Passive

Passive
или
Куколка
 
.начало
Солнце нещадно бьёт в глаза. Радуется, что смогло встать и греть всех...
 
Руки тянутся куда-то вверх. Счастье.
 
Лёгкий звон ожидания чуда. Сквозь слипшиеся со сна заросли ресниц вижу Его - медведя.
 
Он - мой?
 
Кулаки трут глаза, щёки раздвигаются в улыбке.
 
Мой!!!
 
Медведь, ростом почти с 7-летнюю меня, сжимается в счастливых объятиях обладания.
 
Тишина. Страшно. Одиночество?..
 
Иду в большую комнату в белом рассеянном свете раннего утра. На журнальном столике - обрывки воздушного шара, изнутри они такие белесые...
 
Все серванты украшены воздушными шарами: зелёные, жёлтые, красные... Белый рассеянный свет огибает их, ласкает пузатые, слегка вытянутые бока, нежно трётся о верёвочки - разноцветные ниточки.
 
И - звонкая, белая тишина. Только лёгкий монотонный гул холодильника на что-то жалуется из кухни.
 
Освещённая крышка телевизора, кажется, покрыта белой пылью - такое всё белое, звонкое, рассеянно-чистое...
 
Но родители, кажется, спят.
 
Иду назад, в ещё тёплую, полную детского сна кровать.
 
Мимо брата, мимо угла стола, мимо красок...
 
Рука сжимает медведя - друг...
 
И сон, сон, белый, рассеянный, добрый сон с воздушными шарами - красный, зелёный, жёлтый...
 
***
Свет пробивается сквозь шторы и мягкой жёлтой шалью падает на все предметы: диван, пару кресел, белые стены, коричневый шкаф-сервант, бессмысленные тёмные глаза фарфоровой статуэтки, на волосатую, омерзительно полную руку, держащую 9-летнюю статую того, что когда-то было мной, за футболку, там, где можно найти ещё неоформившуюся грудь.
Свет падает даже на свистящий, тяжёлый шёпот владельца этой волосатой руки.
"Титечки ещё не выросли... Но какая красивая, как куколка..."
Свет падает, делает волоски этой руки золотистыми...
Свет падает...
 
 
***
Почему же так больно и холодно?
"А вы знаете, откуда берётся ненависть к себе?"
 
У первой помады, самой первой, кажется, какой-то слишком плотный привкус и слишком мягкий тон. Нужно легче, но темнее...
 
Почему же так больно и холодно?
 
"А вы знаете, она всё время играет, это ненормально"
"Играет? Но ведь она ребёнок..."
"Нет, не в том смысле... Играет на публику, она неискренна в своих проявлениях. Наверное, поэтому её и избегают другие дети..."
 
Тональный крем - это такая нежная маска на лицо. Нужно наносить мягко, не втирая, разносить равномерно, тонким слоем...
 
"Считаете ли вы, что ваша дочь...нормальна? Она очень сообразительна, но держится наособицу, ни с кем в дружеские отношения не вступает".
"Это нормально, я тоже была такой".
Почему же в груди - ком, который так сложно проглотить?
 
Румяна - это искусственная улыбка щёк. Главное - не переборщить...
 
"Мне кажется... Вы только поймите меня правильно, - очень мягкий голос, обволакивающий. "Ваша дочь, конечно, очень, очень сильный человек, но всё же... Вам не кажется, что ей бы не помешало сходить к психологу?", - кажется, воздух замер хрусталём вокруг.
"Нет, сама справится", - резкий, спокойный и даже весёлый ответ.
"Ну, как знаете..."
Почему же так больно и холодно?
 
Свободу... Свободу давать нельзя ничему. Её можно только сымитировать лаком и гелем для волос. Свободу или хаос? Хаос или свободу?..
 
"А вы знаете, откуда берётся ненависть к себе?"
Почему же так больно и холодно?
 
"А вы знаете, откуда берётся ненависть к себе?"
"Откуда ВЫ можете знать, откуда берётся ненависть к себе, юная леди?" - громкий, заразительный смех.
"У тебя недостаточно жизненного опыта, чтобы судить других. Что ты вообще знаешь о боли? Когда падала с качелей, что ли?" - громкий всплеск шумовых волн, которые, оказывается, смех. Скалящиеся лица 25-летних молодых и довольных собой.
 
Тушь... Есть золотое правило нанесения туши на ресницы: накрась один глаз - и забудь про него, переключайся на следующий. Потом вернёшься и подправишь, а то и докрасишь.
 
"А вы знаете, откуда берётся ненависть к себе?"
"Как же сильно ты себя любишь! Даже ленишься привести в порядок собственные вещи!", - резкий хлыст самого родного голоса по сердцу, по плечам, по ранам...
"Я ненавижу себя! Ненавижу! Ненавижу! Ты ничего не понимаешь! Я просто ненавижу себя! Ненавижу!", - задыхаясь, падая, истеря, чтобы услышать...
"Хватит играть на публику! Перед своими друзьями будешь устраивать спектакль! Быстро уберись... ненавидит она себя, как же... А то я не вижу".
Почему я не могу рассказать тебе, мама? Я..меня...я...
"Я ненавижу тебя!!!"
Бледное лицо и запертая дверь.
 
"Мама, мамочка, прости меня, пожалуйста, прости..."
"Ты же меня ненавидишь", - холодный и спокойный ответ.
"Мама, мамочка, не уходи, мама!" - пытаюсь обнять, прижаться, поделиться, объяснить...
"Оставь меня", - и мамины слёзы, горькие, больные...
 
Но перед нанесением туши на ресницы (которые, кстати, можно предварительно припудрить - так они будут казаться длиннее) обязательно нужно обвести контуром по верхнему веку. Лучше - чёрным контуром. Чтобы убрать напряжение в зоне век, можно слегка приоткрыть ротик.
 
А вы знаете, откуда берётся желание убить себя?
"Ты зачем обидела мать?! Иди немедленно и извинись!"
"Не вижу в этом никакого смысла".
"НЕМЕДЛЕННО! Я сказал - НЕМЕДЛЕННО пойди и извинись перед матерью!"
"Зачем?"
Яростные глаза отца. Кажется, сейчас и он сорвётся...
Когда меня ударит отец, так звучит соглашение с собой, то я доведу до конца столько раз начатое, но незавершённое...
"Откуда в тебе столько злобы, ненависти?" - его спокойный голос даёт надежду выплыть из этого моря боли, несмотря на судороги. Голубые глаза встревожены. "Неужели ты не понимаешь, что ты убиваешь...родную мать?"
Грустный, тяжёлый вздох.
"Потом будешь сожалеть, попомни, что я тебе говорю".
Сожалеть? А люди как-то живут по-другому?
 
После нанесения теней на веки не забудьте их растушевать. От угла глаза - расширяя линию краски. Это зрительно увеличивает глаз, делает его значительно выразительнее...
 
"Почему у тебя вечно такое кислое выражение лица?"
"Мама, меня..."
"Что тебя? Опять кто-то обидел? Да тебя, по твоим словам, все вокруг обижают и не любят! Никто не ценит и ковровую дорожку не расстилает, какая она у нас великолепная, и то, и другое..."
"Нет. Никто меня никогда не обижал. Вообще никогда", - слова, деревянные, глухие и лживые.
"Вот то-то и оно. Хватит придумывать себе всяческие обиды".
 
Если вам не нравится помада, то воспользуйтесь искрящимся блеском - так ваши губки станут аппетитнее, нежнее, и вы сразу станете похожи на куколку...
 
Вы знаете, почему иногда лгать проще, чем говорить правду?
"Будь проще, и люди к тебе потянутся".
"А зачем?"
"Как - зачем? Чтобы не сидеть тут дома и с тоски писать всякие грустные песни. Тебе же всего ничего лет! В твоём возрасте положено бегать, прыгать и радоваться жизни!"
Радоваться жизни?..
 
И - финальным штрихом - рассыпчатая пудра. Но не забудьте, что слишком большое количество грима, особенно пудры, делает лицо неживым, застывшим, кукольным...
 
 
"Ты мне не доверяешь".
"Я не доверяю никому вообще, если это тебя утешит", - в окне плывут толстые самки облаков. Дрожащие губы, дрожащий голос, дрожащий, как желе, мир...
"Это больно, доченька... это - больно".
"Я знаю".
 
***
Одиночество пахнет кофе и шоколадом. А ещё - безвкусным, многоголосым и шебутным Интернетом.
Самым демократичным обществом на планете, где каждый может облить грязью другого, толком не разбираясь, кто он. Не заботясь о последствиях - вероятность встречи страшно ничтожна.
Самым информационно насыщенным обществом, где каждое событие можно увидеть под разными, порой противоречивыми, углами зрения.
Где людям зачастую лень искать правду просто потому, что в них уже всунули слишком много ненужной информации, и им больше всего на свете хочется "просто оттянуться".
Где отдыхают люди различных психических отклонений, кто-то из них намеренно собирает ненависть, доводя других до истерики, не осмеливаясь повторить то же самое лицом к лицу с каким-нибудь знакомым...
Мир отклонений и перверсий, изнанка всего того, что человек обычно старательно маскирует.
И дом, настоящий дом для одиночек и одиноких.
 
Дом, в котором поразительно много сумасшедших...
 
Апостроф: Одиночество всегда пахнет ночью и Интернетом...
Апостроф: деваться от этого некуда и, пожалуй, уже и незачем
Апостроф: остаётся только пассивно ждать и смотреть...
Апостроф: ведь "сердце усталое любить и греть уже не может"...
Апостроф: как когда-то пояснил мизантропичный Лермонтов.
Локи/Апостроф: О-о-о, да вы знакомы с творчеством Лермонтова! Это уже серьёзный плюс. Отличаетесь от окружающих, отличаетесь.
Локи/Апостроф: в хорошую сторону отличаетесь, заметьте. Положительную.
Апостроф/Локи: ?
Локи/Апостроф: а мне со стороны, не поверите, хорошо видно. Я за вами давно наблюдаю. И за подругой вашей, Лёвой. Вот она - мало отличается... А вы - не-е-ет, в вас есть что-то особенное, интересное...
Локи/Апостроф: Мне как художнику, будущему архитектору, влюблённому в литературу, видно. У вас слова по-другому в предложения складываются. Я с вами давно познакомиться хотел, робел просто...
Лёва/Апостроф: видишь, куколка, и у тебя фанаты появились! Завтра встречаемся, хорошая девочка?
Апостроф/Лёва: угу. Маме привет передавай. И не называй меня "хорошей девочкой".
Лёва/Апостроф: Хорошо, куколка! Чмоки!
_Пользователь Лёва покидает чат_
Локи/Апостроф: Куколка?.. А "куколка" вас не покоробила?
Апостроф/Локи: Нет. Я так выгляжу.
Апостроф/Локи: Вы хотели встретиться?
Апостроф/Локи: Я не против.
 
Место, где случаются встречи, последствия которых невозможно предсказать.
 
Дом, который мне, наверное, никогда не следовало покидать.
 
- Кстати, а кто есть Лёва? - осведомился Локи, оказавшийся худощавым существом женского пола по имени Виктория, доев свою порцию пломбира.
- Лёвка-то? - я улыбнулась первым берёзовым листочкам, выбрасывая бумажку от мороженого, - с Лёвкой мы с начальной школы знакомы. Юный архитектор, как, собственно, и ты.
Неожиданно Вика как-то напряглась.
- Архитектор, говоришь? И где она учится?
- По-моему, в строительном колледже. Но у неё обалденный запас энергии и позитива, она многого добьётся. По крайней мере я в неё верю, - я повернула голову, но улыбка погасла. Локи смотрела на меня каким-то застывшим взглядом.
- Вик, с тобой всё хорошо?
Она вздрогнула, в глаза медленно возвращалась жизнь.
- Да, конечно. А ты, - вдруг добавила она, - а ты и вправду хорошая девочка.
Я махнула рукой.
- Глупости. Все куклы хороши.
Она весело усмехнулась.
 
Впрочем, отмотать время вспять и проверить ещё никому не удавалось.
***
- Никогда не играла людьми? - вынув из стакана трубочку и глядя сквозь неё на меня, осведомилась Вика.
- Людьми? Это как?
- Просто, - хихикнула она. - Я покажу тебе на примере твоей обожаемой Лёвы, которая, кстати, лебезит передо мной.
- Чем и заслуживает твоё презрение?
- Именно, - весело усмехнулась обладательница русых волос и сверкающих голубых глаз.
- А, может, не надо? Она забавная... - попыталась встать на её защиту я.
- Надо-надо, иначе ты никогда не узнаешь, как это занимательно: играть с человеками в людей!
 
И, наверное, не надо это... проверять.
 
