, и надо подобрать рифму под чужой замысел, но чтобы в целом получилось связно. Я тут же откликнулась:
                Ворона сидит на ветке,
                Он: Синица уселась рядом.
                Я: Ворону жалейте, детки,
                Он: Синицу жалеть не надо!

                Я: Вороне потребна падаль,
                Он: Она санитар в природе,
                Я: Того ли синице надо?!
                Он: Не думает о народе!!!
                Мы бы и дальше так шпарили, но Топа оборвала наш вдохновенный полет – выхватила листок, сунула под нос, прочла и заверещала:
                – Так вот чем вы занимаетесь на уроке русской литературы! Без родителей не приходить! Клоуны сплошные, а не класс! Синичкина, пересядь к Залевскому!
                Ленка Воронкова с кислой миной покинула насиженное место, которым она очень дорожила, и уступила мне. Сидеть рядом со Стасом – большое испытание для любой девчонки, тем более для меня, влюбленной дурочки. Хотя считается, что мы дружим, я сама решила сидеть с Женькой. С ним спокойнее, он как девчонка. А Стас... На уроках он собран и деловит, не отвлекается, а мне – наоборот, все время хочется или на него смотреть, или его чувствовать. Я прямо слышу своим боком тепло его тела, а когда коленка касается внезапно его ноги, меня в жар бросает. Это же безобразие! Ну, какие могут тут появиться в башке «посторонние» мысли – про матёму или физику?!
                Ну, пересела, и что? Стас мне улыбнулся своей взрослой улыбкой, поймал под партой мою руку, стиснул, а мое сердце давай скакать от радости! Но так как Стас на уроках Топы занимается чем угодно, но не литературой, то я косила глазом в его тетрадь по математике и проникалась уважением к его талантам. Строчит уравнение за уравнением, что-то там из чего-то извлекает, к моей зависти.
                Неужели в его голове сейчас выстраиваются вот эти буквы, цифры, значки, и он знает, что с ними делать дальше?! Преклоняюсь перед всеми, кто способен одолеть точные науки! Прямо на коленки готова встать!
Так что я не решаюсь мешать своему умному другу. Если он так увлечен, если моя персона его не отвлекает от формул, значит... Кстати, что это значит? Равнодушие ко мне? Могла бы и раньше догадаться...
                И тут Стасик косится в мою сторону и сует записку: «А можно вечером погулять вдвоем, а не хором?»
                Я от счастья  расплываюсь и киваю: да! А потом с повернутыми набекрень мозгами начинаю слабо кумекать, что я скажу Женьке и Стелле? Врать-то не умею! Это просто горе! Значит...
                Я пишу записку Стасу: «Мне нужен твой совет. Литературный. Я в тупике». Он мне: «Согласен». Лаконичнее просто нельзя. Жека бы задал еще сто вопросов... И как я досидела до конца уроков!?
                А вечером мне пришлось выкручиваться... Ух, как я не люблю этого! Жеке сказала, что сегодня у меня литературная консультация со Стасом, и в ответ получила недоуменное:
                – Так тебе меня не хватает? Ты же всегда со мной советуешься?
                – Понимаешь, Стас очень строгий критик, а тебе все нравится. Мне сейчас нужно что-то ... посуровее.
                – А мамочка не подойдет для этой цели? Ладно, гуляй со своим милым, я потерплю денек.
                Стелке пришлось звонить. Повод для перерыва в ежедневных прогулках – все тот же.
                – Ну, ты хитрюга! – сразу поняла подружка. – Ладно, отпускаю. А как твой оруженосец переживет такой кульбит?
                Она разозлилась, но не хотела выдавать своей досады, Стелла – гордая девица.
                Обычно мы гуляем вчетвером, а потом Стас находит предлог остаться со мной наедине. Жека и Стелла думают, что мы целуемся... Если бы! Я ничего не понимаю! Он со мною нежничает, даже обнимает на прощанье, но не больше. Может чмокнуть в щечку, как папочка дочку – и все. Что это? Если я ему не нравлюсь как женщина (ну какая из меня женщина?!), то все понятно. Но если не нравлюсь, почему он не заводит себе  настоящую девчонку, для любви? Почему ходит с нами вчетвером? Или мне достаются всякие поглаживания по головке, а кому-то другое, настоящее? Почему он смотрит нежно, возится со мною, объясняет мне матёму (без толку!), тратит на меня свое время?!
