Зима и Знахарь
повесть
Наблюдайте дни, месяцы, времена и годы.
(Гал. 4,10)
Били нас и будут бить, били мы Христа и будем бить…
Л. Андреев
Зима. Наступила зима. Пришла зима. Зима наступила. Зима пришла. Зима наконец вступила в свои права. И так далее, вплоть до «зима ушла» («весна пришла»). Скажите в заголовке как можно больше. Временные рамки определены. Поставьте галочку (или крестик, если Вам так больше нравится). Зима. Аминь.
Но начать, пожалуй, следует иначе, поскольку «зимой» как бы все уже и сказано. Больше говорить не о чем. Не о зиме же, в самом деле, как таковой. А знахарь доберется сам, без нашей помощи. Здесь, очевидно, мы имеем дело с довольно часто в литературе встречающимся феноменом "поглощения": «зима» и «знахарь», выступающие в роли обложки, подчиняют себе все содержимое повести (романа, пьесы, текста, норовящего соскользнуть в помойное ведро, очертаниями почему-то напоминающее телевизор), и сколь бы яркими ни казались тряпки и бумажки, в нем, ведре, находящиеся, предварительные замечания «зима» и «знахарь» неизбежно будут подмешивать в читательское восприятие белил (основательно, кстати сказать, загаженных всеми остальными красками – во все банки лазили одним и тем же мастихином). А может и не будут, нам-то почем знать? И, тем не менее, начать следовало бы иначе. И это сделаем, если Бог позволит. (Евр. 6,3)
Следующим по списку был он (она). Какой из его (ее) характеристик надлежит занять в повествовании первое место? Хочет спать, вес, рост, возраст, конфессиональная принадлежность, перенесенные заболевания? Пожалуйста. Выборочно: сепсис от 09. 75, острая дизентерия от 08. 77, краснуха от 11. 80, ветряная оспа от 10. 81, фурункулез левого слухового прохода от 07. 82, левосторонняя нижнедолевая пневмония от 11. 91… Дальше все, в основном, по части психиатрии и венерологии…
Дубль два (или какой он у нас по счету?): картина та же, знакомая: хочет спать. Бывают, как известно, ночи, когда что-нибудь снится, и это «что-нибудь» кажется по пробуждении, если не успело забыться, настолько мерзким... Нет, не мерзким, здесь следует использовать какое-то другое определение, в одно прилагательное никак не умещающееся. Словосочетание такое наверняка имеется, однако, скорее всего, является частью того текста, что принадлежит лишь самому этому сну. Они, сны, - если это действительно именно они в привычном понимании (сугубо, так сказать, медицинском) - бывают, разумеется, очень разными... Одни - совершенно обыкновенные - если сон вообще может быть обыкновенным - они логичны, малоэмоциональны, как правило, находятся в непосредственной связи с реальными событиями. Иногда они представляют собой просто текст, последовательность знаков... Серенькие, заунывные сны... И если сразу по пробуждению не забываются начисто, то причины их возникновения с легкостью может себе объяснить практически каждый.
Вторая группа неприятных сновидений представляется более серьезной, и тяжесть этой группы сновидений по десятибалльной шкале можно обозначить цифрой 3; сновидец, как правило, оказывается в крайне неудобном положении - стремясь к туманной, неосознанной, зачастую попросту абсурдной цели (например, найти в шкафу свои варежки, получить визу в Токийском посольстве, которое, кстати, в сновидении почему-то располагается в здании магазина «Детский мир» на улице Народного ополчения), он встречает на пути множество дурацких, однако с трудом преодолимых препятствий. Может, например, привидеться, что никак не можешь попасть в свою квартиру с улицы: в подъезде толкутся какие-то подозрительные революционные матросы (или кто-то в этом же духе) и громоздятся горы детской обуви, лестницы разрушены, лифт не вызывается вовсе, а если и приходит, то лучше туда не залезать: то он норовит спуститься в подвал, то выскакивает на крышу, а то уходит сквозь стену куда-то вбок, ловким образом трансформируясь в сетчатый куб, а под ногами - море огней и синяя, с надрывом, ночь... На площадку приходится выбираться ползком, в кровь стирая колени и локти, нечеловеческими усилиями отвоевывая сантиметры у склизкой пружинящей стены. А когда, наконец, с трудом избежав встречи с неким нежелательным субъектом (например, с чем-то вроде крысы, обмотанной поперек туловища изоляционной лентой), сновидец добирается таки до своей квартиры, то обнаруживает внутри вместо знакомой обстановки лишь бетонные стены, гончарный круг и хмурого дядю в рыжем клеенчатом фартуке...
Если пользоваться все той же условной шкалой, то следующую группу снов можно обозначить цифрами 4-5. Это всевозможные дешевые кошмары типа тривиальных монстров в рогах и когтях. Что, казалось бы, может быть хуже рогатого черта? Так вот поверьте на слово, спокойно спящие в любую ночь, бывают сны куда более поганые...
Здесь необходимо отметить следующее. Вероятно, чем глубже человек погружается в сон, тем труднее ему противостоять прогрессии кошмарного видения. В снах с отметкой 1-3 сновидец зачастую способен повлиять на развитие сюжета, направить сон в нужное русло. Это, видимо, объясняется неполным отключением на время сна логического мышления. Многие, должно быть, помнят, как от радостного вопля «Это сон!» обрушивались делириозные декорации и осыпался перхотью пугающий обморочный мир. На отметках же с 4 по 10 это абсолютно невозможно... Можно предположить, что возникают подобные несоответствия из-за того, что там, во сне, действовал и испытывал ужас не сновидец, точнее «не совсем сновидец», а кто-то еще, но об этом чуть позже...
К группе с индексацией 6-7 следует отнести такие сновидения, где ужас вызывается уже не самой «картинкой», а наличием в ней некого скрытого смысла. Эти сновидения изобилуют, как представляется сновидцу, таким количеством подтекстов и интертекстуальных связей, что в голове рано или поздно загорается лампочка «смыслопереполнение», и если вовремя не срабатывает предохранитель, сновидение начинает драть на части и растаскивать по углам самое себя. Вот, например. Какое-то жухлое заболоченное место, маслянистые лужи, мусорные травы до горизонта. А посреди болот, ни к селу, ни к городу, стоит ограда, непонятно что и от чего отделяющая; старая ограда, начала девятнадцатого века приблизительно. С одной стороны ограда просто обрывается, а с другой заканчивается воротами. У ворот - два каменных сфинкса. И, конечно, не сфинксы это, конечно, никакие... Очень трудно объяснить. Хуже всего, говорят, бывает, когда видишь статую во сне, а здесь аж две... И можно, вроде бы, пройти мимо, обогнуть ворота или вообще направиться в другую сторону, но неведомая сила тащит именно к «сфинксам», и понятно, что если пройти сквозь них - конец...
Однако и это не самое страшное. Если сновидения условной цифровой индексации 5, 6 и 7 еще сохраняют какую-то связь своих образов, сюжетов, мотиваций с земными, бытовыми образами, сюжетами и мотивациями, то сны «8-10» страшны именно тем, что ничего земного и привычного в себе не содержат. Они состоят, как правило, из видений одушевленных предметов, обличенных в «не-форму», освещенных каким-то диким светом. Сны эти населены примитивными, однако ужасными в своей примитивности сущностями, зачастую обладающими одним лишь условным туловищем и глазами, и во сне знаешь совершенно точно, что они от тебя чего-то хотят, что им больно, что это - отбросы какого-то органического производства, антитела, антиформы, или же это разлагающиеся (в абсолютном, экзистенциальном смысле) некогда жившие на земле обычные человеческие единицы. Но самое, пожалуй, жуткое заключается в действиях, помыслах и общей ментальности дубликата самого спящего, действующего в сновидении: они не соответствуют мыслям сновидца! (Даже здесь остается некая инстанция, которая констатирует это несоответствие, но, к сожалению, полномочия этой инстанции на этом и заканчиваются.) Мысли стиснуты в каких-то тисках, они ужасны своей иррациональностью, уживающейся с примитивностью. «Это кто-то другой, и в то же время - я».
Что еще сказать? Бывают сновидения, напоминающие, как уже говорилось выше, некий монолог, лукавую повесть с непонятными словесами и абсурдными сочетаниями. Так бывает, когда, например, начинаешь дремать в транспорте. Легкий налет ирреального, погружение в воду по пояс…Бывает и так, что утром чувствуешь не страх, и не омерзение даже, а лишь досаду на то, как глупо все было устроено. Впрочем, это уже совсем другой разговор... Здесь вам, извините, не процедурная, а, как-никак, обитель муз...
Итак, проснулись. Можно с чувством глубокого удовлетворения ставить точку, и бежать хвалиться написанным к соседу-наркоману, а потом убрать в стол (букв.), сесть и думать, что вот, дескать, будет что детям показать, помимо татуировок. А детям помимо татуировок и «плохой наследственности» достанутся (в руки попадут) и некоторые документы, проливающие на все это безобразие жиденький, как в бомбоубежище (так, во всяком случае, показывают в кино) свет. Впрочем, все стало ясно гораздо раньше, и речь пойдет скорее не об исповеди, а о документальном подтверждении. Так, он пишет опять, что «бросил пить совсем», лечится у нарколога, по блату, сам, (твои не знают)…
…Выгляжу, говорят, хорошо, поздоровел. Колют витамины и т.п. Завтра начнут колоть какую-то гадость, от которой, если выпьешь, блюешь до смерти. И так несколько раз – вырабатывают отвращение к алкоголю. Потом порошки буду пить месяц, и все, – если пить, то, считай, через пару лет – инвалид (печень, почки, эти дела и т.д.). Будем надеяться, что все пройдет хорошо, во всяком случае, чувствую себя отлично (правда, это только до завтра: велели купить бутылку – буду пить и блевать…).
Но так мы начинать тоже не будем, хотя (и естественно), именно так мы уже и начали (как же без кривляний?). Начнем так (что еще раз нас всех убедит, что, начав за здравие... но мы и в этом не уверены; в силу ряда обстоятельств, предшествовавших данной попытке начать, о здравии вообще говорить неуместно):
Приближение к окончанию года (то есть с кривляний как таковых мы и начнем – серьезно все это не воспринимает даже автор) в этих краях начинает ощущаться задолго до появления на отрывном календаре цифры тридцать один. Первые пропитанные влагой снегопады заставляют на мгновение выйти из оцепенения и проследить неторопливый путь серых хлопьев. И убедиться… Да, проследить и убедиться. Похолодание. Небо, испещренное трещинами. Краклё. Тихо. За окнами – окна. Никто здесь ни с кем не знаком. Никто здесь ни с кем. Никто здесь никто. И мы тоже. Как и положено.
Ночь просачивается сквозь двери. Происходит понятное. Все при необходимости можно объяснить, тем более это. Время указано. Морозным декабрьским утром некая Анна Сергеевна (отчего бы ей, собственно, не побыть немного Анной Сергеевной, или Сергевной – так убедительнее) пододеяльник снимает с бельевой веревки. И, к слову, об убедительности: «Да, конечно, конечно. Но зачем, кому?» Да вот мы думаем почему-то, что никто и не спросит («Зачем, у кого?»). Потому, что нашел. Потому, что снимаю с себя ответственность: чужое, но, в то же время, вроде бы и моё, и в радиусе нескольких километров (лет?) нет никого, кто мог бы потребовать вернуть все «в зад». Когда же они все же появляются, и их, естественно, спрашивают, они, как рыба об лед, молчат, – они никого не уполномочивали говорить от их имени, но если это случится, они вновь махнут рукой, как тогда, кода зимним вечером семьдесят шестого, предположим, года, бросили этот текст вместе с младенцем в контейнер. Уже тогда они понимали – детектива не получается, получаются записки сумасшедшего… Они думали, что садятся играть с судьбой в шахматы, а оказалось, что все это время она играли ими кегли. Да, записки сумасшедшего получались лучше всего: ничего не надо придумывать. Что и сказалось… Что делать, если зима вот уже десять дней как кончилась (дней через десять начнется)? Что здесь вообще можно, если в присутствии персонала ни о чем не скажешь, и приходится писать письма? Дело в том, что она явно ждет благодарности, и разговаривать с ней нужно прямо и откровенно: что, сколько, как скоро можно сделать врезку. Накачай мать: она деловая, не такие дела делала, ей будет легче разговаривать. Надо все выяснить конкретно, потому что, я повторяю, здесь, внутри, я ноль без палки, никто. Здесь они нас не видят, не замечают, здесь другой климат внутри, здесь психушка. Ни на кого не обращают внимания. Если что – укол, и спит человек. Н. здесь по понедельникам и четвергам. Значит, семнадцатого мне кончат колоть и могут вшить, то есть девятнадцатого или двадцать второго. Потом, самое малое, я могу отлежать три дня и уйти. Это будет уже двадцать пятое, то есть самое время появиться на работе – позже уже хуже. А она, если прикажет, все сделают и не задержат, так что давайте… Иначе мне отсюда не вылезти с месяц, а то и больше, а это тюрьма типичная, да еще с сумасшедшими. Я уже песни вместе с ними начал петь. Что-то будет дальше? И вы все время звоните, спрашивайте, интересуйтесь, как, да что, чтоб она помнила обо мне, – здесь по-другому нельзя. Люди здесь забытые, лежат по полгода, по году, один лежит двадцать шесть лет. Ты этого хочешь? Сделали сегодня укол в вену плохо, мимо. Рука болит – сил нет, отнимается. Такая сука сестра попалась! Нам троим так засадила… Совсем не умеет колоть. А лечить так и не лечат: снотворное да витамины – вот и все лечение.
Там же он смотрит в окно на проходящих мимо, упорно не желающих извлечь из себя: «доброе утро» или, например, «здравствуйте». Впрочем, здоровья он вполне может насулить себе и сам, но от этого ровным счетом ничего не изменится. А может оно и к лучшему, что не здороваются – от таких, как они, не здоровье, а сглаз сплошной, так что пусть себе идут, куда шли; они бы лучше объедки в окно бросать перестали – все на подоконник летит…
Так и сидеть в этом сундучке Пандоры, среди просевших фанерных «симулякров», где не спасают даже светлые обои, в который раз обнаруживая себя лишним, и лишь снег, мутными сгустками производных от ОРЗ устремляется вниз. Зима, как уже отмечалось… А скоро и знахарь должен прийти – сказали, чтоб ждал во второй половине... По квартире гуляют хмурые лесники с топориками и потные работяги с кувалдами. Скоро придет знахарь. Серый, задумчивый, с портфелем, почти как знахарь. Он войдет, повесит пальто, поинтересуется «где можно», попросит из кухни ложку, я ему ее принесу, затем он достанет из портфеля стетоскоп, послушает, попросит подышать «вот так» и «вот эдак», скажет банальность, спросит, нужен ли больничный, встанет, пройдет в прихожую, попрощается, уйдет, я закрою дверь, заварю чай и лягу обратно. Все как в прошлый раз, как, которой, которым, которому, может быть, если. Если не сумеем. Если не сумеем поговорить, то принеси ложку чайную: ложки тут отнимают после еды, а на ночь очки… Чаю пачку. Шмонают, т.е. проверяют тумбочки. Словом, тюрьма. Совершенно чумею к вечеру. Здесь все столько курят, и все идет в палаты. Сплошной никотин в отделении. Сегодня удалось помыться по блату в тихий час. Все только по договоренности. Позвонить проблема: надо унижаться, выпрашивать… Впрочем, к нам нормально относятся, мы здесь считаемся элитой по сравнению с дураками. И к ним постепенно привыкаешь. Адаптировался. Уже чуть ли не за людей считаю. Они в основном добрые ребята, только с при****ью немножко. Так ведь таких и на воле полно, в том же театре. Один мне четки подарил… Здесь все делом заняты: кто чертей из капельниц плетет, кто четки из зажигалок использованных вытачивает. Короче говоря, ужас. Масла сливочного привези – то я уже съел. Тяжело. Вновь и вновь прихожу к мысли, что такие муки, что терплю, – и снова пить, колоться, а потом опять лечиться… Нет уж. Напеки пирожков, что ли. Осточертела эта жратва. Все время изжога. Еда типично армейская, даже миски железные. Этими мисками ребята лук режут. И кипятильники из них делают…
Все привычно, как номер квартиры, как алоэ на подоконнике, как лицо в зеркале, как фраза «надо просто жить». Чай или кофе? Акрил по переулкам в районе Тургеневской. Но сколько же повторяться? Ведь все это так, но никто ничего не пропустит, а значит, и этого, ибо поймут по мере чьей-то испорченности. Все это было, по меньшей мере, дважды. Неостроумная вещественность вещей… Она ушла на кухню и взруг возвращается с шампанским, и в рубахе какой-то несуразной на голое тело. Опс, думаю, ага! И я отчетливо помню, что на бедрах у нее были татуировки. Еще помню, я в этот момент ножом то ли апельсин, то ли грейпфрут резал, и палец себе сразу, как она вошла, порезал, и стал его рассматривать. А она: "Таких пальцев в меня влезет штук десять". Вот те и все. Я говорю: "Ну, а йода у тебя нет перевязать?" А она взяла мою руку, и кровь слизала! Я ей не стал уж говорить, что болею, поздно: стремительно она это как-то сделала… И говорит: "Трахни меня им". Легла и ноги свои раздвинула татуированные. Я прилег и стал ее рассматривать. Провел языком, а сам косился параллельно на татуировку: там были какие-то розы, колючки… Короче, рокерство всяческое, я такие темы не очень уважаю. Лежал и смотрел, каким там что цветом пробито. Она отстранилась, и спрашивает: "Ты, кстати, как, не колешься?" "Нет", - говорю. Она говорит: "Покажи руки". Я протянул ей руку. Она пощупала: "Ладно, верю, один *** ни хуя не видно". Ну, короче, все потом завертелось, ну и все…
Утром в нос ударил запах кофе. Хорошего кофе, я всегда отличаю… Я разлепил глаза и увидел ее сидящей за столом, все в той же вчерашней рубахе. Только сейчас она во мне другие чувства какие-то вызывала. Не знаю, какие, но не возбуждало это дело, и не скажу, что она как-то криво смотрелась – она умылась уже, туда-сюда… Да и я не много пил, а подкумаривало уже, – так я привычный; так, просто серое утро, кофе… И чужая она вроде, и все равно в кайф это дело, все лучше, чем дома просыпаться. Да что я тебе говорю, ты и сам знаешь, – у нас посмотришь в окно, и все, – день насмарку. А тут – утро, такое же, как всегда, но чистые простыни, вроде ничего не болит особо, а то знаешь, просыпаешься, занавески занавешены, и думаешь, что уже в аду проснулся. Вот, запах кофе, она в рубашке, так бы и не вставал с койки. Сразу-то мысли ровно не текут, то есть я не скажу, что сформулировал сразу что-то типа «не так ты живешь», – это, как говорится, и так в воздухе висит как транспарант, но какие-то червяки сразу поползли. Да как всегда… Вот, одним словом, сидела она, и пила кофе одна. Вот что уважаю: когда варят кофе, а не растворимый.
А она и говорит: "Как ты меня трахал, я не помню. Давай хоть посмотрю на болт твой". А я говорю: " Ир, мне двигать пора". И давай себя в порядок приводить. А она говорит, дескать, не спеши, время еще есть, мне надо расчесаться и голову намочить. Она меня позвала в ванну и спрашивает: "Ну мне так ништяк"? Я взглянул и поправил ей волосы. Она посмотрела, и вынула у меня из рта сигарету – затянулась. Выдохнула мне в лицо: "Это, наверное, последняя сигарета на сегодняшний день для меня. Блин, да у тебя губа треснула! Да и бледный ты вообще".
Я промолчал и ушел на кухню – там чайник уже еще один закипал. Плеснул кипятку в заварной. Налил полчашки, кофе брякнул туда, и залпом выпил. Губа треснувшая, я еще и обжег – неприятна боль, режущая. Блин, думаю, да я, наверное, обжег себе все внутри. Ну, короче, распрощались. День впереди. Надо выдвигаться. В более привычную обстановку. Улица меня почему-то порадовала – сухой солнечный день. А из окна, когда смотрел, думал, пасмурно. Странно… И мы в тот же день с друганом в гостенечки поперлись вечером. Ольга сказала, мол, купите водку ничего, сигарет злых (она только крепкие курит), лимон в первую очередь, и легкого чего-нибудь покушать… Бумс, поплелись: музыка, кинишко, прибауты, то да се, трещали обо всем; бродили, буровили по дворам, выбрели. Нашли, наконец, заходим в лабаз, а на прилавке кот лежит, здоровенный… Не знаю, к чему я про кота. Так просто, вспомнился. Короче, попутали все нахер, взяли водку «Завалинку», пакет пряников каких-то унылых и пачку пельменей богомерзких. Вкатили нам потом за этакие покупки…
А на следующее утро - аукнулись мне татуировки на бедрах - сидели в «Макдональдсе» на Тушино, жрали, ждали… Губа перед отъездом сказал: «****ый компот, пацаны, буду через тридцать-сорок минут. Кайф, говорит, у Дэна просто мифический, - пол чекана, и в слюни». Сидим, ждем, кофе с молочком пьем, а человечек – митинский. Он до этого уже раскумарился. Он сидел, ему еще надо было, а меня подламывает, но терпимо. Сижу, на стены с планерами смотрю, а этот, уторченый, ему поговорить… И он мне рассказывает про то, как он накануне какую-то Леру лекарил. И у меня это как-то наложилось одно на другое – и день этот из памяти никак теперь не сотрешь… Теперь, как планер в небе увижу, сразу чья-то кровавая мокрая ****а, вывернутая наизнанку, и раскинутые ноги у самой рожи. Я в этот «Мак» на Тушино больше не хожу, стороной стараюсь обходить… Хотя на Жукова, с лыжниками, тоже не фонтан, я тебе скажу, никак не лучше. Я вообще китч не выношу, а тут что-то еще большее. Лыжники какие-то… И Сорокин Вова, говорят, в Серебчике любит покататься… Мы его как-то хотели там отловить, к сосне привязать и сделать ему "больничко". Просто так, концептуальную акцию устроить, как группа "коллективные действия" в свое время. Прикинь сам: стоит Вова у сосны, а в очке у него - палка лыжная торчит. Мегасотонинская мощь дьявольского сотоны! Масодов отдыхает! Вот, а о самолетах… Ведь есть в них, в планерах, что-то от ****ы, от раскинутых ног, согласись…
Приближение к окончанию года в этих краях начинает ощущаться задолго до появления на отрывном календаре цифры тридцать один.