.развитие действия.
- Здравствуй, Тимур.
Он вздрогнул.
- Можно узнать, каким образом ты очутился под моими окнами этим ранним летним утром?
Он наклонил голову и улыбнулся.
- Решил составить тебе компанию в утреннем марафоне.
- Да-а?..
Я вывела велосипед, гравий похрустел мелкими камешками.
Села.
Тимур продолжал стоять.
- Так что, ты побежишь рядом, как собака, что ли?
- Да, побегу.
- Смешной...
***
- Что такое любовь, Вика?
- Смерть. И тишина.
***
- Слушай, а парень у тебя есть? - Тимур нарушил звенящую в ушах тишину.
- М-м?..
- Ну, с кем ты встречаешься.
- А-а-а... Не-а.
- А почему? - в голосе сквозит тревога, кажется, он чего-то сильно боится.
- Потому что мне никто не нужен.
***
Почти полностью изгрызенный гусеницей тополиный лист упал на Её коричневый матерчатый кед. Она зло скинула его.
- Достало. Всё меня достало. Пора, на фиг, уходить. К Янке.
- А архитектурный?
- В жопу, - лаконично пояснив, Вика уставилась на посеревшее небо.
- Что-то случилось? - я волновалась, что Локи и вправду выполнит задуманное. Она могла.
- Что-то не изменилось, а это ещё хуже, - загадочно ответила Вика, задумчиво глядя на шелушащийся мягким пухом тополь. - Впрочем... Думаю, тебе можно и рассказать.
- Короче, дело было с года 2 назад и по сей день. Есть такое странное, умное и образованное существо, Богдан. Но мне больше нравится называть его по фамилии - Крылесников. Уж больно хорошо отображает суть, - Она ухмыльнулась, - Так вот, он... мы...
Она осеклась. Повисло напряжённое молчание. Спустя несколько минут неожиданно вскинулась, взглянула как-то резко, по-звериному, и тихо произнесла:
- Нет... Не могу... Даже тебе - ты такая хорошая... - не могу... Прости...
Я молча взяла её за руку.
- Тогда - т-с-с-с...
***
- Я хочу сменить имя.
- На какое же? - спокойно осведомилась мать.
- Лия.
- Но тебя и так Лией зовут все твои друзья...
- Я хочу, чтобы моя жизнь никак не была связана с этим цветочным - Лилия. Вы с отцом - не садовники, и наш дом - не горшок.
Мать с шумом поставила чашку на стол.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего особенного, - изучая пары её кофе, спокойно произнесла я. - Просто даю тебе понять, что я уже давно не ребёнок.
- То, что ты какой-то монстр, а не ребёнок, я поняла уже давно. Но до такой степени...
Я молча смотрела на кофе, покрывающийся мелкой сеточкой застывших молекул. Очень хотелось начать очередной скандал, который окончится ничем, но, кажется, я уже доросла до понимания бессмысленности каких-либо действий. В частности, применительно к моей семье.
Пассивно ждала, пока она закончит пить кофе и молча уйдёт. Этот вопрос поднимется ещё завтра и послезавтра, затем - нить дискуссии оборвётся ножницами молчания.
Но победа всё равно останется за мной.
Мать встала, звякнула чашкой в раковине, бросила на меня несчастный и обиженный, но гордый, взор и пропала в прихожей.
Вскоре воцарилась полная тишина, и только влажный, покрытый бисеринками пота кружок от её горячей чашки как-то глупо остался смотреть мне в глаза.
***
День искрится. Сияет. Плещется в волнах реки, на которой расположен мой обугленный газами тяжёлых металлов и странных примесей город. Город, в котором рано понимаешь, что не наплевать на тебя лишь единицам, и только воистину для нескольких из них твоё существование представляет интерес, отличный от поиска информации для кухонных разговоров. Город, в котором умирают от рака дыхательных путей, получают ожоги гортани, вписываемые послушными приказам сверху врачами в карту как ОРВИ или ОРЗ; город, в котором никто никогда не знает, что случится завтра, но старательно об этом не думает.
Город, в котором каждый 12-летний ребёнок смутно догадывается, что нет на свете ни Правды, ни Лжи, а только Отчётность, и если эта великая Отчётность станет причиной его смерти, то винить будет некого, потому что то, что невозможно определить, невозможно и доказать.
Банальность.
Но день искрится, сияет, и Её лёгкие туфли отстукивают какой-то пока что неизвестный мотив. Асфальт греет ноги и мысли, и думать ни о каком холоде нет и тени желания.
 
- Кстати, твоя Лёва... - загадочно произнёсла Она, - в общем, я провёл с ней работу. Точнее - над ней, хи-хи. Как она ломала руки с другой стороны монитора, могу только и представить - ах-ах! Девочку обидели, девочке плюнули в душу... В общем, я её окунул в дерьмо по уши. Публично.
- Что?! Ты - её? За что?! Зачем?
Вика сделала пару танцевальных па и лукаво глянула на меня.
- А это интернеты, деточка. Здесь могут и на *** послать!
Я вяло сопротивлялась, что Лёва - хорошая, и её жалко.
- Хорошая-то она хорошая, да какая разница? Ты видишь результат? Она теперь и не знает, действительно ли талантлива, так как верит в то, что я Судия. Я месси-и-и-и-и-ия-а-а-а! - казалось, её радостный вопль может разогнать даже пасмурные тучи, сконцентрировавшиеся над нашими головами.
- Для неё я мессия-а-а-а искусства, - Вика продолжала приплясывать, весело покачивая головой. - Теперь она готова идти куда угодно, но с моим именем на устах!
- Не думаю.
- Что? - в резком порыве ветра она не расслышала меня.
- Не думаю, - я повторила чуть громче, - что она пойдёт на всё что угодно.
- Спорим? - Вика резко подлетела ко мне, взяв под локоть. - Спорим?
- Не хочу, - я попыталась вырваться, но, поймав её какой-то странный взгляд, решила не психовать.
- Не хочешь - не надо, - спокойно, равнодушно произнесла она, сжимая мой локоть, - но результаты - увидишь.
Вода в реке бурлила, её пенные противоречия недовольно бурчали маленькими жёлто-белыми водоворотиками, накатывались на бетонные плиты набережной. А я всё боялась, что скоро расплачется дождь и длинными чёрными змейками потечёт моя столь тщательно нанесённая тушь...
 
***
- А без косметики тебе лучше... Ты выглядишь теплее, роднее... ближе...
- Спасибо, Тимур. Именно поэтому я ей и пользуюсь.
***
В глубине души сверкала гранями тревога.
- Собирайся. Мы все едем в город.
- Сейчас, только косметику нанесу.
- Нет, это долго, у нас много планов - времени на это нет. Поедешь так.
- Я не пойду, пока не нарисую лицо.
 
Отец натужно засмеялся.
- Ты и так хороша. А от большого количества косметики портится и стареет кожа. Будешь выглядеть в 28 на все 50.
- Мне без разницы. Я не поеду, пока не нанесу грим.
Отец молча сконцентрировал всю силу взгляда на мне. Мать, пытавшая вразумить кукольное чадо до этого, замерла.
- Нет, ты поедешь, - сквозь стиснутые зубы прорычал он. - И поедешь немедленно!
- Сам езжай.
- А ремнём?! - голос просто плескался сдержанной яростью.
- Пожалуйста, - медленно, предчувствуя бурю, произнесла я, - но это всё равно ничего не изменит.
И тут он взорвался. С рыком "Поедешь, я кому сказал!", поволок меня к двери. Я резко рухнула вниз, ухватившись за край прикоридорного чуланчика.
- Нет, не поеду! Не поеду, не поеду, не поеду!
Всё поглотила вязкая навязчивая масса страшных, удивлённых лиц прохожих, их кривых ухмылок, их глаз, в которых вертится и плавает "Я знаю я знаю я знаю я знаю...". Пикассо: глаз наслаивается на голос, голос наслаивается на усмешку, усмешка на...
- Не-е-е-ет! - страшно взревела я, отталкивая их руки, его и матери, кусая воздух, отпугивая...
- Доченька, доченька! Да что же с тобой! - вдруг опешивший отец упал на колени, искрящиеся голубые глаза смотрели испуганно и тревожно.
Вместе с очередной порцией воздуха пришёл резкий, холодный ответ матери.
- Ничего с ней. Разыгрывает спектакль. Актриса. Непонятно только, зачем, ну, да ей виднее.
Отец продолжал недоумённо смотреть, как неожиданно ставшие вялыми руки дрожали, меня трясло, я задыхалась...
- Пойдём, Влад. Пусть играет перед зеркалом и дальше любуется собой.
Мать открыла дверь, бросила на пороге:
- Жду тебя на улице.
Захлопнула её, звуки каблуков стихли. Я всё ещё задыхалась.
- Может, водички? -вдруг испуганно спросил папа.
- Доченька, ну успокойся... Успокойся...
Он попытался прикоснуться ко мне, но я отдёрнулась, как от горячего утюга.
Отец обеспокоенно покачал головой.
- Может, всё-таки водички?
- У...У-ходи, - выдавила я. - Мама бу..будет з..злиться.
Его близорукие глаза беспомощно остановились на мне.
 
