Глава 75. Случайность открывшегося дневника

После некоторого времени, пока Надэль молча работала на своем участке, произошел случай, который навсегда перевернул ее жизнь.
Надэль не видела больше влюбленного в нее сероглазого полиционера. Она молча приняла этот знак как добрый, и старалась больше не думать о несбывшемся романе. Мирное настроение ее выглядело как небольшой эмоциональный отдых после такого трудного периода, когда ее предало сразу несколько человек из ее окружения, более того, пострадал ее хороший друг. Надэль находила удовольствие в работе, уже не чувствовала себя рабой, порой с интересом заглядывалась на новые «па» очередного разучиваемого «маркизами» и их дочками танца.
 «Только бы не потерять цель. Только бы не прельститься сытостью», - звенели эти слова в голове Надэль. Девушка видела, что такой, более менее, сложившийся режим дня отвращал ее от чувств и мыслей, с которыми она пришла сюда. Ей уже были понятны эти старые маркизы с надменными губами. Она даже разговаривала с юными девицами, которых в отсутствие учителя научила танцевать твист. Произошло то, чего она больше всего боялась: она увидела в них обычных людей и  ей стало жаль их.
Раньше Надэль всегда мобилизовалась вовремя. В кризисные моменты она чувствовала себя солдатом. Стойким и все сносящим, терпеливым к боли солдатом войны. Внешней, психологической, межличностной. А поскольку она почти всегда находилась на территории войны за существование, ее солдатский образ вжился в девичий характер целиком и полностью.
Но она была рождена женщиной. А значит, существом слабым, несмотря на всю свою недюжинную физическую и психологическую силу. Ей нужна была опора, надежность и защита. Она ненавидела себя за то, что была женщиной, просто женщиной, такой же как все – беззащитной и слабой, безвольной и обуреваемой одними слабостями и желаниями. Самое ужасным было то, что эту вот природу никак было не изменить. Да и не нужно, наверное, что-то менять в ней. Только вот с этой природой в этом государстве можно было просто сгинуть до знакомства с каким-нибудь принцем из девичьих грез. Принцев-то не было.
Глядя на своих ровесниц, она стала понимать, что они поступают абсолютно верно, считая ее ненормальной, не такой, как все. Нормальной считалась не красавица, но без явных пороков хорошенькая лимитская девушка, которая чем раньше, тем лучше обзаводилась семьей и детьми, и это была ее единственная достойная цель жизни. Все остальное – мечты, работа, миссия – возлагались на мужчин, мужей, жены, которых были за-мужем. Надэль же была совершенно не такой, вернее, не так она была воспитана, чтобы сидеть сложа руки и ждать,  что кто-то что-то будет делать для и за нее. Но женское сердце у всех, в принципе, одинаковое. Его природа ставила жизнь девушки в огромное противоречие с ее разумом и душой – между тем, чему ее учили и тем, что есть на самом деле.
И порою ее накрывала такая беспробудная тоска, которая нечасто встречается в природе. Ей было невмоготу улыбаться и делать вид, что ничего не происходит. Она не чувствовала, что выполняет свой долг перед обществом, но и в небольшом мире ее личной судьбы тоже не было покоя и опоры. Тот человек, которого она любила, был невыносимо далеко от нее, уже полгода как не давал о себе знать, все новости о его пути были на уровне слухов и басен. Часто ей хотелось просто поговорить с ним или даже помолчать в его присутствии, поплакать на его надежном плече или посмеяться над его остротами и шутками. Он редко снился ей, но даже во сне они только искали встречи друг с другом, но никогда не встречались, что-то тянуло то одного, то другого назад. В общем, состояние ее души оценивалось как критическое.
Она вскрывала из тайников памяти воинственность и стойкость. Возвращалась к состоянию человека-функции, который, выполнив ее, может умереть уже со спокойной душой. Она снова и снова примеряла на себя залежавшийся костюм супергероя.
Надэль хранила свою душу от излишества свободного времени. Она тихо-мирно вспоминала и записывала в единственную реликвию из Чернограда - ежедневник Шанди все то, о чем думала, то, что чувствовала. И если старые странички дневника были испещрены мудростью древних и высказываниями просветленных буддистов, индусов и даосов, то новые странички, на которых синели чернила резной маминой ручки, были написаны разнообразные песни, былины, сказания разных народов, представители которых работали с ней бок о бок и жили с ней в одном флигеле. На самых первых надэлиных листках светились фотомейкеры мамы, бабушки, тети Эстер, Шанди и Ли. Позже был приклеен фотомейкер рыцаря Кройкса. А еще там был «всякий бред» о любви, ее размышления о жизни и, конечно, возможные планы мести. Но эти планы она пыталась зашифровывать так, что никто и догадаться не сможет, что тут имелось в виду.
Дневник вести было довольно опасно и потому, все записи его были нарочно запутаны.
Сейчас дневник лежит раскрытым на последней страничке на белом подоконнике в чистой  комнате Надэль и мы можем, с ее разрешения, конечно, прочесть несколько строк.