Может быть, она думает лечить его как-то по-другому? Тут лежит парень и ждет, когда принесут лекарство, здесь достать не может, говорит, не достанут – уйду, другого не хочу. Может, у нее его и нет? Может, она думает, что мы сами достанем? За что ей платить, за то, что здесь лежу, и колют только глюкозу?
Но кто его устанавливал, тариф этот? И когда они облачатся в норковые шубы и уйдут, допив свой кофе, доев пирожные, докурив свои тонкие сигареты, ничего не произойдет, во всяком случае, здесь, где ни кофе, ни рыбы, ни кексов...По фактическим показаниям счетчика. При оплате после десятого числа... И так далее, в том же ключе... Традиция, стиль, ретроспекция, «Метрополь» и «Сокровища моря». Пыль. Полумрак. Душный pathos.
По углам – тени намеков на наличие в пространстве репрезентации окопавшегося «Непостижимого». Пластмассовый скелет из кабинета биологии, рядом – стеклянный шкафчик, наподобие тех, что стоят в поликлиниках и служат для хранения «предметов культа» – клизм, ваты, бинтов, и тому подобного. В шкафчике ничего нет, кроме приютившегося на одной из полок клока чьих-то рыжих волос. Венчает все это великолепие пюпитр, вместо нот на котором – лист бумаги. Текст, отпечатанный на струйном принтере, гласит, что-де, волосы являются рудиментарными костями.
И нам бы лишить Тему детства, так, чтоб краска посыпалась, рассовать клизмы по карманам, и – в октябрь, в один из тех дней проведения акции, когда команды при разговоре с посетительницами салонов заполняют небольшие, заранее подготовленные агентством анкеты. В благодарность за заполненную анкету, клиентки салонов получают небольшие подарки от компании – фирменные спички или зажигалку. Также все женщины, заполнившие анкеты, будут оповещены о том, что в ближайший месяц после окончания настоящей акции им будут высланы по почте дополнительные сувениры от компании: две пачки сигарет Собрание и зажигалка с логотипом компании. Итак, первое заседание Исполнительной Сетевой Палаты только что началось, присутствуют наблюдатели из Ватикана. Присаживайтесь, вы практически ничего не пропустили. И сколь не задабривай духов, чертя на бумаге бесчисленные знаки, в основном лишенные каких то ни было значений, не имеется, не возникает, не видно, чего и следовало ожидать, никого, кто мог бы поспособствовать нашему «выполнению от»: если б не вы (учитываются, естественно, не ваши полуистлевшие историко-архивные деяния, которые ни на что не могут повлиять, а сам факт того, что эти бессмысленные действия производились), то, должно быть, можно было бы обжаловать все это (пора обжаловать к кому-то, находящемуся помимо своей воли в некрепких, казалось бы, объятиях наших сводок, протоколов и ведомостей), но ваша «Постоянная величина» то и дело норовит соскользнуть в воронку внутреннего монолога, ничто не является «выигранным», и только твоя… (хотел сказать «тень») в разнообразных (несуразных) контекстах, чаще всего в так называемых «больничных». Такое вот, например, банальное: город, улица, какой-то дом; известно абсолютно точно: это наркологический диспансер, никак иначе. Есть – сам знаешь, тебе ли этого не знать – некие приметы что ли (и не опишешь-то никак), по которым узнаешь, что это именно то, что искал, а не что-либо иное… Так вот, на углу этой самой «больнички», в которой мы тебя тогда навещали, на мокнущем под невидимым дождем булыжнике мостовой, холодном и скользком, с поразительной настойчивостью год за годом встречает меня «сооружение» (так я это называю). Представь себе Mazda Neospace, ту, из журнала, но не новую, а в хлам разбитую (то есть все это дело как бы в будущем происходит, ибо когда же ей было успеть разбиться, да еще и в хлам), такую, будто бы ездили на ней уже лет десять-пятнадцать как минимум. Вот, и «это» суть одушевленный механизм… Таковым, во всяком случае, является его «морда», ибо имеет рот с тонкими губами и пару благодушных глаз, обрамленных, к тому же, овальными очками. Доподлинно известно, что это ты, отец, а наличествуешь ты, транспортным средством обернувшись, на этой самой улице, возле диспансера, просто потому, что в этом самом диспансере ты на учете состоял, состоишь, и состоять, дай тебе Бог, будешь. Логики, правда, здесь не наблюдается никакой (причем здесь, например, Mazda?), но так уж оно получается, и ничего не изменишь, как всегда… Ты киваешь, помигиваешь глазами, улыбаешься, и, в конце концов, окутавшись вонючим дымком, бодро скрываешься за поворотом, оставляя наследника, то есть меня, один на один с серо-зелеными колоннами подъезда, и журчит в трубах дождь, и мокнут на пустынной улице нерастаможенные финские и шведские фуры, и гудит обложное небо… Подчас паранойя реализуется столь изысканно… И кажется, что вот-вот удастся все это расшифровать, надо лишь ухватить громоздкую, но довольно хорошо замаскировавшуюся деталь, подобрать ключ, и тогда… А что, собственно, тогда? Не хватает ни сил, ни времени на самокопания по утрам, когда ни сон, ни каша на плите еще не остыли.
Отец, мне сказали, будто бы сегодня ты вновь сфальшивил, в то время как я разговаривал с отцом (это уже потом мне сообщили, с кем я на самом деле разговаривал), возвышаясь над твоим разрушеньем, но мы будем шунтировать это, мы будем шунтировать это тишиной, хотя непросто шунтировать это. Намек, завернутый в слово Войтылы. Намек на то, что теперь все выполнено. Отец, триединство твоих отсутствий, великая пустота, о которой ты говорил, отныне будет заполнена скомканными страницами “Gerald Tribune”. Линии зимы, воспринимаемые в качестве характеристик действия. Формула холода вещи? Опора в незримых Руках? Сыграй же так, чтобы мне стало стыдно. Спой мне!
Дед Мороз. Здравствуйте, дети.
Дети. Здравствуй, дедушка!
Дед Мороз. Ну, дети, какие песни и пляски вы приготовили мне сегодня?
Дети. Песни и пляски народов мира, дедушка.
Дед Мороз. Очень хорошо! Ну, что ж, танцуйте!
Дети начинают петь и танцевать.
Отец, стоит ли объяснять тебе смысл этих бесконечных репродуцирований? Ведь так уже было со свадебными фотографиями. Теперь мы добрались и до капеллы, и даже еще выше – до ресторана в «Пенте». Стоит ли говорить о частных мифологемах, которых нет, и не будет, – я побоюсь когда-либо вплотную заняться ими, поскольку меня учили лишь продлевать их жизнь, а не создавать. Что можно сказать о зиме, кроме того, что это – время года (тут даже и не добавишь, что, дескать, это время года, когда природа спит, – вид из моего окна недвусмысленно намекает на то, что спит она всегда)? Что можно сказать о «Зиме», кроме того, что это напоминает школьную тетрадь по природоведению, где, не помня толком, какая вчера была погода, каждый день приходится рисовать мудрый восточный символ «Переменно»? Что еще, после Доленги-Мостовича, можно сказать о знахаре? Напомнить тебе, что никакой он на самом деле не Антоний, в роли Франтишека с подносом – сэр Энтони Хопкинс, из инструментов – только киянка и долото, а крест на них не действует? Что, наконец, сказать о «Знахаре»? Что это очередной обмен любезностями из серии «как сегодня ваш стул, Борух Наумович?»?
Два цвета прошлого. Для настоящего вполне достаточно и одного. А тогда мир хрустел во мне перемоткой, брошенной кем-то под Строгинским мостом (участками маршрута). Упоминание о чем-то большем, нежели простое упоминание – кому или с кем сквозь непрочность дискуссий о состоянии вещей, охлажденного (здесь) молчанием в пропитанной тобою комнате? Календарная пыль, окон, по выходным, и, вместе с тем, ничего не меняя тем самым в тональности утренних «не», с условием многократного повторения: «Отпуск, который брошен при должностях направления марша». Это я не тебе… Отец, Ваш смысл, существующий мимо, находится в вас. Но мы будем шунтировать это тишиной, хотя непросто шунтировать это. И все это лишь для того, чтобы просто испуганно брать вокруг обхода на причале, чтоб возвратить фирме то, чего вы так и не сказали, просто чтобы брать обход, который никому не принадлежит. Я заходил в библиотеку, заказывал ксерокопии каких-то статей «Советской библиографии»… И ничего не понимал. Нужно было играть. Ничего не понимал, чего и вам всем желаю. Все выиграно назад: уже видны вечерние заплаты Вестника на стенах границ. Отец, я варил себе кофе, курил ворованное «Собрание», покупал канцтовары в киосках «Роспечати», смотрел на мир, как баран на новые ворота, скакал козлом по лесу и перебирал четки, упорно храня внутреннее молчание. Отец, я участвовал в акции. Компанией «Галлагер» мне был предоставлен бежевый костюм (пиджак, брюки), коричневые ботинки и зеленый галстук с символикой компании. Нашему супервайзеру также был предоставлен костюм бежевого цвета (пиджак, юбка), туфли и фирменный розовый шарф с символикой компании.
Вот и хорошо, вот и хорошо, сын мой…
Место действия: некий заполошный продуктовый ларек. За прилавком беседуют две молодые продавщицы – плечи в татуировках, лица в железе. Тематика беседы: музыка, тряпки, татуировки. В дальнем углу ларька, на ящиках с каким-то добром угнездилась хмурая девочка лет семи-восьми. Скорее всего, это младшая сестра одной из девиц. Девочка самозабвенно рубится в тетрис… Одна из продавщиц, прервав интеллектуальную беседу, поворачивается к девочке и, смеясь, спрашивает ее: "А ты, Ленка, что ж у нас неготичная такая? Ни одной татуировки! И даже уши не проколоты". Не отрывая глаз от экрана своей игрушки, девочка отчетливо произносит: "Это не готика, это – ДУРЬ".
10 час. 47 мин. Встреча с отцом. Ее процедура типична для любой встречи с родственником. Вы должны представить свои последние достижения в области литературы в яркой и живой манере, так, чтобы отцу захотелось взять у вас что-нибудь почитать.
13 час. 15 мин. Представим себе рукопись под названием «Место». Гипотетическое издательство – «Блек Сперроу». Аванс составляет 2 тыс. долларов, которые выплачиваются в счет будущих доходов от продажи книги издательством…
15 час. 10 мин. Восход солнца, стремительно проваливающегося куда-то вниз, согласно всемирному закону тяготения.
15 час. 30 мин. Обед.
16 час. 45 мин. Телефонный разговор. От этого тоже быстро устаешь.
Отец, не так давно я обнаружил, что движение в твоем (Вашем) направлении – движение из меня. А парадная лестница все так же сверкает белизной, и не нужно брать с собой сменную обувь. Соседи по палате: Джорджина Таскин, Полли Кларк, Синтия Кроули, Джанет Вебер, Лиса Роу, а также Мэри Бэлоу, Барбара Картленд, Рут Ленган, Бертрис Смолл, Дженнифер Блейк, Мэри Бергел, Джуд Деверо, Кэтли Хэррис, Кетти Киллен, Инна Янг, Кэрол Мортимер; Ребекка Уинтерз; Энн Эшли; Барбара Делински; Джудит Макнот; Дженис Хадсон; Сандра Браун; Дороти Гарлок; Патриция Хейган; Вирджиния Хенли; Диана Гамильтон; Аманда Карпентер; Ханна Хауэлл; Сьюзен Джонсон, Анна Эберхардт, Элизабет Генди, Виктория Холт, Мэй Сартон, Джудит Френч, Дороти Иден, Нина Ламберт, Ширли Басби, Натали Фокс, Дикси Браунинг, Дорис Коу, Мюриэл Грей, Маргарита Уэй и другие (многие встречаются неоднократно). Он естественно, сам ничего не покупал, этим вечерами забавлялась его мать. Она называла это снотворным. Иногда ее прорывало, и она принималась за одну из его книг, но ее энтузиазм как-то быстро угасал; она шутила: «твое снотворное на меня не действует», и открывала очередную Джудит…
Кстати о матери, – вот уж где поле непаханое. Но ничего в голову не приходит, и уже не придет, не вспомнится, да и не хочется, чтобы здесь вспоминалось что-то. Интересно не то, какой она была, что говорила и что готовила по праздникам, – об этом можно спросить у нее самой, – и даже не то, чьей конкретно матерью она является, а то, почему она здесь, в тексте, «продублирована». (А лично для себя спросить, какой она была? Посмотрите на фотографию…) Сведения, почерпнутые из трудовой книжки? Письма? Дневники? Пожалуй… Спросить бабушку? Бабушка предпочитает рассказывать исключительно о себе, благо есть что рассказать. От тебя тоже толку не добьешься. Что ты можешь мне (нам-им) рассказать путного, если, сколько себя помню, в доме происходил перманентный развод-разъезд-раздел? И что же мать? Представьте нас, пожалуйста… Шкаф. Ящик. Папка. Дневники. Письма. Какой-то сомнительный швейцарский диплом. Свидетельство о праве на собственность. Клок моих волос в конверте… Пустовато. Смысла – не густо. Видно, вот здесь, в районе открытого ящика и развязанных тесемок и берет начало нечто, подобное предыдущей копии с какого-то неаполитанского офорта. Везде, где его нет, снова продолжается дождь, на покрытых гусиной кожей улицах. В этом городе снег в последний раз выпадал, когда их родители еще не поженились. В доме, на кухне, обыкновенное дело, что-то жарится; а за окном осень (здесь уже зима – знахарь обязательно натащит в комнату грязи с улицы). Светит скудное мутноватое солнце. Дует холодный ветер, срывая листья с деревьев. Как прекрасна осень! Какое еще время года может сделать человека таким богатым? Все золото мира может принадлежать тебе. На что можно променять осень, с ее неповторимой красотой? Она дает мне недостающее прекрасное, что делает меня счастливой. На время ощущение этой чарующей красоты вытесняет все незначительное, и остается лишь ощущение полноты… С тех пор многое, естественно, изменилось: открыли несколько ларьков, потом несколько закрыли, пару сожгли. Скоро нас всех отсюда выселят в какое-нибудь Митино. Без нас здесь будет красиво: будет светить скудное мутноватое солнце, будет дуть холодный ветер, будет срывать листья с деревьев; осень (с ее неповторимой красотой) будет делать кого-то счастливым. Ощущение этой чарующей красоты будет вытеснять все незначительное, и будет оставаться лишь ощущение полноты. А пока – комната, стандартная комбинация предметов, молчание, золото, цинк, на улице весь день идет противный мокрый снег. Зато вчера сияло солнце, чирикали воробьи, на проталинах виднелась прошлогодняя трава, а на асфальте уже успели нарисовать классики. Пахло весной, ветки на деревьях напряглись, готовые зашевелиться. Я сама уже начала оживать, и вдруг опять этот серый день… Чужие больничные карты, чужие дневники, сообщение о смерти Кинга, скорбящая Вупи Голдберг, валиум, куры под кроватью… Отец, а кого ты хотел иметь, мальчика или девочку? Сюзанна Кейсон… Джорджина Таскин, Лиса Роу… Psychoneurotic depressive reaction… Highly intelligent, but in denial of her condition… Personality pattern disturbance, resistant, mixed type… Исламский фактор.
И вот уже последний день весны, а завтра лето. Что будет дальше? Надо учить физику, а в голове музыка, грустная, зовущая, будоражащая, о чем-то напоминающая. В ней все: дорога, море, дождь, и опять его глаза. Так хочется плакать, но нет слез. Хочется забыться, уйти в сказку, в эту музыку. И пусть там грустно… Но реальность не отпускает, злая, глупая, она издевается, смеется. Я не в силах от нее убежать. Проклятая Людочка! Проклятый Звездопад! Проклятый Петербург! Проклятый Ветер! Проклятые убитые! Вчера один из них меня чуть не изнасиловал. А пирожков у меня нет… Можно гулять по лесу. Можно не гулять. Можно писать про дорогу, море, дождь, про его глаза. Можно не писать.
Когда на одном берегу захлебнувшись слюной стихнет надрывное «они это не я», на другом громко включат Шнитке и разойдутся по домам допиливать рояли. А текст в это время пишется сам, страница за страницей отбивая у автора охоту впредь браться не за свое дело. Автор умер (из официальных источников), читатель, соответственно, тоже. Скоро за ними последуют и сами обладатели этих «титулов». Скоро все кончится. Это последнее письмо. А то уже надоело портить бумагу каждый день. Вам весело, наверное, все это там, у себя, читать, а мне от этого писания веселья мало. Действительно, с водой уже лажа – пью перед едой, и несет… мало того, что ем всякое дерьмо, так оно еще и в организме не задерживается. Совсем отощал. Получил деньги, половину уже отдал, но, думаю, четыре дня доживу. Беспокоит погода: по радио сообщили, что в Европе кругом дожди. Не дай бог, не будет вылета, и придется сидеть здесь и ждать. Настроение отвратительное. Ребята сейчас сидят в камере и играют в дурачка. А я пишу. Лезут в голову дурацкие (видимо от того, что они в дурачка играют) мысли о тюрьме. Я ведь на записи пластинки схимичил очень грубо, а сейчас отчетами очень серьезно занимаются. Раньше было все спокойно, а как будет теперь, – не знаю. Много думаю, переосмысляю… Многое неправильно делал, рисковал, а сейчас уже ничего не надо. Абсолютно ничего. Что делать с отпуском? Может, его вообще не брать? Получу компенсацию, и буду работать? Ни на курорт, ни в санаторий не хочу – скучно. Поужинал какими-то ****ыми галушками, – их и варениками-то не назовешь... Злой, как черт. Ложусь спать. Опять, наверное, приснится какая-нибудь бредятина.
Передавайте привет жене и брату. Скажите ему, что я забегу к нему сразу же, как вернусь, и заберу свои вещи. Пусть еще немного потерпит присутствие этого хлама в своем доме. Поверьте, я чувствую себя крайне неловко, что все вот так получилось. Извинитесь от моего имени. Да, и не забудьте позвонить Владимиру, он вас сегодня искал, говорил, что из Можайска вам дозвониться не смог – его телефон не берет; приехал в Москву, но вас уже не застал. Подозреваю, там что-то серьезное, видимо с Леночкой опять приключилось что-то. Напрямую он ничего не сказал, но по голосу я понял, что там что-то не так.
Нам, обреченным на вечное молчание, и, возможно, находящим в своем вынужденном небытии некую, позволю себе предположить, анти-эстетичность, видимо, не суждено продержаться на сцене даже до антракта: как справедливо заметил (спросил) кто-то, чьего имени я не могу вспомнить, "Вся правда о готике... А кто ее знает, всю эту правду? По моему никто на все 100% ее знать не может". Действительно, никто. Не знаем этого даже мы, уверенные все на те же 100 процентов, что голос наш - это голос Всезнающего Автора или, по меньшей мере, камеры, фиксирующей все, и своими лучами пробивающий насвозь любой, пусть даже самый "затемненный" до полной непрозрачности дискурс. Не знаем, и не узнаем. А это означает, что нашей последней сцене не суждено начаться никогда... Что, впрочем, не значит, что таким образом мы присваиваем саму Вечность... Для этого, как известно, нужны несколько иные инструменты, нежели гулкое, оглушительное многоголосое молчание в пустой комнате... Есть ли смысл в говорении, если тебя не способны услышать? Есть ли смысл напрягать мимические мышцы, если улыбка твоя - в сознании того, кому она адресована - инвективна (уже лишь потому, что твои гнилые зубы, обнажающиеся в этот момент, способны кого-то испугать)? Однако не это главное. Не в их страхе дело. Ибо боятся не только они. Когда в своем эссе "Гробницы Равенны" Ив Бонфуа задает риторический вопрос, "существует ли понятие камня, сорвавшегося с кручи и сминающего кусты", добавляя при этом, что "мы сохраняем от реальности только то, что НЕ СМУЩАЕТ НАШЕГО СПОКОЙСТВИЯ" он, похоже, забывает задать себе еще один вопрос: возможно, европейская традиция не "изобрела" для упомянутого камня понятия лишь потому, что в целях безопасности все европейские горы давно уже задрапированы железной сетью. И камни не падают… Он забывает, что в языке народа живущего там, uде зима длятся 11 месяцев в году существует сотню определений для обозначающих "белое", но, возможно, совсем нет черного…
Меня всегда смущала форумная поисковая формулировка "пользователь находится в своих личных данных" (знаете, когда ищешь, что в данный момент делает твой собеседник)… Не означает ли это, что именно в этот момент пользователь находится в состоянии абсолютной гармонии и с самим собой, и с окружающим миром? Возможно. Но стоит ему сделать лишь шаг по направлению к темам форума, как срок перемирия истекает: ибо пользователь начинает СМУЩАТЬ ЧЬЕ-ТО СПОКОЙСТВИЕ! А там, где заканчивается спокойствие, наступает тошнота, и кому-то становится "противно"… Этот "страх сминающего кусты камня" недавно испытал и я сам: забавляясь дурацкой экономической игрушкой на мобильном телефоне, где постоянно нужно было что-то покупать, кого-то увольнять и принимать на работу, каждые 10 секунд на экране телефона я читал новую команду: "купите", "продайте", "увольте"… Но вдруг, ни с того ни с сего, на экране высветилось сообщение "зарядите батарею". Сообщение из ДРУГОЙ реальности. НЕИГРОВОЕ сообщение! И вот в этот самый момент, когда в мир "купи-продай", в эту реальность, куда я с головой, казалось мне, погрузился, вторглась РЕАЛЬНОСТЬ, я и испытал этот страх - страх катящегося камня… И, пока длится этот страх, мы будем беззащитны, ибо в этот промежуток времени мы не в состоянии будем определить, где находится источник агрессии - в реальности форума или в настоящей РЕАЛЬНОСТИ. И если мы не прогоним этот страх прочь, бояться, в конечном итоге, мы начнем не администраторов, не собеседника, не чьей-то тошноты, не чьих-то писем с обвинениями в "интер-террористической" деятельности, а самих себя.
