Прогулка после зачета

—Послушай, ты не еврейка? — спросил однокурсник за ЦДЛовским столиком.
—Нет… То есть на четверть. У меня — бабушка…
—А по-моему — так вся половина. Глаза выдают… Тебе это припомнят, и очень скоро. Завтра — день России. Здесь та-кое будет!
—Миша, не ходи сюда завтра.
Но Миша не слушал.
—Вот видишь человека в углу — развалился, ногу за ногу… Был бы у него пистолет, тут же приставил бы к моему виску.
За темным угловым столиком, уставленным недопитыми бутылками водки, пепельницами с окурками, огрызками бутербродов на тарелке, взбудоражено галдело пятеро пьяненьких ребят. Среди них сидел Саша, беловолосый поэт — Алинин знакомый, не тот, на которого указывал Миша, но ТОТ его обнимал. Еще на первом курсе они с Алиной частенько киряли в больших общежитских компаниях, в которых Алина почти всегда оказывалась единственной женщиной, за ней наперебой комично-пьяно ухаживали, а когда это становилось невыносимым, Алина молча поднималась и уходила не попрощавшись. Саша рыцарски провожал ее:
—Не бойся, не скажу, где живешь. А то понапивались. Ломиться  будут.
Алина ему доверяла. Запершись, укладывалась спать. По идее, Саша должен был ее помнить, но теперь, в такой компании — только бы не узнал! Он писал стихи в духе Клюева, пел их под гитару, пел хорошо, голос у него звонкий, ломкий, березово-русский, приятный голос, но стихи… — тысячу раз до него произнесенные и им повторенные строки. Слушались они легко, спокойно, особенно после шестой рюмки, читать их глазами было невозможно, во всяком случае, тогда… Алина не видела его года три или четыре, сейчас молилась, чтоб не подошел — стыдно перед Мишей.
—Алька! Ты?! — Саша все-таки вскочил. — Сколько лет, сколько зим! Где ты сейчас?
—Бог ты мой, ну где я могу быть, сдаю сессию, через год оканчиваю.
—Знаешь, а я бросил. Я, видите ли, творчески несостоятелен. Вот, кстати, посвящение нашим боссам:
Можете утюжить!
Гладким я не стану.
Мне приятней слушать
Тех, кто не по плану…
Пошли они к ядреной фене. Обойдусь. Книжка у меня вышла, 50000 экземпляров… Щас подарю, — Саша вернулся к своему столику, вынул из большой спортивной сумки красиво оформленную книжонку, подписал.
—Вот, держи… Я в Союз вступаю, — гордо изрек он.
—Поздравляю!
—Садись к нам, выпьем за встречу.
—Нет, нет, я уже убегаю, — Алина заглянула в пустую чашку с кофейной гущей.
—Брось ты! Хочешь, я сюда принесу?
  Возле  Алининого столика стояло всего два стула , а Саша сидел перед ней на корточках.
            — Я вообще-то сегодня зачет сдала… По эстетике, — заколебалась Алина, искоса глянув на Мишу. Тот хмуро молчал, опустив голову.

            — Так за твой зачет!
— Саша уже нес открытую бутылку и два пустых стакана.
     Алина выпила три четверти водки, ничем не закусив. Сегодня  утром она к 9-ти пошла в институт, преподавателя долго не было, потом все спешили и она их пропускала, сдала почти последней, тут Миша подскочил:    
             — Пойдем, пойдем, ну пожалуйста, — потащил пить кофе. За день — чашка кофе. Естественно, сразу захмелела, попросила сигарету.
       Вдруг ей отчаянно захотелось поцеловать Сашу в его пшеничные мальчишечьи усы. Короткие, редкие. Тонкие  их соломки небрежно топорщились, выбивались, как из разваленного стога сена. Видимо, повлажневший темный Алинин взгляд что-то такое выражал — Саша молча обнял ее.
