История одной иконы

В преддверии Дня Победы вновь читала хроники ВОВ, вспоминала школьные встречи с ветеранами, их рассказы о войне. Со всех каналов транслировались песни военных лет. И тут, неожиданно в памяти всплыла еще одна замечательная история, связанная с войной.
Ее я услышала, будучи еще подростком, но уж сильно она меня тронула тогда. Была у меня приятельница Лена, вместе учились, общались, и нередко ходили в гости к ее бабушке, благо, что та жила недалеко от школы, и можно было всегда забежать, перекусить. В серванте у бабы Наташи стояла старинная икона с изображением Богородицы с младенцем. Настолько красивая, что я, всякий раз проходя мимо, невольно останавливалась, и рассматривала ее. Как-то раз баба Наташа спросила: "Нравится иконка?" Я лишь шепотом могла ответить, что очень. Не знаю почему, но она меня притягивала. И тогда бабуля рассказала нам историю этой иконы, рассказывала впервые, даже ее внучка не знала о ней.
Пересказываю с ее слов:

"1941 год. Конец июля. Только-только окончился сенокос, и оставалось несколько дней, чтобы подготовить инструмент к уборочной озимых и гороха. В этот день, против обыкновения, отец не пошел на работу в колхоз, а поехал в райцентр. Вечером он собрал за ужином всю семью, пришла и старшая сестра Иринка с годовалой дочкой. Месяц назад Иринке пришла похоронка на мужа, и сестра до сих пор была черная от горя, хотя на людях вида не подавала, так же работала в колхозном свинарнике, так же ходила за своей скотинкой и огородом, но глаза все равно были какие-то заплаканные. Нас у отца с мамой было шестеро: трое сыновей и три дочери. Старшей Ирине - 21, уже была замужем и имела доченьку - Катюшу, Алеше - 18, Коле - 16, Мите - 15, Тане - 12 и мне, Наташе - 7.

В тот вечер отец протянул каравай среднему брату Коле: "Режь хлеб". Шестнадцатилетний Коленька недоуменно посмотрел на отца, ведь нарезка хлеба к ужину - это его привилегия, хозяина семьи. "Режь", - потребовал отец. Коля, положив каравай на стол, начал нарезать его тоненькими ломтями. Когда с приготовлениями было покончено, отец встал с лавки и начал говорить: "Сенокос закончили, корма скоту на зиму хватит. Теперь мы с Алешей поедем на войну, давить фашистскую гадину. К первым снегам вернемся, только в Берлин их обратно загоним. Николай, ты остаешься за старшего, в колхозе на мой трактор сядешь, дома будешь отцом младшим. Митя, во всем помогай брату и слушайся его. Иринка, переезжай с малой к матери, нечего одной в избе куковать. Татьянка, а ты учись, школу не бросай, ты башковитая, далеко пойдешь, еще учительницей будешь. И вот, держи тебе. - С этими словами отец протянул Тане чернильницу-непроливайку. - Хотел к школе отдать, но не успеваю.

Потом отец обратился ко мне: "Татка, и ты пойдешь в школу. Я тебе обещал к школе ленты красные - бери". И вручил мне две ярко-алые ленточки для моих кос.

Девочки, мамке по дому помогайте, и за Катькой присматривайте.

К маме обратился к последней: "Валюша, мы уходим, но вернемся, ты только дождись нас с Алешей, и береги дом, картошек всех в колхоз не отдавай, укрой в подполе, за огородом".
Ужинали в тишине, лишь было слышно, как ложки стучат. После ужина отец повел младших братьев в сарайку, показывать где какой инструмент лежит, и что готовить к уборочной. Когда мальчишки вышли, отец, облокотившись на ограду, закурил махорку. Я крутилась рядом.

- Татка, подойди сюда, покажу че.

Мы с отцом зашли в стайку, где ночевала корова. Отец отгреб часть сена у углу, убрал доски. В открывшейся ямке я увидала овечью шкуру, в которой что-то было завернуто. Отец аккуратно извлек шкуру, развернул, и моему взгляду предстала та самая икона.

- Татка, смотри, это Богородица. Мне она от моей мамы досталась. Дочь, ты помолись ей, мы вернемся живыми с войны. Помнишь, как баба Маня учила тебя "Отче Наш"?

