Запретная любовь...

                4

            Улан-Батор уже проснулся. По широким и чистым улицам столичного города бегали юркие машины, и всё чаще хлопали двери подъездов, выпуская на тротуары торопливых жителей. Только что прошел редкий в этих местах дождь, и ярко-розовый краешек солнца радостно выглядывал из-за туч, спешивших на запад, чтобы где-то там пролить свои последние капли влаги на высохшую землю.
       Просыпался и многолюдный микрорайон на окраине монгольской столицы, где в пятиэтажном доме вот уже четыре месяца жил майор Кириллов с женой и сыном.
       В просторной спальне, убранной со вкусом, приглушенно прозвенел будильник, накрытый маленькой подушкой. Юля открыла глаза, поспешно поднялась с постели и начала тихо одеваться, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мужа, уснувшего лишь перед рассветом. Среди ночи он куда-то уезжал по телефонному звонку, бросив на ходу: «Вернусь не скоро. Ложись спать.» Но она не спала, вслушиваясь в каждый шорох за дверью и ожидая его возвращения.
       «Опять что-то случилось, - мучительно думала, разглядывая потолок, словно там могла найти ответ. – Где Алеша? Что там, в степи, где нет ни дорог, ни домов? А вдруг опасность? Может, авария? Или кто-то заблудился?» - Волнуясь и выискивая из множества одну-единственную возможную истину, мысленно следовала за мужем в не известном ей направлении и вздрагивала от каждого порыва ветра. – Как же ему трудно! И раньше было не легче... Сколько позади волнений! И сколько на голове седых волос от этого! И всё молча, не сетуя на службу и не проклиная свой выбор. А ведь служба слишком трудная. Слишком.»
        И вспомнила одну незабываемую и очень страшную ночь...
        Это было в Сибири. В тот холодный дождливый вечер Алексей пришел домой поздно. Щеки его ввалились и, казалось, у него не осталось никаких сил, чтобы сказать ей несколько слов. Она помогла ему снять мокрую шинель и набухшие влагой сапоги. Отказавшись от ужина, он свалился на постель и тут же уснул, а она еще долго возилась с его мокрыми и грязными вещами, приведя их в порядок.
       Её испугал телефонный звонок. Незнакомый голос срочно просил к телефону капитана Кириллова. Алексей будто и не спал. Взяв трубку, внимательно слушал кого-то, мрачнея и повторяя: «Так... Так... Понял... Всё понял... Скоро буду...»
       - Мне надо в часть... – сказал с какой-то тревогой и, достав старую шинель и сапоги, стал собираться. – Не жди меня.
       Юля похолодела.
       - Что, Алеша, случилось? Поздняя ночь... И дождь льет, как из ведра. – Следуя за мужем по пятам, подавала ему шинель, фуражку, накидку.
       Алексей торопливо побежал по ступенькам вниз.
       Выключив свет, Юля подошла к окну, отодвинула штору и ужаснулась: дождь, казалось, топил весь огромный затемненный мир.
        Так и стояла, дрожа от холода и страха за мужа, терзая себя вопросами, ни на один из которых не могла дать ответ.
       «Куда уехал Алеша? Что случилось в этом опасном таежном краю, где нет ни дорог, ни тропинок?..»
        Тревога ежеминутно нарастала. Даже не помнила, как добралась до кровати и притихла под теплым одеялом. Но согреться никак не могла.
       «Как трудно Алеше... Боже, как трудно!.. – думала, боясь за мужа и содрогаясь от каждой мысли, что лезли в голову одна за другой. – Почти не спал и снова вызвали. Значит, что-то стряслось. Хотя бы попутка подвезла, а то будет бежать под проливным дождем...» - и отчаянно просила природу прогнать все тучи и этот ошалевший ливень, барабанивший без перерыва по испуганным окнам.
       «Что там в тайге? Кто-то заблудился? Ищут преступников? Или побег с оружием?..»
       Она замерла, испугавшись этой невероятной мысли, и явно ощутила, как сердце, сделав несколько сильных толчков, на мгновенье задержалось и словно куда-то провалилось.
       «А если действительно побег? – снова ощутила тот же сильный толчок сердца, и в голову ударила страшная мысль: - Возможен побег с оружием... Хоть и редко, но такое случается. Почему? В нашей великой стране?..»
       Прислушиваясь к непогоде, Юля плакала, размазывая озябшей ладонью по щекам слезы и проклиная всех дезертиров и всех беглецов.