Но что-то мы не о том... Мы о дневниках, о семейном… О бабушке. О чем же еще писать как не о ней (тем более что о неизвестно чьей матери мы уже обмолвились, и сделаем это, уверен, еще не раз), точнее, почему бы о ней и не написать? Написать, что это не то, на что мы надеялись? Быть спящим? Быть спящим. Быть. Нет, не это… Лестницы на Кропоткинской, прохладно, – не помню, – но есть и другие запахи, страхи: рыцарь в бутафорской мастерской, монгольские маски на стене, ожерелье из обезьяньих костей, салаты из «Юникора», многое возможно. Ты ждешь, свесив ноги с подоконника, спускаешься вниз, отбрасывая блики на стены. Видеть, слышать тебя, твое утреннее наступление, воскресение, исчезновение, продолжавшееся несколько лет. За все это время, посвященное светлой памяти оставленным на тумбочке у кровати ключам, все постели пусты, и кто-то уедет домой на последнем трамвае. Пройдет еще два, предположим, дня; как вдвоем, как ненужным становится, – пусть хоть кто-то простит, – все остальное, или так только кажется, но, в довершение – промежуток между первым ее появлением в тексте и последним «останемся друзьями» – движение, дождь с опозданием времени, но, быть может… Быть благодарным за лучшие минуты жизни. Впрочем, и за худшие, хотя за это благодарить не принято. Однако это не значит, что за «между-худшим-и-лучшим», как само разумеющееся, остается ничем не заполненное пространство. Недослушанный монолог, завтраки, участие с двумя «но»: не требовалось, либо, уже с противоположной, подветренной стороны, переключено на другой, более достойный внимания объект. Каждый склонен считать оным себя самого, от нуля до нуля же включительно… Результат имеем все тот же. И после всего, считавшегося, как сцена на автобусной остановке, наблюдаемая из окна, временным, не является ли сказанное и дополненное последействием одного из столь категоричных суждений о происходящем, к запоздалой стати, не с нами, и даже не здесь? Не здесь, но в прошлом, отнесенном, напоминающим ветер, на несколько сот единиц расстояния до следующего, либо следующей все по тому же маршруту цифры со всеми забытым наименованием. Вслед за выключенным приемником, всхлипами (ибо кому же играть?). Тридцать с небольшим предметов обихода, доставшихся не нам, чьих рук, незадолго до того, от дождя, поскольку все вышеперечисленное необходимо как можно быстрее забыть, невзирая на негласный запрет на амнезию. Мы должны быть осторожны, мы должны быть очень вежливы и внимательны к посетительницам салонов, по необходимости предоставляя людям необходимую информацию о компании, сигаретах Собрание и условиях проведения акции.
Можно написать, что она – недоделанная, и говорить-то не научилась толком, и больная, и страшная, как сама смерть. И они еще думают, откуда? Из нее вдруг как поперло все это… А Димка приходит в больницу, а они говорят, что-де, сами и заразили. И потом звонил, звонил…
- И она при всем при этом мне такую вещь сказать хотела! А я говорю, о чем ты говоришь? Я говорю, мы пошутили, думали, ты поймешь. А он что? Наркотики с шестнадцати лет – это совсем не весело… А кофе-то какой горький! Ужасный! А это вот тот же, и здесь же покупали. Она говорит, что с синей крышкой лучше. Этот пятьдесят семь стоит.
- А я за восемьдесят брал.
- Так ты двухсотграммовую купил. Я пол-ложки заваривала, и мне хватало, а ты за неделю почти всю банку уговорил.
- А он вообще только кофе и пьет. Поберег бы печень.
Итак, детали: раз уж через всю шахматную доску по направлению к помойке во всю прыть несется мать с коляской, профигурировали отец и знахарь, то, здравствуйте, примите, пожалуйста, заказ: вклеить между тридцать восьмой и тридцать девятой страницами бабушку с дедушкой сам Саваоф велел. Однако, с дедушкой будет трудно: после его смерти (умер красиво: пошел в доме отдыха за цветами для бабушки, купил (нарвал… не важно), и по дороге обратно упал. Тенистые аллеи. Лавочки. Чугунные урны. Труп. Цветы, – в отставку он, к запоздалой стати, ушел в чине полковника, – весь его архив (он, как и многие другие, лет с пятидесяти, и до самой смерти собирался писать мемуары), – а нам ведь именно архив интересен: не от амнезии лечимся, а археологические раскопки производим, – был сожжен благодарными потомками (две дочери от первого брака – материны сводные сестры)). Но кое-что мне, не без помощи бабушки, удалось-таки перехватить, в основном фотографии, старые журналы, книги и кое-какие документы. Например «Хроника арестов, ссылок и побегов товарища Сталина». Печатал, по-видимому, сам дед. Поучительно. Пища для размышлений. Но к отсутствию темы нашего разговора все это никакого отношения не имеет. Что писал дед, неизвестно: тетради его мне не достались, да я тогда и не просил… Бабушка переехала в однокомнатную в Переделкино. Если бы дед не умер, дали бы двухкомнатную…
Бабуля… В девичестве – Рыбина. Биография… Тут все непросто: Колыма, какие-то темные истории с зеками, второй муж – немец (а всего их было аж четыре штуки), заведующая буфетом, театр, билеты, икорка, коньячок и прочее… Но все это не очень-то интересно. Впрочем, быть может и был бы интерес, если не намекать, а рассказывать… Но важно скорее не то, кем они были, а то, зачем они здесь, на бумаге, и что кроме самих себя означают. Есть ли он вообще, этот дополнительный смысл? Ведь тебе, отец, все и так известно, а я, вроде бы, не собирался писать учебное пособие «Как не надо жить». Как уже говорилось, это не Сага о Форсайтах… Тем не менее: созданию текста предшествовало создание ряда портретов: твоего, матери, разномастных теть и дядь... Зачем все это делалось, я не знал, и не знаю до сих пор. Я, правда, еще тогда, несколько лет тому назад, пытался в этом (т.е. в себе, прежде всего) разобраться, наметить, так сказать… легитимировать дублирование… уравнять в правах результаты квалификационных заездов в Монако и сборники сказок народов Севера. Разные были мысли… Но о них, как и о многом другом, мы ничего говорить не будем, во всяком случае, в этой, сокращенной версии (с учетом отсутствия полной).
А затем надо всем северо-западом нависли тяжелые, рыхлые облака. Вполне обычный Владимир Семенович курит в подъезде. Еще четыре этажа... Все удалено, замариновано, убрано в шкаф. Диагноз. Приговор и проявления (пусть все закончится), или переживать по поводу и без повода... Все состоялось. Бессодержательность дисфункции отражений, компенсация отсутствия внезапности появления персонажа: инсталлирование на сцене десятка зеркал, из-за которых то и дело выглядывают монтировщики, бутафоры и угрюмые офицеры пожарной охраны. Автор безмолвствует. Возвращенное состояние преждевременного монолога. Есть здесь и нечто большее, но упоминание об этом несколько изменит общий контекст, а нам в данном случае необходима стерильность. О смыслоутрате в заглавиях: похоже, не удастся избавиться не только от собственной тени, но и от упомянутого (в форме «смыслоутраты») многоточия, в тени которого и находится собственная тень.
«Зима». Передозировка: сонливость, ступор, атаксия, бессонница, возбуждение, мышечная ригидность, судороги, артериальная гипотензия, тахикардия, нарушение внутрисердечной проводимости, рвота.
00 час. 21 мин.
Спать пора. Уснул бычок,
Лег в коробку на бочок.
Сонный мишка лег в кровать.
Только слон не хочет спать.
Головой качает он.
Он слонихе шлет поклон.
Сегодня, когда ездила в ОВИР за паспортом, попала в обеденный перерыв, и целый час в парке гуляла. Там так здорово: тихо, чисто, и вода в пруду голубая-голубая. День сегодня был чудесный. Утром прошел сильный дождь, а потом было тепло и солнце. И хорошо было, и грустно одновременно, что я одна вот так брожу. Потом приехала и до вечера убиралась в квартире. Очень устала. Приехала Ольга из Голландии, привезла камушка немного. Курнули с ней. Рассказывала о своих похождениях, а я сидела, слушала, и диву давалась, что в городе творится: здесь, где, спустя два месяца все, кажется, не выдерживает конкуренции, происходит следующее: где-то на клочке бумаги, или на спичечном коробке еще можно прочесть номер, но никто из них этого не сделает. Можно перевести разговор на другую тему – так чаще всего и бывает в подобных случаях. Не лишним будет и такое добавление: репертуар, естественно, изменится, но она об этом так и не узнает, а они почти каждый день приходили, садились в кресла, листали журналы, прихлебывая кофе, почти также, как вы сейчас… Но ведь бывало и иначе. А он так и сидит в одиночестве, в то время как она медленно идет вдоль булавочных уголков фонарей, вдоль красноватых луж, глядя лишь вверх, и густое черное небо напоминает ей о его словах. Она помнит их, но этого слишком мало. Она знает это, и оттого печальна.
И пройдет время, всплывет свя эта грязь, и придется мне сваливать куда-нибудь; а насколько мужик без башни у нее, я не знаю, но, судя по рассказам, капитально; вот и буду я сидеть где-нибудь в Тропарево у друзей, и думать, что это-де черная полоса такая, и что наступит скоро белая… А вместо белой полосы – пуля в глаз, и белая вспышка Вот она-то и будет последней светлой полосой, причем полосой перпендикулярной всем остальным И уже безразлично будет - осень ли это, подъезд или «мимо» (все в том же подъезде). Я всегда старался не обращать на это внимания, но, оказывается, и безразличие может иметь разные оттенки в зависимости, прежде всего, от того, какое на дворе время года. Особенно «все равно» мне бывает в середине лета и в начале декабря. В случае первом – обида на что-то, вопросы важности, собрать все самое необходимое, проверить газ, разморозить холодильник, отключить телевизор, посидеть на дорожку, попрощаться с соседями… Во втором – побыстрее домой, и на кухню, печь блины, пить чай литрами, пересыпать содержимое помойного ведра в коробки из-под обуви. Ну а мимо бывает всегда: и в подъезде, и летом, и осенью, и даже на кухне. Вероятность допущения вероятности – ноль. Ты опять опоздал и остался должен: в тридцать первую, Елизавете Ильиничне – двести пятьдесят; в двадцать третью, тете Марине – пятьдесят; в тридцатую, Оксане – сто пятьдесят и пачку чая.
Введение
Черно-белый мир; худые, бледные, искаженные физической и душевной болью лица. Здесь, как нам кажется, мы имеем дело с одним из тех, к сожалению, немногих случаев, когда серия иллюстраций находится в соответствии с сюжетной линией и общим настроением, духом художественного произведения. Или так кажется только нам? Ведь любой текст порождает бесконечное множество прочтений, и в данном случае видение художника совпало с нашим мнением? Мы увидели то, что хотели увидеть, ту картину, которую, читая, сами представляли себе? Быть может. Однако следует проводить черту между свободой трактовок (художник тоже имеет право на свою точку зрения) и «герменевтической вседозволенностью», особо это касается именно иллюстраторов. Авторское прочтение, продуктом которого и является иллюстрация, будучи заключено в обложку вместе с исходным текстом, может быть расценено, в какой-то степени, как критический комментарий, интегрированный в текст произведения, и даже больше чем комментарий - как часть произведения. Здесь воздействие на сознание читателя гораздо более агрессивно, чем, например, воздействие предисловия - от иллюстрации практически невозможно дистанцироваться, ее нельзя не учесть, не увидеть, пролистнуть, и, будучи мощнейшим оружием воздействия на сознание, «неадекватная» (т.е. излишне субъективная, отражающая позицию, мироощущение не автора произведения, а, скорее, самого иллюстратора) иллюстрация может коренным образом изменить восприятие текста, и изменить не в лучшую сторону. Поль де Ман говорит о том, что текст всегда отличается от себя самого в ходе его критического прочтения, чей собственный текст, благодаря саморефлективной иронии, приводит к той же неразрешимости и апории. Но если степень саморефлексии настолько велика, что «критический дискурс» деформирует дискурс авторский, то у нас, читателей, неизбежно возникает сомнение в уместности таких иллюстраций, подвергающих текст столь сильным искажениям. Можно привести на эту тему множество примеров, вот лишь некоторые из них: однажды один из моих знакомых - художник, страдавший дальтонизмом (знали об этом лишь немногие из его окружения), в процессе работы над серией иллюстраций к какому-то детскому изданию вызвал у «публики» (т.е. у работников издательства) восхищение «необычным колористическим решением» - кошка, например, была оранжевой, а лошадь вышла зеленоватой. Получилось это, подчеркиваю, не оттого, что так «захотелось», а оттого, что «так уж вышло»... Вспомнился этот случай мне вот почему: тогда меня не оставляла мысль о том, как эта оранжевая кошка будет воспринята ребенком, которому и предназначалась книжка, я вспоминал свое собственное детство и то странное неприятное ощущение, которое я испытывал, рассматривая иллюстрации к стихотворениям Агнии Барто - иллюстрации были выполнены, насколько я помню в зеленовато-коричнево-фиолетовой гамме. Уже много лет спустя я узнал о том, что подобные цветовое решение характерно для творчества людей, страдающих депрессивно-маниакальным психозом... Агнию Барто я почему-то не люблю до сих пор, хотя, признаться, не помню ни одной ее строчки. Критическое прочтение может быть подчас очень и очень странным, и счастье, если ситуация складывается таким образом, что это прочтение не может быть нам навязано. Так, например, некие критики усмотрели в творчестве Астрид Линдгрен («Малыш и Карлсон») мотивы суицида; конкретно это было усмотрено в прогулках по крышам. С таким же успехом можно усмотреть в страсти Карлсона к сладкому черты наркотической зависимости... Здесь исследователи чем-то напоминают психиатров, способных найти психическое отклонение, кажется, у кого угодно... Но взгляд психиатра всегда страдает однобокостью - диагностирование осуществляется исключительно в рамках медицины, и редко выходит за ее пределы. В массовом сознании плотно укоренился образ (мифологема) «доктора», которому что ни говори, он все равно воспримет твои слова либо в контексте уже установленного диагноза, либо поставит новый, интерпретировав слова «пациента» так, как надо ему (отчасти возникновение данного мифа связано с существованием в нашей стране так называемой «карательной психиатрии»). Итак, если необходимо поставить диагноз, поставить его можно всегда и кому угодно. Тем более, что по сравнению с 19 веком в нашем, 21-м, кандидатов на диагноз в среде интеллигенции явно прибавилось, и не самой интеллигенции в том вина. От психиатрии нам в данном случае никак не уйти, поскольку для нас важно, необходимо учитывать, как общественные события преломлялись личностью автора, человека, психически больного - порой именно картины, произведения душевнобольных, отражают наиболее полно и ярко ужас реального состояния вещей в силу того, что человек больной более чувствителен и ощущает все гораздо острее, нежели человек «здоровый». Помнится, С. Довлатов в своей книге «Компромисс» описал следующий случай. Автор, находясь в гостях у своей знакомой, обнаружил недопитую бутылку водки и поинтересовался, кто ее не допил и почему. Получив ответ, что недавно заходил некий писатель, находящийся в депрессии, Довлатов высказал мнение, что, поскольку этот писатель находится в депрессии постоянно, то, следовательно, депрессия является для него естественным творческим состоянием, вне которого писать тот не может... Звучит кощунственно, но доля истины в этих словах все же есть...
Лекция закончена. Замечательно, что тут скажешь, Надежда Владимировна? (Кстати, кто вы такая вообще?) Вновь по камерам внеочередного города очередной больницы скачет утренний доктор. Знает многое: как кого лечить средствами, но делать этого он сегодня не будет. Жена его, уже упомянутая Надежда Владимировна (ах вот вы кто!), готовит детям, – коих насчитывается немало, – ужин (в окне напротив), он у него, естественно, отключен, и, тем не менее (я об этом уже писал): в стучащей колесиками бетонных мерзлости беспроводной связи в ледниковый период работы операторов, в асфальте, в однотонности корпуса. Дальше – огни. В этой (якобы) «льготной романтике стандарта GSM» не содержится, если (не важно, хорошо или плохо) подумать, ничего такого, о чем можно было бы сообщить нечто большее, нежели «дальше – огни», или что-то типа «российская экономика наконец-то приобретает цивилизованный характер». Я уже писал об этом, но, вновь, вне зависимости от отсутствия общей сюжетной линии, с постукиванием нога об ногу, с полузгиванием и попрыгиванием то на одной, то на другой ноге приусадебно-стадионного «кроссфэйдера» медленно падает давление. Поле. Корпоративные пользователи. Неподалеку от встречающегося по утрам «сегодня», где я опять рыл канаву, а завтра – откачивал (перепечатывая прошлогодний текст) воду из подвала (тариф «Экономный»): вставлю шланг куда надо, запущу мотор, и вода пойдет в колодец, а из колодца обратно в подвал. Также были обнаружены немногочисленные посетительницы салонов красоты, некурящие или несовершеннолетние; и мы ни в коем случае не должны настаивать на том, чтобы они заполняли анкеты или, тем более, пробовали наши драгоценные сигареты. Коммунальные службы будут довольны…
Комната одного из многочисленных чемпионов по спортивному ожиданию, комната возможного сна. Диван в углу означенного помещения заскрипел, одеяло откинулось, и из под него возникла фигура, от нашего взгляда доселе скрывавшаяся. Это был кто-то другой. Воспрянувшая от сна фигура простерла руку к журнальному столику, заблаговременно придвинутому к дивану вплотную, и потянула с него сигарету и зажигалку. Более о проснувшемся ничего сказано не будет, ибо всем нам известно, кто он, и зачем он здесь. Руки, зубы, лицо, волосы. Завтрак. Завтрак состоялся. Завтрак состоял. Но, тем не менее: сок апельсиновый, сок грейпфрутовый (на выбор), «корн флэйкс», молоко, круассан (некая французская булка), чай/кофе (пусть будет кофе), малиновый джем, масло сливочное.
Нет, не так.