- Хорошо. Только будь умницей...и успокойся, ладно?
Я попыталась выдавить ответную улыбку.
- Ладно...
***
- И что напрягает нашу хорошую девочку? - после примерно получасового валяния на траве осведомилась Локи.
- Я весь в любопытстве. Убогих местного чата и форума мы уже обсудили, литература новыми звёздами не пополнилась, а твоё лицо всё ещё оставляет желать лучшего.
- Спасибо, - буркнула я. - Двойное спасибо за пафос. И что с ним, с лицом, не так? Угрей стало больше?
- Да нет, - задумчиво протянула Она. - Что-то тебя явно тревожит. И хватит жевать травинки, здесь собак, вообще-то, выгуливают.
Книга рекордов Гиннеса явно потеряла «Самый Быстрый Плевок Травой».
- Ну, если тебе так уж интересна моя личная жизнь...
- Хм, навроде бы как и я являюсь частью твоей личной жизни, нет?
- Истина, - улыбнулась. А ведь и правда... - В общем, есть такой тигра. Хитрый и не нашего поля ягода. Пытается всячески привлечь внимание, разве что мышей не носит...
- И чем это тебя тревожит?
- Совестью.
Пришлось пояснить.
- Я не... я не люблю мешать людям... запутывать. Я жду Единственного, зачем? Зачем мне они, другие? Тем более, что он какой-то полукриминальный элемент...
Вика чуть не поперхнулась смехом.
- Не слишком ли много для рядовых гопников?
- Он слишком умён, чтобы быть рядовым гопником.
Кстати, а почему? Почему я не могу приклеить к нему шаблонное «Гопник. Понятно»? Что в нём такого особенного? Внутренняя сила? Или это мой страх делает его более опасным в опять-таки моих же глазах, чем он есть на самом деле? И эту "опасность" я считаю умом и хитростью с его стороны?
Вряд ли. Он, конечно, хищник, но таких вокруг него много. Значит, раз не свергли и не пытаются, что-то за ним есть. Шарм? Нет. Сила? Без интеллекта она ничто. Правда? Но они ни с кем не воюют, чтобы это было причиной. Остаётся только интеллект и лидерский успех. А это невозможно без ума. Не образования, не опыта, а ума. Знания человеческой психологии. Логики.
- А давай мы с ним поиграем? - вдруг предложила Она.
- Поиграем? С кем? - мне очень не хотелось это слышать, но...
- С тигрой твоим.
Брови пришлось останавливать на полпути, иначе бы они, боюсь, не вернулись.
- И что ты предлагаешь? Стать его любовницей?
- Ну, зачем же? Это была бы не игра, а постель, - Вика усмехается, голубые глаза искрятся весельем. - Я предлагаю поиграть с ним, как кошки с пойманной мышкой. Придержать - отпустить, придержать - отпустить...
- Так-таки ты хочешь предложить мне стать его любовницей. Удивлению моему нет предела.
- Да плюнь ты! Ничего подобного, - Вика улыбается ещё шире.
- Тогда посвяти меня в свой чудовищно хитрый план.
- Всё сказочно просто, - вздыхает Локи.
- Твой тигра получит надежду, что то, чего он хочет, достижимо.
- Каким макаревичем?
- А что, флирт для тебя ещё не изобрели? Прояви интерес к его делам и достижениям, мужчины, особенно лидеры, тщеславны до приторности. Этот-то пункт прост и неинтересен...
- Хм. Ну, вот я пока особенного интереса к данному замыслу как-то вообще не ощущаю.
- Потому что не видишь, какая прорисовывается схема, - насмешливо проворчала Вика. - Я же говорю, поиграть, как кошка с пойманной мышью. Намёки, полунамёки, старая дворцовая интрига... Представь себя герцогиней, а его - тщеславным рыцарем, которого хочется наказать. Ролевая психологическая игра.
- Хорошо, как привязать, то есть приласкать, ясно. А как его отпускать? И как прекратить эту "забавную вещицу"? Что-то боязно мне...
- Не дрейфь, куколка, - вместе с какой-то веточкой прилетело мне от Неё. - Я верю, ты что-нибудь придумаешь.
- Ха, вот так вот? Втягиваешь меня в передрягу и не хочешь подумать, как из неё выкарабкиваться? Спасибо, но в болото без знаний о его прохождении не ходят. А я, несмотря на свой внешний вид, всё же не кукла.
- Грх-м. А как у него с чувствительностью?
Хм. С чувствительностью? Да вроде бы всё хорошо.
- Понятия не имею, но от моих песенок рыдаль, то бишь плакаль. Не ржаль.
- Опять ёрничаешь? - ещё одна веточка приземлилась на мои налакированные волосы.
- Тем не менее, раз от твоих творений тащился, значит, восхищается, а тебя считает личностью духовной и чувствительной... Скорее всего поэтому и тянется к тебе. Собственно, как и я, - с усмешкой прибавила Она.
- Не льсти и да не льстима будешь, - настала моя очередь, и шишка средних размеров прилетела в Её высокий белый лоб.
- Ой. Больно же! - вскрикнула Вика.
- Извини, я нечаянно.
Локи ринулась и завалилась. На меня.
- Актриса из тебя пока фиговая. Так я тебе и поверила!
- А щипаться необязательно! Вот необязательно! И не смей меня щекотать... А-а-а-а!!! Спасите-помогите!!
- Да ладно тебе, не верещи. Чапай думать будет.
- Хы-хы, Чапай, слезь с меня для начала. Петька тоже думать будет.
- М-м-м... А ты умеешь?
- Тебя как, палкой забить или в реку скинуть?
- Хе-хе, блинами накормить и сказку рассказать на ночь. Ладно, потом придумаем, как дальше двигаться в этом направлении. Нам пора. Уже часов 8, тебя ждут в 9. А транспорт ходит необязательный.
- Ок, только дай лапу, а то ты мне всё отдавила, включая пресс, встать не могу.
- Юмористка! - хихикнула Она, но руку подала. - Тяжёлая же ты... А по виду и не скажешь.
- Внешность вообще обманчива. А меня мозги тянут к земле... Не то что у вас, художников... Вы воспаряете, если не парите, а мы, простые умники, из пыли облака разглядываем...
- Не прибедняйся, Апостроф. Лучше эту самую пыль стряхни со своей кукольной юбочки. А то имидж разрушится.
- Да фиг с ним, имиджем, - пыль, правда, отряхнуть пришлось, слишком уж заметно. - Пошли уже, а то и правда... Родители будут волноваться, а от чувства вины бежать некуда. Оно, зараза, и из-под земли найдёт и грызть будет. Особенно папиными трудами...
- Невесёлая у тебя улыбка, дорогой Апостроф. Ничего, за тебя попереживать можно, - пихает в бок. - Такую хорошую...
- Ну тебя...
***
Тимур снова ждал меня под окнами.
- Скажи мне, что ты любишь?
- Когда мне не задают идиотских вопросов.
- Понял...
Тимур помолчал минуты 3.
- А всё же? Что тебе нравится в этой жизни?
- Да ничего, в принципе, кроме травы, пчёл и вкусной еды со специями. А, да. Музыка ещё. Ну и книжки умные, да.
Тимур опять помолчал.
- Нет, это всё-таки не то. Скажи, о чём бы ты стала жалеть, если бы вдруг узнала, что завтра умрёшь?
- Да ни о чём, говорю же тебе. Привязался...
- Ты хочешь сказать... Что спокойно можешь умереть? И тебе не будет жаль?
- Да я как-то привыкла, что всем плевать. На меня, в смысле. То есть жалеть как-то не о чём.
- Ты что, чокнутая? - Тимур распахнул огромные чёрные глаза. Какие, всё же, у него ресницы... - Так нельзя жить, как ты!
- Почему вдруг нельзя?
- Ты... ты что, правда не видишь? - кажется, он действительно был поражён моей слепотой. - Мир... он большой, прекрасный! В нём люди живут, разные, интересные... Ты, например, - совсем тихо и глядя как-то по-собачьи добавил он.
- Я? - я нехорошо улыбнулась, - я. Ха-ха. Ну да, вторую такую куклу надо ещё поискать, тут ты прав...
Тимур схватил меня за руку и резко дёрнул.
- Почему ты себя ненавидишь?! Почему?!
Я молча вырвалась и продолжила путь.
***
- Люто ненавижу, просто люто!
- Успокойся или набей ему морду. Помогает.
- Он сильнее. Намного сильнее.
Я даже думать не хочу, насколько.
- Аутотренинг, аутотренинг, - пропела Она. - Мы сами внушаем себе, кто мы: короли или убогие.
После минутной паузы продолжила:
- А вообще удивительно: чем человек умнее, тем лучше он придумывает отмазки себе и другим. То есть для других. Вот ты, например. Я же вижу, что тебя прямо-таки подмывает с ним поиграть, но ты отказываешь себе в этом удовольствии исключительно чести для.
- Совести, - поправила я.
- Ну, совести. Я тебе вообще завидую, ты даже спать можешь спокойно, а я вот опять сутки не спала. Луна начала светить прямо в глаз, и фиг вам, а не сон...
- У тебя что, нервы не на месте?
- Да нет, нервы-то на месте... Но и трусости твоей нет. Откуда она у тебя вообще взялась? Я, конечно, понимаю, по твоему внешнему виду понимаю, хе-хе, что ты хочешь отгородиться от всего света, но всё же... Чего ты-то боишься?
- А чего люди вообще боятся, по жизни, Вик? Смерти?
- У тебя крайне мерзкая усмешка сейчас, но мне она нравится, - Вика как-то глупо и совершенно непонятно хихикнула.
Я махнула рукой.
- Люди, эти двуногие сволочи, боятся себя. И именно потому, что почти у каждого за дверкой сознания прячется какая-то муть, боятся других. За редкими непугаными исключениями.
- Верно, - её улыбка стала хищной. - За редкими непугаными исключениями...
***
Девочка лет 6, в грязном белом платьице медленно, очень медленно выдёргивает крылышко за крылышком трепещущей в её руках большеглазой стрекозы. Кажется, будто она стаскивает с насекомого радужную тряпицу за тряпицей, слой за слоем, обнажая голую судорожную основу.
 
Выдернув всё блестящее и хоть сколько-то удивительное, девочка бросила куколку тельца в пыль у обочины. Затем зачем-то вытерла руки о грязный белый подол. Жестокость...
 
Причина? Есть у неё причина. И следствие есть.
 
У красоты - сотни лиц и тысячи уродливых моментов. Впрочем, так со всем и со всеми.
 
И даже - с Ней...
***
- А если тебе принесут все розы мира? Что ты скажешь?
- Банальность.
***
- Я не буду играть с ним.
- Что, предпочтёшь пассивно ждать, чем кончится спектакль? Хочешь, расскажу по нотам?
- Нет.
- Ты падёшь. Ты уже готова упасть, - Вика скривила губы в полунасмешке-полуулыбке.
- Нет.
- Ну да, тогда зачем бы тебе проходить все эти стадии? Ведь он тебе нравится, да? Нравится?..
Я молча проводила взглядом толстого голубя, пролетевшего почти вплотную к нам.
- Нравится. Но это ничего не меняет.
- Как так ничего? - Вика опешила.
- Вот так-таки и ничего.
- Всё тот же бред про Единственного, который когда-нибудь да встретится? Не смеши меня. Я думал, ты шутишь.
Губы дрогнули, но я сдержалась.
- Значит, не шутила, - изучая моё лицо, пробормотала Вика. - Тогда скажи мне, как ты собираешься из этого выпутываться? Когда придёт момент выбирать между разумом и сердцем, кому ты отдашь предпочтение? Призраку или кому-то живому и тёплому?
Я уронила голову на руки.
- Не знаешь, - удовлетворённо подытожила Она. - Колеблешься. А если тот твой Единственный тоже колеблется? И если он выберет не тебя, призрака, а какую-то другую женщину? Тёплую и понятную, красивую и нежную?
Стало холодно и пусто.
- Разве ты не захочешь ему отомстить?
Посиневшими ногтями я попыталась оторвать часть клеёнки от столика.
- Снова не знаешь. И какой же у тебя козырь в рукаве, чтобы спасти себя? Не поверю, чтобы у тебя его не было. Ты слишком боязлива, слишком настороженна, чтобы у тебя не было своего топора за пазухой.
- Вина… - я с трудом разлепила губы, мир поражал бесцветностью и пустотой, - чувство вины... Люди не могут вынести тех, перед кем они виновны... Редко, кто... - я попыталась вдохнуть, но что-то сжимало горло, в глазах появились солёные радуги, - редко кто может жить с чувством вины...
Вика содрогнулась.
Вдруг её глаза превратились в два бешеных голубоглазых омута, на дне которых плескалось чёрное безумие, какая-то Идея, явно захватившая её, наполнившая. Она как-то хищно улыбнулась.
- Редко кто может жить с чувством вины?..
Я молча кивнула.
***
Дверь настойчиво призывала её открыть то руладами, то просто каким-то неприлично домогающимся стуком. Наконец, разоралась.
- Сова, открывай! Медведь пришё-о-о-о-ол!
- Локи, ты что ли?
- Я. Голодный, злой и планирующий.
 
- Хм. Без косметики ты какая-то другая, - задумчиво изучая меня натуральную произнесла Вика, - с маской лучше.
Я фыркнула.
- А то я не знаю. Тебя для начала покормить или выслушать?
- Хы-хы, из тебя выйдет образцовая супруга. Кормить и выслушивать! Причём - разом. А что есть съесть?
- Спагетти с сыром.
- О-о-о-о, да тебя не зря дома держат! Давай-давай! Есть хочу, просто как никогда! Спагетти с сыром...подумать только... Прощай фигура, ну, да и хрен с ней... М-м-м...
 
- И ты осмелишься? - я широко распахнула ненакрашенные глаза.
- Я тебе кто, тварь дрожащая или право имею?
Я опустила глаза.
- Но это как-то не по правилам...
- Срать я хотел на все правила, - буркнула Она. - Локи хочет - Локи получит. Небось, когда продавали первые места, особо не мучались. Вот и хрен им, а не авторская выставка.
- Ты уверена, что поступаешь правильно? Ну, залезешь ты в этот полуподвал с отсыревшим потолком, порушишь к чёртовой матери все работы - и что? Справедливость восторжествует?
- Да. Локи - молодец, все остальные - оно самое, коричневое и воняет.
- Хы-хы, я как-то подозреваю, что ты не про канифоль. Не знаю я, Вик. По мне - так это глупо. Всё равно ничего не добьёшься, а получить по шее риск ни разу не мал.
- Да ты вообще пассивность ходячая, по-твоему жить -так никому и слова дурного не сказать, вдруг прилетит что-то покрепче, и преставишься.
- Не утрируй, о озлобленный. Могу снабдить баллончиками с краской в качестве посильного вклада в твою месть.
- Давай. Со мной не пойдёшь? Хотя куда тебе, с твоими убеждениями...
- Хм. Разве что если у тебя есть верёвочная лестница, при помощи которой можно, не сломав шеи, спуститься с 4 этажа... А то у меня масса немаленькая, разобьюсь.
- А, да. Твои 9 часов вечера. Хм. Ну, ладно. Тащи баллончики. Бум сегодня раскрашивать...
- Руки не сотри от удовольствия.
- Не переживай, не сотру. Они мне как минимум для клавы ещё пригодятся. Ладно, я пошёл?
- Иди, о воин мстящий.
- Апостроф, тебя пора переименовывать в Пафос. А что? Короче, более ёмко и сразу отображает суть...
- Вали уже. На пороге вредно разговаривать - сквозняки появляются.
- Жестокая бессердечная кукла! - донеслось из сумрака лестничной клетки наряду с весёлым топотом.
- Хы-хы, отпечатков пальцев не оставь, Зорро.
***
Его лицо нависло над моим, я наслаждалась струящейся из его глаз силой, уверенностью, им...
 