                Стелка называет его холодным шведом (раз на нее не клюет), карьеристом, занудой, но стоит Стасу возникнуть на горизонте, как она начинает отчаянно ломаться и дергаться. Хохочет, как припадочная, напрашивается на комплименты, просто выпрашивает их! И Стасик делает комплименты, вроде бы из вежливости, но я бы не хотела, чтобы он так мне их делал! И, если честно, я не понимаю, как можно не влюбиться в Стелку? Она высокая, фигуристая, с бюстом третьего размера! У нее черные цыганские глаза и шикарные волосы, завязанные хвостом. Настоящий конский хвост, как говорит Жека.
                Когда мы гуляем, то выстраиваемся так: по центру Стелка и Стас, а по бокам мы с Жекой. Я рядом оказываюсь со Стасом, а Женька – со Стеллой. Мама смеется:
                – Вы прямо как семейка: мама с папой и двумя детками. Сынок похож на мамочку, доця – на папочку.
                И обязательно добавляет про то, что Стас смотрится рядом с моей подружкой «гораздо органичнее». То есть, я – Стасику не пара!
                – Он вообще на школьника не похож. Скорей на студента третьего курса. Я бы на твоем месте его остерегалась. Слишком взрослый... У такого на уме только одно – как в постель затащить.
                – Мама! – возмущаюсь я. – Да он ... да мы только дружим!
                – Очень странная дружба, – делает гримасу мама.– Первый раз вижу такое.
                Тут она права. Наши девчонки хвастаются, что давно целуются – с восьмого класса, а одна девица из Стелкиного класса даже забеременела. Ее поперли из школы. А мы все еще остаемся деточками, как нас называет тетя Настя, Жекина мама. Я точно знаю, что Женька не целовался тоже ни с кем (я-то под боком!), а Стелка... Бог ее знает, она хвастунишка, болтает, что в компании сестры своей, Лиры, на праздниках играют «в бутылочку», и тогда приходится целоваться.
                – И ничего приятного там нету, поверь мне. Лезут языком в рот, аж противно!
                Я к таким разговорам не готова. Мне жутко стыдно слушать.               
                Стелка это видит и говорит уверенно:
                – Ну, ты еще ребенок! В тебе женщина спит.
                – В тебе тоже, раз тебе противно целоваться.
                – Это зависит от мужчины. Если нравится – то не противно, а очень даже ничего.
                Но не уточняет, с кем ей было «ничего».
                Прогулка со Стасом ничего нового не принесла – одни мои страдания. Он обнимал меня за талию, когда ему казалось, что я могу споткнуться, прижимал к своему локтю мою руку, шел очень близко, иногда ерошил мои волосы. Я ведь ниже его на целую голову... Какая мы пара! Просто анекдот. А так как мы одной масти – светловолосые, то вполне сходим за братца и сестрицу.
                О литературной консультации я как-то позабыла, потеряв голову от волнения. Он сам напомнил перед прощанием:
                – Так что там с нашей Лялей Лебедь?
                – Ты прямо как моя мамочка! Иронизируешь...
                – Нет, Синичка, глупости не говори. Я очень тебя понимаю. И то, что прочитал, мне понравилось. Ну, не везде одинаково, есть... огрехи. И ты умеешь убедить, что твоя героиня – музыкальное чудо! Ты еще написала? Давай, прочту. Но...
                – Давай, не стесняйся.
                – Ты и вправду зашла в тупик. Не хватает знаний в этой области. Одно дело музыку слушать, а другое – писать...
                – И мама о том же...
                – Она у тебя трезвая женщина, не обижайся.
                – Ладно, я подумаю, куда ее девать, эту мою Лялю. Вот убью ее к чертовой матери и успокоюсь!
                Я чуть не плакала, так мне не хотелось убивать талантливую девочку с моими мыслями и характером. Я к ней привыкла! Я ее любила, словно живую.
                Так, кончаю писать. Мама уже два раза заглянула ко мне.
                – Виктория, имей совесть! Мне завтра рано вставать! А я не могу уснуть, когда у тебя горит свет! Хватит бумагу изводить! Перенеси свои страдания на завтра. Если ты будешь каждый раз после свидания с ним так возбуждаться, я его выставлю вообще!»
                На этом запись обрывалась.

Продолжение

http://www.proza.ru/2010/07/17/78