Завтрак состоял из: соки отсутствуют, молоко прокисло, глиноподобная булка (круассан «Уральский», с малиновым джемом. Состав: мука пшеничная в/с, дрожжи, соль, сахар, маргарин, улучшитель, джем, улучшитель 100SOFT, консервант. В 100 г. продукта: белки – 6.0; жиры – 23.2; углеводы – 53.3; калорийность – 446 ккал. Масса нетто: 75 г. Производитель: ООО «Белиссимо» Москва. ТУ 9116-006-171301568-99), чай/кофе (естественно, чаек… спитой, вчерашний), варенье. Это не Париж. Это Москва, да и то с натяжкой. Хлопок дверью в прихожей… Нет, опять не так. Некто, с чьим именем ничего не связано, встает, бросает окурок в окно (чтоб не вонял) и вновь ложится на диван, и пока ему везет, все происходит таким образом, что нам остается лишь молча стоять поодаль, прислонившись к холодной стене, и молча наблюдать. Беззвучие следующего часа поступающее внутрь самого себя. Самотождественность. Линии зимы, воспринимаемые в качестве характеристик действия. Еще одна формула, на этот раз – исчезновения звуков, доносящихся с улицы. И кажется, что виновник всех бед – Мосэнерго. Вспомнить о чем-то незначительном и обрадоваться. Не воспоминанию, а самой чудом сохранившейся способности вспоминать и забывать. Забывать то, как, например, однажды все было направлено против часовой стрелки, без, считалось присутствующими, каких-либо планов на будущее, постепенно отдаляясь от еще не спрогнозированной «произведенности», то, как все подтвердилось, закончилось, как это бывает, например, по ту сторону системы исчислений, когда та движется, и сквозь текст проступает нечто, напоминающее Откровение. Учебники врут, и в сегодняшнем, завтрашнем дне, в том, что проснулся, что спал – отчуждение, деноминация, оцепенение, попытка согнуть руку в том месте, где нет сустава... Вечером того же дня, рано или поздно, вовремя или нет, хотя это и не так... Однако это так, несмотря ни на что. Эти комнаты. Стены действия (и другие столпы идентификации)... Догадываться, или знать. Стараться убедить себя в том, что и аксиомы со временем претерпевают некоторые изменения, или чему суждено остаться – trace, пошутить на прощание и т.д. Об утрате памяти. О Венеции, которая, казалось бы, здесь совершенно ни при чем. О том, как пройти до магазина. Дворы – колодцы. Так громко, что на десятки миль вокруг разносится «дальше идти некуда». И еще это вечное «освободите помещение»... Сколько же можно-то, а? Столь странные, давно списанные со счетов, абсолютно неожиданные по времени своего самообнаружения вещи, как брызги шампанского, карточный долг, гнев, неожиданность как таковая... Последняя, впрочем, ожидаемой быть и не может, а исключения как всегда лишь подтверждают правило. Знать, например, – это могло происходить в раннем детстве, да и не в раннем тоже, да и не только в детстве, – что вот сейчас из-за угла выпрыгнет на тебя некто Колян, Серый, Димон или, на худой конец, Исаак (не одно, так другое), и попытается определенной последовательностью издаваемых звуков повергнуть «реципиента» в ужас... Однако пример неудачен: даже это выпрыгивание не является для нас «ожидаемой неожиданностью», и нам лишь остается принять правила игры, и изображать удивление. Но все давно известно, как в фильме, который смотришь двадцатый с лишним раз. Вероятно, выпрыгивание «ожидаемо», а точнее «выжидательно-неожиданно» лишь с точки зрения самого выпрыгивающего, несостоявшегося «демиурга неожиданностей». Со всем этим теперь приходится очень туго: с удивлением, страхом, гневом... А ночью, когда погода за окном чем-то моргает, свистит и бряцает, как это принято обозначать, умножая в уме на восемь, среди наблюдающих за всем этим фонарно-туманным непотребством, особенно по ночам, та фуга, что звучит в квартирах тех, кто постоянно отсутствует, может напомнить о Causa vera, и, что примечательно, следствием этого напоминания явится еще большее «влипание» в холод стекла.
Вчера похолодало. Хожу в куртке. Город неплохой, красивый в центре. Всю еду, что вы нам собрали, мы съели. Остались одни супы пакетные. От одного вида уже тошнит, но есть охота, приходится есть их. Жаль, что взял мало риса и круп других, очень бы не помещало сейчас. Слава богу, осталось десять дней: как-нибудь дотянем. Ходим по магазинам из любопытства: денег-то нет уже. Есть здесь кое-что, в основном для женщин, но, увы: не прошло и суток, как мы вернулись, а здесь уже ничто не напоминает о тебе. Сейчас это уже не имеет значения, как не имели значения все сказанные нами слова. У этого фильма нет продолжения. Сегодня я присутствовал при этом: полное отсутствие времени, места и действия, лишь пятьдесят долларов в коробке с китайской тушью и еще два скользких напоминания о чем-то. Спасают либо журналы на столе, либо и то, и другое, либо ни одно из перечисленного. Что может спасти? Что нужно (можно) спасать, и от чего (кого)? Это зависит от того, что конкретно вы выбираете: Yellow ochre от «ParDaugava», фиолетовые тона фоноцентризма, белила посттекстуального вакуума, волконскоит конспиративного авторства, краплак инвестиционных форм присутствия, быть может, запах протухшего фондю, доносящийся со стороны «референтного пространства»? Время рекомендует критическую медитацию, истерогенность межсезонья, аутичное «серое», время выписывает вам рецепт. Время выписывать вам рецепт на зимелидин, и тотчас же изымать его из продажи. Но, вместо того, чтоб отстраниться от надвигающегося холода, обратимся за справкой в хранилища памяти: впуская в дом то, чему надлежит (как все знакомо!) стать очередной причиной отмены цензуры в многоточиях дней, все еще наступивших, точно вписывающихся в двухмесячный промежуток твоих супплементарных имен, все больше и больше приобретающих черты past indefinite…
Несколько лет назад ты об этом даже не подозревал. Ты овладел этими навыками, но ничего хорошего из этого не вышло, как и из всего того, за что ты брался. Так вы говорите, что склонность к драматизации пахнет фиалками? Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. (Рим. 14, 22.)
Кого ты оставил здесь, в этой комнате от MOVE? На следующем по этапам маршрута 28, там, где он виден лишь в полнолуние, в четырех четвертях, захлебывающийся в своих собственных двоящихся четырнадцатиричных петлях, сообщающих адресату об отмене необходимости что-то решать? Что может он, на что он способен? Заразить еще кого-нибудь? Стыдливо пряча покрытые язвами кисти рук в карманы, говорить о том, что чинил машину и облился кислотой? Платить за тебя? Ночью на кухне в Коломенском о чем-то разговаривать с тем, кто именует себя «бабушкой русской педерастии». Ты убил себя. Так будет гораздо лучше, адекватнее, определеннее что ли, нежели: сухие губы, сезон, расстояний о дальнейшем, из памяти: приступы жизни, обложенный язык, простыни, судорожные волны вчерашних рук, растворение в звонках – можно подойти; дальнейшее – опустевшая емкость дня (реакция конверсии). Все спрашивают. Все отвечают. Тем более, что Е.А. Баратынский пишет: «Но нет уже весны в душе моей». Autos epha. Здесь нет даже души. Сделать так, чтобы это отсутствие наконец стало твоим собственным. В наступающем, в «наступившем» – Horror vacui, изменение характера взаимоотношений.
И сверху, в ореоле своей «значительности», взирает на весь этот бардак некто «автор», но не этой, а совершенно иной, тотальной доктрины. Прежде чем начать читать, он принимается ходить по комнате взад-вперед, слипаясь с тиканьем часов, хотя те ходят бесшумно. В какой-то момент ему начинает казаться, что время и он – эквиполентны. И в эту минуту я знаю – когда-нибудь наше молчание... Я знаю, что это молчание означает, знаю, что это молчание значит для всех нас гораздо больше, чем фраза «чем объясняется ваше молчание, я не знаю», или, напротив, «я знаю, что значит ваше молчание». И ты действительно молчишь, поскольку в ситуации, когда говорение официально завершено, и любое брошенное слово становится примечанием, уместно промолчать. Достаточно просто промолчать, хотя это молчание суть речевой саботаж. Убедиться в прозрачности мира. Так, наверное, почти всегда все и начинается, в соответствие с тем, чего еще не постигли, но в существовании чего, тем не менее, убеждены. Однако, вопреки ожиданиям, это не дает никакой пищи ни для размышлений, ни для… Просто сегодня еще один из фрагментов транслируемого по всем каналам воцарения овеществленного «Ничто» займет свое место в архиве. Это значит, что знак минуса можно ставить даже перед нулем. «Заблудившись» в дихотомии последствий, руководствуясь соображениями личной безопасности, оставить все так, как есть – район неоднократно проверен: все входы заварены; растерянность, страх, тошнота, от нависших над городом хитро прищуренных глаз, хихиканья, стонов и плача недоношенных и слепоглухонемых… Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. (Иак. 5,2.). д
Были там, правда, дубленки шикарные, мечта, но стоили на сто-двести марок больше, чем мы имели. Так что пока не вышло. Правда говорят, что в Польше тоже есть и дубленки, и шубы, и, вроде, денег у меня будет достаточно. Если найду, и будет по деньгам подходить, то, конечно, куплю тебе, чтобы в Москве не мучаться. В Польше, конечно, магазины убогие по сравнению с Берлином, но буду искать. Отцу зонты я не купил: то, что он хотел, стоит два зонта – магнитофон. А накануне, то есть в четверг, когда отец, хлопнув дверью, вышел из комнаты, перед ним встала серьезная проблема – необходимо было срочно найти для всех этих канистр, банок, ящиков, что привезли за неделю то этого, подходящее место. Такие вещи, ему ли было не знать, нуждаются в достаточном количестве воздуха и света, а там, где они стояли сейчас было и темно, и душно. Вот на этой лирической ноте нам бы и закончить, но, сами понимаете, никак. Если и можно подводить черту, то только пунктирную, а там как Бог даст, еще на сотню страниц. А пока перед вами один из многочисленных примеров пресловутой «гибельной любви»: утром не единожды незамеченного, поскольку «одного из многочисленных дней, никем не замеченных» уже не скажешь, дня он едет, никем не замеченный, в асфальтовом полутумане пятиметровых асфальтовых появлений. За окном проносятся незнакомые... Впрочем, она тоже, в том числе, и, осознавая это, в то же время, считая, что она... Он едет в направлении, противоположном ее намерениям. Внимательно вглядываясь в желтоватые страницы, изобилующие текстами на языке, малопонятном даже его носителям, она, вероятно, испытывает чувство гордости не то за себя, не то за своего отца, профинансировавшего эту поездку (в посольстве она так и сказала). О причинах – чуть позже. Далее все происходит по заранее оговоренному плану: он выходит из машины и называет свое имя. Его назвали так в честь отца, имени которого сейчас уже никто не помнит, даже его собственная мать, что звонит на работу сообщить, что Тоне очень плохо, что ее в больницу забирают. Допилась своей водички заряженной… И многие лжепророки восстанут и прельстят многих; (Мат. 24, 11.) Мать мне говорит: «Что же ты к ней утром не зашла и не спросила, как она себя чувствует?» До этого она сама ни разу не позвонила и не приехала спросить то же самое. А я, по ее словам, черствая. Твою-то мать, все ну такие жалостливые задним числом! Они так все, оказывается, расстроились. А то она так неожиданно заболела, можно подумать. Клава тоже звонила Наде и выражала недовольство. Надя, правда, говорит, чтоб я плюнула на это все. В общем, во всем я виновата оказалась. А Тоня тоже отколола: уехала и взяла с собой ключ от шкафа своего. Как тебе это нравится? Сломать его, что ли? Звонила бабуля, а ей мама твоя. Привет велено передать. Отец весь в делах, какую-то землю таскает не знамо куда… А Игорь все носится по Москве, с ее вечным люминесцентным днем, хорошо продуманным адом тоннелей, чугунными райскими садами платформ и чистилищем переходов. И наверх, навстречу недоношенному хлюпающему дню. Мимо палаток с минеральной водой и шоколадом, мимо бутылок с испанскими, итальянскими, французскими, португальскими, молдавскими винами, с армянским коньяком, с чешским пивом, мимо дрожащих ламп, наборов кухонной утвари, мест под вашу рекламу, табличек «вход», «выход», «распродажа», мимо сорочек мужских, блузок, брюк, асфальта, окурков, шаурмы, кур-гриль, пирожков, беляшей, семечек и милиционера, мимо милиционера, семечек, беляшей, пирожков, кур-гриль, шаурмы и бутербродов, супов «Доширак» и другой жизни, коррекции фигуры (вы хотите завести ребенка?), мимо куплю-продам-магазины-подарки-другое, мимо какого-то знакомого лица, мимо другого, аптеки, Пушкина в жизни, мимо другого Пушкина и прочих эпифеноменов, мимо атласов, вязаных шапок и двери, ведущей обратно домой, мимо выставки кошек и двери никуда не ведущей, мимо русско-английских, англо-русских словарей и русско-финского разговорника, мимо чего-то такого, чего раньше никогда не видел, мимо пунктов обмена валюты, кожаных ремней и того, что видел в гробу, мимо такого, чему уже и не удивляешься, и зажигалок «Зиппо», джинсов «Ренглер» (вертикальные роды без стресса), гастронома (индивидуальный подбор современных контрацептивов), «долженствующего» дяди рядом с еще каким-то понурым дядей с компакт-дисками (консультации бесплатно), мимо продтоваров и провайдеров (есть, ей богу, что-то нежилое в этих жилых помещениях), бассейнов с тентами (от частных праздников до корпоративных мероприятий), игрушек, храни вас Бог, пляжных, мимо техники Asko и бесплатного подключения, мимо резкого увеличения любого из полюбившихся вам богов, навязчивой идеи, духа старой Европы и в муках рождающейся гармонии, мимо разного от Fendi, и разного от Walter van Beirendonk, Martin Margiela, Veronique Branquinho, Raf Simons, A.F. Vandervorst, Josephus Thimister, Dries van Noten, Dirk Bikkembergs, мимо стола от Rude Bravo, стульев от Lindon, Mobileffe, дивана от Deco, мимо всего остального от Elledue, Essepiu, G-nova, Cesar, Febal, Ulton, мимо чего-то там еще (отсюда и не разобрать, чего конкретно) от Horn, Caccaro, Dema, Notteblu, FIAM, Mashceroni, Fabian, Halifax, Giform, Alivar, Gianni Tonin, Tisettanta, Vaghi, Medea, Provasi, Armando Rho, Pietro Lissoni, Paolo Palluco, Philippe Starck, Giorgio Saporiti, Charles Rennie Mackintosh, Snaidero, мимо… (ах, да, это вроде бы как юбка) от Jurgi Persoons, мимо Толмачевой Елены, игрушек и уникальных предложений (уникальные методы излечения мужского бесплодия, импотенции и хронического простатита), Зинаиды Аркадьевны, аксессуаров (мы дарим вам свет), бытовой техники, частной коллекции (мы ответим на все ваши вопросы), Этого… как его… и того, другого… они еще это… тогда… мимо своего счастья, глухого делириозного мата и двуокиси углерода (у нас вы действительно отдохнете), мимо автоматических кофеварок для дома и офиса и рыбных консервов, пиццы, умения работать в команде, мимо»все включено» и «ничего не работает», мимо салатов, пельменей, спаржи, центра города, главного приза, выбора клиентов, специального новогоднего предложения, мимо чая, морса, кофе, наливок, декораций, клубных карт и дресс-кода, чизбургеров и инициативности, мимо спектакля, катания на лошадях, настоящего волшебного праздника и беспроигрышной лотереи, мимо арки (зрительная номинация), эха (звуковая номинация), мимо коричневого московского снега, похожего на мороженое «Баскин Робинс», мимо мороженого, похожего на московский коричневый снег (здесь мы выходим из зоны четкого восприятия и попадаем в зону частичной видимости), мимо какой-то смутной тревоги, доносящейся из дверей магазина музыкальных инструментов (ни на то, ни на другое это уже не похоже; вероятно, это или еще один, редко встречающийся частноперцептивный способ номинации, - в подобном окружении можно предположить даже это), мимо чистящих и моющих средств, парфюмерии, суперскидок, контейнеров, урн, квартир в «Новой звезде» на Расплетина, 14-18, укороченных шубок, контрольного выстрела в голову, абсолютного одиночества, туберкулезного кашля и троллейбусного гула, по пути тысячелетий к совершенству, мимо песен о любви, бижутерии и темпоральности, в новый век с новым Маком, туда, где всегда знали толк в удовольствиях, минуя ветвления отсутствий, повинуясь первому закону самоискажения, в русле своей собственной странной телеологии, которой никогда не суждено быть построенной, мимо разнообразных изделий, излишней стирки белья, компрессора, черного шипения за забором (синестезия), трусиков, кондиционеров Fujitsu, мимо окон, дверей, физиологических взаимосвязей и психологических ассоциаций, мимо того, что описать можно лишь косвенно, того, чего нельзя описать никак, и того, что описать можно, но не хочется, вновь мимо окон и дверей германских пластиковых, размеров 35, 36, 37 и 38, мимо картинной галереи и нерепрезентативного искусства, мимо не-искусства, репрезентированного в том же качестве, мимо вовлеченности в игру под названием «вовлеченность», мимо собственно вовлеченности и оставленности, мимо ангажированности и противостояния самим себе вследствие невостребованности, мимо электроэпиляции и размеров 37, 39, 41 и 44, мимо цветов, ремонта пишущих машинок, камуфляжных горизонталей влажных свидетельств и нехватки воображения, мимо девочек, абсорбента и манжетов, мимо филиала костромского центрального пункта проката церковных реликвий, мимо бунтов ржавой проволоки и банановой кожуры, крестового подхода к «Острову Буяну» в подарочной упаковке, мимо силуэта ближайшей зимы, Евробани и вялотекущей дынности, сегодня почему-то лишенной облегающих линий, мимо ручек шариковых, ручек дверных, мимо еще одного унылого дяди, мимо кассы, орущей не по делу сигнализации, мимо ряда осознанных необходимостей от Tierry Mugler, Lanvin, Hermes и Yohji Yamamoto, мимо представителей фирмы, занимающейся поставками в Россию качественных гигиенических товаров, мимо винтовок пневматических, герметика, почтительные тебе поклоны, силиконового, границ невозможного, замысловатых алюминиевых колпачков, норок, бобров, лисиц и енотов под покровом иллюзий, мимо ответа «Мерседесу», мимо старых болезней нового века и носа в будке, окон, дат, цифр, букв, слов, комментариев к восьмой мантре, колокольного звона, машин, торгов, улыбок, рекламы, пира, чумы, беды и отсутствия проявлений энергий Высшей истины, переднего привода, всякого добра, индивидуальных живых существ, материального мира и ложных имен, склада, светофора, теней, сказанного и обсуждаемого, водосточной трубы, объявления, афиши, истерики, рабочего, всполохов, треска, сварки, ямы, фонаря, образа Господа, предназначенного для поклонения, форм, качеств, атрибутов, разнообразия в Его обители, духовных искр, безжизненных сгустков материи и извлечения из всего этого максимальной выгоды.
«Если нажмет на правую щеку, занимать место левой? Как это так, Мой Бог? Это хорошо, если нажмет на мою, а если женщину вдобавок оскорбит, или дочернее предприятие, или будет, поганый, управлять? а если начнет разграблять да уничтожать моих, Мой Бог, служащих? Не касаться? Чтобы уезжал, разграбил, уничтожил?»…
- Ты поедешь, скажи ей, что я устала очень. Отец приезжал. До утра просидели, дескать. А то куда я пойду? Тяжело мне уже лепить.
- Хорошо. А давай мы вместо этого скажем, что придем часиков этак в шесть, утра, и будем печь блины…
- Какие блины?
- Простые блины. К празднику…
- Кто ж к празднику блины печет? Ой, а ведь двадцать восьмое сегодня, дед сегодня умер… Скажут, на обед приходите, так ты их к нам позови.
- И чем собираешься кормить? У нас даже помидоры не выросли. Ветчины вот кусок есть, сосиски… Но это ведь не еда.
- А они чего предложат? Ну, пожарит она кабачок… Ноги куриные…
- Не люблю.
- Вот. Они к нам таки не пойдут, а вроде бы как без обид.
- А если пойдут?
- Не пойдут.
- А проще нельзя? Сказать, что у тебя ноги болят, и все, и без приглашений? Обидятся они, не обидятся… Я клал на это. И не люблю я их. Лопату ей в руки, и только подноси – укопает любого.
- Это точно. Когда Петр Петрович умер, она меня спрашивает, в чем хоронили. Я ей говорю, что в мундире, а она: «И Васе тоже надо бы пошить». Ну, ты скажи, не дура ли? Я ей тогда говорю: «Он еще нас с тобой переживет, а ты его уже хоронишь».
Спирт художественных манифестаций (программ, искренность, любые внутритекстовые производные числа). В этой системе технического зрения случая (регистра) – едва позже сообщать в унисон с составным обвязочным брусом с явлениями жизни… Давайте давать пределов полной жизни прописной буквы «ть». Его (его). Давайте пробовать найти в лечении. Конечно, ваш путь лучше, но на всякую Мудрость найдется свой Василий Никитич... Заказываете, предопределяя, на индикаторе? Так не заказать ли нам? Вот он, наконец, долгожданный ужас подарка (одинаково неприятны нам и сенсации плохо проветренных городов, и узкие щели источниковедения)... Однако, не только подарка. Время в последнее время ведет себя очень хитро. Съездили сегодня домой, забрали свитера. Завтра повезем. У нас все нормально в общем. Надоело уже у матери до чертей, и мы им, кажется, уже тоже надоели. Раздражительные стали все. Наверное, скоро смоемся отсюда. Очень скучаю. Не верится, что еще целый месяц впереди. У нас холода завернули. Настроение хреновое: я не был принят судьей; я всегда спотыкаюсь, как если бы даже и не пробовал. Пытаясь выиграть: «да, имелась такая доктрина, но ничто не ушло, поскольку все это манифестируется в изделии, от которого теперь не избавиться». Пытаясь проиграть: «На макроуровне, в мире объектов, с которыми мы имеем дело ежедневно, на уровне живых организмов необратимость времени сомнений ни у кого не вызывает. Процессы старения, распада, рассеяния энергии неизбежны. Стрела времени на самом деле присутствует и во всех физических теориях, описывающих реальный мир. Но присутствует она там не в виде членов в уравнениях, а в виде примечаний и комментариев к этим уравнениям»… Аварийный отказ традиционного смысла. Дорожки потерянных кодов. Еще ничего не собрано, ничего не начато. Circulus vitiosus: запутавшись в водорослях, рыба не имеет возможности даже всплыть кверху брюхом. Вооружившись скребком, время отколупывает чешую, но та вновь и вновь нарастает...