Вдруг перед глазами очутилась Она, усмехающаяся, гордая, голубые презрительные глаза смотрят безотрывно, с холодным интересом учёного.
- Тимур... нет... - я простонала, выбираясь из его объятий. - Нет...
Он сжал меня крепче.
- Чего ты боишься, глупенькая? Я тебя не обижу...
Я закричала.
- Не-е-е-е-е-ет! - мой острый локоть впился ему в бок и я побежала прочь, пока он пытался прийти в себя от удивления и удара.
- Никуда ты от меня не денешься! - прорычал он. - Никуда, слышишь?!
Но его голос был слишком слаб, чтобы быть слышимым.
***
- Как твои дела с тигрой?
- Играем в салочки, - фыркнула я. - Ты чего такой кислый?
- Да вот думаю... Помнишь, я рассказывала тебе о Крылесникове? Богдане?
- М-м-м... Ну, вроде бы. А что?
- Гуляла я с ним, вот чего... Пока отец не позвонил с диким воплем, с кем это я шляюсь по набережной.
- Даже так он страшен?
Вика смерила меня взглядом.
- Ну не Кен, Барбетта, не Кен.
Я задумчиво почесала нос ногтем.
- Я не барби, мне комплекция не позволяет. И всё же?..
- Живёт он с Макс... Снимают квартиру неподалёку от реки.
Она помолчала, ожидая вопросов. Я изучала испещрённый пятнами столик летнего кафе, за которым мы и сидели.
- А ведь она даже звала меня жить с ними... на полном серьёзе, - наклонившись ко мне и бешено искря голубыми глазами прошептала Вика.
- Кто, Макс?
- Да, она страшно восхищается и им, и мной... В пыли ползает. Интересная, рыжая, слегка полная, но в моём вкусе... М-м-м... Знаешь, такая... эрудированная. Историк.
- Хм.
- Говорит, что сделает всё, только бы он не уходил... И чтобы Я пришла к ним. Я иногда думаю... А не лучше бы было так...
- А родители? Ты же с ними живёшь.
Локи сморщилась, как от зубной боли.
- Придумали бы что-нибудь. Руки-ноги-голова есть, значит, работать могу. Единственное - Питер, архитектурный... Но какой клубок, ты только почувствуй! Она восторгается им, готова пыль глотать, по которой он прошёл, а он - мной... Прийти к нему, в закрытую пустую комнату, и он будет гладить по голове, мол, Локи, всё хорошо, Локи хороший, всё будет хорошо... Это мир вокруг - дерьмо и гадость, а Локи хороший, Локи гений...
Она отвернулась от меня, голубые глаза следили за движением разомлевшего с жары автотранспорта.
- Иногда это так нужно, ты не поверишь, как... Но эта грязь... Как это называется? Шведская семья? - Её слегка полноватые губы скривились, но она не заплакала. Она никогда не плакала. - Впрочем, мне очень нравится Макс... Но ты значительно интереснее.
- Вот только не надо меня хвалить. Ты знаешь, я этого не люблю.
- Как изволите, мадемуазель, - Вика сделала шуточный реверанс. - Как изволите...
***
- От себя не убежишь. Ещё никому не удавалось.
- Я буду первой.
***
- Его уверенность просто выводит меня из себя!!!
- Тем интереснее будет с ним играть, - разглядывая соседнее здание, точнее, голое окно без штор из дома напротив, произнесла Вика. - Ты только подумай! Разве интересно сломать каких-нибудь слабосилков-идиотиков? А такую махину, как ты его описала...
- Сломать? Ты в своём уме? Зачем? Да я тебя сожрать готова за такие версии!
- Успокойся, истероид, - фыркнула Вика. - Или ты-таки к нему неровно дышишь? Ладно-ладно, не дёргайся. Я всегда говорил, что ты слишком любишь живых людей.
- А ты - только мёртвых. Он же ничего мне не сделал...
- Ой ли? - голубые глаза нехорошо прищурились.
- Ну... почти ничего не сделал...
***
Тимур затащил меня сюда неслучайно: из окна отчётливо видна улица, мимо время от времени вальяжно проплывают каравеллы голубей. Серебристые тополя, редкий, но крайне изящный вид, мерно покачивают головами, как метрономы в музыкалке. Романтика.
Только не для меня.
Это даже не шахматная партия, хоть и тоже игра. Но более интересная, захватывающая и - хищная. Только на этой корриде бык действительно спокоен - тем интереснее и страшнее тореадору. Впрочем...
Тимур затащил меня сюда неслучайно - умный, хитрый и сильный зверь, почуявший добычу. Эта конкретная тигра всегда предпочитает свежее мясо из самого лучшего, что ему принесли, но за особенно пушистыми зайцами отправится сам.
И я знаю, чего мне хочется...
Точнее, чего хочется моим инстинктам.
Но этого не будет.
 
Раздражённый рык ударился о стены и, немощный, выпал в раскрытое окно.
- Ты... ты - бесчувственная пассивная кукла!
- Разумеется.
Его трясло. Я не смотрела глазами, но знала, что по нему бегают крупные волны болезненной дрожи. Видела бы его сейчас его девушка...
Мимо окна пролетел голубь. Потом - ещё один. И ещё.
 
Деревья неожиданно мотнули кроны в одну сторону, отдавая честь порыву ветра.
Тимур стукнул кулаком по стене.
- Я не понимаю тебя.
Я поморщилась, разом стаскивая романтическую вуаль с души.
- Ничего удивительного.
Откуда-то сверху стал доноситься монотонный, низкий, страшный гул - истерическое танго ветреных струй по крыше.
Крепкая загорелая рука коснулась моей щеки. Гладит. Смешно.
- И чего ты хочешь этим добиться?
Дёрнулся всем телом, едва не оцарапав мою наглаженную щёку широким уверенным ногтем.
Яростный ястребиный профиль, настоящая ненависть в глазах.
Испугаться, дёрнуться, побежать? Нет. Так ведут себя проигравшие. А я...
- Ты очень уверена в себе.
В одной тональности, с лёгким присвистом сжатой в кулак ненависти, медленно, с расстановкой, не сводя хищного взгляда...
Я молчала. Вот он, миг, когда кажется, что можно увидеть чаши весов, что где-то там, за пеленой его чёрных бешеных глаз решают, в чью сторону склонить голову Благосклонности.
Он выругался.
 
- Я люблю тебя.
- А живёшь с Катей? - я прищурилась.
Он отшатнулся, как будто на него надвинулось что-то необъятное, монолитное и страшное.
- Ты... ты знаешь?..
Я молча отвернулась.
- Я... Я...
- Ты, - гнев налетел тайфуном, сметая все преграды осторожности, - ты хотя бы чуть-чуть, хоть на йоту задумывался о чувствах других? О моих чувствах?!
В висках настойчиво билась истерика.
- Ты...ты хоть знаешь, знаешь, что со мной было? Тогда, раньше? Почему я такая, какая сейчас? Ты хотя бы раз об этом думал?!
- Я...я...
- Любишь, говоришь? - я скривилась. - Тогда - слушай!
 
Свет падает.
Страшно идти, страшно дышать, страшно уткнуться матери в колени, страшно плакать - любое слово осуждения, непонимания, неверия сломит, раздавит, сплющит...
Время кажется пьяным, медленными волнами то душит безысходностью, то приподнимает на волнах забытья, то погружает в ледяную пучину памяти, до дрожи, до синих ногтей, до бесчувственности, до окостенения...
Господи, почему же так больно и холодно?..
Умри, память! Память, умри!
Истерический смех сквозь слёзы...
Но свет падает падает падает падает...
Падает на очертания шкафов, падает на разбитую фарфоровую статуэтку, на осколки сервантного стекла...
Свет падает на то, что когда-то было мной...
Ведь меня...меня больше нет...
 
- Так что я не бесчувственная скотина, Тимур.
Делаю шаг к окну, туда, в ослепительный поток тёплого солнечного света.
- И не кукла, несмотря на мой внешний вид.
Ещё шаг.
- Хочешь, докажу?
Игривые пузырьки воздуха нежно теребят мысли.
- Какой это этаж, 9?
Его губы выдыхают сдавленное - "Сумасшедшая".
Ещё шаг, остановка. Кажется, тополя поют какой-то военный марш - до того синхронно подрагивают их кажущиеся с одной стороны седыми листья.
Резко поворачиваюсь.
- Сумасшедшая?
Игриво улыбаюсь солнцу и облакам.
- А хочешь... А хочешь ли ты спасти меня?..
Закрываю глаза и нежно перемещаю себя с одного облака на другое, с одного на другое, с одного на...
Пока не слышу сдавленный шёпот.
- Да... 
Усмешка.
- Тогда оставь меня в покое. Разве ты не видишь?
Его взгляд резко и как-то затравленно остановился на сияющей выпуклости щеколды на оконной раме.
- Разве ты не видишь, что убиваешь меня?.. Разве ты не видишь?..
Чёрные глаза вскинулись, красные прожилки вокруг хрусталика как-то неуверенно подрагивают, изгибаются...
- Я... я не знал...
И я даю волю слезам.
***
- Я убью себя, если останусь одна... совсем одна со всем этим, - Вика обвела рукой свою комнату, покрытую тёмными картинами, одна чернее другой, - одна с моими воспоминаниями... Я страшусь подпасть под его влияние, и поэтому бегу, бегу, бегу от него...
Я смотрела на одну из её угольковых работ.
- Очень похоже на иллюстрацию из "Преступления и наказания".
- А это как раз и её копия, - её губы скривились в весёлой усмешке, - у меня вон ещё в рамочке есть, на жёлтой бумаге, всё чин-чином, "Преступление и наказанiе. Романъ въ шести частяхъ съ эпилогомъ." И я этим горжусь! Горжусь, что сильнее, что не приду к нему, что не смешаюсь...
Я молча взяла в руки какой-то страшный портрет, с огромными чёрными глазами, каким-то сухим и злым ртом, острым, голодным подбородком.
Но не успела издать и звука, как она подскочила, вырвала картину из моих рук и прижала к груди, едва не забившись в угол. Казалось, весь мир прекратил существовать, краски сгустились, тьма со всех её работ окружила угол, в котором она нежно поглаживала прижатый к груди портрет.
- К-кто это? - я услышала свой собственный лепет; голос дрожал, мысли путались, Вика казалась напуганным зверьком, мир вдруг стал иллюзорен и ненатурален...
- Он, Он, Он! - её глаза судорожно впились в изображение, - страшный, ужасный Он... Преследует и отталкивает, преследует и отталкивает... Крысельников Богдан Георгиевич!
***
- А если завтра я исчезну из твоей жизни... тебе станет легче?..
- Да.
***
- Ну что, как твоя месть? Удалась? - я с грохотом впрыгнула в пластиковое креслице кафе.
- Не знаю пока, - вяло ответила Вика, снимая и протирая очки. - Вроде бы как Лёва попалась.
- Что? - на миг я потеряла всякую ориентацию в пространстве, - Причём тут Лёва?
- Нет, ну а надо же как-то эту зомби использовать? Я снарядила её баллончиками и отправила в ночь. Вроде бы она попалась, потому как звонила откуда-то с извинениями, мол, не успела всё докрасить, охранник помешал.
Я попыталась переключить внимание на меню.
- Как Сонечка... И как только ей не противно изгибаться, - Вику перекосило. - Вчера ходила в свою старую школу, к литераторше... Так там у неё новое "дитя пера" вылупилось. Такая экзальтированная девочка, всё "а мы с Марией Николаевной то, а мы с Марией Николаевной это"... Тьфу, противно. И сама Мария Николаевна...
- Что? Забыла о тебе?
- Не знаю, напряглась вся... И глазами не встречается, вину чувствует, - лицо Локи снова стало совершенно чокнутым. - А я больше к ней не приду, не приду... Небось раньше, когда Вика - напиши то, ой, Викочка, а кто на Республику поедет, а кто туда, а кто сюда - так сразу - может, в гости? Чайку? Звонки ежевечерние... А как выпустилась - всё, хватит, куличики разобраны, совки можно прятать. Хоть бы раз позвонила...
- Мы в ответе за тех, кого приручили, - с глубокомысленным видом поведала я. - Оначе прирученные да цапнут нас за задницу. Тебя так серьёзно волнует эта учительская персона?
- Не-е-е-е-ет, - сладко протянула она. - Ты не понима-а-а-а-аешь... Её надо довести, до истерики довести, до руколомания, до...
- Жестокая ты, - я покачала головой.
- Да, очень. И наслаждаюсь. Как насекомое. Как же всё-таки это сладко, довести человечка, домучить его до бессонных ночей, до...
- Смерти? Надеюсь, до смерти ты никого замучивать не намерена?
- А почему бы и не до смерти, а? - дикая улыбка и бешеные глаза оказались почти вплотную напротив моего лица. Я даже видела следы от её очков.
- Что останавливает? Мораль? Боженька на небесах? Это - выбор, выбор каждого. В этом мире слабым не место.
- Но...
Вика усмехнулась.
- Нос подкрась. У тебя пудра ссыпалась. Очеловечиваешься.
***
В магазине, этом мелком сооружении, занимающем одну квартиру соседнего дома, душно, жарко и захламлено всякими товарами. Видимо, приёмка.
У стойки вижу знакомые кривоватые, почти голые ноги и слегка рыжеватую копну волос. Понятно...
Одна нога почесала другую, затем, как будто почувствовав мой взгляд, туловище повернулось и она весело, морща веснушчатый нос, огласила бутылки и хлебные булки звонким "Привет!"
- Привет-привет, - мило улыбаюсь в ответ.
- Как дела? - поправляя очки, осведомилась Зарина. - Я вот очки новые взяла, противосолнечные. Как думаешь, они мне идут?
- Опусти их со лба для начала, тогда и скажу, - я не удержалась от улыбки.
- Сейчас...
В больших коричневых очках она похожа на стрекозу, с маленькой-маленькой пуговкой веснушчатого носа.
- Неплохо...
Удовлетворённый кивок, и она вернулась к изучению списка покупок.
- Кстати, а ты не знаешь, что случилось с Тимуром? - вдруг спросила Зарина, как-то вполоборота отвернувшись от магазинной стойки.
- А с ним что-то случилось? - когда бы с ним что успело стрястись? Ещё и месяца с нашей беседы не прошло...
- Как, ты не знаешь? - она отвернулась от стойки полностью; большие, совсем круглые глаза с каким-то ужасом остановились на мне.
- Нет, - предчувствие беды обдало ледяными стружками, градом, по спине покатилась холодная капля пота.
- Тима... Тима ранен.
Зарина помолчала.
- Опасно ранен.
Я попыталась сглотнуть ком в горле.
- К-как?
Она стрельнула глазками вокруг, затем взяла меня под руку и бросила: "Пойдём".
 