 17 апреля 2191 г.
Сегодня мне приставили нового ТП.
Ф. больше не работает над моим делом. Едва ли я когда-нибудь увижу его. Но я и не  хотела бы встречаться с ним больше. Но буду скучать. Все-таки, это первый человек, который меня любил искренне и горячо. По-настоящему. С охапками цветов каждый день, с теплой дружбой, с безграничным уважением. Забыть этого нельзя.
Меня впервые любили по-настоящему.
И кто?
ВРАГИ…

 18 апреля 2191 г.

З. Ева сказала мне, что Л;вш;;к ; арестовали. Говорят, что по поводу наркотиков, которые он никогда не принимал. Подложили, специалисты. Сейчас думают, как получше сшить это дело. Какие же они, все-таки, сволочи и гады! Только попадитесь мне теперь…

   19 апреля 2191 г.

Большое поражение наших войск в Горе-Горье. Жертвы исчисляются сотнями. Если там был К.  – то я пропала. Я ведь так жду его! Он же должен вернуться, он должен прийти за мной… Неужели он больше никогда не придет?…

   20 апреля 2191 г….

Надэль взялась за дневник, чтобы записать то, что сегодня произошло, а произошло очень много интересного. Так, она снова повстречалась с мадам Розалин, к которой испытывала огромную симпатию и уважение, и, не удержалась, высказала ей несколько мыслей о политике. На что мудрая женщина ответила, что…
В коридоре послышались уверенные мужские шаги, и в комнату настойчиво постучался нарушивший тишину.
У девушки дрогнуло сердце. Она молниеносно убрала дневник под кровать.
- Кто там? – спросила Надэль, едва переводя дух.
- А кто еще может прийти к тебе? – она узнала голос и поняла состояние, в котором был этот человек.
- Проходи – сама открыла высокую белую дверь перед изрядно набравшимся молодым человеком в расстегнутом мундире, - Феликс?
- Я, звали? Вот я и пришел, - заплетающимся языком ответил ей человек, так переменившийся за те несколько дней, что они не виделись. Он весь смялся и опустился, синяки под глазами, стойкий перегар изо рта… - Ты не передумала тут на счет моего предложения? А?
- А почему ты думаешь, что я могу так быстро передумать? Ты очень нравишься мне. Наверняка, был бы прекрасным мужем. И будешь, но не моим.  Я не могу стать твоей женой… Отнесись к этому спокойно, по-мужски…
- Из-за Кройкса? – родное имя в его пьяных речах полоснуло по сердцу. Но Надэль помнила, кто был перед ней. В подпитии или нет, это был представитель тайной полиции, который все запоминал и никогда ничего не прощал.
- Ты не хочешь говорить о своем любовничке? – она отвернулась и ее лицо сжалось от ненависти. Казалось, что ей надо бы все опровергать, но она не могла проронить и слова. «Лучше молчать, чтобы не навредить Кройксу».