«Курорт пересоздания жизни». Начало с простых геометрических форм, динамика, хаос неоновых всполохов, агонизирующих, сливающихся в ослепительно-холодный шар. Мотив известен – меня опять нет дома. Нас увезли из Варшавы в какой-то Быдлош (то ли Бигдош, то ли Быдгош), – я так до сих пор и не понял, как это надо выговаривать. А пишется это дело с четырьмя согласными на конце. До чего же меня этот язык раздражает… Ну да ты на конверте уже прочла, может у тебя получилось. Гостиница люкс, первый раз в таком комфорте. Странно даже. Я о них хуже думал. Приехали поздно, так что магазины уже закрылись – они здесь в шесть закрываются. Частных магазинчиков много. Цены высокие, даже дороже чем у нас. Посмотреть успел себе только плащ. Тот, что мне нравится, стоит полторы штуки ихних тугриков. Этой покупкой я угроблю половину денег, и даже не знаю, смогу ли купить плащ тебе. А если и тебе куплю, то не смогу, если вообще на плащ хватит, ничего купить из мелочей, а хотелось бы – есть кое-что интересное. Пишу в автобусе, везут на спектакль в Гданьск. Времени очень мало, есть только утро понедельника, чтоб все купить. Больше времени не будет. Даже и не знаю на что решиться. Игрушки, например, здесь хорошие есть только для старшего возраста, а погремушки и тому подобное – полное говно, у нас лучше можно взять. Но если денег останется хоть немного, попробую что-нибудь подобрать. На крайняк плащ себе купишь в Москве, не проблема, мать поможет. Поскольку находимся постоянно в этих Быгдышах, то не с чем даже и сравнить, может, есть и лучше где-то что-то. А держать бабки до последнего момента страшновато. Так и уедешь с ними обратно. (Помнишь, как тогда с лирами получилось?) И где их потом сдавать?
Город, по нашим понятиям, странноватый. Бары, кинотеатры – все какие-то затемненные, как будто прячутся. Ну, вот пусть и прячутся, все равно никуда не пойду – денег мало, а на шару никто не зовет. Живу я в гостинице «Брда». То есть, можно сказать, в брде… Вот такие вот дела. А Брда, это речушка такая, неподалеку тут течет зачем-то. А рядом стоит костел, и сегодня в шесть утра как саданул в колокола, и все, абзац, поспали. И так каждый день… Утро начинаем с того, что кроем ёбом весь их католицизм. Это вместо зарядки у нас, прости Господи.
Возят нас в шикарном автобусе. Пафос. В Варшаве в первый день кормили в ресторане. Очень вкусно и очень мало. Продукты вдвое дороже чем у нас. Слава богу, что мы с собой много взяли, а то повылетало бы все на жратву.
208. А здесь, как альтернатива зиме, наступило утро. Именно так наступает утро, и именно так, пока я отсутствовал, в мой дом приходили люди. (Куда-то делись мои иерусалимские четки.) Они говорили о том, что все сомнения – от лукавого, а затем наступило долгожданное «затем» моего возвращения. «Затем» с гравировкой «Я пас» в Кунцево, с пространными комментариями, в прихожей, у зеркала, где негде даже по-человечески сесть и как следует отразиться, – второй каталог IKEA, газеты, какая-то бумага от известного (сорок девятого года рождения) погибшего (просевшего, проникшего) в здание(и) редакции (вынесли оттуда, в квартире одного из сотрудников были обнаружены, неизвестный оставил)… Извини! Больше, ей богу, не буду. Чем поклянуться даже не знаю, но верь, кира больше не будет. Если нет, то хоть Юрку не таскай со столом туда-сюда. Я ему мешать не буду. А за пределами вагона – полнолуние, магнитная буря, проявления «обратных» квартирных отголосков бежевого по двести рублей за метр. Что-то нежилое, вопреки ожиданиям, слышится в этом гомонливом «бесколоколье», скрипящем новой зимней резиной, утвердительным кивком одиночества в зоне видимости водителя, и ничто не может заменить мне тебя, о которой только и можно сказать, порывшись с отсутствующим видом в карманах: «у меня, кажется, еще оставалось немного». Это будет справедливо. Он не поверит. Я пошлю его в жопу, а потом буду терзаться сомнениями. Это будет девятым месяцем первого дня, началом облаков, ветра, гарантийного ремонта и мифопоэтического письма, доходящего лишь до недохождений, предопределенного час назад, когда он видел город из окна автобуса. Еще вчера все было иначе. Иначе чем час назад, когда он понял, что:
1. денег на обратную дорогу у него нет;
2. не жертвы Он хочет, но милости;
3. это не грех, а болезнь;
4. у него лакунарная ангина;
5. многие братья тоже чувствуют себя неважно;
6. (5.2) и в этой связи подсели на «Эффект»;
7. письмо так и не пришло,
8. (7.2) поскольку его никто, кажется, и не посылал;
9. на почте царит бардак;
10. говорить о каком-либо "недохождении" бессмысленно, поскольку отсутствовала цель;
11. все это вы сможете увидеть сами, посетив наш храм, единственный в своем роде развлекательный центр в Москве;
12. все, о чем они говорили, было сказано ими же, только в несколько иной форме два года назад, на праздновании ее дня рождения;
13. наконец оставил надежду это понять, и его последействия, направленные якобы на скорейшее завершение, являются, на самом деле, продолжением того, чего он так и не смог понять, того, под чем он так торопился подвести черту. Что такого можно сказать за три минуты, чтобы от этого в дальнейшем можно было бы оттолкнуться? Ну, например, то, что от тебя опять воняет козлом… Какая же ты все-таки свинья!
- Интересно получается: свинья, а воняю козлом.
- Ну, значит не свинья, а козел. Какая разница? Главное, потный и вонючий.
- Значит козел… Вонючий. Душной, так сказать. Мне тут, кстати, сегодня днем козлик приснился. Как будто я на улице козла нашел, вонючего какого-то, болявого, привел домой, положил к себе в кровать зачем-то, водички ему принес, а он попил и убежал. Не знаешь, к чему бы это?
- Знаю. Это к тому, что мыться надо почаще, и работать идти, а не спать целыми днями. Ходишь небритый, денег никогда нет. Я так и думала, что как только я тебе ключи оставлю, ты тут целыми днями будешь валяться и ящик смотреть. И фенозепам мой весь сожрал. Возьми газету, позвони куда-нибудь.
- Позвоню. Скажу, возьмите меня директором мира, или этим, как его, олигархом… Да, а вчера мне приснилось, что я с самим Сатаной воевал. Будто бы приехал я на экскурсионном автобусе вместе со всякими бабушками американскими, знаешь, такими, с орлиными носами. Странно – как они все в старости на свой герб становятся похожи… Ну так вот, приезжаем мы в эту гребаную долину, Мегиддо, надо полагать, только мне во сне об этом никто не сказал. Высаживаемся из автобуса, а на шоссе меня уже сам Шайтан поджидает. И, самое интересное, что я не с самим Сатаной воевал, а с какой-то штукой типа голограммы – а у меня в руках меч, все дела, – и я этим вот мечом махал, махал, пока не упрел, а этой штуке хоть бы хны – он ведь проекция. А Самый Главный в сторонке стоит, смотрит на это дело, и вроде бы как и ни при делах… Кстати, козликом-то известно кто прикидывается. Видишь, не дают мне демоны покоя.
- Эта тебе дурная голова покоя не дает. Ничем не занята, вот тебе туда и лезет черти что. Иди, работай. Хоть продавцом. Хотя продавцом у тебя не выйдет – в первый же день у тебя или геморрой прорвет, или депрессия начнется…
14. «Сон является физиологической потребностью организма. Человек примерно одну треть жизни проводит во сне. Наибольшее количество дней, в течение которых человек может преодолеть сон, не превышает 4-5. После истечения этого срока человек непреодолимо засыпает. Во время сна в организме происходит ряд изменений. Резко расслабляются мышцы, их тонус понижается. У спящего человека теряется связь с окружающей средой. Органы чувств перестают воспринимать обычные раздражения. Полностью тормозится условнорефлекторная деятельность коры мозга. Дыхание становится более редким и глубоким, работа сердца замедляется, кровяное давление понижается, мочеобразовательная деятельность почек падает, температура тела несколько снижается и т.д. В течение всего периода сна глубина его меняется. Наиболее глубокий сон бывает в первые 1-2 часа; затем следует спокойный сон, и, наконец, наступает пробуждение. Сон некоторых людей вновь становится глубоким на 6-7-м часу сна». (А.А. Маркосян А.А. Нормальная физиология. – М.: 1955.) О чем нам все это говорит? Нам – ни о чем. Знахарь молчит, что-то записывает в блокнот. Но мы об этом ничего не узнаем – регистратура карт на руки не выдает, – предпочитает нарды.
209. Очень скучаю по парню и по тебе. Здесь, в Европе, почему-то наиболее тоскливо. Как-то это, видимо, связано с расстоянием от дома: осознаешь, насколько ты далеко забрался, и становится тошно. Знаешь, это напоминает мне страх глубины; вот так плывешь, плывешь в море, не думая ни о чем, и вдруг, непонятно откуда берется мысль, что под тобой бездна, и становится страшно, вот только в данном случае к берегу не повернуть, нужно плыть дальше. Ну да ничего. Целую вас обоих крепко-крепко. Всем привет большой. Позвони матери, как у нее там со здоровьем.
210. Ходят, ходят туда обратно… Хозяин какой-то книжкой сейчас хвастался… Водички налил, нормальный дядька, боксер бывший, даже чемпионом был чего-то там… Требуется… продавец им требуется на конкурсной основе. Книжки читает – это хороший признак… Медкнижка обязательна. Праздничная упаковка… Ксерокс поставил – тоже молодец, колотит денежку. «Блонди»… каштановый…. Надо деньги зарабатывать, и не все ли равно, как… Магазинчик открыл… Они даже кофе варят, и эти, из секонд-хенда, им аренду башляют… Пойду позвоню… А у него, интересно, салон при магазине или магазин при салоне? Простите, а где у вас туалет? Спасибо… Скорее всего магазин при салоне… Может кофейку?… Он что-то про две печати говорил… Душно-то как… не, не ходи, кури здесь, – там еще хуже, дождь прошел, сейчас испаряется все… Это, видимо, две самостоятельные лавочки, не просто так у них два начальника… Он, видимо, генеральный, а она?… А она инфернальный… Вон, клиент пришел; побеседуешь? Гель для удаления лака. Побеседую. Быстровысыхающий спрей ускоряет процесс высыхания лака…. А она не курит… Что же это за день такой сегодня? Не курит никто… Хрен с ними, нам-то что… Эффективная безвредная жидкость наносится на ногти для отучения детей и взрослых от привычки обкусывать ногти. Blondoran. Ярко выраженный горький вкус отбивает желание брать пальцы в рот. Косметику какой фирмы вы предпочитаете? И ходят, и ходят… Женский зал… Здравствуйте, как вас зовут? Искушение высокой модой… Голливудский шик… Картинки на стенах: нечто из парижской жизни, или еще из какой-то, во всяком случае, не из этой; нечто трижды по пятьдесят на восемьдесят, в былых паспорту, в строгих черных рамочках, естественно, под стеклом. Мужской зал… Koleston Perfect… Прямоугольнички, судя по всему, призваны изображать куски модной ткани. Похоже на клочья обоев: коричневое, зеленое, серое, красное… В целом – грязь. Намеки на Эйфелеву башню, фонарики и прочее. Color Touch от Wella… System Professional… Нормальные, впрочем, картинки. Любая вещь окажется грязью, если смешать воедино все краски. Все, кроме, разве что, красного и черного квадратов, ну и этого еще, у которого все в кафеле… Hair at Work с тремя рылами… В «Эко – косметикс» хорошая вещь висит, хоть и через проектор рисовали… Если бы не работал здесь, а стригся, тогда… Wella, все улыбаются… Серия красок охватывает… Охватывает меня серия красок… Содержимого одного тюбика достаточно…
211. чёрный… BiCNU, RIP-3
212. тёмнокоричневый… LIV-52, CBB, Act-HIB
214. светлокоричневый…Factor NP, D.T. VAX, FIU
215. тёмнорусый… G.-H.E.S., ACC-200, A.T.-10, IRS-19
216.
217. Lady Rose… Healthyway Production… World’s Oryginal Fat Burner…
218.Vitacom Plus… Omega-3… Londa Haarkosmetic… A.C.A., NATO
219. Art.-Nr. 9 009 008 1 055… Londa Trend… AMH, TEO, URSO-100
220. Dauer Welle… Ohne Ammoniak… VAMIN 18EF, ;D3-TEVA
221. светлорусый
222. яркий блондин
А между тем, на улице Декабристов, в доме №9, к.1, кв. 96 на тесной, увитой чахлыми пластмассовыми лианами кухне, пожилые супруги Елизавета Семеновна и Павел Петрович Погодины забавлялись чайком (велик аттракцион...), и вели неспешную, как и подобает солидным пожилым людям, беседу о том, что неплохо было бы им куда-нибудь отправиться. А отправиться им, кроме как по магазинам, было и некуда. Поскольку во всех почти магазинах что-то учитывали, то добрели они таки до хозяйственного магазина. Здесь они разделились. Елизавета Семеновна направилась в отдел «Бытовая химия», а Павел Петрович, соответственно, в отдел «Садовый инвентарь». Более всего приглянулись ему веерные грабельки и пластмассовый совок.
223. платиновый блондин (голем?)
224. синечёрный, тошнота, головокружение, манка во рту…
225. От голода, вероятно. С утра кофе две чашки засадил, и все. Благо рядом магазин одноименный. Вышел взять чего-нибудь перекусить, а там ничего толкового-то и нету – все готовить нужно. А где здесь, в холле этой ****ской цирюльни, готовить? Взял какую-то замшелую булку типа с сыром и бутылку воды. Маленькую. Отдал за все удовольствие пятнадцать рублей ровно. Рядом палатка стоит, думал, что шаурма, а это куры-гриль. Все, теперь только дома… Потом надо будет пивка взять. На Беляево. Холодного. Сегодня можно и не холодного. Слякоть, втроем под одним зонтом, потом за двадцатник до 29-го. Любого пива, бутылочки две-три. «Девяносто девятая» за окном, цвета морской волны. И этот тут еще. И эта… Называется – «команда». До чего же гадкое слово! Сразу встает перед глазами образ, точнее, образина какого-то англичанина из «Филип Морис» – видел в их журнале для внутреннего пользования. Для внутреннего… Его, можно подумать, кроме них самих кто-то читать бы стал. Называется «Форум». Пафоса-то, пафоса! Мы, конечно, не на них работаем, но и здесь, я уверен, сверху сидит подобный дядя с раскормленной ряхой, при галстуке. Все знает… Все семейство свое протестантское сюда перетащил… Контроль качества, целевая аудитория, качество мешек, мерчендайзер, промоушн… Шесть ламп. Успел пересчитать. Через час на Алтуфьево… Надо с той безголовой, что салоны выбирала, что-нибудь нехорошее сделать.
226. пепельнокоричневый
227. тёмнопепельный
244. светлопепельный
245. Куб. Пирамида на ножках.
246. пепельнобелокурый
247. моккакоричневый
248. золотистокоричневый
270. – Ну и тетя попалась: три точки, и все закрытые!
- Мир, как известно, не без добрых теть…
- Мир не без добрых клубов. Не напрягал бы ты работников.
- Я их не напрягаю, они сами напрягаются, без моего участия. Клиентуры нет вообще. Кого опрашивать?
- Тебе кофе налили? Сиди и пей его, и все. Нам по часам платят, а не за «можно к вам обратиться».
271. коньяк
272. бежевый блондин
273. тёмнокаштановый
274. светлокаштановый
275. гранатово-красный
276. медно-рыжий
277. баклажан
278. махагони
279. бургундский
280. Компания "Директ Стар" разработала специальную программу – промоушен сигарет собрание Пинкс и Собрание Минтс в салонах красоты гг. Москвы и Санкт-Петербурга. Всем салонам, участвующим в настоящей акции, будут предоставлены сувениры для дополнительного украшения их и без того под завязку отдизайнированного интерьера, с их картиночками, журнальными столиками. Да еще эта ее так называемая «шубка»… В последнее время в ее облике стало наблюдаться такая стремительность, что уже даже не успеваешь толком рассмотреть, во что же она сегодня одета. Одна тоже вот так вот ходила в мороз, ходила, и доходилась, что отморозила себе все к чертовой матери, и никаких теперь детей, а девке всего двадцать… Вентиль заменен. Вышел проверить: лишь липкие листья ваш долг в небе улиц резина говорящих акриловых рук составил четыреста двадцать рублей семьдесят восемь копеек. А вечером просто гулять по набережной, вдоль вырванных с корнем, ничему больше не принадлежащих отражений... Вернуться в дом в начале седьмого утра. Ты так ничего и не сказала. Да что вы стоите? Я вам уже все сказала, – идите платите. Практически ничего. Ничего из того, что я ожидал... (Я ничего не ожидал – собственно, с чего бы? Ты ведь столько перед этим выпила, что даже слова «да» и «нет» воспринимались как чудо.) Впрочем, сам факт написания этого текста говорит о наличие некоего намека на ожидание большего, нежели простое ожидание. Ожидание… Изменение состава… А чем все обернулось? Наградить гепатитом пол Мальты, а потом СПИДом пол Москвы? На небе потом не похвалили бы. Благо, все обошлось. Впрочем, там, наверху, если они, конечно, еще не плюнули на весь этот бардак, сама возможность подобного развития событий тоже была учтена. Ни о чем подобном не думать, ничего подобного не писать. Забыть, как это делается. Ноль, – есть от чего оттолкнуться, придать себе ускорение... Быстрее исчезнуть, дважды исчезнуть из текста, наскоро слепленного теми, чьи слова с легкостью забываются, теми, чьи слова стали текстом, теми, чьих слов для тебя всегда недостаточно, ибо ты находишься вне, что, в свою очередь, не устраивает их... Впрочем, бежать не от кого – кроме тебя здесь никого нет. Я – не в счет. Ничего из того, о чем не следовало бы говорить, ничего из того, чего так и не было сказано. Тут и сам испугаешься... Достаточно. Самое время к кому-нибудь воззвать, но не буду – лишнее это. На кого ты похожа, когда спишь? На ребенка? На себя? Быть с тобой, или с тобой с ощущением, что так, вероятно, почти всегда заканчивается... будто бы ничего не было. А ничего, собственно, и не было, даже в прошлой, простуженной кем-то жизни. Упаковка изготовлена из картона розового и зеленого цветов. Каждая сигарета отдельно вложена в упаковку. И когда акция, наконец, будет закончена, но что-то все еще будет мешать ей состояться, когда все еще ничего не произойдет, и ждать от этого «ничего» будет уже нечего, докуривать «Ромео и Джульетту» в предвкушении предрассветных судорог в некрепких объятьях горячих от тупой неизбывной боли простыней, прошедших тропинкой меж корпусов, и исчезнувших где-то в прошлом... На улице, в городе все было бы иначе.
В связи с тем, что во многих салонах красоты не разрешается курить, сигареты будут предоставляться посетительницам в пресловутых красочных упаковках, не единожды нами упомянутых, которые могут (быть) оставлены посетительницами с целью их последующего использования. Запел песню. Жена: «Он иногда задерживается». Замерзает в Манеже, и избави Бог! Теперь – спектакль окончен. Играть было в тягость. Ни света, ни пуль, только память и пыль… С галерки свистели. Вместо букетов на сцену летели венки. Откровенно говоря, букетов никто и не ждал, но, все равно, было как-то неприятно…
Все отыграно – больше нет слов, жестов и знаков. Больше ничего не выразить, – больше нечего выражать. Но обойдем это молчанием, хоть и непросто это обойти, как говаривал ПАПА, и нет конца этой… ограниченности, что ли?.. Ясно, что двигаться некуда, что тупик, но завтра снова играть: произносить лживые восторженные монологи. Все равно, для кого… А потом тебя, как всегда, объявят виновником какой-нибудь ненароком сострясщейся с яблони лажи. Надо быть готовым и к такому повороту событий. Он тут, еще метров двести… Надо срочно все продавать… Когда ветер в эту сторону, дышать вообще нечем. Потом занимать очередь в кассу, делить деньги, бытовую технику и постельное белье. Наволочка с камышами достанется вам. Фаза «тотального» перераспределения… Это напоминает первую мировую, надпись «утрата» желтым по черному, оцинкованное ведро внеочередного кораблекрушения в Финском заливе. А тогда мир во мне вспыхнул на миг огнями отплывающих кораблей, и вместе с ним ты, проходящая сквозь меня, как время, как звенящий снег, как стеклянные клавиши, как холодная коллекция Ann Domelmaister, как желтые листья, ветром брошенные под ноги, как скомканной осени ноль, сквозь паутину звонков телефона которой слышится: «Данная форма не предназначена для внутреннего употребления. Прошлого нет». Твои действия – страх, штрих на бумаге, они понятны, просты, предсказуемы – в этом их Святость, но ее остается все меньше и меньше. Она идет чуть поодаль и улыбается. Дождь, если это, конечно, уместно… И станет такой же как и ты, перетаптываясь с ноги на ногу в ожидании поезда. Здесь исчезает все кроме, табачного дыма, – так действует подземелье, со словом «подземелье» никогда не рифмующееся, а наверху через десять минут непременно забудут, как ты выглядел.
Исчезнуть, возникнув вновь, подобно явлению, переходящему из «там» в «здесь». Заимствованные фразы, чужие слова; Сказать – не сказать ничего. Предпочтение, выбор, изящество черно-белых фотографий на стенах опустевшей комнаты. Как много вариантов молчания! Пытаясь заговорить с тобой, неизменно скатываюсь к внутреннему монологу, а там, внутри, к своему удивлению, вновь и вновь не нахожу ответов. Тень опаленных над газом волос. Декабрьским утром мои реки берут начало из прозрачных колб, из кафельных коридоров, из дверей квартир с четными номерами, из фисташковых скорлупок в потной ладони дня. Сетчатый студень ландшафта… Жидкая тахикардия бумажных джунглей. Крылатая Ника со вскрытыми венами торжествует в уборной, под стреляющим болью нарывом – светильником. Моментами мне начинает казаться, что наш самолет совершает посадку.