На улице влажно и сыро, глянцевые звёзды смеются с бархата неба. Я пытаюсь содрать с себя все чувства и удержаться на краю сознания. Мне очень не хочется этого делать, но всё же...
- Поножовщина. Я одного понять не могу, - уверенный голос Зарины, недоумевающей, рассерженной и действительно переживающей за другого человека, теребит сознание, не даёт отключиться, заснуть... - Я одного понять не могу, - повторила она. Лицо, украшенное веснушками и загаром, дёрнулось от боли, глаза покраснели - Ведь Тима... Он же не мальчик! Для него это было - тьфу! - громко сплюнула под ноги в сгущающейся темноте моей памяти, - как два пальца об асфальт!
- Так что случилось-то?! - слышу свой голос, истеричный, паникующий, дрожащий от страха.
- Его ножом пырнули. Кажется, задели печень. Серьёзно задели. Он уже вторую неделю в реанимации. В сознание не приходил. По крайней мере, так его брат говорит... Больше никого не пускают. Ментов стало до кучи, всем всё интересно.
Тишина. Всем всё интересно. Интересно...
А в голове вертится вертится вертится то, что Зарина, перед тем как удалиться на своих слегка кривоватых, но худых и сильно открытых ножках, сообщила окольцованной ужасом мне.
- Ты знаешь, все наши в ауте. Говорят, Тимур того парня раньше - одной левой бивал. И нож у него свой был. И видел он его. Тима какой-то не такой стал в последнее время..., - вдруг, уже тише, добавила она.
- Мы с его Катей вообще понять ничего не можем до сих пор. Его как будто выключили. Серый весь стал, злой, нервный... Слабый. Катька говорит, не ел ничего. Чтобы Тимур - и не ел! Да его аппетиту любой лев бы позавидовал! - хихикнула моя подруга-татарка.
- А помнишь?..
Помню.
Я всё помню.
Предпочла бы забыть.
 
Тима умер на следующий день. Пришёл в сознание только для того, чтобы выдохнуть - "Прости..." - и бессмысленным взором пройтись по родственникам и медперсоналу.
Я не знаю, я ничего не знаю...
Похороны, и о них никто в моей семье так и не узнал, прошли ещё через пару дней, которые выдались склизкими и дождливыми. Всё было серым, даже глина.
Я плохо помню те дни. Меня тоже почти не было...
Мне не хотелось ничего знать, и я затыкала уши, когда Зарина, вся в чёрном, рыдая навзрыд, пыталась мне поведать какие-то детали. Нет нет нет нет...
Помню только, что летняя трава плакала, а на венчиках цветов перекатывались слезинки... Помню, что не нашла в себе сил в последний раз посмотреть на него, такого красивого и сильного в моей памяти...
Помню его мать, маленькую, полную, бьющуюся о землю в истерике, помню прилипшие к ней комья земли и глины, помню глаза его старшего брата, красные, в чёрных кругах... Помню его руки со вздувшимися синими венами, длинными побелевшими пальцами, опускающими полированную крышку гроба.
Больше ничего не помню.
И...не хочу.
 
***
- А ты веришь в Бога? - неожиданно спрашивала Вика.
Я сорвала травинку.
- Не знаю. Как-то не задумывалась.
- А я бы поверила, будь у меня свой личный, персональный Христос, - Она мечтательно потянулась, - Но только мой, личный! И больше - ничей... Понимаешь? Чтобы ни у кого больше... А только у меня!
- Нет, не понимаю. Совсем не понимаю...
- А жаль, - Она грустно повела плечиками, - Жаль...
 
***
Сгущаются сумерки. Я тренькаю на гитаре, силясь вернуть ей глубокое звучание, Зарина вертится перед набежавшими к 6-струнному инструменту парнями, остальные девочки, сложив руки на коленях, мило щебечут ни о чём.
Неожиданно группка парней, с которой девочки на выданье уже перезнакомились, волнуется, вскрикивает "Тима идёт! Тимур!". Рукопожатия, вопли, тонны уважения - всё для высокого стройного парня, из-за которого Зарина буквально застывает с открытым ртом. Впрочем, смотреть и правда есть на что: прямой, гордый и ровный профиль, жгучие, как перец чили, чёрные глаза. Смуглый, загорелый. От него веет тем идеальным, о чём грезили мои соседки - силой и властью. Впрочем...
Он уже собирается идти (к их вящему разочарованию), когда я-таки состраиваю все струны и начинаю петь. Петь о тоске и боли, о Единственном и настоящем, петь о том, как мне насточертело быть девушкой с кукольным лицом...
И он остаётся. Я вижу, как подрагивает его прямая, ровная и отчего-то очень жестокая спина.
***
Только через неделю до меня дошёл смысл того, что случилось. В тот миг весь мир стал каким-то скоплением игл, каждая из которых летела в меня, в мое тело, в глаза, в ноги, руки...
- Мама... Мама...
Я всколыхнула весь дом, но не слышала вообще ничего, кроме водопада волнения в ушах.
- Мама! Мамочка! Мама!
Собственный вопль кружил, убаюкивая, пряча за стеной недоверия - разве можно так кричать? - мою веру в реальность происходящего.
Кажется, с высоты птичьего полёта могу видеть, как ринулась к матери, стараясь спрятаться в ней, вернуться в неё, в то время, когда меня ещё не было на свете... И Тима был жив...
- Мама, мамочка...
Бледное испуганное лицо матери, её длинные, слегка располневшие белые пальцы водят по моему лицу, в тщетной попытке успокоить.
- Что с тобой, девочка моя, что с тобой?
- Мама... - давлюсь слезами, вытирая их о натянутую ткань её блузки, пахнущей духами и детством. - Мамочка... Тима умер.
- Господи... - она осела в кресло, увлекая меня за собой. - Маленькая моя... Тимур - это тот милый молодой человек, который по утрам тебя ловил, чтобы вместе побыть? Такой молодой... Ну, не плачь, маленькая, не плачь... Больно, я понимаю... А он ещё так влюблён в тебя был, по глазам было видно...
Я дёрнулась из её рук:
- Прекрати! Прекрати, мама!
И прорвалось. Как плотину разорвало, и всё хлынуло на город внизу.
- Выплачься тогда, хорошая моя девочка... Ну, плачь, плачь, давай я тебе водички принесу, а то ты задыхаешься. Хочешь, схожу? - такой участливый, такой добрый и родной голос, мама, мамочка...
- Н-нет, ма-а-мама, - выдавила я сжатый в слова воздух, - Н-не уходи, не оставляй меня одну.
- На, возьми платочек тогда. Уже говорить даже толком не можешь, ребёнок мой несчастный... Видел бы отец, как ты переживаешь, а то он тебя уже к психотерапевту за бесчувственность сдать хотел...
- К-к кому? - на миг Тимур пропал из моего сознания, и оно прочистилось.
Мать спохватилась и посмотрела на меня.
- Неважно, доченька, - её тёплая мягкая рука снова начала наглаживать мою голову. - Это уже не имеет значения.
- Да... - передо мной снова стоял любимый тигра, напоказ поигрывающий монеткой длинными, тонкими и какими-то поэтично-хищными пальцами. - Да... Мама... Как же больно, мама... Как же больно, - казалось, что каждое слово выдёргивает с корнем какое-то дерево в моей душе, до того было больно и невозможно сдержаться. - Мамочка... Мама, милая моя, давай уедем, мама? Пожалуйста, давай уедем? Хоть на недельку, только подальше, подальше от всего этого, мама...
Помню, как смотрю на неё с искривлённым раскрытым ртом (нос уже не дышит), пытаясь соединиться с её сознанием, объяснить, показать, поделиться...
Помню её слабый шёпот "Хорошо... Завтра поговорю с отцом...Нет, сегодня... Успокойся, солнышко, хорошо? Успокойся только, радость моя..."
Я не помню, сколько времени я рыдала и всхлипывала на материнской груди, но вскоре нервная система не выдержала и наконец-то отправила меня в долгий, сумбурный и яростный сон...
***
Трясущейся рукой набрала Её номер. Гудок за гудком наезжали товарными поездами на рельсы моей уверенности, вминая в рыхлую почву безразличия. Седьмой, восьмой... Наконец, началось соединение.
- Привет. Локи, твой Апостроф уезжает, - я чуть не лопнула, стараясь звучать как обычно. - Письма можешь не писать, это всего лишь на недельку.
Из трубки раздался удивлённый, сонный голос.
- Локи поражён до глубины души. Почему так срочно?
- Решила спешно сменить обстановку... Надоело, - я постаралась улыбнуться.
- Что так? - Викин голос стал подозрителен. - Что-то с тигрой?
- Да нет... Ладно, потом поговорим. я...не могу сейчас, - я спешно нажала на кнопку сброса, вдруг отчётливо поняв, что готова биться головой о пол, о стены, как мать Тимура на кладбище, потому что он, такой живой и тёплый буквально стоял передо мной. Я вдруг почувствовала его, каждой клеточкой... Такого любимого...
В звенящей тишине квартиры я лила слёзы, которые впитывались в украшенную звёздами наволочку подушки. Тима, Тима, Тимочка... Зачем, зачем я всё это сделала... Тима...
Вдруг раздался резкий звонок на домашний телефон. Затем ещё и ещё. Ещё и ещё. Ещё и ещё.
Полчаса трезвона.
Тишина.
Зазвонил сотовый. Круг за кругом, одна и та же песня. Все струны нервов зазвенели в унисон, я резко схватила трубку, чтобы отвязаться, раз и навсегда отвязаться от звонящего, кем бы он ни был, чтобы сказать...
- Я устала, понимаешь ты, нет?! Я устала!
- Ты хочешь бросить меня? - в трубке раздаётся спокойный, холодный голос Локи.
- Я не хочу тебя видеть! Он умер, понимаешь ты?! Умер! Умер умер умер умер! Шутки кончились!
- А никто и не шутил.
- Ты... - я потеряла дар речи. - Ты...
Её голос неожиданно стал плаксивым.
- Ты нужна мне, слышишь? Нужна! Не бросай меня, не бросай! Я погибну без тебя!
- Я не верю тебе. Ты играешь с людьми, как с куклами. А я, слышишь?! Я не кукла! И люди, люди - не куклы, не марионетки!
- Не-е-е-ет, - протянула она, - ты не кукла, ты - это ты, сильная, умная... Это ведь ты придумала, как играть с тигрой, не я... Это ты довела его до слабости и немощности, чувством вины довела... Не-е-ет, это ты, это ты играешь людьми, как куклами... Кукловод за кукольной маской!
Я задохнулась от боли и горечи.
- Вика, ты не знаешь, что ты говоришь... Я...
- Не виновата? Виновата! Виновата именно ты, а никто другой! Никто другой на свете не виноват, ты, ты! А сейчас хочешь меня бросить, одну бросить, совсем одну бросить... А мне жизнь без тебя не мила! Уйду из неё, и всё! Буду висеть балластом на твоей душе, балластом буду!
- Вика, стой... Не говори этого! Я этого не вынесу! Зачем, зачем ты убиваешь меня?!
- Я? - её сатанинский смех взорвал динамик сотового, - Это ты убиваешь всё, до чего касаешься!
Вдруг её голос снова стал умоляющим.
- Не уходи. Останься. Давай завтра встретимся. Не уезжай. Пожалуйста, пожалуйста, не уезжай. Я не переживу! Я не справлюсь с этим одна, я с собой не справлюсь! Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, ну прошу...
- Ты так и не научилась отличать достоевщину от жизни, - сказала я, бросив трубку и рухнув, даже не выставив рук, на пол, ничком, в тупой и бессмысленной надежде, что рыдания разорвут тело, сердце и душу, и я уже никогда, никогда больше никого не увижу и не услышу... Никогда...
***
Болью земляных комьев, белизной снежных тополиных хлопьев я ненавижу тебя...
За всё то, на что я надеялась. За всё то, что я видела в тебе. Я ненавижу себя...
Ведь я виновна, я ужасно виновна в том, что поверила в тебя.
 