  Ее длинное темно-синее, кое-где выцветшее, мамино платье было похоже на туалеты английских дам XVIII века. А платок, который окутывал серой пушинкой девичьи плечи, казалось, был наполнен ароматами еще той старой Франции. Золотые волосы были спутаны в клубок. Девушка явно пыталась выглядеть старше и как можно менее привлекательно. Но для молодого человека это было интереснее вдвойне. Он любил целомудренных, верных.
- Вы ненавидите меня, Надэль? – произнес он, немного оправляясь от угара. Ее красота отрезвила его.
Девушка не могла говорить, комок в горле мешал сказать слово.
- Я обидел тебя? – в ответ вместо слов плавное покачивание коронованной золотом волос головы, - я бы больше никогда не пришел, если бы ни одно обстоятельство…
- Какое?
- Ваш герой погиб… его больше нет, ждать нечего, - при этих словах он тяжело опустил голову и мягко, но с силой схватил ее руку, - Надэль, больше некого ждать. Вы забудете, я знаю, что нужно время, чтобы забыть. Но я буду делать все, чтобы помочь вам забыть, максимум возможного. Только будьте со мной!
- Я не верю вам! – упрямо говорила забившаяся в лихорадке Надэль.
- Я навел справки, Кройкс Адам, с которым вы пришли в распределилище, он попал в Горе-Горье. Он погиб на этой страшной войне… - офицер даже не догадывался о том, что тайная полиция таким образом решила раскрыть истинные намерения  заговорщицы, которая без сомнения, была довольно опасна. Полиционеры обманули своего же «ненадежного» влюбленного товарища для того, чтобы Надэль выговорила в своем горе все, что знала и планировала сделать. Феликсу подложили лжефакт гибели Кройкса, и этот факт был, по понятным причинам, крайне «выгодным» для личной жизни тайного полиционера.
  - Вы должны мне поверить! – молодой человек  набросился на Надэль, алкоголь придал уверенности в своей правоте. Девушка поняла, что должна немедленно привести его в себя. Она дала ему звонкую пощечину. Феликс разозлился и схватил ее в еще более крепкие тиски.
- Перестаньте! Я не верю ни одному вашему слову! Отцепитесь от меня! Ненавижу, ненавижу вас! – она вырвалась из его цепких объятий и взяла в руки единственное доступное оружие – женский зонт, - Уходите немедленно. Я не верю вам. Вы хотите разлучить меня с ним. Но этого никогда не будет, слышите? НИКОГДА!
Надэль кричала и не осознавала ничего. Ни того, что она осталась на этом свете одна-одинешенька, ни того, что никогда больше не посмотрит в сине-зеленые глаза, которые любила больше всего на свете.
Не понимала, что этот пьяный офицер, возможно, ее единственный шанс в этой жизни… если бы она хотела жить.
 - Ненавижу вас. Уходите, и больше никогда не появляйтесь на моем пути. Пусть я лучше сдохну в тюрьме или в ссылке, нежели вы коснетесь меня вашими кровавыми лапами. Вон отсюда, чудовище! – в глазах ее проснулась та, настоящая черноградская  ненависть, - Я убью вас всех, если это правда!