        «Чей ты сын и брат? – адресовала кому-то свои слова в темноту ночи, которую разрывала ослепительная молния и раскалывал оглушительный гром. – Как тебя воспитали, если ты оставил свой пост и убежал? Ты – враг! Враг своего народа и своих родителей. Оставить пост – значит, оставить неприкрытой частицу своей земли, своей Родины. А ведь она на тебя надеялась, доверив оружие, как своему сыну. Она растила тебя и кормила, сеяла для тебя хлеб и хлопок, строила детский сад и школу, красила парту и классную доску, где ты старательно выводил самые дорогие для себя слова: мама, школа, Родина. Она учила врачей, чтобы они лечили тебя от гриппа и кори, от скарлатины и коклюша. Она верила в тебя, а ты её подвел... Ты – дезертир! Дезертир и преступник!
          Какие презренные имена ты выбрал для себя! В кого хочешь стрелять? В своего товарища, шагнувшего на пост вместо тебя, чтобы своим преданным сердцем прикрыть ту брешь, которую ты оставил? В соседа по койке, что веселил тебя в трудные минуты и делился мёдом и яблоками со своего сада? Или в незнакомого человека, который этим летом убирал для тебя хлеб,  добывал уголь, вез в машине солдатские шинели и сапоги, чтобы тебя одеть? А, может, в своего командира, вовремя не разглядевшего в тебе отпетого негодяя, или в замполита, не сумевшего разобраться в твоей поганой  заячьей душе?
         В кого хочешь стрелять, предательски завладев оружием? Куда бежишь? А если враг пройдет там, откуда ты ушел? Твоя мать, узнав о таком проступке, будет исходить горем и слезами, а у отца по черным смолянистым волосам поползет ранняя седина. Твои школьные друзья откажутся от тебя, а невеста, побелев от стыда, разорвет в клочки твои все письма и утопит в небольшой речушке, где вы встречались и впервые поцеловались перед твоим уходом в армию, скрепив словами верность друг другу. Она же верила тебе! Соседи же, на глазах у которых ты вырос, будут недоумевать и винить в чем-то и себя...
       Куда убегаешь?  Зачем?  Нет тебе имени, презренный!
       Мой муж,  Алексей Кириллов, исхлестанный проливным  холодным  дождем, рискуя жизнью, где-то месит мокрыми тяжелыми сапогами непролазную грязь, пытаясь найти тебя и обезвредить, чтобы не случилась беда. А ты, может, стоишь где-то в укрытии и ждешь, прицелившись из украденного оружия...
        Нет, ты не выстрелишь в него, моего Алешу, ибо он учил тебя и всех солдат, независимо от национальности, беречь свою Родину, единственную в горе и радости, быть братьями по оружию и выручать друг друга в трудные часы, любить людей и помогать им, охранять, не жалея ни сил, ни  самой жизни, завоеванные отцами и дедами мир и свободу.
       Однажды, прижимая к груди автомат, ты всенародно присягнул ей на верность, дал клятву родной земле, вскормившей тебя, защищать и любить её. Ты клялся, что будешь ее достойным сыном и защитником, и если ты нарушишь эту клятву, пусть она накажет тебя самой суровой карой. Ты нарушил её... Один из тысяч! И ты ответишь за это по закону...»
       Юля плакала долго и безутешно, всхлипывая и сморкаясь, и содрогалась от каждого порыва ветра, всё так же хлеставшего по окнам проливным дождем, и ничего так не хотела в эти минуты, как увидеть Алешу живым и невредимым.
       Он пришел домой утром, когда за мутными стеклами окон чуть брезжил рассвет. Она слышала, как он тяжело шел по лестнице, и босиком выскочила в коридор. Лишь открылась дверь – припала к нему, мокрому с головы до ног, думая: «Никогда его не обижу! Всё для него сделаю! Всё-всё! Жить для него буду!..»
       - Что случилось, Алешенька?
       - Ничего особенного. Еще рано. Иди спать.
       - Не могу... Очень волновалась. Такая ужасная ночь...
       Алексей никак не мог снять мокрые сапоги, и Юля присела перед ним на корточки, помогая ему.
        - Не задавай ненужных вопросов. Это сугубо моя жизнь, военная, и не вторгайся в неё. Сколько можно говорить об этом?!  Иди спать! И я прилягу...
        Но в то утро она не уснула, оберегая короткий и тревожный сон мужа и боясь проспать.