А Тимур...
А Тимура уже просто нет...
***
Чувство вины и боли клещами выдирало меня из состояния спокойствия и самоутешения, мерещились глаза Тимура, он снился, требовал, чтобы я прекратила...что? Прекратила что? В последнюю ночь он уже просто плакал, я просыпалась, звала мать, она поила снотворным, ласково клала холодную белую руку на мой раскалённый лоб, хотела вызвать скорую...
Серым утром я побежала искать транспорт назад, в город, в котором осталась Вика...
Преследовал какой-то страх, что-то, что сказал во сне Тимур, мне всё казалось, что я опаздываю, что я не успею что-то сделать, что-то исправить... Кого-то остановить...
***
Дверь в её квартиру была приоткрыта. Слышались голоса, дверь слегка скрипнула в духоте, я не рискнула звонить, что-то удерживало... Какое-то предчувствие. Такое уже было, такое бывает, когда...
 
Дыхание спёрло. Сердце лопнуло. Что-то мокрое хлюпнуло в душе, свернулось в трубочку и спряталось.
 
Нет.
 
Нет.
 
"НЕТ!!!" - из кухни доносится неудержимый плач, причитания пожилыми голосами, обвинения друг друга в том, что не ценили, не любили, не лелеяли...
 
"На кого же ты нас покинула, родненькая, кровиночка ты наша, единственная, доченька, доченька!"
 
"Господи, ну почему Ты забрал её?! Зачем мы все свет топчем, презренные, никчёмные, отжившие...не остановили, не уберегли..."
 
"Господи, зачем же теперь жить, зачем..."
 
"Верни мне её, верни! Не утешай, а верни! Верни-верни-верни!" - в бессильной истерике бьётся голос Её матери.
 
"Верни...", - плывёт мир лестничной клетки в моих глазах, плывут берёзы за окном, плывут серые, никчёмные, пустые и такие холодные лестничные ступени, плывут кости перил, плывёт скрип двери...
 
***
Оплывает, скалясь, храмовая свечка рядом с гробом, где восковым пятном светится Её лицо. Катится слезами одиночества и непонимающего покоя. Устала...
 
Я так устала в этой чёрной толпе: сотни бледных лиц, десятки мёртвых глаз, кучи душевного пепла и сердечного тепла - всё тут, в узкой земляной колейке. Даже ветер умолк в это сумрачное утро. Даже он не дышит.
 
Какое же всё мёртвое...
 
И Она, холодная, с закрытыми белыми веками ледяными глазами...
 
Как же теперь мне жить...без Неё.
 
- Это всё она виновата, она! - узловатый серый палец какой-то пожилой женщины указывает на меня. На её лице - как разводы тёмной краски - глубокие морщины. В глазах - безумие, ненависть и боль...
 
- Она! - женщина крикнула ещё раз. Её дёргают за рукав, успокаивая.
- Баб Маш, успокойтесь, успокойтесь же, - сконфуженно, испуганно твердит в звонкой и пустой тишине хрупкая тётка в чёрном траурном платке.
- Никто не виноват, баб Маш, - звучит глубокий, ровный, тяжёлый голос какого-то другого родственника или знакомого.
- Она, она виновата! Викуся, зайчик мой, никогда бы на такое сама не пошла! А как она в последние дни страдала, какая нервная была! Не ела ничего! Совсем ничего не ела! Я ей и супчика любимого сварю, и пирожков напеку, а она ничего, ничего не ест... - голос стал тише, тише, кажется, сейчас эта волна стихнет, и я открою глаза...
 
- И только о ней, об этой девчонке, и твердила! "Лучший человек, которого я знаю!", "Такая хорошая девочка, такая хорошая...", даже "Убью себя, если мы поссоримся, просто убью!" - последние слова старушка выкрикивала частями, из глубины задыхающейся груди, пока, наконец, рыдания не прорвались и её, сопротивляющуюся, куда-то не повели.
 
"Баба Маша, валерьяночки, баба Маша, родная, ну успокойтесь же, успокойтесь..."
 
Я медленно, шатаясь, начинаю видеть мир, а не тёмную заслонку век. Встречаюсь взглядом с испуганными, ставшими большими от черноты вокруг, окостеневшими от боли глазами Её матери.
 
Все прощающиеся смотрят на меня: поражённые, непонимающие взгляды женщин, настороженные и задумчивые выражения мужчин...
 
- Да, - воздух свистит финальным ударом. Её мать медленно отворачивается от меня.
- Да. Никто не виноват, - у неё какой-то мёртвый, сухой голос.
- Доченька... - вдруг ласково шепчут её губы у белого лба, - Прости нас за всё, солнышко...
 
Я вижу, как её слёзы падают последними каплями живого человеческого тепла на ледяное тело в гробу.
 
Земля медленно поглощает его, и моя горсть её летнего тепла гулко бьёт по его деревянной крышке.
 
И я не знаю, но мне кажется, что умер весь мир, и все краски вместе с ним...
***
"Единственное, чего я никогда не сделаю - это не повешусь. Мышцы кишечника разжимаются, и всё содержимое падает вниз. Фу. Прыжок из окна лучше. А ещё приятнее - много-много ЛСД. Воспарение в вечность. Как тебе?"
"Отлично, - буквы кажутся пузатыми каравеллами с кучей серебра и специй на борту. -"Мне нравится. И никаких кровавых пятен - всё мило, только труп вывезти. Меньше рыданий. Терпеть не могу слёзы у гроба".
"Аналогично, - буквы дрожат, переливаются, мерзко-похотливо изгибаются, дёргаются и ужимаются. - "Дело за малым - где, сколько и в чём?"
"Пока не знаю", - буквам совсем плохо, не пропечатываются, плывут и как-то "опушаются" ложноножками. Мерзко. - "Я сейчас не вполне в себе и не совсем с собой".
"А, ясно. Ну, я попробую на днях. Если что, передам привет Гавриилу".
"Удачи", - буквы распадаются на червяки штрихкодов.
"Пока!" - взрыв вышагивает длинными ходулями времени в темноту.
 
Всё забыть и ничего не помнить...
 
"Ты знаешь, никогда не любила позёров, но у него поразительные глаза. Влюбиться, что ли?" - буквы играют в ладушки и весело хохочут.
"Ты же вроде по писателям? Не сходи с ума, он тебе для Фёдора Михайловича пригодится. А то придёт к нам ФМ на том свете, а мы и ни гу-гу..." - буквы улыбаются и подмигивают.
 
Разбор боли по составу?..
 
"А когда всё началось? Ты помнишь?"
"Да. Никогда не забуду твой сиреневый рюкзачок. Такая хорошая девочка..."
"Не смеши меня. Можно подумать, что в этом есть что-то особенное".
"Поверь мне - есть".
 
Ведь это всего лишь буквы, правда?..
***
Я не знаю, кто выдумал запах крови. Я бы на стала этого делать, будь моё право.
Но он есть, и преследует меня повсюду. В каждой хлебной крошке, в каждом отголоске сиреневого запаха растекается капля крови.
Я не знаю, куда бежать, что делать, как плакать...
Я не знаю, почему раскаяние пахнет кровью, но я так хочу узнать, как...
Как прекратить чувствовать что бы то ни было...
 
Но ведь есть сотни деталей, которые ты никогда не узнаешь, если убил не ты, верно?
Сотни штрихов на панно, которые способны видеть глаза, вооружённые знанием.
Или терзанием...
Какая разница, впрочем, какая разница?
Я - знаю, и этого достаточно...
***
Опухшее от слёз, белое лицо Лёвы немым укором смотрит на меня с другой стороны того самого столика, где мы с Викой в последний раз...
Я подавила рвущееся наружу отчаяние. Не время.
Лёва как-то вскинулась, странно изогнулась, её голос дрогнул:
- Почему?.. Как?..
- ЛСД, - выкаркала враз охрипшим голосом я. - Почему...не знаю.
"Врёшь, - кинула в себя камнем, - себе и ей врёшь. Знаешь..."
- С-скажи, - я вздрогнула, до того тяжёло и металлически прозвучали её слова, - неужели я...такая мразь, что не...что она не... не позвала...меня? Не... не включила в списки?
Списки. Вика составила список тех, кто может и должен прийти на её похороны.
По жилам прошёл холод. Только не Лёва...
- Нет, я... Я думаю... Лёва, - я попыталась отвернуться от неё, - думаю, она просто не хотела...чтобы ты видела её - такой...
По Лёве прошла дрожь.
- Думаю... Лёва... она слишком любила тебя...чтобы хотела остаться в твоей памяти - такой... Какой она была...там...
Я вспомнила закрытые глаза и белое пятно лица среди чёрных складок морщинисто-мягкого гроба. Нет...
Мир покачнулся раз, другой... третий... По нему прошли волны, столик выполнил сложный пируэт...
- Лия! - послышался вопль Лёвы, но так далеко, издалека, такого холодного пустого непонятного всеобъемлющего издалека, что уже не было ни сил, ни желания отвечать, шевелиться, двигаться, думать...
***
Зной и тишина кружили в какой-то совершенно дьявольской пляске. Я пыталась сконцетрироваться на письме, переданном мне Викиной мамой, почерневшей, постаревшей и поседевшей, дней 10 после похорон, но не могла. Жара кусала за шею, за спину, даже за руки, в местах укусов щипало, бежали солёные струйки пота, как кровь из ран. Бесцветная кровь из невидимых ран...
В такие дни, когда слишком жарко, я сижу в прохладной подвальной сырости и холода родных четырёх стен, чтобы не рисовать своё лицо косметическими мазками слишком уж часто.
Письмо было скомкано в разных местах, как будто Она хотела его выбросить, но потом передумала. Я не знала, что с ним делать...
Трусость, трусость и страх, дикий, первобытный, холодный. Не знать - не читать - не мучиться потом, не прятаться от появившихся мыслей, не...
"Я знаю, будешь колебаться, читать или не читать, - она писала от руки, почерк был кривоватый, чёрные буквы плясали, ручка оставляла пятна – гелевая. - Но, раз читаешь, то знай - я храбрее и сильнее тебя. Я довершила начатое... А ты... Когда человек колеблется, он убивает не столько себя, сколько других. Знай, что ты виновата не только в смерти Тимура, которого ты действительно любила, как оказалось... Но и меня. А ведь я любила тебя... Не так, конечно не так, как я люблю Янку, с которой наконец-то встречусь, если все эти священные морды не лгут - Боженька это устроит - но по-другому, по-земному. Ты себя боишься, и других боишься, и убиваешь всех, кто любит тебя. Впрочем... я слишком долго хотела жить тобой, чтобы сейчас, доводя до конца задуманное и запланированное, уделять тебе драгоценные мысли и секунды. Знай, кукольное ничтожество, что тебе в этом мире тоже не место. Скольких ты ещё замучаешь перед тем, как уйдёшь? Сколькими ещё трупами устелится твой путь? Знаешь... а мне даже нравится, что ты будешь терзаться и винить себя. Жаль только, я не увижу того момента, когда ты откроешь всю правду о себе, но я буду смотреть оттуда, сверху, если там и в самом деле что-то есть...
Ухожу в мир иной, смеясь над твоим ничтожеством и поразительной способностью убивать,
Твой Локи".
Остаток недопитого чая, о который я пыталась согреть руки, стёк с моей головы на белую рубашку, стол, стул, пол... Завтра будут пятна, сладкие, тёмные и непонятные, но мне уже...
Плевать...
Плевать.
До того холодно. Пара капель падает на письмо, буквы становятся волнистыми, дикими, страшными... Кажется, они, как петли, протягивают свои узловатые руки, чтобы задушить весь мир, заполонить все ячейки, предназначенные воздуху, пройти сквозь меня, насадить на сучья непонятных деревьев...
И как же хочется сдохнуть, как последней подзаборной твари, из-за этих деревьев, чтобы хоть как-то перестать быть насаженной бабочкой, а увидеть солнце и свет... Как же хочется сбежать, выбраться из собственной кожи, скелета, волос, краски, выбежать и отстучать босыми пятками по каждому камешку вымощенной Дорожки из жёлтого кирпича...туда, где все живы, где я одна и нет никого больше...
***
Но легче от этого не становится. Не знаю почему, но не становится.
 
Да, мы все делаем свой выбор, да, ничьей вины в случившемся нет.
 
Нет, я не виновна в этом решении. Это ведь не моё решение, правда? Это чужой выбор. Это не мой был выбор, ведь я не толкала, нет, я не...
 
Виновна. Виновна, как виновен всякий убийца. Преднамеренный или случайный, смысла отпираться перед собой, егозящей, увиливающей от осознания случившегося, нет.
 
У меня были... Я должна была... Я верила... Я не думала, что...
Да только какая разница её матери до моих причин и следствий?
 
Какая, к чёрту, теперь вообще разница? Кому эта разница что изменит?!
 
Съем ещё таблетку, выпью ещё бокал. Стукнусь ещё раз головой о согнутый локоть в попытке задушить вопль, рвущий все клетки изнутри. Гляну на небо и чертыхнусь - винит. и луна винит. И вон то острое облако, как стрелка, на меня указывает. Тоже винит.
 
А ведь там - мать. Там, где-то там, далеко. Мать.
 