281. Во влажную, таинственно поблескивающую желтыми кошачьими глазами бездну чердака. Наверх, туда, где просторнее, туда, откуда видна пустеющая площадь, которую медленно пересекает одинокая команда, состоящая из двух элегантно одетых молодых людей и не менее элегантно одетой девушки с серьгой в носу. Молодые люди и девушка направляются в один из столичных салонов красоты категории «люкс». При визите в салоны красоты они предлагают посетительницам сигареты Собрание и, на память об этом неординарном событии, дарят им небольшие сувениры от компании. Их акции сопровождаются заполнением небольшой анкеты (в компании все, по-видимому, небольших размеров), ответы на вопросы которой помогут компании более четко определить предпочтение посетительниц салонов – целевой аудитории компании. После проведения акции в салонах красоты людям, заполнившим анкеты, будут высланы по почте дополнительные подари и призы от копании. Как только акция будет закончена, и в распоряжении двух элегантно одетых молодых людей и не менее элегантно одетой девушки с серьгой в носу окажется масса свободного времени, девушка на две недели уедет отдыхать в Крым со своим приятелем, что же касается молодых людей, то один из них собирается провести свой отпуск у родственников в Петрозаводске, а другой – воспользоваться услугами стоматолога. Имеющийся у него полис одной из страховых компаний также дает ему право:
• Обратиться за врачебной помощью, лечением в лечебные учреждения или к самостоятельно практикующему врачу, имеющему лицензию на право оказания названного вида медицинской помощи;
• Обратиться за услугами другого медицинского персонала (среднего и младшего) по направлению лечащего врача или доверенного врача С/О;
• Воспользоваться оп назначению лечащего врача инструментальной диагностической помощью и процедурами;
• Провести амбулаторные /без госпитализации/ оперативные вмешательства;
• Госпитализироваться для проведения стационарного консервативного лечения по направлению лечащего врача или доверенного врача С/О;
• Госпитализироваться для проведения стационарного оперативного лечения по направлению лечащего врача или доверенного врача С/О;
• Госпитализироваться для проведения стационарного диагностического обследования по направлению лечащего врача или доверенного врача С/О;
• Воспользоваться услугами стоматолога;
• Получить денежную компенсацию при затратах на лекарственные препараты при некоторых хронических заболеваниях.
282. розовое дерево
283. это вилы, начальник!
284. Отец, мне больше нечего тебе сказать: здесь больше ничего не работает. Ведь ты это знал, так ведь? И пока мы осознавали, переваривали, сочиняли ответ… Отец, все эти твои… Возможность перегрева отдельных участков тела, например, пальцев рук. Замеры произведены. Повторные замеры произведены. Некоторые замечания: и нам здесь более нечего делать, и я не стал бы говорить, что с этим мы ранее не сталкивались, что нам больше нечего сказать, что повторные замеры произведены, что нам здесь больше нечего делать, что твоя постоянная величина скользит, что там, где оно начинается, там же и заканчивается, как концерт в Берлине, как суточные, как банка консервов.
285. В интересах следствия: относительно завершения работы (далее – пустота, и звуковая эмиссия), – совокупность поливных норм, с вызовом двадцать второго, с альтернативными шестьюдесятью рублями (этому, с козой… ну, ты помнишь, на шестнадцатом, зелененький такой домик), армировать латунной (в целях экономии) проволокой диаметром два миллиметра (в некоторой степени). Все. Так как нормальное, туалетное мыло все закончилось третьего дня. Не хватает сил описывать оказывающееся мясом с картошкой, помидорами, зеленью, чаем с пирогом. А пока – компания предоставляет всем салонам большие и маленькие пепельницы для дополнительного украшения интерьера салонов на время проведения промоушен-акции, а пока – со всеми салонами, в которых будет проходить данный промоушен, существует предварительная договоренность о проведении в них настоящей акции.
286. Здравствуй. Заходил сегодня на почту, – ничего не понимают, ни по-русски, не по-английски, ни по-каковски, – кроме одного письма в Варшаву ничего не было пока. Хорошо, что дозвонились, а то бы и не знал, что здесь искать: какой-то я «потерянный» в последнее время стал: брожу, как пьяный, смотрю на все это дело... Видимо, устал. До обалдения был вами обрадован: ходил весь день как перед новым годом… Приятно, что все у вас там нормально, и сын растет умный-разумный. Весьма этот факт радует. Очень хочется поскорее увидеть его – какой он стал. Заскучал еще сильнее по дому, и хотя здесь (я тебе об этом уже писал) все вполне пристойно, хочется обратно, в конурку свою забиться, и под плед, на зимовье: делать потихоньку свои маленькие дела, жрать нормально, наконец, смотреть на вас, жить, одним словом, человеческой жизнью, а то эти разъезды, отели, автобусы – вся эта гастрольная никаковщина – так утомили, что просто сил нету никаких. Все эти бесконечные магазины и магазинчики с их лубочными витринами, это желание Восточной Европы въехать на своей хромой козе в «Цивилизацию»… К вечеру все сплавляется в один разноцветный ком, из которого уже на следующий день невозможно вычленить ни одного фрагмента; каждое последующее впечатление полностью стирает из памяти предыдущее, чувства как-то притупляются постепенно, и от всех этих городов, городков, концертных залов, театров – всех этих не по делу вопящих проявлений неизвестно чего – остается лишь неприятный осадок, – нечто сродни накипи в чайнике, утреннему налету на языке и тарахтению асфальтоукладчика за окном. Ничего хорошего, одним словом. Вроде бы все респект – и номера, и обслуга, но в целом – абсолютно то же самое, что и у нас, – коммунальность (я имею в виду не то, как они тут живут, а то, как приходится жить нам), собачья жизнь по комнаткам, консервы, кипятильник и стиральный порошок «Лотос». У нас, кстати, с этим порошком в Люксембурге случай вышел забавный (вспомнилось как-то): ребята свои тряпки стирали, ну и просыпали где-то порошка этого немного. Постирали, ушли играть, а в номер уборщица зашла, увидела порошок, и шефам свистнула – подумала, видимо, что это кокс или типа того. Взяли на анализ, и уж не знаю, что они там анализировали, и как, но показал анализ – во всяком случае они так сказали, – что есть в этом порошке какое-то содержание чего-то там… Наркота, одним словом. Провокация это была, или нет, я не знаю. Быть может, им действительно просто докопаться до нас было необходимо, но геморрой был страшнейший. Наша дирекция потом всю неделю, пока не съехали оттуда на хер, отбубнивалась, что, дескать, это у нас моющие средства такие. А с другой стороны, может, там и действительно что-то было. Знаешь как: в пакет его, как клей, пакет на голову, и мозги выжигать… Такие дела. Такой вот «Лотос».
Гостиницы, гостиницы… в одной больше удобств, в другой меньше, вот и вся разница, а работаем вдвое больше: утром репетнули, вечером спектакль. А ты еще спрашиваешь, гуливаню ли я? А когда?! Если что и успеваю, так это пожрать гречки какой-нибудь и часок подрухлять, чтоб совсем не очуметь: я, например, как раньше, спать в автобусе уже не могу, только если таблетку какую-нибудь съесть, но после них играть тяжко… Вконец нас замотали.
Сегодня воскресенье, магазины закрыты. Похолодало очень сильно. Прошелся в очередной раз по городу: все чужое, надоело эти ****ские названия читать на улицах, хотя, впрочем, уже пообвыкся. Двадцать девятого уезжаем в другой город, не помню как называется, а оттуда уже в Чехию. Скорей бы уж. Там неделя, и все, домой. Буду там всякую мелочь покупать для вас. Я здесь еще вот о чем подумал: слышал я случайно разговор руководителей, что в ближайшее время опять уедем куда-то типа Турции или что-то в этом духе – на Юг, короче говоря. Так что если чего сейчас взять не получится (тем более что это все пока фуфло, а не поездки), то в ближайшем будущем все будет нормально. Тем более что именно здесь, даже по сравнению с прошлым годом, ничего практически нет, и просто ужас берет, что ребята покупают, и что на витринах. Все цены даже больше наших, ненамного, правда, но больше. А выбор не сказать чтобы разнообразный. Толя просто разочарован, не знает, куда девать деньги. У меня, слава богу, нет такой заботы, а то действительно, пришлось бы всякой мишуры накупать, лишь бы истратить валюту. Денег у меня осталось тридцать злотых: на хлеб на неделю хватит. От тушенки уже от вида одного тошнит. Надо в будущем брать разнообразные консервы. Как люди по месяцам жрут тушенку, не знаю…
Жизнь однообразная, скрашивают только работа и аплодисменты. Вчера приволокли в гостиницу корзину с цветами, что нам подарили. Огромная, – в два человеческих роста. Эти девки, что сидят на рецепшнс, просто обалдели – думали, наверное, что покойника несем. Так и стоит сейчас в холле.
У меня по-прежнему масса работы помимо игры: все утрясать, ставить и т.д. Приеду, и если предложат инспекторство, откажусь наотрез. Собачья должность: за все отвечаешь, за все спрашивают, а отдачи никакой, одни только хлопоты.
Вот пока и все. Буду писать уже из Чехии, да и то одно письмо. Быстрее приеду, чем дойдут эти письма. У многих тоже (уже по телефону узнали) писем родные не получают долго. Проверяют их, что ли? Целую тебя крепко-крепко. Веди себя хорошо, а то не буду тебе игрушки покупать.
287. Мы желаем Вам здоровья. Мы видим, что Вы устали постоянно обвинять себя. Просто устали… Сядьте в кресло, откройте книгу. Здесь излагается систематический анализ причин неинтегрируемого поведения гамильтоновых систем: сложное строение пространства положений, малые знаменатели, расщепление асимптотических поверхностей, рождение изолированных периодических решений, решений в плоскости комплексного времени, квазислучайные режимы колебаний. Изложены методы интегрирования гамильтоновых систем, перечислены многие, точно решенные задачи. Результаты общего характера проиллюстрированы примерами из небесной механики, динамики твердого тела, гидродинамики и математической физики.
288. А я потом сама буду жалеть, что завела этот разговор. Или, например, по памяти: семидесятый закончился. Мы желаем Вам здоровья, и не только, и только какие-то эпизодические, фрагментарные (не знаю, как их назвать еще, одним словом, чужие) проносятся мимо, североатлантическим циклоном подхваченные попытки вспомнить, но не сейчас, а тогда, может быть, когда, наконец, станет немного теплее. По выходным, помнишь, – ничего не меняя тем самым, – многослойные дни, и осталась не первая, но, скорее, определенность. Впрочем, все это находится где-то между «метастазирующим ничто» и, точнее сказать, «ничего» не осталось в смене тональности твоих поскрипывающих утренних «не». Будто бы все хорошо... Вынужденная поза – ей мог бы предшествовать, например, вокзал, или аэродром – любая исходная точка воображаемого вектора. Апорема. Смещение. Завершением может явиться и... А еще возвращением, воссоединением, ответственный за безопасность – тов. Диалектика случая. Замалчивание возобладало и на этот раз. Периоды просветлений подобны острому перитониту. Остановка часового механизма – возникает желание писать о том, как вдоль улиц... Вчерашние разговоры (сравните первый и третий номера). Поочередно или... Повторное закрытие дверей; последнее – остаться, вырваться в present continues. И ты над этим не думала. Пока... И это в том числе – можно забыть, или, действительно, все, конец? Кто знает... Ночь замедляет скорость. Она уже спит, и все это временно (навсегда).
Вешает трубку, днями наступлений никем не замеченных исчезновений, вечерами (с двух до семи), стараясь не поворачивать головы в ту сторону, откуда, начинаясь снова и снова, влажной рукой, не означая ничего, как знак, и даже не находясь там, иррациональным числом финальной фразы, еще не успевшей занять своего места, – поддувает пустота твоих снов, – постоянство времени года в телефонных монологах – твоя пластиковая (в среднем на полторы тонны в день) жизнь «в рубчик», «в лапшу», «под питона», с ежеминутно возрастающим в геометрической прогрессии (поскольку тебе, по-видимому, в этом кто-то успешно помогает) числом несовпадений, с подменой обложек, становясь похожим (останавливаясь) на допущение «консеквентного равнодушия» (дождь идет всегда). В парке, осенью, которая никогда не ощущается, где и когда сыро (был на это намек в позапрошлом, кажется, году), где «возможно» имеет свое осложнение в «между тем» шепчет, балансируя между тем, что это значит, и тем, что зафиксировано – как можно быстрее идти (где главное – верно выбранное направление), где, касаясь тебя, все дальше вслед за тобой, в сумерках наблюдать, как ты покачиваешь головой в такт с наступлением ночи, как ты ешь свой «Фруттис» (или что ты там ешь?), как звонишь своей матери (прости, что напоминаю), операцию которой могут делать только в каком-то НИИ. Скоро она пойдет туда вставать на очередь. Она сказала, что Машку в лагерь отправляют девятнадцатого. Надо будет что-нибудь купить к вашему приезду. Кстати, куда ты положила деньги? Сообщи, а то я домой точно приеду без копейки. А я сегодня нырял в грязь. Замечательная процедура: тепло и мокро… Только вот цепочка окислилась. А чего еще от еврейской грязи ждать? «Я прочел в Торе, что Бог исцеляет людей. Но за тридцать лет посещения синагоги я никогда не видел исцелившихся»… Взял «Гжелки». Дороже, но то, что там у них по полтиннику, я брать побоялся – какие-то дикие названия. Я таких даже не слышал никогда. Пить-то не мне, а вам, но таки не хочется, чтоб вы попередохли тут к понедельнику… Перезвоните… И вот послушаешь, что они говорят, и поймешь, что хорошие люди в семь утра спать ложатся, а не просыпаются. Как там, про птичку? Находим дверь. Входим. Крестимся троекратно. Поворачиваем направо. Кланяемся. Произносим: «Моя жизнь во лжи началась еще в достаточно трогательном девятилетнем возрасте». Это напоминает, напоминает, напоминает… «И была радость велика». Гостиница как дом родной – везде только наши, администрация нас вообще не беспокоит. Все окна выходят на скверик, там и сидим целыми днями, загораем, в столовую в тапочках ходим, живем как в деревне на отдыхе. Договорился с нашими ребятами, они берутся сделать нам пол. Сделают как следует – свои ведь. У нас по приезду будет отгулов с неделю, вот они в эти дни и сделают. Да, конечно, мы свяжемся с Вами; в форме беседы; за круглым столом; в ожидании обеденного перерыва; подсчитывая прибыль; читая Коран; «…душа согрешающая, та умрет»; с запахом пыли и перегара; закажем шампанское в номер. (Будет ли он переиздан? Чем отличаются методики? Где вы праздновали Пасху?) Внесите изменения.
Пристегните ремни. Вам удобно? Со свистом прокачивают кровь мою тринадцать топливных насосов, всасывают воздух через фильтры тонкой очистки… Крен в тридцать градусов. Красное или белое? Простите, но сигары в салоне курить не разрешается: это грех. Курение – фимиам для дьявола. После этого деятельность института сошла не нет. С вас десять процентов; потрудитесь внести в кассу. В противном случае вы будете отлучены. Томография. Прерогатива. Рябина. «Считать себя за ничто, считать себя землей и пеплом»… Центральное стихотворение цикла «Их христианство». Каждую ночь с моих стен осыпается штукатурка. Стоит мне подойти к окну – начинают орать вороны. Образ многогранен, ячеист, но все его ячейки сейчас пустуют. Камера хранения. Пункт проката. Отсылка к центральному стихотворению цикла.
Циклотимия. Парацельс. Посмотрите. При расчете. Проверьте. Ваши девяносто процентов. Спасибо что без сдачи. Ваши сорок. Попробуете пирожок? Кетчуп? Что-нибудь еще? Здесь будете кушать? Дальше… Практика. «Занусси». «Умягчение злых сердец». Ход-тормоз. Все дальше и дальше… Неприятно, что программные произведения скользят по бумаге, будто бы та пропитана маслом из-под шпрот. В этом скольжении есть что-то анатомическое, точнее, паталого-анатомическое, что-то от эксгумации… Двери закрыты («все это временно» – говорит она, думая: «это навсегда»). Финал. Все погрязло в единоитожии; обстоятельства лишь способствовали успеху фальсификации. Капает вечер, скользит по поверхности. Все показатели – ноль, и в зрительном зале больше нет мест. Чудный вид в окно. Верхушки сосен, голубое небо с сине-серыми облаками, из-за которых видны другие – розовые. Неповторимый подбор красок. Пишу на томе стихов Блока. На стене – фотография Алена де Лона. Только что хотела нарисовать море с таким вот небом, как в окне, и с яхтой на алых парусах. Остановите это!!! Писать не для того, чтобы, а для того, чтобы не. Подать в суд на производителей средства для мытья стекол. Купить щенка, назвать собственным именем, утопить со словами «мне ****ец». Оклеим их кухни портретами Патриции Аркетт, сотрем их файлы, плюнем им в кефир, посадим на самолет и отправим обратно в Чикаго. Лимузин Just married, протараненный товарняком на станции «Партизанская»… Время не лечит, – оно убивает. Каждую ночь в моем доме начинается шестое стихотворение цикла. Закрытые жалюзи малого контура… Бланк с зеленой полосой по диагонали… Детройт. Дизель. Каменнс. Катерпиллер. Скания. Как хотите. День закончился, не успев начаться. Из магазинов будут выходить люди с пакетами. Это - невозмутимые и рассудительные среднестатистические жители. Они отдают себе в этом отчет. Закрытая станция Шаликово… Бронзовый памятник молодому человеку в «пилоте», кроссовках «Спранди» и джинсах «Ренглер» (перекресток, Капотня), сосредоточенно читающего пейджер. Высоковольтная – разума; низковольтная – интуиции; сгоревшее сопротивление нервов; сервис-параллель размышлений обо всем этом безобразии; четвертая ступень знаний. Визитку в стол, и улыбаться. Манерный разговор дежурного. Некорректное поведение диспетчера. Приходите к нам еще. Спасибо, конечно. «Наши семейные отношения продолжали ухудшаться». Там точно кто-то есть. Дежурный парка отправления. А в моей виртуальной армии рука об руку сражаются архангелы и архидьяволы. Идеальная модель.
Здесь я, в драной пижаме, жду своего кофе. Еще два сахара, пожалуйста. Хорошо, что рядом. Смотрят косо. Здесь свободно? Пока еще можно. Документы ваши. Куда идете? Руки покажите. И ведет меня к водам тихим… Дома я хожу только в капюшоне, – в подъезде, если там кто-то сейчас есть, – я к вам обращаюсь! – отчетливо слышно, как я его одеваю. К ним тут приходили. Двое. В восемь. Оба такие холеные, в костюмах. И лица свежие. Это в восемь утра-то! Вот с кого пример надо брать. Спрашивали Оксану. Я сказал, что не знаю, куда они переехали. Позвони ей, предупреди. Их бы послать, но я не знаю, как это правильно делается. С кем вы сейчас говорили? А вам какое дело? Нет, так с ними нельзя.