        «А еще завидуют военным людям, - думала, прислушиваясь к тяжелому дыханию Алексея. – Опять простыл... Но ни одного слова, что болен, что устал...»
        Лишь немного позже она узнала, какая смертельная опасность в ту дождливую ночь грозила ее мужу.
         ... Алексей обнаружил беглеца за углом старого разрушенного дома на окраине города и шагнул к нему из открытой машины. Тот вскинул автомат...
         Случилась бы непоправимая беда, не выбей он оружия из предательски дрожащих рук дезертира, ставшего потом на колени перед уставшим до смерти офицером...
          Сколько позади таких ночей, тревожных и бессонных, дождливых и морозных, трудных и опасных, требующих беспредельных душевных сил! Какой меркой измерить истраченные человеческие силы и все те трудности, через которые должен пройти солдат – защитник свой земли!
          Юля это знала и всё делала для того, чтобы облегчить мужу нелегкие военные будни.
         И вот опять тревожная ночь. Слышала, как Алеша, вернувшись, тихо вставлял в замочную скважину ключ, и снова толком не ответил ей, что же случилось там, в бескрайней незнакомой монгольской степи. Он свалился на постель и тут же уснул мертвым сном, а она, снимая со спящего мужа сапоги,  беспомощно искала ответ на все вопросы, которые так волновали её, и не находила его.
        Уже утром, при первом же звуке будильника, поднялась и на цыпочках вышла в ванную. Ополоснула бледное осунувшееся лицо холодной водой и поспешила на кухню. Старательно готовила завтрак, расставляла сверкающие чистотой тарелки и нарезала тонкими ломтиками хлеб. На столе, накрытом клетчатой скатертью, уже свистел начищенный до блеска самовар. Умело заварила душистый чай и заглянула к сыну.
       Ромка спал, разметав на подушке в горошек черные кудри. Нос пуговкой и пухлые губки на кругленьком смуглом личике.
        «Красивый сын, - втайне радовалась, целуя его теплое плечико. – Весь в Алешку. Только бы характером не пошел в него. Только бы!» - и печальная складка легла у её губ. Прикрыв ручки сына легким одеяльцем, вышла на кухню.
        Побрившись и умывшись, Алексей завтракал молча.
        - Когда сегодня придешь домой, Алеша? – робко спросила, стараясь не выдать своего душевного волнения, накопившегося за ночь. – Ты ведь болен.
         - Не знаю. Дела у меня. И не болен я! – Лицо Алексея напряглось. – Не приставай ко мне с ненужными  вопросами! Знаешь, что не люблю этого.       
         Юля усиленно гасила слезы.
        - Ты хоть позвони иногда домой, чтобы мы знали...
        - Тебе нечего знать, - перебил Алексей жену. – У меня военная служба.
        -  А мы с Ромой скучаем...
        - От скуки, Юля, не умирают. Займись делами. Ты это умеешь. И твою скуку как рукой снимет. И меня не будешь доставать.
         Юля снова подавила в себе  неуемное желание рассказать мужу, как она нуждается в мужском тепле и заботе.
         - Я и занимаюсь, Алешенька. Вчера, например, ездила с учениками старших классов  в музей Сухэ-Батора. Я даже не знала...
       - Я там уже был, - снова прервал на полуслове свою жену Алексей. – Рассказывать мне не надо. Лучше Ромку просвети.
       Юля замолчала, чувствуя, как обида сжимает сердце. Ей бы впору постоять за себя, не позволить мужу повышать голос, диктовать, требовать, но она молчала, сдерживая себя и отодвигая свое законное право протеста на другое, более подходящее время. Она видела, что Алеша снова чем-то расстроен, и если ей сейчас же высказать свои упреки и претензии, ему будет еще тяжелее. Надо сдержаться... Надо!
       Не сказав жене больше ни слова, Алексей оделся и ушел.
       Слезы, крупные и горячие, поползли по осунувшимся щекам молодой женщины. Она с силой потерла виски, словно хотела раздавить пульсирующую жилку, отдающую болью, и стала убирать со стола посуду.
       «И всё же, - отходчиво думала уже через минуту, вытирая передником припухшие глаза, - всё же надо понимать Алексея и прощать. Кто поможет ему, если не я? Не уступить ему, взвинтить обстановку, значит, он сорвется где-то в части, нагрубит солдатам или старшим командирам. А это уже ни к чему...»