Съем ещё таблетку, выпью ещё бокал. Пусть никто не узнает, пусть никто не успеет и пусть никто не спасёт. И мир вдруг станет серо-радужен, и волны полетят во все стороны, крыльями пушистого безразличия приглашая в такой вечный сладкий мягкий бессознательный отрешённый блаженный невинный прекрасный сон...
 
И только жилка, чувствую, бьётся жилка справа ото лба, там, где я пепельницу вдавливаю в пол... Бьётся, всё ещё бьётся, но так постепенно, так плавно, так пошагово, позвуково... б-б-у-у-у-м-м-м...
 
 
.развитие действия.
Мама открыла дверь.
- Мы с отцом едем в город, поедешь?
- Нет, - отрезала я, лёжа в кровати с сигаретой в зубах.
- Сколько раз я тебя просила - не кури ты дома! Хоть на лестничную клетку выйди!
Я молча продолжила рисовать Вику.
Мать вздохнула.
- Доченька... Уже 2 месяца прошло. Глянь, какое солнышко на улице - ну выйди, погуляй... Ну хоть разочек...
- Нет.
Отец что-то уронил в прихожей. Кажется, велосипед.
Я вздрогнула.
"- Так что, ты побежишь рядом, как собака, что ли?
- Да, побегу.
- Смешной..."
Нет-нет-нет. Я посмотрела в чёрную бездну глаз моей Вики.
Нет-нет-нет...
- Что с тобой?
- Да так, - я стряхнула пепел с сигареты на рисунок. - Думаю...
Неужели?..
- Ну так что, она едет - нет? - деловито осведомился отец, который, судя по звукам, спрятал велосипед в прикоридорном чулане.
- Нет, не едет, - грустно ответила мать, прикрывая дверь.
Я медленно поднесла сигарету сначала к одному глазу, потом - к другому, прожигая аккуратные, сумасшедшие и бешеные дырочки, окаймлённые, как ресницами, съехавшим пеплом.
- Надо же, как стало похоже, - пробормотала я. - Пора бросать курить.
 
***
Ощущение выпадения из реальности.
 
Мир - это такой мягкий пепел из предметов и людей, каждый шаг вызывает вихрь пепельных потоков, они смешиваются частичками разлук, обид, досады, боли или робкой улыбки, выстилая мою неровную тропу.
Да я и на ровной всегда спотыкаюсь...
 
В одиночестве сознания есть один неизгладимый никаким форматирующим утюгом плюс - можно не верить, что реальность имеет решающее значение.
Да и имеет ли она?..
 
Волна времени окутывает каждый столб человеческой души, но затушит ли она факел, или понесёт его тепло и свет дальше?
 
Как там писала Анна Франк... "Я хочу остаться жить даже после своей смерти".
И ведь у неё получилось.
***
Я хочу забыть, я хочу забыть, я хочу забыть - тебя.
 
Я хочу забыть, я хочу забыть, я хочу забыть - себя...
 
Отпусти меня...
 
Отпусти...
***
Вика впервые у меня.
- Что это?
- Стихи, - за окном, там, внизу, на целых 4 этажа ниже, медленно перетекают из положения в положение редкие авто. - Стихи, которые никогда не прочтут мои родители.
Взгляд её больших вдумчивых глаз изучает страницу за страницей.
Вика вздрагивает.
- Что это?
Поднимаю брови.
- А что там?
- Рассказ какой-то. "Крошки".
Содрогается вновь.
- Но красиво.
Глаза становятся восхищёнными.
- А-а-а... Отцу очень не понравилось тогда. Сказал, что хлеб - это священное, это сама жизнь... И как я могу его так - в кровь - непонятно.
Мерзко усмехаюсь, потому что мне нравится быть циничной и страшной.
Вика перечитывает рассказ снова, её голубые глаза встречаются с моими.
- Ты никогда и никому теперь не показываешь свои работы?
- Нет.
- По той же причине, что и музыку? Кстати, мне очень понравилось твоё творчество... Скажи, причина - та же?
- Именно!, - радостно скалюсь солнцу, светящему прямо в щёку.
- Ты знаешь, у меня тоже есть работа, которую я никогда не покажу родителям... Это - девочка, перерубленная трамваем... Помнишь тот случай? Кровь, сломанные кости... Ведь это ужасно, её же несколько раз накрутило на колёса... Я понимаю тебя, слышишь? Я понимаю тебя...
- Спасибо, Вика, - трудно говорю я. - Спасибо...
 
Неужели?..
***
В сгущёнке теней и боли, в танго опавших листьев моего сердца я кручусь, я свечусь, я живу.
Всё ещё живу.
 
Мир не потерял запаха крови, но привычка времени стирает даже проклятья на надгробиях, не говоря уже об узорах человеческих путей и выборов.
 
Балансируя на узелке, который неожиданно стал моей жизнью, не зная, куда упасть, я всё ещё как-то дышу, двигаюсь и говорю, а значит, существую.
 
Только зачем? Но это уже не вопрос. Потому что как-то живётся на этом свете, вот и всё.
***
- У тебя нет желания позаниматься математикой с ученицей 10 класса?  - спросила мама - Правда, она инвалид, но очень милая девушка, дочь моей сотрудницы. А ты... хотя бы развеешься, из дома станешь выходить...
Я пожала плечами.
- Да мне как-то без разницы, главное - сообразительность.
- Ну... Её способностей лично я не знаю, так что придёшь и выяснишь. В принципе, они ждут тебя уже завтра.
- Так скоро? Они куда-то спешат? - я удивлённо подняла брови.
- Нет, просто ей может стать хуже, и тогда заниматься просто не получится, - спокойно пояснила она.
- Хорошо, я согласна.
Эта беседа была вчера, а сегодня я вижу свою будущую подопечную - длинные, светло-коричневые волосы, зелёные и маловыразительные глаза, подёрнутые какой-то плёночкой - либо скрывает что-то, либо думает о чём-то глубоко внутри - впрочем, ничего особенного. Худое бледное, с болезненными прожилками вен, лицо. Тонкий нос, бледные покусанные губы.
Девочку зовут Кристиной, её фигурка поражает отсутствием жизни и кажется совсем крошечной в огромной чёрной коляске. Когда она выдвигается вперёд, кажется, что её головка бледным пятном торчит из саркофага, древнего и полного каких-то непонятных тайн.
Впрочем, меня это мало тревожит. Меня вообще мало что тревожит со дня Её смерти.
***
Я не очень хочу думать, но...
Мне кажется, что...
На моей совести уже 2 смерти
И я не очень понимаю, жива ли я сама.
 
Конечно, никто не показывает на меня пальцем,
Но я слышу шепотки за спиной
И боюсь этого маленького города, где все меня знают.
 
Я боюсь выходить из дома...
Прежней.
***
- Кристина, неправильно... - я мягко отвела её руку в сторону. - Ну посмотри повнимательнее! Неужели ты не видишь? Это же ромб! Значит, все стороны у него равны...
- А, да... - она быстро поправилась. - Так лучше?
- Да! И теперь диагонали проведи. Что там нужно найти в задаче?..
Её светло-коричневые волосы разметались по тонкой, почти прозрачной шее, по деревянному столу, на котором она писала, полулёжа.
Нежный умный ребёнок...
Кристина высунула кончик языка и провела нужные мне линии.
Я улыбнулась.
 
***
- Ты никогда никого не винишь? - ошалело спросила я.
- А должна? - её замедленный, мягкий и какой-то слегка слабый, несосредоточенный голос, кажется, выписывал невидимые петли и круги. - В любом случае, - продолжила Кристина, её морские, бледные и маловыразительные глаза остановились на мне, а рука мягко и совсем не страшно, не резко погладила моё предплечье, - я не думаю, что ты такой уж плохой человек, чтобы тебя ненавидеть. А винить лично мне тебя не за что и не в чем... так что как я могу тебя за что-то осуждать?
- А если бы было? - выпалила я, - а если бы было? Если бы ты вдруг узнала, что я виновата в... смерти?
Её глаза не изменились ни на йоту. Та плёнка на зрачках, которую я приписывала усталости, не колыхнулась.
Я продолжила.
- А что если бы ты узнала, что я страшно раскаиваюсь в том, что сделала? Что, если...
Кристина вдруг заговорила спокойным, хоть и с рябью тревоги, голосом.
- Не надо... Если раскаиваешься - значит, судить и винить тебя никто не может сильнее, чем ты себя уже осудила и винишь... Но ведь, жизнь - продолжается?
Зеленоватые прожилки листьев в цветочном горшке согласно закивали.
- Ты знаешь... - она склонила голову, её сразу же окутал белый свет, смело, но тихо бьющий из окна. - Ты знаешь... Ведь мы не можем повернуть время вспять, разве мы можем? Но мы можем остановить время внутри себя... Я не знаю, как это, но сейчас уже другое время, другой день, не тот, как вчера, и ты не такая, какой была когда-то, даже если ты остановила время внутри себя...
Я задумчиво теребила линейку.
- И мне кажется, - вдруг совсем робко продолжила Кристина, её рука немного поднялась, но, не пройдя и четверти пути, плавно и как-то совсем бессильно опустилась на колено, - мне кажется, что ты - хороший человек, и вряд ли тебе действительно есть в чём себя винить... Просто иногда...людям хочется быть виноватыми в чём-то... Как мой папа, например... Он до сих пор винит себя в той аварии... А мне больно и страшно, что он это делает, что он не может просто зайти и посмеяться, - совсем тихо закончила маленькая фигурка в инвалидной коляске.
Я вспомнила, как заходил её отец, каждый раз - с фальшивой радостной улыбкой на лице, но какой-то смятый, убитый внутри... И вдруг стало отчётливо понятно, что ей - не до его боли, что она сражается ежедневно со своей, что у неё есть цели... И время, действительно, не поворотить вспять, а в возвращении и яростном беге по кругу раскаяния нет ничего хорошего ни для кого...
Свет заливал её тёплым соком мира и доброты, и его капельки перепадали и мне, закостеневшей в холоде и страхе перед собой, давая шанс поверить в то, что ещё есть время согреться...
***
Только через боль...
Я не понимаю, почему, но мы учимся понимать себя и других только через боль - именно так чаще всего и рождается сострадание.
 
Только через боль...
Рождаясь и умирая, учась и играя.
 
Боль.
***
"Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти?" Цитата из твоего любимого Достоевского, Вика. Видишь, вот я и убила тебя.
 
Это оказалось вовсе не так сложно, как виделось и думалось Тогда.
 
Знаешь, мне кажется, я на сотню лет постарела, и мне места толком нигде нет - ни с кем, ни у кого - но ведь таких пассивных убийц, как ты и я, немало.
Почему я виню тебя в убийстве? Но ведь это просто, моя дорогая. Ты всегда любила эти игры, эти словесные капканы, эти прыжки в невесомость стыда, раскаяния и одиночества. Такой притягательный мазохизм...
 
Вот я и убила тебя. И осталась одна. В кубе холодного мира, среди острых граней угрызений совести. Наслаждаюсь ли я?..
Не знаю. Мне сложно, очень сложно. И если бы не Она...
 
Видишь? Она - это уже не ты, не ты со своей боязнью дня и ночи, не ты со своим чувством неминуемой гибели, не ты, жалящая, кусающая и страдающая. Не ты, любительница кривых форм и всяческих отклонений. Не ты, насекомое!
 
Да, Вика. Не ты. И то, что ты слышишь - это правда, это действительно мой истеричный смешок. Видишь? Я действительно убила Тебя. В моём сердце нет иконы, и свечи не горят, и воскурений нет и вряд ли будут.
 
По крайней мере для тебя, гибнувшей среди своих уверенных Прав, презиравшей покорных сонь и убившей себя ради мук других, но не как столь сладко любимый тобой Христос.
 
Да, Вика. Я понимаю тебя. Но я отвергаю тебя, раз и навсегда, выжигаю твою смерть рунами прощения на враз окаменевшем и посерьёзневшем сердце.
 
Да, Вика. На моём небосклоне появилась новая звезда, и сколько их ещё будет?..
Нет, Вика. Без лишнего поэтизма - я не люблю тебя.
 