- Разве  стал бы я врать вам? - отозвался красный от стыда, позора и алкоголя офицер.
- А вы еще говорили, что любите меня… Если бы вы меня любили, то никогда бы не сказали мне этого… - она зажмурила глаза, как ребенок, который надеется, что если он откроет их вновь, то кошмар уже закончится.
Офицер стал нелепо оправдываться:
- Он умер героем, Надэль. Он умер, как настоящий солдат, за нашу Отчизну, за Мамона, за Северо-Запад, - его серые глаза смотрели на нее с мольбой. Но женщина умерла в ней в ту секунду, как она узнала о смерти Кройкса, в ней проснулся тот боец, которого воспитала ее бабушка. Человек-функция, человек-миссия, человек без права на ошибку.
- Да плевать я хотела на ваш Северо-Запад! – так же «наплевав» на прослушки, проглядки и присутствие полиционера закричала Надэль, - кто мне его вернет, кто? Ты? Или твой Мамон? Или ваше государство? Кто мне родит его снова? – она была яростна и хотела бы плакать, но вместо слез у нее выходили слова ненависти.
- Ты должна успокоиться. Надэль, прости, что я так, внезапно, без подготовки, - он огляделся, - я скажу капитану, что ты была не в себе, потому и наговорила все это. Он обнял девушку в полном исступлении и молчании и начал укутывать ее своими руками.
- Ничего, моя милая. Посидишь немного в психанатомии. Всего ничего, дней пять. А потом я заберу тебя. Уверен, что после этого, ты согласишься… Ты ведь будешь паинькой, верно?
Постаревшая за это время, потерявшая всех девушка, не видя ничего вокруг, смотрела перед собой и, как завороженная, говорила шепотом: «Я не верю, не верю».
- Не верь, не надо. Если тебе так легче… - все равно мы с тобой все преодолеем, да? А сейчас - полежи, пока приедет машина из психанатомии… я сейчас спущусь вниз, позвоню, а ты посиди, а лучше поспи, давай, - он бережно уложил ее на заправленную постель и тревожно косясь в ее направлении, вышел, закрыв дверь своим ключом.
«Бежать. Уничтожить. А там, что будет…» - девушка в мгновение ока встала с постели и открыла окно. Ее комната находилась на втором этаже, а так как потолки в здании были высокими, прыгнуть она бы не решилась. Но сейчас ей было уже нечего терять.
«Какая жестокая расплата за месяцы комфорта», - она повисла на огромной ветви дуба, который ночами бился о ее окошко и мешал спать. А теперь вот спасал, компенсируя свои ночные проделки.
Быстро выбежав на главную аллею, она неслась словно тридцать три ветра, которые потеряли управление атмосферным давлением. Ею движила безумная мысль. Она знала, что Мамон не часто бывает здесь, но она жаждала расправы над ним. Где-то недалеко лежали инструменты дворников. Она выбрала что-то тяжелое и железное.
Ненависть движила ею, она вселилась в нее и управляла.
Надэль уверенными, наработанными месяцами однообразного маршрута, шагами вошла в свои рабочие пенаты. Она попала в танц-зал с длинным железным совком и метлой – чтобы ее не заподозрили охранники на входе в здание.
Танц-зал был с трех сторон окружен зеркалами, которые были и на потолках, чтобы танцующие могли видеть не только свои фигуры, но и свои затылки. Только одна стена была свободна от зеркал, там и были картины Дега, художника, которого, конечно же, не знала, да и не могла знать Надэль.
Она стремглав вошла в комнату и замерла от того, что увидела полусумасшедшую девушку в старом длинном платье с обидной заплаткой, спрятанной за старой брошью. На нее глядели уже не те синие с ярко-оранжевыми искрами, а безобразно красные от слез, бешеные глаза. Радужки были желты от ярости. Лицо распухло от слез, тоски и барских харчей. Она возненавидела себя.
С диким воплем, который вырвался из груди, Надэль отчаянно подняла в воздух тяжелый железный совок и бросила его в свое изображение. Зеркальные осколки с грохотом обрушились бы на нее саму, но девушка вовремя отпрыгнула и прикрыла лицо руками. Потом, заливаясь аномальным смехом она подошла ко второму зеркалу, к третьему, к двадцатому. Со звоном голоса и смеха смешались скрежет зеркал и стекла. И вот она разрушила все. На полу перед ней была зеркальная мозаика из тысяч мелких осколков. Безумный взгляд был виден и там.
С ненормальной улыбкой на потерявшем человеческий облик лице, она подошла к висящему в уголке, наподобие иконы, большому портеру Мамона…
Единственного «святого» человека, которого все устраивало в разложившемся государстве.
Она с силой и остервенением сбила его портрет со стены, совок внедрился ему прямо в правый глаз, разодрал нос, потом ее руки развели два уха по разные стороны света, его лицо превратилось в лохмотья, рама «картины» тоже развалилась. Надэль упивалась этим так, как будто бы уничтожала самого Мамона. Даже еще больше…
Ее смех переходил в плач и обратно. Вакханалия ее ненависти и горя не знала бы предела, если бы не ломившиеся в закрытую дверь танц-класса охранники.
- Надэль Ева, мы знаем, что вы там! Откройте, или мы будем вынуждены взломать дверь! – доносилось до нее, как во сне.
- Сейчас…  - она уже не могла сдерживаться дальше, медленно подошла к картинам с голубыми танцовщицами Дега.  Ей так хотелось уничтожить и их, но руки не слушались ее. «Нет. Я… я не могу больше», - орудие уничтожения вылетело из ее рук в воздух, чтобы уничтожить последнюю стеклянную поверхность – окно.

То, как вошли охранники, она уже не видела и не помнила. Она пребывала в состоянии забытья и совсем не реагировала на мелькание искаженных чувствами людей, среди которых не было ни одного, которое бы пробудило ее к жизни.
В изнеможении она закрыла глаза: «Все».