      - У-гу-гу-гу! – вдруг услышала за спиной и обернулась. В дверях спальни, румяный, улыбающийся, блестя каштановыми глазенками, стоял Ромка.
      - Мамочка! Доброе утро!
      - Ах, ты мой котёночек! И тебе доброе! – Юля схватила сына на руки и прижимала его к груди, теплого, ласкового, податливого. И весь мир стал для нее светлым и радостным.
      - Я, мама, уже свою постель заправил, - докладывал Ромка. – Иди посмотри! Возьмут меня в солдаты?
      - Обязательно возьмут, сыночек, как только ты подрастешь, - и гладила его непокорные кудри, и целовала его ручки, нежные и теплые. – И ты будешь таким же хорошим защитником своей страны, как твой папа.
      - А мой папа наилучший?
      - Да, Ромочка, наилучший.
      Завтракали вместе. Проверив свой ранец и поцеловав маму, счастливый первоклассник убежал в школу.
       Солнце, большое и золотистое, уже зависло в голубом чистом небе. Ему надо пройти длинный путь до того нахохлившегося тучами горизонта, что слился с зеленовато-желтой степью, надо обогреть всю огромную и такую красивую землю.
       Оно трудилось, не зная отдыха.

                5

       Юля всё больше и больше тосковала по Родине. В который раз мысленно возвращалась в родной дом и видела свою маму, иссушенную трудом, ее темные печальные глаза и постоянную в них боль и тревогу. Приезжая каждый раз в отпуск, не посмела открыться самому родному человеку о своей нелегкой жизни,  в которой и сама не могла толком разобраться. Могла, но не хотела.
      «Зачем причинять беспокойство маме?» - думала, хотя всякий раз при встрече с ней так хотелось припасть к ее теплому и надежному плечу и по-детски разрыдаться.
      Мама, казалось, всё понимала.
      - Как, дочушка, живешь? – бывало спросит, пряча тревогу.
      - Хорошо, мама. Не беспокойся.
      - Алеша-то не обижает? – и внимательно заглядывала в глаза дочери, пытаясь уловить в них хоть какую-то правду.
      - Не обижает. Он целыми днями на службе. Вижу его лишь утром да вечером. А Ромка вообще с ним редко общается: папа уходит на работу – он еще спит, папа возвращается – он уже спит. Лишь в выходные дни они вместе.
       Мать горестно сжимала губы, качала головой и долго гладила густые Юлькины волосы. Она, как никто другой, знала свою дочь, правдивую и честную, добрую во всём и ко всем. О ней люди говорили: «Эта девочка не от мира сего...»
      И действительно, она была тихая, спокойная, скромная и очень жалостливая: накормит всех бездомных кошек да поплачет над ними, поможет и малым, и старым, не требуя никакой благодарности и похвалы.
      О, как боялась мать возвращаться памятью в тот день, когда она чуть не потеряла свою любимицу.
      Училась тогда Юля в восьмом классе. Тоненькая, как стебелечек, она постоянно сидела над книгами – не оторвешь, не отгонишь. Одни глаза голубели на худеньком личике под тонкими дугами темных бровей да короткая стрижка каштановых волос в завитках закрывала, казалось, пол-лица. Как часто девочка смачивала водой свои кудри, чтобы утихомирить эту непокорность на маленькой головке, но они крутились, как кольца золотистого дыма.
       Перед самыми экзаменами Елена Аркадьевна, преподаватель математики и классный руководитель, доверила своей лучшей ученице переписать экзаменационные билеты по математике.
        «Никто не должен об этом знать. Там ведь задачки...» - предупредила строго, хотя знала наверняка, что такую ученицу предупреждать не надо: тайна будет сохранена.
        Закрылась Юля в комнате, чтобы даже мама не знала, взяла чистую тетрадь и на первом листке красиво вывела крупным красивым почерком: «БИЛЕТЫ ПО МАТЕМАТИКЕ», ровно, к линейке, подчеркнула, а ниже написала три вопроса первого билета и задачку. Ей, слишком аккуратной девочке, вдруг показалось, что она написала не очень красиво. Тут же взяла другую чистую тетрадь, добросовестно выполнила поручение своей учительницы и отнесла ей домой.
        И вот наступил первый день экзаменов. Не позавтракав из-за волнения, Юля взяла первую попавшуюся ей под руки тетрадь и ушла в школу. Села за свой стол, а тетрадь положила на подоконник. Без особого труда написала сочинение на свободную тему, сдала экзаменационной комиссии и ушла домой, забыв о своей тетрадке.