              — Давай  прогуляемся… Здесь накурено…
Дымно… Душно.
          Они вышли из Герцена. Дул  прохладный ветерок. Черемуха только отцвела, липа зацвела. Алину шатало, все кружилось, плыло, собиралось и разъединялось. Саша  что-то говорил ей. Много и долго. Что же он говорил?  Алина не слушала и не понимала. Наверное, о России. О чем же еще? Как бы не стошнило. Не до этого ей –  ему возражать или хотя бы как-то реагировать. Она оглянуться не успела, как оказалась в такси, минутами позже – у него дома. Ей становилось все хуже.
–Дай мне что-нибудь.
–Щас, щас, пепси- колу из морозилки достану – полегчает.
–Ты бы бутерброд сообразил?
–Вот.
–С этого и начинать надо было. Еще в ЦДЛе. Я весь день ничего не ела, а ты сразу – водки…
–Я ж не знал.
–Ловко ты обустроился, – Алина понемногу приходила в себя. – Как тебе удалось? – спросила она, разглядывая его комнатенку в коммуналке.
–Долгая история, – отмахнулся Саша, – результат всяческих махинаций. Неинтересно это.
–Конечно. Главное – теперь ты живешь в Москве. Молодец!
–Кофе сварить?
–Давай.
После кофе Саша взял гитару и, как в старинных романах, стал перед нею на колени. Сыграл что-то быстрое, отложил инструмент и закурил.
–На первом курсе ты пел гораздо больше, – заметила Алина.
–Для тебя и старался.
Откупорили еще бутылку коньяку, и Алина, наконец, дорвалась до его розовых, сладковато пахнущих импортным детским шампунем губ, до щекочущих усов.
…Проснулась она резко и быстро, солнце уже стояло высоко и немилосердно слепило глаза через мутное незанавешенное окно. Ей с такой ясностью представилось вчерашнее, что стало жутко – противней, чем от водки. Она бросила Мишу и уехала с черносотенцем!
Любовники у нее менялись часто, но дружба с Мишей сохранялась – с первой подсказки на вступительных экзаменах. Алина дорожила их отношениями, все написанное – ему первому, и в зависимости от его оценки – дальше. Мишины теплые тонкие амфибрахии ей нравились, а эта сопящая бездарь (розы-морозы-березы-курьезы…)! Спи-ит!
Все же она не могла удержаться, чтобы не погладить его белое безволосое тело. Редко с каким мужчиной у нее с первого раза так удачно складывалось. Он, как никто, сразу понял и почувствовал ее – делал в постели все, что ей нужно. Сыто потягиваясь и сладко вспоминая о ночи, она несколько раз слегка поцеловала его в плечо.
–Ой! – внезапно вскочил он. – Мне же в десять надо быть на Воровского.
–Не торопись, уже десять.
–Кошмар. Это так важно. Ты не представляешь…
–А что у вас там?
–Собрание.
–Бить жидов – спасать Россию?
–Да будет тебе. Просто надо разобраться.
–Можешь начать с меня.
–Как? И ты!!! Не может быть! Ведь ты совсем непохожа!
–У меня бабушка… Но по материнской линии. В Израиле такие считаются чистокровными. И пользуются всеми привилегиями.
–Вот уж никогда бы ни подумал, – он нежно сжал ее тонкое тело.
–Два погибших на войне деда – украинцы, вторая бабушка – полячка… А кто я? Кто я, по-твоему?
–А кем ты себя ощущаешь?
–Мало ли. Когда как. Женщиной, матерью, литератором. Но сейчас я ощущаю себя женщиной, только ж-женщиной…
Она с силой пригнула его голову. Его соломенные волосы смешались с ее темно-русыми, нос к носу, губы к губам… Он покорно повиновался ее разгоряченным поцелуям, обнимая ее руками, ногами, все крепче и крепче, сильней и сильней…
Проспал! Погром проспал! И с кем?!