Я утвердительно кивнула головой. Бабуля нас всех тайно крестила, и молитвам учила, тоже тайно.
- Татка, только никому ничего не говори, это будет наш с тобой большой секрет.

- Не буду. А когда к ней можно приходить?

- Когда захочешь. Когда тоскливо станет, когда радостно. Просто приходи и помолись.
Я стояла и уже начинала тихо плакать, поскуливала и прикусывала губы, чтобы не зареветь во весь голос. "Тятя, родной, возьми меня с собой".

- Натусь, а кто маме помогать будет, кто телочку поить будет, кто за цыплятами ходить станет, если ты воевать поедешь? Мы выбьем фашиста и вернемся. а ты жди и молись, нам так с Алешкой легче будет. И не плачь, вытри слезки, мы же вернемся, а потом тебе отрез купим на платье с цветами.

- Самое-самое красивое? И чтобы сильно кружилось?

- Самое-самое.

Отец спрятал икону обратно, обнял меня, и мы, вот так, вдвоем вышли во двор. А на утро он с Алешей и другими мужиками из нашего села сели в кузов машины и уехали на станцию, на поезд, на фронт.

Я каждый вечер уходила в стайку и подолгу сидела, смотрела в тот угол, где была спрятана Богородица. Читала свою сочиненную молитву, чтобы отвела пули от папы и Алешки, от соседского дяди Феди - папы моей подружки Тони, чтобы Иринка не плакала, чтобы погода дала урожай собрать, чтобы успели картошку спрятать, чтобы мама, мальчики и Татьянка не заболели, и еще много чего. Саму икону не доставала. боялась, что не смогу так хорошо спрятать, а комиссар придет и найдет, и тогда всех выселят. Такое уже было в деревне, приезжали особисты ночью и из избы выселяли всю семью, а потом их куда-то увозили. Куда, никто не знал.

Как-то раз, уже по весне, я все же осмелилась достать икону. Богородица смотрела таким добрым взглядом, и я чувствовала, что она такая обязательно спасет и отца, и Алешу. Второй раз я открыла ее в конце октября, когда шел первый снег. Я уже училась во втором классе и была октябренком. Неожиданно за дверью раздались шаги. Я, как была, в платьице упала на живот, прикрывая собой икону: "Все, комиссар выследил, сейчас отберет и меня выселят куда-то далеко, и значок отберут".

- Наташка, ты, чего лежишь, тебе плохо? Болит? Где? - в дверях стоял напуганный Митя.

Я жестом показала брату молчать и закрыть дверь.

- Вот, смотри, - я протянула Мите икону.

- Татка, это же церковная, да нас за такое... - брат перешел на шепот.

- Это тятина, от бабы Мани осталось. Тятя просил молиться, тогда с ними ничего не случится и они вернутся домой.

- Думаешь, поможет?

- Уже помогает. Ты посчитай, сколько похоронок в деревню пришло, а наши живы, потому что я молюсь.

- В избу ее надо бы, не место ей в сарае.

- Нельзя, комиссар отберет.

- Наташка, я, кажется, придумал как. Только ночью надо, чтобы никто не видел и когда снегопад будет. Ни один комиссар не догадается.

Я сжалась от предстоящего приключения, да и Митя знает, как можно в избу перенести икону, чтобы незаметно было. А тут, ей и вправду, не место, холодно.

Я уже спала, когда мама подошла и разбудила меня: "Идем в стайку". Мы с мамой тихо прошли к сараю, а Митя сидел в сенях и караулил. Осторожно внесли икону, завернутую в шкуру в дом, а потом Митя аккуратно спрятал ее за большим портретом товарища Сталина. Так она там и простояла до 1953 года.

По зиме Колю призвали в армию, Митя увязался за ним, накинув себе год, сказал, что с Колей они близнецы. А я, теперь уже с мамой вместе, молились за наших солдатов. И, не поверите, но все они вернулись. Отец с Алешей в 1945, правда, у Алеши рука в гипсе была, как сломал, никогда не рассказывал. А Коля с Митей - в 1947. Коля, немного побыв дома, собрался и уехал на Дальний Восток, где и остался жить.

А икона мне досталась, братья и сестры так порешали: раз отец ее мне первой показал, значит она моя."

Эпилог

А говорят, чудес не бывает. После рассказа бабы Наташи мы с девчонками долго сидели и молчали, каждая думала о чем-то своем.