        Через час к ней прибежали: срочно вызывает Елена Аркадьевна! Юля тут же почувствовала какую-то тревогу и до самой школы бежала бегом. Переступив порог учительской, увидела за столом в слезах Елену Аркадьевну и оторопела. И тут же в её лицо, побледневшее, как мел, посыпались оскорбления учительницы: она трясла перед Юлей её тетрадью. Юля поняла: после сдачи экзаменов обнаружили на подоконнике тетрадь, где Юлиной рукой был написан первый билет по математике и задачка.
      « Как так могло случиться?» - молнией  пронзила мысль сердце юной ученицы, и Юля поняла мгновенно: дома перед уходом на экзамены вместо чистой тетради она по ошибке прихватила эту и забыла в школе...
       Стояла в полуобморочном состоянии, а на неё сыпались и сыпались оскорбления и проклятия. Елена Аркадьевна, распаляясь, называла её негодяйкой, предательницей, стучала по столу кулаками и, рыдая, доказывала, что теперь её непременно уволят с работы, а у нее трое детей.
       Будто рухнул потолок на голову девочки, а в сердце гулко стучали, отдаваясь болью, слова: «Подвела... Подвела учительницу... Что будет? Теперь Елену Аркадьевну выгонят со школы... И всему виной она, Юля...»
      А разъяренная учительница бросала и бросала своей лучшей ученицы беспощадные обвинения и скверные слова.
       Юля не помнила, как пришла домой. В её горячей голове застряла одна четкая мысль: «Умереть... Умереть сейчас же, сию минуту, пока мама не вернулась с поля.»
      Никакого страха не было; волновало другое: не помешали бы ей.
      Торопливо отвязала от ведра веревку и вышла в сад, где у самой дороги в ряд стояли пышные деревья вишен.
      «Если увидит кто, - мелькнула пугливая мысль, - спасет. А как мне в школу ходить? Нет-нет! – запротестовало  юное пугливое сердце. – Завтрашнего дня не должно быть».
      Блуждающий взгляд искал удобное, не видимое никому место. Она притаилась возле толстой, не очень высокой вишневой ветки, выжидая удобного момента, чтобы здесь немедля искупить свою вину.
      Яркое солнце, зависшее над головой, не знало о готовящейся трагедии и ласково согревало озябшее тело девочки.
      Юля торопилась.
      «Скорее! Скорее! Вот-вот с поля вернется домой мама на обед...»
      Накинула на ветку веревку и оглянулась: по дороге шли две пожилые женщины; чуть вдали, стараясь переговорить друг друга, шумной ватагой толкались ребятишки. Им она была видна.
      Юля нервно сдернула с ветки веревку. Вскоре, не помня себя, она очутилась дома в прохладной комнате, где ей всё было знакомо: от её кровати и письменного стола до каждой салфетки, вышитой мамой. Взобралась на стол, зацепила  веревку за крючок в потолке, где раньше висела её детская люлька. Сделала петлю, надела себе на шею, но рук из-за страха из нее не вытянула и оттолкнулась от стола...
      Опомнилась лишь тогда, когда ноги снова коснулись стола. Дрожа, кое-как сняла петлю и тут же рухнула на стол в отчаянном рыдании. Её тело свела судорога.
      На крик Юли прибежала соседка, но никак не могла распрямить девочку, чего-то от неё добиться и побежала в поле за матерью.
      - Анна!  А-а-анна! – кричала еще издали. – Беги скорее домой! Твоя Юлька умирает...
      И мать побежала через поля и рвы, через ямы и колдобины, потеряв платок и не видя перед собой дороги. Обессиленная и измученная, ввалилась в дом: Юля уже лежала на кровати.
      - Доченька, что с тобой? – припадала возле неё, целуя бледные ручки и лобик, но Юля лежала без движения, с открытыми глазами, устремленными в потолок, ко всему безучастная...
        После жестоких страданий за дочь мать всегда боялась за неё, очень честную и впечатлительную: не причинили бы зла ей недобрые люди, не обидели бы, не навредили бы своей грубостью и неправдой, и с нетерпением ждала от нее вестей, вчитываясь в спокойные строчки её писем и выискивая между ними что-то такое, о чем Юля не договаривала при встрече и о чем ей так хотелось знать.
       Мать жила в напряжении...