И я не очень жалею о твоём выборе.
Что бы там ни говорило христианское учение... Прощай, Вика. Прощай.
***
Я смывала краску с глаз, щёк, даже с шеи... Молотила волосами по воде, избавляясь от оков лака. Яростно стирала краску с ногтей.
Время - жить. Пришло время жить.
Пора выбросить весь хлам из души, проветрить, прочистить и просушить её... И больше никогда, никогда не делать таких ошибок...
***
- Заходите почаще, хорошо? - светло пригласила меня мама Кристины, положив пару пирожков в пакет, - Кристина просто расцвела, наконец-то ей есть с кем поговорить... Все подружки, знаете... тушуются, не знают, как им себя вести, и избегают её...
Лицо хозяйки дома омрачилось. Я медленно кивнула.
- Я понимаю, Мария Ильинична, не переживайте. Всё ещё наладится, девочка она сообразительная, поступит в ВУЗ, там будут другие люди, обязательно встретится кто-то, кто будет её понимать...
- Спасибо вам на добром слове, Лилечка, и на том, что приходите...
- Да мне самой легче с ней, - я улыбнулась, - у вас очень добрая и светлая дочь, внутренне светлая.
- И вы заметили? Она просто ангел наш... Если бы не та авария... - она резко отёрла слезу, - впрочем... Не надо гневить бога! Все живы - и хорошо... А я вас, наверное, задерживаю? - обеспокоенно спросила эта худощавая женщина.
- Ой, и правда! - я вспомнила о встрече с Лёвой и глянула на часы. - Мне пора. До свидания, Мария Ильинична! Спасибо за пирожки.
- Да не за что, не за что, Лилечка! Передавайте маме большой привет и спасибо. До встречи!
Я медленно поплелась по влажным, свежевымытым ступеням подъезда навстречу яркому, непривычно тёплому осеннему дню. Не столько не хотелось смотреть в глаза Лёве, сколько уходить от этих людей...
***
- Лёв... - я нарушила тишину, свалившуюся на нас после обмена приветствиями. - У меня к тебе неприятный вопрос.
- Про Вику? - угадала она.
Я кивнула.
- Что хочешь знать?
- Когда меня не было... Ну, помнишь... После...
- Не договаривай, понятно, - она лёгким щелчком скинула камешек с набережной в мутную воду. - Необычное было.
- Что именно?
- Она отказывалась говорить о тебе.
Я вздрогнула.
- И всё?
- Почему же? - холодно удивилась моя бывшая подруга детства, - Ещё она сказала что-то навроде "меня все они бросили, бросили, а потом сожалеть будут, и кукла будет, и он будет..." Кто та кукла как-то понятно, тебе не кажется?
Она прямо, уверенно и без тени жалости смотрела на меня.
Я хранила молчание.
Мы долго стояли так. Мне то хотелось убежать, то броситься Лёвке на шею... В какой-то миг она даже дёрнулась ко мне, я успела обрадоваться, но...
Едва я отвела взгляд, как ледяной голос Лёвы обдал меня жаром с ног до головы.
- Я не знаю, зачем живут такие люди, как ты.
Развернувшись без единого слова, она ушла.
Я молча смотрела, как удаляются её стройные ноги в плотных джинсах, как она ступает по лужам в матерчатых кедах.
Стало страшно и холодно.
Захотелось к Кристине, в их уютную квартирку, где пахнет пирожками, книжками и чем-то доверительным, чем-то детским, чем-то потерянным... то ли сказочным, то ли просто забытым...
Только бы не быть здесь, только бы не слышать этих слов...
***
- Зачем ты так с Лёвой?
- Практикуюсь, - Вика прокашлялась. - У каждого есть своя больная точка, надавив на которую можно получить ВСЁ, - вот, пожалуй, и всё, что я сотворила с твоей Лёвой. Художники, - Она фыркнула, - и все эти, которые эстетствуют не по делу, просты, как веники. Эго.
- Но ведь она...
- Считает меня идеалом? Ну, что поделать. И не такие махины в истории превращались в обычные осколки, - Она весело, заразительно смеётся, и я смеюсь вместе с Ней...
***
Нужно рассказать хоть кому-нибудь, я больше так не выдержу, я больше так не могу, не могу, не могу... Что толку смотреть на моё бледное лицо, такое непривычное и какое-то чужое, которое люди впервые видят без косметики, и меня наконец-то не узнают... меня настоящую никто не узнаёт...
Лёвка... Зачем же ты так, Лёвка... Зачем же...
Нужно рассказать хоть кому-нибудь, кто поймёт и не осудит, кто...
Не скажет того, что сказала Лёва...
Нужно рассказать Кристине.
***
Кристина смотрела сквозь пелену, окутывающую оба её глаза. Теперь я знала, что эта рассеянность - близорукость, а не усталость или отвлечённая леность.
- Да... Вот так всё и было, Кристина...
Она молча перевела взгляд на узоры скатерти.
- Уходи, - вдруг промямлила она, - уходи, и не возвращайся. И никому не говори, что сказала мне. Я... я прощаю тебя.
Уходить?..
Предчувствие какой-то беды нахлынуло, заполонило, я вдруг поняла, что задыхаюсь, что мне нужен какой-нибудь люк, который можно открыть, чтобы выбраться, воздуху, воздуху...
- В той аварии, - спокойно проговорила она, - в той аварии...
По её щеке медленно покатилась прозрачная, тихая слеза.
- Та авария случилась, потому что прямо там, на дороге, навстречу нашей машине шёл человек... Молодой человек со страшными чёрными глазами. Отец... отец увидел его слишком поздно и слишком резко вывернул руль... Мы врезались. Я... больше ничего не помню, только глаза того парня, его лицо и...руки отца...
Она тихо-тихо заплакала.
Я непонимающе, со сжимающимся сердцем смотрела на её слёзы, как они падали на сложенные вместе руки, на короткие шорты... на длинные узловатые шрамы голых ног...
- Потом, - услышала я, - потом нам сказали... что тот парень в тот день похоронил младшего брата... Которого звали Тимур... И что он... Он...
Я не выдержала, встала, шатаясь, со стула, на ощупь нашла одну, вторую, третью дверь... Изогнутые перила, страшные рыдания бьются, как пойманная змея, эхом о гулкие прохладные стены... бьются о меня, бьются в моих мыслях, путаются, сплетаются... теряются...
 
***
Прочьизмоейголовы...
прочь из моей головы...
Пожалуйста, прочь...
 
Господи, вырви мне гортань и глаза.
Я хочу слепой змеёй тупо биться о землю, пусть внешняя боль поглотит внутреннюю, я не могу, я не могу, я не могу...
Убейте меня. Господи, дай мне автокатастрофу. Аварию. Дай мне споткнуться и упасть...
 
"Ага, трусишь сама... А боженьку попросить - не проблема, да только он ничего делать не будет, ведь это Твоё Решение"
ПРОЧЬ!!!
***
- А если ты завтра умрёшь, о чём ты будешь жалеть?
- О том, что не ушла вместе с тобой...
***
Под руку попался газетный обрывок почти трёхмесячной давности.
"Зверское убийство, совершённое господином Крысельниковым Б.Г. над гражданкой Максимовой Т.А., проживавшей вместе с ним в квартире номер 5 на Набережной, всколыхнуло умы горожан. Как сообщают соседи, никакого особенного шума они не слышали, ранее пара никаких намёков на подобный исход не давала.
Как удалось установить в ходе расследования, господин Крысельников нанёс своей сожительнице восемь ножевых ранений, а на лбу своей жертвы тщательно вырезал латинский глагол Vice - победил.
От следствия предполагаемый убийца скрываться не стал и показания давал охотно, хотя вины своей и не признал. На данный момент обвиняемый проходит судмедэкспертизу, так как у прокурора возникли серьёзные сомнения в его вменяемости".
***
Крысельников.
- Мне кажется, он псих, - дёргает подбородком Виктория. - Но он... он понимает меня, понимаешь? Он... знает на вкус все мои теории... Это он, он научил меня, как играть в людей...
- Иногда я боюсь, боюсь... Что он играет мной в меня... Мне кажется, что это он придумал Локи, и придумал меня, и придумал весь мир...
- Я боюсь прийти к нему тряпкой, а он ждёт, ждёт, он каждый день пишет, что ждёт... Прийти к нему, и он будет гладить по голове, и скажет, что всё хорошо, что Локи хороший...
Макс...
- Знаешь, в моём вкусе. Эрудированная... Историк.
- Он говорит, что боготворит меня... Что я - его идеал, а Макс... Что она не помешает...
Виктория. Vice.
Персональный Христос...
Нет...
***
ВИКА!!!
Водопад холодного пота.
ВИКА!!!
Я больше никогда не возьму в руки палитру.
Изо всех углов смотрит Её лицо.
ВИКА!!!
Кажется, гроза просто выбьет окно напрочь.
К чёрту это давление, влажную удушливую тишину и слёзы дождя в закрытой комнате. Я могу идти куда хочу, но я-то знаю, что привязана к горячей, раскалённой трубе Раскаяния... Тонкая кожица сначала зашипит...
 
Всё как обычно, утро. Только осень какая-то тёплая...
Солнце заигрывает с облаками, ветерок напевает колыбельную, плюшевый медведь вальяжно выглядывает из спутанного клубка одеяло-простыня-пододеяльник.
 
На столе в бардаке застыли мысли вчерашних дел. Где-то здесь были ключи. Меня ждут.
Я знаю, меня ждут.
 
Дверной глазок, щелчок замка. Немного туманно... Как-то тяжело всё.
 
И мысли как-то... Как забрать верхнюю часть пирамидки из песка: надавишь - всё сыпется, осыпается, и катишься катишься катишься катишься катишься...
Ответ на все вопросы один - время...
 
Кажется, запахло горелым?..
Но ведь я выбираю цветы...
***
Осенью ветер страшно любит срывать листья и то плавно, почти нежно кружа в вальсе, то яростно швыряя, опускать на холмики последних пристанищ, кресты и монолитные, внушающие уважение своей тяжестью глыбы памятников.
 
Но только не в хвойном лесу.
Здесь сосны будут плакаться, верещать...
 
Вот она. Задумчиво смотрит в окно. Окна на фотографии, конечно, не видно, но я знаю, куда она смотрит, и даже догадываюсь, о чём думает...
 
Здесь рыхлая грязь прилипает иголками, как будто хочет удержать...
 
Всё смутное, холодное, но чистое и какое-то непередаваемо правильное...
 
И Её лицо, такое бледное, такое голубоглазое и непередаваемо совершенное в хаосе уверенности в своей правоте. Её задумчивость, Её суд...
 
Виновна ли я? Виновна ли?
 
Прочь... Прочь от умных, смышлёных глазок белки, прочь от вальяжных полосок вползшего на могилу бурундука...
Прочь, прочь, к стали выхода, прочь из этого холода - в тепло, в тепло, в тепло...
 
 
Но кто останется? Но что останется?
 
Всё смутное, холодное, но чистое и какое-то непередаваемо правильное...
 
И два цветка - как две буквы - ДА.
Да...
***
Кран как-то дёрнулся и застонал напором воды.
 
Мне просто нужно тепло тепло тепло тепло тепло...
 
Минус на плюс - и пусть всё исчезнет. Пусть все исчезнут. Раствориться в паре, раствориться раствориться раствориться...
Как же холодно. Гусиной кожей боль, страх, распили меня - и увидишь повсюду кольца, как у дерева, кольца этой гусиной кожи, этих пупырышек. Лопнуть бы их...как мыльный пузырь.
 
Зеркало. Глаза - дикие, чёрно-красные, нервные, больные, одинокие...
 
В воду. В тепло в тепло в тепло в тепло в тепло...
Как в утробу...
 
Оставь меня, оставь меня, оставь меня!!
Я не вынесу этого больше!
 
Кран повело из стороны в сторону, во мне - ничтожество души, разряды молний, ненависть, боль, страх, раскаяние... Господи... За что?.. Ведь я просто хотела любить и верить...
Как же холодно. Горячей, горячей, горячей! Пусть в этом влажном пламени выгорит весь мой холод, вся эта болотная тина, сумасшедшие Твои глаза...
Всё крутится, вертится, перед глазами - сотни сверкающих мотыльков, перемигивающихся глаз, изломанных крыльев каких-то мечущихся чудовищ...
...пока последняя капля света не растворится в темноте.
***
Отпусти меня, отпусти...
Я всё ещё верю в Него, я всё ещё верю в...
Людей?..
 
Не смейся так весело и яростно, не бросай меня из шторма в пустыню...
 
Отпусти меня, оставь...
***
Свет падает...
Открытая дверь, тишина.
Свет падает...
Скрип двери, тишина.
Свет падает...
Ледяной свист лестничного провала.
Свет падает...
Тишина.
Лестницы, сырые подземелья лестниц, вверх-вниз,
Вниз-вверх,
Вниз...
Тишина...
Вверх!
***
Кажется, голова покрылась изогнутыми, исковерканными трещинами.
Не хочу видеть себя в зеркале...
А что будет, если - опять?..
 
Холодно холодно холодно холодно
Как же холодно...
***
Тишина. Только в ванной - тепло и влажно.
 
Звенящее напряжение вибрирует, отталкивается ото всех стен. Вода волнуется под моим телом, над моим телом, по бокам...
 
Моё тело?..
 
Тишина...
 
И блаженные мотыльки Пустоты налетают беспечной стаей и опрокидывают весь мир своими ласковыми бархатными лапками...
***
Вены... Они такие смешные: то голубые, то зелёные, то плотные, то тонкие. Так смешно...
 
Всё. Подумать только, совсем чуть-чуть и - всё. Всё...
 
Так смешно. Горячая вода, пар, слегка сердце зашлось...
 
Всё. Узоры мокрых волос повторяют рисунок вен и капилляров.
 
Всё.
 
Так смешно...
 
конец.