И ветра вам… Предупреждение на участке «Москва-Вязьма». Четыре восемьсот – транспортные расходы. Во дворе, ловко инсталлирующем в рядок все свои кустарники, стоит лишь подойти к окну, в десятый раз, – ночь, темно, из пяти фонарей работает только один, – сработала чья-то сигнализация. Елки, тополя, рябина (1 шт.). А вам?… Защита, предзнаменование, перкуссия, Мечников (1845-1916 ) и Сеченов ( 1829-1906), еврейские праздники и памятные дни в 5761-м году, Фридрих Энгельс (плакат), Умнов А., Без названия («Добиопсеобный период», холст, масло), Verfmolen “De Kat” (Molenpapier K. 862), автопортрет (бумага, карандаш), «Осень в Иваново», закамуфлированная под «Завтрак на траве», десять жаб (Возьмите большую жабу, положите ее в банку с винерами и аспидами, давайте им в продолжение долгого времени только ядовитые шампиньоны с наперстянки и с цикуты, затем рассердите их ударами, жаром и, мучая разными способами, пока они не издохнут от гнева и голода. Тогда осыпьте их пеной хрустального порошка и молочая, положите в закупоренную реторту, поглотите медленно всю влагу огнем, после чего оставьте охладиться и отделите остатки трупов от несгораемых частей, которые останутся на дне реторты), израильский флаг, бра (хрусталь), фотография (отец, ч/б, 1981), «Единичность подвижного покоя самотождественного различия, данная как своя собственная гипостазированная инакость» (смешанная техника, 20х35), «Wanted dead or alive. Rewards USD5000». У нас еще есть пять минут? Время есть. Знакомьтесь, Джо Блэк. Хорошо, ну так вот… Простите, что перебиваю… Простите? Да нет, ничего… Когда будете уходить, проверьте газ. Завтра в «Славянке» Рош ха-Шана. Поедем? Конечно. Говорите громче, и вас услышат (маршрутка, шесть рублей). О ком мы забыли? Какие у нас первопрестольные?.. А я по прапрадеду – Введенский. С чем вас и. Не ожидал, не ожидал… Я не уверена, что это любовь. «Но у Бога были свои планы». Omnipotens acterne Deus, qui totam creaturam… А я на тебя и не смотрю. Зачем передо мной постоянно маячат эти доски? …condisti in laudem tuam honorem tuum… Там сейчас новый батюшка, очень интересный. Где, у нас? Нет, на Соколе. …et ministerium hominis, oro per… Надо будет зайти как-нибудь. …ineffabile nomen tuum ut genium meum. У меня, помнится, была подруга, так она их вообще не переносила: говорила, что ей страшно, когда они в комнате; приходилось снимать. Трижды? Больше, брат, больше… Amen. Где выходим? Эй, проснись! Где выходим? Здесь? Выходим где? Проснись! Дачи. Сараи. Доски сегодня привезли. Крашеные доски. Пол, покрытый краской из аэрозольного пульверизатора в течение двух минут (1968). Произведение, демонстрирующее процесс своего создания. Дача, ни к чему, кроме себя самой не отсылающая. Крашеные доски, кафельная плитка, пластиковый корпус, продыхи и двери, просела наша банька, большая нейтральность, мягкие подушки, глиняные кружки, клюшки, почеркушки, темные избушки, ряд пересечений, на произвольных связях, на продольных срезах, на поперечных балках, пластика нейтральна, редкие металлы, хрупкие кораллы, тихие соседи, белые медведи, во внутреннем пространстве, списанный с натуры, потеряли штопор, восковые свечи, доменные печи, в каталожной форме, никак не обозначен, отказ от рефлексии, механизм работы, структура и культура, поиск оснований, бытоописаний, взаимоотношений, автор и картина, ангина и доктрина, костромской арт рынок, бытовое действо, с едва заметной точки, помимо нашей воли… Полным-полно одежи для модной молодежи: майки, фуфайки, изделия из кожи. Полным-полно таблеток для мозговых клеток. И думал он, что никто не знает о том, как он входит к ней. И знать никому не нужно этого. И знать этого никто не хочет. Ибо не ведают, что скрывает она в ящике стола своего. Ибо нет в русском языке такого слова. Только ты с крестом не переусердствуй, а то купишь угар какой-нибудь, и батюшка тебя крестить откажется. Белое лето на смену зеленому. Сыро и пусто. И ни одного приличного персонажа.
А между тем, на улице Декабристов, в доме № 9, к.1, кв. 96 на тесной, увитой чахлыми пластмассовыми лианами кухне, пожилые супруги Елизавета Семеновна и Павел Петрович Погодины забавлялись чайком (велик аттракцион...), и вели неспешную, как и подобает солидным пожилым людям, беседу о материях, в частности о ситчике... Когда же тема была полностью исчерпана, наклюнулась другая, весьма интересная тема, а именно: «масло подорожало». Изменение концепции дискуссии по всей видимости было инспирировано развитием смежной концепции «подорожал бензин», развиваемой непрезентабельным радиоаппаратом, нависавшим над мойкой, подобно иконе «Покрова Божьей Матери» в Красном углу. Затем супруги, кажется, поругались из-за чего-то, и у Павла Петровича от чрезмерного умственного и эмоционального напряжения прорвало геморроидальный узел. Павел Петрович надолго уединился в ванной, и ссора угасла сама собой. За время длительного отсутствия супруга, Елизавета Семеновна посетила уборную, и там в тысячный раз воздала хвалу Всевышнему за то, что тот облагодетельствовал их супружеское счастье раздельным санузлом.
- Ну ты и наглец. Приходишь тут, ****ь… Пойло. Это, между прочим, Martell XO Supreme. Эта штука на две твоих зарплаты тянет.
- Так уж и на две?
- Ну на полторы… Кстати, что ты там напевал такое, когда вошел?
- Когда?
- Ну, только что, про «опа».
- А, это я так, харизму тренирую: опа-опа-опа розовый наш корпус, сильные лекарства, слава Саваофу, веселые поминки, славные потомки, и так далее...
- Понятно... Э-э… Во! Опа-опа-опа, пыльные архивы, опа-опа-опа, херовая работа, опа-опа-опа уволюсь к этой маме, что там еще-то? Ебись оно... Нет, не в рифму…
Кого она здесь ждет? Что ты тут высиживаешь? Что толку, что он приезжает? Что он входит к ней? Входит к ней? Кто он вообще такой? Сколько их было уже? Может быть, хватит? Проходит время, а вопросы остаются. Хотя тебе это, я понимаю, уже давно до лампочки… Уракибарамеель, Акибеель, Тамиель, Армарос, Батрааль, Анани, Азазель, Данель, Езекеель, Саракуйяль, Кокабель, Самсавеель, Саратель, Турель, Иомйяель, Асрадель, с ними дядька Черномор… А я ведь уже привык к такому стилю общения, и казалось мне, что по-другому уже и быть не может, а ведь нет, может. И ты еще можешь любить, жаль, что не меня. Ну, да что тут говорить. Было – прошло. В душе – пепел. Ибо во многом разуме нуждается пьющий вино. Алкоголь, как возбудительное, одно из самых драгоценных и опасных средств. Действие его в виде водки быстрое, но непродолжительное. Под его влиянием освобождается большое количество нервной силы, а ум как бы освещается богатством и массой возрождающихся идей, сменяющих одна другую. В такую минуту нельзя думать о составлении какого-либо исследования и надо удовольствоваться отметкой отдельных мыслей. Но здесь явно есть что-то еще, помимо. Послушай. Прислушайся: все это и определяет характер и сущность явления. Именно поэтому прав Иисус, так категорически предупреждая против этих неправомерных и крайне опасных излучений животных желаний и мыслей в тонких мирах. Привилегии. Государственное влияние. Отцы церкви. Процесс. Дом в трещинах. Выселение. Строительство заморожено. Всю сантехнику растащили. Хорошо смотрится вечером. Фундаментально. Если уж он голы забивает… Имеющий уши… Да, вы знаете. На страницах книги. Том второй. Геология. Упокой Господь ее душу. Ветчину кушайте, салат. Какая Нигерия, когда я их на другую квартиру никак не сплавлю? Ты что будешь? Блины бери с икоркой. Потом еще курица будет. За ночь сотку срезал – восемнадцать планшетов в три цвета. Картошка. Сок передайте. Хлеб? Он по клубам сейчас не работает. Это иногда не срабатывает. Аванс между ребятами поделил. Они звонят: привозите; я говорю, что там фанера, брус, планшеты… Заказал машину, привозим, а там жилой дом и подвал необорудованный. Пришла тетка какая-то. Куда, спрашивает. Вам, говорю. Она за голову… Сделала, когда у меня линии резко изменяться стали. А почему с кольцом? И восстанут лжепророки…Чай кто будет? Ань, пойди, завари. Распусти в водке камфоры золотник; вымазав этим раствором ноги, войди в воду; рыбы приплывут, и можно будет оных брать руками. А это я сама из меди сделала. На спицу, потом растянула и в шар закатала. А твой? Да ничего, на «ВР» сейчас. И сколько? Четыре. Нормально. Торт порезала? Не беспокойся, посажу я тебя, доедешь. А там на восемьсот десятом… Упаси Бог. Вы знакомы с автором? С рыбой попробуй. Грибцов подцепи. Потешные ребята. А там у нас что? Розовое. Пойду подремлю. Как соберетесь, будите.
Таблетка. Пятнадцать минут. Сон.
Таблетка. Показания к применению:
Эндогенные депрессии (в т.ч. шизофр. и инволюц. депрессии);
Психотические депрессии (в т.ч. реакт. и невротич. депрессии);
Навязчивые компульсивные синдромы, фобии, панические приступы страха.
У тебя месячные когда? В ящике стола посмотри. Нет, в среднем. С тобой когда-нибудь бывало такое? Почему ты ко мне так хорошо относишься? Почему мне тебя жалко? Ты веришь, что все это – от Лукавого? Нет. Баптисты остались мне должны сто семьдесят пять с копейками. Как так? Потеряли книжки, повесили на меня. А я туда свои за неделю до этого сдал на комиссию. Они их толканули, – часть я успел снять, – и с моих, с оставшихся, забашляли тому демону, чью ересь они и прое... А я потом ходил туда неделю, мычал, кряхтел… Но потом по их рылам неправедным понял, что денег они мне больше не пришлют: даже если они мне не «ге» на уши вешали, а реально потеряли, то найдут не скоро, – у них там такой бардак, что упаси Бог. Деньги-то смешные, но зло берет все равно. Упыри. Ну, будем молиться, чтоб их Бог ускромнил. Надеюсь. Но что-то он не торопится. А твой-то, кстати, что, классика? Да, а Кен, – тот баптист. Дантист… Купить соли в трех угловых лавках, на копейку каждой. Абраксас. Авель. Агасфер. Ад. Адам. Ангелы. Андрей. Антихрист. Антропос. Апостолы. Армагеддон. Архангелы. Архонты. Ахамот. Бесы. Благовещение. Богоматерь. Богородица. Валтасар. Варвара. Варфоломей. Велиал. Вельзевул. «Вечный жид». Власти. Вознесение. Волхвы. Воскресение. Гавриил. Геенна. Георгий Победоносец. Гог и Магог. Голгофа. Господства. «Грехопадение». Давид. Давид Робертович. Давид Робертович, дай ему Бог здоровья. Д. Р., известный в узких кругах своим фирменным ленинским прищуром и четырьмя кровями: польской, армянской, русской и еврейской (никаких мусульман, как видите). Давид Робертович подменял учителя русского языка и литературы. В школе многие вели несколько предметов. Так, например, учитель физики, Борис Наумович, вел уроки труда, а учитель физкультуры, Юрий Евгеньевич – этику и психологию семейной жизни. Он говорил, что все определяется исключительно финансами: если зарабатывать мало, жена обязательно уйдет, если же, напротив, много, – не уйдет никогда, как бы этого ни хотелось… Итак, Давид Робертович вел урок. Он говорил о том, «настоящее» творчество начинается там, где исчезают оценочные суждения и вообще всякий интерес к чему-либо; лишь полное равнодушие, – говорил он, – предоставляет нам шанс избавиться от лишнего, наносного, мешающего, прежде всего от самих себя, а также от объектов, преграждающих нам путь к исчезновению. Еще он, кажется, говорил, что для того, чтобы писать (если уж мы вопреки здравому смыслу решили себя этим озадачить) так, как писал, например, Кундера, вовсе не обязательно читать самого Кундеру; в качестве него может выступать кто угодно… Лежать, и от скуки часами говорить друг другу гадости… А ты, мать, попала в банальнейшую ситуацию. Одна из многих его баб, которая накрутила себе башню восторгами, страстями и прочим говном. Ставлю три свечи, зову три силы… Нет, не нужен, просто не нужен. Мне необходимо спокойно это прочувствовать, внедрить в себя как данность, уйти в себя и для себя. Подобно тебе. Почему бы и нет? Живут же так люди, и я буду жить. И я беру воду грязную, я беру золу грязную, я водой залью путь твой, я золой загрязню тебя, я огнем засушу тебя… Как этот ладан горит и тает, так гори и тай сердце и душа… И пропадом все провались! «И вскоре жизнь превратилась в один большой праздник». А ты и не знаешь, что о тебе кто-то без конца думает. Нет, ты только подумай… Где твой Меч? Сдал в камеру хранения. Чему учат нас отцы церкви?.. «В тот день я впервые за долгие годы изменил своим вегетарианским привычкам, съев рыбный сэндвич в «Дональдсе». Похвально, сын мой. Добро пожаловать домой! Если, конечно, ты не ошибся дверью. Ведь христианству, как и остальным ныне существующим религиям, вряд ли предназначена роль «Мировой Религии Будущего». Не будем говорить о подробностях явных ошибок и компрометирующих проявлений христианства, не будем обсуждать, какую волну мучений оно породило вместо прокламируемой ее основателем Вселенской Любви. И, тем не менее, добро пожаловать. Здесь ты найдешь все, что тебе необходимо (ереси на второй полке сверху, стугерон, андипал и спазган в нижнем ящике). В нашем салоне вы найдете книги по искусству, истории, религии и философии. На этой неделе поступили в продажу:
Грех, который всегда с тобой.
Ваш умный ребенок. Иллюстрированное повествование о нечистой силе.
Внепечная обработка Евангельского текста в эстонской литературе XIX века.
Законы сохранения веры у поступающих в образовательные учреждения Российской Федерации.
Верующий разум. К истории мелиорация почв.
Нейропсихология в мифах и легендах.
"Истина в вине" (Судьбы российского крестьянства).
Профессиональная невменяемость.
Гротескный эпилог басни Ф. М. Достоевского «Эластичный диалогизм».
Русский обсессивно-компульсивный народный танец.
Формулы фригидности.
Капитализм: Искусство обольщения.
И пока пан Лешек пробирается через рынок к пани Марысе, в каждой встречной торговке ему попеременно видится то Вайнона Райдер, то Анджелина Джоли. Как на это реагировать? Можно спеть гимн польской хирургии, а уж заодно и американской психиатрии образца середины шестидесятых, с шоковой терапией, валиумом и нетрезвым паном Зенеком с бревном наперевес. Не он ли тот трансвестит, с которым на последних минутах пришлось торговаться из-за лака для ногтей? Нет, ты не будешь скучать… На безрыбье сойдет и польский. Да, чуть не забыл, приближение к окончанию года в этих краях… Один из нас уйдет раньше; одновременно не получится; а после одной подворотни будет следующая. Этих подворотен у них в деревне много, только мельница одна единственная, и в боулинг можно играть лишь по ночам. Зато по воскресеньям в парке устраивают гулянья. Вот там-то пан Зенек и позвал её с собой в Канаду, а она, дура, не поехала, что и аукнулось потом. У меня в этой связи к тебе еще один вопрос: как ты думаешь, он тогда, в лавке, смотрел на нее, как доктор на дочь, или как отец на пациентку? Ведь всегда можно найти, что лечить. Тебе ли этого не знать? Я не знаю, насколько у них все серьезно. Я думал о том, что пройдет время (не знаю сколько), и ее сын уйдет в свою семью, а она, так же, как, в свое время, и ее мать, останется в этой лавке (не важно, книжной или галантерейной) одна, если, конечно, не приедет еще один уклонист, и не позовет еще куда-нибудь: в Канаду, на Кипр, к дядьям в Елец. Вряд ли… И с кем ты будешь, пардон, стареть? Кто о тебе позаботится? Отдел по борьбе с экономическими преступлениями? Или ты настолько самодостаточна, что тебе больше никто не нужен? А в Канаду он, конечно, ни в какую не полетел, не поплыл и не поехал; вместо этого – в Чечню, сначала транспортным самолетом, потом вертолетами в Моздок и в Грозный. Если что произойдет… А что, собственно, может произойти в клинике, тем более американской, тем более лицензионной, с нормальным звуком и голограммой на коробке? Они, слава богу, не спрашивают, почему, дескать, мы здесь оказались. Они с этим разобрались еще на первых сеансах групповой терапии, в то время как он вот уже который год стоит на этой остановке, и думает, что не сам туда забрел, а был кем-то поставлен. Решает свои внутренние проблемы, и не знает о том, что каждая минута его «простоя» съедает, как минимум, две-три страницы машинописного текста, причем текста, уже набранного. Но раз уж он стоит, значит мне так нужно, сам пока не знаю зачем. А он все стоит, и жалуется, что отец вновь нашпиговывает его голову своими собственными мыслями, приглашает навестить его в больнице, а затем, обернувшись знахарем, на несколько лет его в эту самую больницу и упекает с диагнозом «Borderline Personality Disorder»…
Сад камней. Золотые рыбки в маленьких прудах. В один из них меня вырвало после банкета. Жасмин. Орхидеи. Девочка отстегивает протезы и ложится в постель. Наваливающееся тепло сновидения чисто как страх, испытанный ею в цирке. Ее вечерние комнаты – прерванная нить страдания, монотонный шум улицы. Дьявол приходит к ней во сне в обличье ворона, ковыряющего клювом едва заметные следы случайных прохожих. Колокольчик в руках прокаженной. Пол блестит, подобно озеру из ее воспоминаний о тех днях, когда она еще могла передвигаться на собственных ногах. Он входит к ней в комнату, раздевается и ложится рядом. Ему около шестидесяти, он здоров, он полон идей и сил для их воплощения. Ей двенадцать, она смертельно больна. Больше я ничего не знаю. Тк. Слухи всякие. Я же не член семьт. Не в курсе я, отчего конкретно у него слетел колпак, и слетел ли он у него вообще; может, он у него, наоборот, на место встал, а поскольку его таким никто никогда не видел, или очень давно не видел, что одно и то же, в принципе, то расценивается это окружающими как безбашенство. Впрочем, окружающие в данном случае – его жена и ее подруги; тут все понятно, тут либо никак, либо все плохо. Понятно, что без одобрения был встречен его этюд, а что его люди по этому поводу думают, я не знаю. Короче говоря, что есть, то есть, и понимай как хочешь: дядя пересел с «Ауди» на «Мерин». Он эти бабки лучше бы на ребенка потратил. Да и кто он вообще такой, - по статусу, я имею в виду - чтобы ездить на такой машине? На хера она ему вообще сдалась, чего ему на «Авдее» не каталось? Хотя он, конечно, поднялся, все пироги… Но поднялся он уже после свадьбы, уж не знаю, кто ему помог там, не помог. Но это уже другой совсем разговор, я не об этом сейчас. Короче говоря, человек капитально вошел в образ, хотя его и раньше заносило, но не так конкретно, но тут, видимо, окружение сыграло, и вот он пересел на новую машину, нашел на стороне какую-то ****югу и срулил с ней в Хорватию от трудов отдыхать, предварительно подъехав к жене рассказать о том, как он, дескать, скучает со страшной силой по ней и по ребенку, однако вернуться никак не может. Вот ведь молодец! Но я так понимаю, тут неоднозначно все: может от безнадеги у него все. Ты ведь знаешь, что у них с ребенком лажуха полная. Там какая-то архихуевая история приключилась: близнецы у них были, и один дубу врезал, причем кесарево не делали почему-то, может так и обошлось бы все… Парню два года, а он не ходит, не говорит ничего, и даже не узнает никого – мимо все время смотрит. Страшный взгляд, пустой… Покушали ребятки в свое время таблеточек волшебных. Кстати о них – тоже ведь вариант: он в последнее время очень по «бодрому» зачастил. Сначала, помню, раз в месяц, потом раз в неделю, типа отдохнуть от трудной рабочей недели, а потом реально каждый день мозг удивлять стал. Тут башня точно соскочит, не то что из семьи, а самому от себя впору бегать… Да и товар-то у него был странный какой-то. Мы у него брали как-то… Может просто попало так… Вставляет сильно, но быстро отпускает и отходняк потом шибко злой. И, главное, к жене: тыр, мол, пыр, скучаю до запора. Хули ж ты слинял тогда? Черт знает, что у людей происходит. Варьете, шапито и лихо румыно-албанское... Жена, правда, в тот же месяц на Майорку съехала. Видать, с тоски тоже. Вот бы вам, думаю, в нейтральных водах встретиться, на надувных матрасах… Но все-таки как же все любят поговорить, почувствовать себя героем-любовником и прибежать хвастаться новым приобретением к жене! К той, что, видимо, больше других давила, так давай теперь давить тебя. А каково ей это выслушивать было? И ведь не к кому-нибудь, а именно к ней, которую, видимо, больше всех и любишь, и которая, в результате, все равно главной вражиной и оказывается. Может, это всегда так – главным врагом оказывается тот, кого больше всего любим, тот, кто любит нас, тот, кто ближе; чувствуешь в человеке эту слабинку, и вместо того, чтобы прикрыть рукой, защитить, ты по этому месту со всей силы лупишь, сам не понимая почему.
Она давала тебе читать это? Как ты относишься к тому, что прочла? Ты это поняла? Конечно, тебе все это понятней, чем мне. Точнее, мне вообще ничего не понятно. Почему, например, у Жака Стелла в «Отдыхе на пути в Египет» ангел подсовывает младенцу Иисусу крест? Не убежишь, дескать? Так ведь он это и так знал. Зачем лишний раз настроение портить? Да и поди попробуй ему испортить…Зато нам всем просто… Да хули, чего там… Уже испорчено. И настроение, и все остальное. Здоровых-то никого вообще не сыщешь: все кривые,. Палыч вот терпел, скрипел, чуть зубы все на хер не сточил, да и слег в больничку – не сдюжил мужик. Приехали домой в понедельник, неотложку вызвонили, те его прокапали сразу чем-то. Так что сейчас в больнице. А больница – они там с анализами этими… Не жрать, не срать… И мимо ходят, не смотрят ни на кого, а если и смотрят, то только как на врагов кровных. Там загнешься еще быстрее. Ленка обещала побубнить со своими там какими-то, чтоб его нормально положить. Все лучше, чем в этом гадюшнике валяться. Это же, ****ь, бардак, а не больница! Иду по коридору, и бац, медсестра; я ей: так, мол, и так, как дела, клизму ставили ему, а то проктолог придет? А она: нет пока. Твою мать, нет пока! А когда?! Потом к нему: тебе, говорю, гастроскопию делать будут или чего там еще, так тебе сказали, чтоб ты не жрал? Нет, не сказали. Я опять к той: что же вы, *****, а? А она: я сказала. Кому ты, на ***, сказала, что ты сказала? Он говорит, что не сказала; он же не невменяемый, чтоб не помнить, кто ему что говорит. А тут залетел к нам на чаек один, в глубоком трауре: гепатит у него нашли; он к фершелам, а они ему – грунт готовьте, и сосновый макинтош. Я ему говорю, ты мозги в камеру хранения сдал? Кого ты, на хрен, слушаешь, кто они вообще такие, те, что тебе эту мулю прогнали? В жопу им все их прогнозы запхать, – пусть сами помирают… Будешь париться – еще раньше помрешь, и светлого будущего не увидишь; иди, говорю, в центр, если деньги есть, сдавай все нормально, как положено, да лечись. Я не хожу туда, поскольку у меня просто денег таких нет, но у меня, как оказалось, и другого добра в избытке; есть о чем подумать. На днях в Гамалеи проверился на всякие дела… Сходил, называется. Посетил учреждение. Моя мне еще несколько лет назад трясла, чтоб я пошел сдал все. Вот теперь сижу: такого про себя узнал… У меня роспись, как что и когда пить, размерами с простыню, и колес на 300 с лишним баксов – пол холодильника заставил, – жратвы-то толком нет, одни пельмешки заунывные в морозильнике, зато колес хоть жопой жуй, да названия-то все какие кудрявые. Я с прошлого месяца в таком несметном количестве их пью, что, думаю, чем дальше в лес, тем всем нам хуже: скоро от меня мое собственное дерьмо по квартире бегать начнет на ножках: внутри какие-то погромы еврейские один за другим: на выходных с очка не слезал; такой вот «рейв вдвоем». Мне соседка говорит: тебе жрать нормально надо, – курочку, мясцо, бульончик, кашки разномастные мутить; ну я и намутил – купил пошел мясца в магазине; сделайте мне, говорю, четыре кусочка (больше брать меня жаба задушила); пришел домой, и как начал его жарить… Ты же знаешь, я когда готовлю, у меня кровь на потолке и гитарки звенят… Ну и пожарил, блин, мясца: маслица на сковороду шварк, а оно как начало гореть, и все, пол кухни в копоти; два дня потом оттирал. Кчему я это вообще?... У кого чего, короче.. У братца бывшей моей, представь, шизофрения, по полной программе; жили, жили, не тужили. Нормальная семья, и тут вдруг бац. С чего, казалось бы? И ведь он, что примечательно, не полностью за бананами уехал, т.е. он дуркует, блажит, но в то же время осознает, что с ним лажа какая-то неясная происходит, но ничего никому не объяснишь, и сделать с этим ничего не можется. Пока потчуют его галкой, – он отупел, жор на него напал, жирный стал, опухший, заплывший весь. Как положено все… Ужас, одним словом. Отец плачет ночами… У знакомой брат на хмуром торчал, торчал, потом все-таки сняли его общими усилиями – я сам им нолтриксол свой оставшийся запарил – и он завязал. Но завязал, как оказалось, уже с ВИЧом. Досадно.
Да, можно, конечно. Можно и написать… Мы вновь делаем допущение (оговариваемся), что, хотя писать не следовало бы (почему-то), но можно и написать. В этом допущении якобы должен скрываться намек на то, что все это – окурки на лестнице (а еще эти ублюдки постоянно харкают на дверную ручку), черная икорка в потрескавшемся «Конкорде», письменный стол и куча никому не нужных бумажек, - все это ровным счетом ничего не значит (не обозначает кроме самое себя, сбивает читателя с толку, и т.д.). Но мы знаем, как пахнет свежевыжатая стержневая концепция, и это, определенно, не ее запах; никакой парадигматики рассмотрения нет, а есть одно лишь рассмотрение, да и то - «вторичное» (не рассмотрение, а выработка методологии рассмотрения), являющееся таковым лишь потому, что на шестнадцать часов запланировано собрание, на повестке дня которого – групповая попытка народить выводок выводов (и собрание, скорее всего, не состоится), а сфокусироваться вот уже два десятка лет не удается. В таком случае обратимся к третьестепенным деталям, для полноты, так сказать картины, которую, даст Бог, когда-нибудь напишем. Быть может, оно и к лучшему, что боимся предшественников, поскольку ничего не знаем, – детский страх, – ни о них, ни о том, как у них все так славно получилось. С нашим характером, в лесу на Беляево мы обязательно вляпались бы в какой-нибудь классицистический пафос, и, собственно, это было бы и все, поскольку очевидным бы стало, хоть там, в лесу этом, и темно, что не по незнанию забрели… Да нам бы и рта не дали раскрыть: тридцать рублей за нарушение общественного порядка, и уж тогда пиши, что хочешь, если на такси останется. А так хоть самореанимируемся, убеждая прохожих, что зашли в магазин за туалетной бумагой, и знать ничего не хотим, – бог с ним, с кодексом; может и зачтется, что в слепую печатали…
Фотография первая
На фотографии имелись какие-то загаженные камни, призванные, видимо, символизировать скалы, кустарник, сквозь символические скалы настойчиво пробивающийся, и неизбывное серое небо. На камнях живописно расположились нестарые тетки в пестрых купальниках; и смотрелись бы они вполне сносно, - три как бы нимфы, или что-то в этом духе, принимающие солнечные ванны, - если бы не то, что они делали, точнее, если бы не выражения их лиц, с которыми они это делали, а если еще точнее – проделывали, или выделывали или даже исполняли. Одна, сидя на камне, широко расставив ноги (демонстрируя, вероятно, насколько безупречно ее не так давно проэпилировали), дула в помятый тромбон, и дула, по-видимому, довольно давно, поскольку побагровела и покрылась испариной; вторая, чем-то отдаленно напоминавшая Дженну Элфман, самозабвенно ***чила (поскольку никакого другого слова и не подберешь) колотушкой в здоровенный барабан; третья же, изначально, видимо, сидевшая на корточках, но в момент съемки потерявшая равновесие, завалившись назад и чуть вбок, надсадно орала. Что они такое исполняли, оставалось покрыто мраком тайны, но, видимо, исполнялось что-то безумно красивое, поскольку текст на криво вырезанной из картона табличке под фотографией гласил: «Сирены».
Фотография вторая
Отрубленная лошадиная голова с запекшейся кровью, выпученными глазами, торчащими гнилыми зубами и вытекающей из пасти пеной. Называлось это безобразие «Ретивое». Чувствовался здесь явный крен в сторону мифологии, хотя никак не вспоминалось, где именно фигурировала отрубленная – и даже не отрубленная, а оторванная – конская голова. Видать при жизни конь кому-то сильно насолил, раз его этак вот раскорячило…
А я вот тут, смотри, слова выписал, - сканировал текстик один, и вот что мне машина выдала. Я самый лом записал. Послушай, нарочно не придумаешь: «Тюря создания. Зобыбонце. Нужно забыть сало. В деревенском аду. По калу. Только мой отец, пожалуй, не подвергся ломке... Литаратурна задача. По маткому слову. Жасчые здчаки. Алетрагическая оность. Анальность. Гадо. Крызь. Озои. Голропал. О.Л. Обэюп, ННС Шрупе». И вот, самый кайф – «опы». Т.е. опа во множественном числе…Что это не есть ли эти ошибки тем самаым смыслом котрого мы так боимся не являеются ли они при всейсвоей смехотворности прорывом в нашу реальность чего-то еще большего. Иного… когда заканчиается смех - наступает страх, страх вползающего в комнату неизвестного….
Под «иными» мы подразумеваем такие заболевания «невнятного» генеза, при которых, определенно, что-то не так, - с этим все согласны, и знахари, и пациент, - но понять, что конкретно, никто не может. Осматривает вас, к примеру, терапевт: прикладывает наукообразно стетоскоп к вашей грудной клетке и, таки, делает выводы; затем посылает на кардиограмму, на второй, к примеру, этаж (хотя, какая разница на какой?), и вы туда, соответственно, идете. Но вот только какой в ней, в кардиограмме толк, если ее никто не может нормально прочесть? Т.е. ведьма, которая наверху показания снимает, видимо, действительно не может, - старенькая она, и что знала – позабыла, а та ведьма, что внизу, надо полагать, может, но не хочет, ибо зачем ей себя озадачивать, если та, сверху, уже все написала, и это «все», как и всегда, «без отклонений»? А может оно так и лучше… Бог с ней, с кардиологией, Бог с ней, тем более, что завтра они не работают – выходной, суббота. Встать пораньше. Покаяться. Приобщиться Таинств Святой Соборной и Апостольской Церкви. Помолиться. Дозвониться. Телефонный синдром: 01, 02, 03. Как в детстве, - пожарником, милиционером, врачом; потом – футболизм, - это уже пункт второй; и, наконец, - специализм, как осмысленная стадия футболизма. Некоторые ведь действительно становятся футболистами, некоторые священниками… Возможен также скачек через футболизм сразу в специализм, удар по воротам через головы игроков: встать в оцепление, сесть с аптечкой на скамейку, разогнать толпу студеной водицей… Сначала это работает по принципу «поля зрения»: пришел, увидел, захотел. 01, 02, 03. Никто, почему-то, не хочет в детстве стать работником службы газа, или сесть на телефон в Мосгорсправке. Быть может, это определяется совсем не частотой вызовов (избави Бог), - хотя заходит порой участковый в гости, будь он неладен, - а тем, что считать начинают сначала до трех (папа, мама, я), а уж потом до пяти и выше. Уже потом понимаешь, почему потянуло именно туда, в сторону «010203», в сторону телефона: хочется быть главным, «основным», - хочется спасать: спасать жизни, спасать имущество, предостерегать, предписывать, судить да рядить, упорядочивать, одним словом, чужое пребывание в мире… Последнее относится ко всей юриспруденции в целом и к «начальнику» конкретно (он, кстати, жизни и имущество не только спасает, но и довольно успешно забирает; магия числа три). Забраться повыше. Помните, как играли в царя горы? Боязнь незаметности, незамеченности, исчезновения. Встану я на утренней заре, на восходе красного солнца и пойду из дверей в двери, из ворот в ворота… И вторгается в ум его дух заблуждения, и он заставляет пьяного сквернословить, и беззаконовать, и не стыдиться, но похваляться бесчестием и думать, что это хорошо.
Контрольные вопросы.
1. Попытайтесь раскрыть смысл эпиграфов. Какой эпиграф выбрали бы вы?
2. Почему, по вашему мнению, автор назвал свой текст именно так?
3. Везет ли вам в картах?
4. Как зовут главного героя рассказа?
5. Какой из вопросов вам больше всего понравился? Почему?
6. Найдите в тексте свидетельства трепетного отношения автора: к животным, к ближнему, к своему собственному недугу.
7. Смерть автора. Как вы понимаете ее?
8. Изменилась ли ваша самооценка по прочтении рассказа? Если да, то каким образом?
9. Вспомните, какие произведения автора вы читали? Что вам особенно понравилось в них?
10. Что знаете вы о жизни и личности автора?
11. Как вы думаете, что о своей жизни и личности знает он сам?
12. Какими средствами автор создает картину зимы (обратите внимание на гиперболы, эпитеты, сравнения)? Почему, по-вашему, роман открывается картиной зимы? Почему автор сразу же от этой картины отказывается?
13. Что, по вашему мнению, роднит повести «Арена», "Место" и текст «Зима и знахарь?
14. Какую роль в воссоздании картины жизни сыграл художественный вымысел? Можно ли образы героев романа рассматривать как точное воспроизведение характеров действительно живших людей, а сюжет романа – как верное во всех деталях изображение двух-трех жизненных случаев?
15. Какова, по-вашему, основная тема текста?
16. Охарактеризуйте знахаря (его внешность, поступки, душевные качества). Кого он вам напоминает?
17. Найдите в романе портретные зарисовки, описания обстановки и авторские характеристики. Какие качества действующих лиц становятся ясны из этих описаний?
18. Что заставляет людей заниматься не своим делом?
19. Какова молекулярная масса рекомбинантного Интерферона ;-2а?
20. Какого ***?
21. Услугами какой страховой фирмы вы пользуетесь?
22. Сигареты какой марки Вы курите?
23. Какие московские клубы Вам нравятся? Какие из них Вы чаще всего посещаете?
24. Занимаетесь ли Вы каким-либо видом спорта?
25. Посещаете ли Вы театр? Кино? Тубдиспансер?
26. Ваш любимый российский певец, актер?
27. Ваша любимая телевизионная программа?
28. Ваш любимый журнал?
29. Косметику какой фирмы Вы предпочитаете?
30. Где Вы провели свой последний отпуск?
31. Стремитесь ли вы к духовному развитию?
32. Вы замужем?
33. Если да, то вступали ли вы в половые отношения до брака?
34. Ваша фамилия.
35. Дата Вашего рождения.
36. Ваш контактный телефон.
37. Ваш адрес.
38. Спасибо, не надо! Видеть эти помои больше не могу. Не пошел, и не много потерял, ребята потом сказали, что можно было бы и не ходить, т.к. есть было нечего. Все вышли голодные. Пошел, съел три шашлыка с хлебом. Вроде бы сытно. Опять меня несет, а отчего, не знаю. Пора домой, на нормальный режим питания, и все сразу встанет на место. Звонил маме. Ей надо ложиться на операцию обязательно, туда, где я в свое время лежал. Надо будет заехать туда, как приеду, и договориться, чтобы быстрее положили. А мой отпуск с отцом пошел козе в трещину, по-моему. Чем заниматься буду, – не представляю. В этой тухлой Москве торчать… Видимо, я сделал большую ошибку, что поперся сюда. Надо было ехать отдыхать с вами, а не химичить. Жратва – дерьмо, делать нечего. Что я, худеть сюда ехал, что ли? Надо достать путевку куда-нибудь. Что в городе целый месяц делать? Или в Плёс одному поехать? Деньги все истратил, теперь жду от Галки. Занял под них тридцатник. Сейчас пойду смотреть «Знахаря». Хоть и смотрел уже, но уж очень сильный фильм, – можно и еще раз посмотреть, тем более что делать все равно больше нечего. Камера. Вода. Столовая. Койка. Туалет. Книжка. Телевизор. Вот и все.
Стихотворение
Мой деда верил в дьявола, и дьяволу служил -
Ему еще в младенчестве он душу заложил.
Работал деда дилером, летал не раз в Ташкент,
Знаком был лично с многими героями легенд…
Брал «зимний» килограммами и детям раздавал,
Фривольными картинками у школы торговал.
Любил детей мой дедушка, и сотнями топил,
Он трех соседских девочек в бочонке засолил.
Любил ночами темными включать электродрель,
Ходил в Страстную пятницу на Сретенку в бордель.
Секта
- А через кого он вышел на них?
- Мне кажется, не он на них, а они на него. Как и на всех остальных.
- Я слышала, что на них наркоманы сами выходят, чтобы те помогли.
- Есть такое. Однако наводку-то сначала кто-то им дает, а этот кто-то, как правило, сам при деле. Человеку становится худо, – либо денег нет, либо купить нигде не может, либо просто устал от всего, а тут ему раз, и спасение подносят: ты, дескать, мил человек, выглядишь как-то нехорошо, и глаз у тебя плохой, и кожа, вишь, шелушится вся, тебе, видать, ****ец уж скоро, а все потому, что не по-божески ты живешь. Ты вот позвони по телефону-то по контактному, глядишь, тебе братки вспоможение окажут посильное. И тому, с одной стороны, с сектой связываться не хочется, а с другой, сил уже никаких. Вот он и звонит. А как там у них дальше, я не знаю; бабки-то они на общак присылают, вот, может, на эти деньги, а может и на свои личные они для него таблетки вырубают, а по ходу беседы ведут, и, в общем-то, правильные беседы, да вот только… Ну, это отдельный разговор. Короче говоря, или ты, брат, молишься, как положено, или... Глядишь, человечек и слез, а параллельно и проникся, ну, и понеслась душа в рай. Жаль, что православные так не работают.
- Слава Богу, что так не работают!
- Это почему же?
- Потому же. Так к вере не приходят. Здесь причина и следствие перепутаны, раком все поставлено: одно дело уверовать, покаяться и завязать, а другое – завязать, и уверовать. Очень удобно все получается. Только неясно, в кого верим, в Бога, или в братву. А главное вера получается «целевая»: не потому что, а для того, чтобы. Они, конечно, как и все христиане, о спасении толкуют, а на деле – просто от вил бегут, и не от тех, которые потом, а от тех, которые тут. То есть поверили ребята, чтобы спокойнее жилось. Им и дисциплина эта казарменная в кайф – сорваться не дает.
- Но ведь лучше так, чем в могилу.
- Не знаю я. Я считаю, что это та же наркомания, причем совсем не безобидная. Все кверху жопой поставили, и ходят, песни поют, прутся от собственной праведности. Все наше долготерпие православное, будь оно, прости Господи, неладно, – каждый мудак заморский может прискакать, и под видом миссионерства лопатить кеш. Вот сунулись бы они к арабам - им бы там сразу все их священные хоругви запихнули бы в очко, как «неправильные».
- Значит наше не прет.
- Наше прет. Только тоньше, мягче, если уместно такое определение. А у этих чудеса на чудесах: то у них один от СПИДа вылечился, как уверовал, то еще чего. Много всякого рассказывают. Частнаяология. И ведь ловко придумывают! И ни до чего своей собственной головой доходить не надо – все уже разжевали, переварили и к столу подали. Он мне как-то сказал, что ездил в монастырь, пожил там с месяц, ничего не понял и уехал. Ну да, конечно, зато здесь все просто и понятно. Всем все понятно, и всех прет. Ты бы слышала их молитвы – это уссаться можно: «Дорогой Бог, сегодня я думал о тебе, и понял, что я не прав, а ты прав, а я не прав и постараюсь стать лучше, и я всех люблю". Спасибо маме, спасибо братьям, спасибо MTV, спасибо Богу! Видел я, как охранник у них причащался – хрум, и все, и сожрал лаваша кусок, как будто это сникерс.
- Ну, он хоть завязал, а ты как жрал свои колеса, так и жрешь, только с одних на другие перешел, как крестился.
- А ты мне что порекомендуешь, к ним в лавку перекреститься ради дисциплины и стерильности? Нет уж, уволь, мне чужого боженьки не надобно.
- Он же вроде как один.
- Да я, собственно, не о Боге… Орут, веселятся, песни голосят, смесь дурдома с партсобранием – уж лучше кокса тогда садануть, и веселиться. Да, жил с девкой, жил, трахал ее, и полная любовь и взаимопонимание, а теперь бац – брат и сестра. Чушь какая-то. Единственное, в чем он прав, так это в том, что он колоться бросил. А теперь от него только и слышно? Брат, брат, аминь, окей у него на все случаи жизни! Ну, как мудак, ****ь! Узнает, что я о нем такое говорил – порчу напустит, сцуко…
Когда они вновь придут, гони их, не давай им ничего отец: на самом деле им это не нужно, к тому же они почему-то считают, что мы с тобой в этом тоже не нуждаемся; они думают, что желают нам добра, они не верят в то, что способны причинить нам вред. Напрасно. Пользуйся, пока они не отобрали это силой. Стой на месте. Никуда не двигайся – никто не войдет в дом твой. Не верь им: они вечно норовят втюхать нам билеты в первый ряд, туда, откуда никогда ничего не видно, вместо крови – Агдам, и, в качестве бонуса, приглашают разделить с ними трапезу.
Не забывай, из чьих копыт и хвостов сварен их холодец.
Попирали мы каноны
Иногда, иногда
Мы сказали: нет иконам,
Никогда, никогда!
Мы креста не признавали
И седая борода
Предала нас анафеме
Навсегда, навсегда.
В церковной нашей кассе
Валюты до ***.
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.
Когда они вновь придут, порекомендуй им беречь зубы, иначе в геенне огненной им будет нечем скрежетать… Хочется снять с себя кожу, и засунуть ее в стиральную машину… Они уже здесь, они никуда и не уходили; вот они, ломятся с остекленевшими, как у коровы на бойне, глазами в дверь церквушки… Завтра у тебя репетиция, а мы вот уже сто с лишним лет пишем «Повести Белкина». Мы – это три команды, каждая из которых состоит из двух молодых людей и одной девушки; ответственными за работу каждой из команд являются супервайзеры. Молодые люди обязаны беспрекословно подчиняться всем просьбам и требованиям супервайзеров, придерживаться всех их инструкций. В случае возникновения каких-либо вопросов, молодые люди должны незамедлительно обращаться за помощью к супервайзерам. Девушки супервайзеры подготавливают расписание визитов команды в салон, следят за исполнением молодыми людьми всех возложенных на них обязанностей, контролируют перемещение команды из одного салона в другой. Также супервайзеры информируют представителей агентства о ходе проведения акции, всех возникающих вопросах и проблемах с целью их скорейшего разрешения.
После работы мы собираемся в сквере у бронетанковой академии, пьем всякую гадость и играем в «интеллектуальные игры»: «в города», «в лекарства», «во взаимоотношения», «в нравственный пафос», расчленяем «интертекстуальность» на лето, осень, ртуть и чьи-то кости, торты, терки, нити, сути, нули, соли, роли, сканеры, стулья, реки, носы, кусты, кресла, кули, секты, тенты, лаки, стекла, аулы, кресты, реальности, тики, стоны, сны и тени. Может, нам все-таки сплясать вместе с ними? Или справимся сами? И уже не хватает денег, нервов и сил, и воняют в уборной гнилые трубы, и раковину не берет даже «Доместос». Мы спляшем, – войдем ненадолго в их Царствие Небесное; мы выпьем их вина, и уйдем.
Конец
Москва, Можайск, 2001-2007
Зима и Знахарь
© Copyright: Филипп Родионов, 2010
Свидетельство о публикации №210071500933
Свидетельство о публикации №210071500933
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.