Глава 7. Рождение

"Савл! Савл! что ты гонишь Меня?
Трудно тебе идти против рожна.
Я сказал: кто Ты, Господи?
Он сказал:
"Я Иисус, Которого ты гонишь"
             Деян. 26:13-15

По сложившейся традиции приговоренного ждала еще одна унизительная процедура: долгий, мучительный проход до ворот, отделявших городскую цивилизацию от беспросветной дикости. За городом ничего не было - сплошная пустыня с унылыми пейзажами, бесцветными просторами, пустотой содержания. Как говорилось в одном из древних текстов об этих землях: ни люди, ни птицы, ни животные не желали обитать в тех краях исключительно потому, что там прочно заняла свое место другая жизнь - жизнь, прозрачно, переходящая в смерть и ничем от нее не отличающаяся.

По дороге к воротам Омара поносили самыми нецензурными словами, обзывали, неистово бранили, выкрикивали обидные слова. Но воля писца не колебалась, как не колебалась его вера в чудо, что когда-нибудь этому наступит конец. Впрочем, до конца еще нужно было дожить, - все еще только начиналось. Его вывели за пределы города и бросили на твердый каменистый песок. Омар упал на колени и зажмурился от боли. Чудовищно обессиливший и лишенный чувств, он старался не оборачиваться назад, - оттуда слышались истошные дикие крики. Взбудораженный народ, схвативший с земли камни, начал закидывать павшего на колени писца. Чтобы сохранить хоть какие-нибудь жизненные силы, Омар попытался лечь на живот и руками обхватить свою голову.

Обыкновенно, когда происходило закидывание камней, жертва либо погибала сразу, либо через некоторое время. Правда, ходили слухи, что в соседнем государстве жил один праведник, которому удалось выжить после этого, но о его будущем история умалчивала. Омар надеялся хотя бы еще на несколько дней, пусть трагических, пусть лихорадочных, наполненных мук и тревог, но проведенных в этом мире. Невзирая на его податливое подчинение судьбе, ему еще хотелось пожить, зацепиться за свет, который все это время его сопровождал.

После окончания процессии стражники разогнали бесчинствующую чернь, а два из них подошли к писцу, чтобы проверить, жив ли он. Его лысая голова покрылась алыми пятнами, из ран текла кровь, перебитые руки не шевелились, но тело охотно дышало, будто давая понять, что умирать ему пока рано. Стражи перевернули его на спину и убедились, что он еще жив. Омар, открыв глаза и увидев перед собой своих палачей, отчаянно захотел плюнуть им в лицо кровью, но сделать это просто физически не мог. Они подняли его на ноги, тот закачался.

- Иди! - закричал один на него.
- Да толкни его! - крикнул другой.
Омара схватили за плечи и швырнули на землю.
- Да сам пойдет, оставь его, - надменно проговорил первый, - только завяжи ему глаза, чтобы он не знал, куда идет, - и достал кусочек ткани, специально приготовленный для таких случаев.

Завязывание глаз также входило в часть смертной казни. Если человек оставался в живых, его - слепого и беззащитного - отправляли в неизвестность. Эта неизвестность могла его пожрать и не подавиться, могла его искалечить и добить, но помиловать - никогда. Поговаривали, вопреки легендам, что в пустынных краях все-таки водятся дикие звери и они-то и пожирают осужденного. По большому счету это было не далеко от истины: предположить, что за пределами Деспотии не водится ничего, мягко говоря, выглядело абсурдным. Летали дикие птицы, бродили дикие животные, быть может, где-то обитали и дикие племена, но все это оставалось неизведанным.

Писца отпустили на волю, которая для него знаменовала неволю. Он то шел, то полз, то ложился, дабы передохнуть. Силы постепенно наполняли его, но происходило это весьма замедленно - публичное избиение камнями не могло пройти незаметно. Боли не прекращались, как в руках, так и в ногах. Голова перестала работать, а мысли приходили только самые односторонние: куда же я иду? Где закончится моя дорога? Когда же я умру?

Последний вопрос страшил его с большой силой, даже несмотря на то, что с фатальностью он как-то примирился. Но как бы человек не желал адаптироваться к ужасным условиям, его природа всегда стремится эти условия преодолеть. А вдруг что-то спасет его? Вдруг случится чудо?

Чудо, впрочем, не подавало никаких знаков. Прошел день беспокойного хождения по мукам. Без пищи и воды он больше не мог протянуть. Омар остановился и снял повязку, которую мог снять давным-давно, но по совести не сделал. Земля была безвидна, и даже ветер над ней не носился. Он еще раз оглянулся по сторонам и внезапно завидел вдалеке одинокий темный объект, выразительно выделявшийся на этом скудном пейзаже. Пока это была только точка, не предвещавшая чего-нибудь комфортного и заветного и в тоже время она символизировала присутствие иного в этом необитаемом мире. Утопая в песке, медленным шагом он направился навстречу неведомому объекту в надежде встретить цивилизацию или ее крохи. Мысли немедленно сгруппировались и оформились в сложные умозаключения: а что если там другая человеческая жизнь, о которой ничего не известно? Но как они себя поведут? Где гарантия того, что это будет не озлобленный и агрессивный народ? Впрочем, чем ближе он подступался к объекту, который так и не оформлялся во что-то конкретное, тем сильнее рассыпались любые мысли о другой жизни - вокруг объекта было также пусто, как в данный момент вокруг солнца на небе.

Перед ним лежал - одиноко и невозмутимо - простой серый камень, без каких-либо примечательных деталей или причудливых форм. Камень, который не являлся островком цивилизации посреди варварских просторов, но являлся островком культуры. Вернее, того самого мифа, в котором о нем упоминалось. Омар моментально узнал легендарный камень - ведь он угробил большую часть своей сознательной жизни, чтобы хоть что-то разузнать о нем. Он не поражал своим внешним видом, но феноменально изумлял внутренним: за этой внутренностью, казалось, стояла великая история одного заложника богов.

Неожиданно Омара что-то ослепило: то ли камень выплюнул из себя поток света, то ли небесный свет снизошел на него, превратив в источник колоссальной энергии. Так или иначе, Омар рухнул возле него, словно пораженный в бою воин. Он старался открыть газа, но видел лишь белый цвет, совершенно незнакомый для того мира, в котором он обитал. Расшатанное сознание могло породить любых чудовищ, но только не этих: бесцветная панорама, какой бы она не представлялась, впечатляла своей неуловимой красотой, не передаваемой в земных красках и словах.

Сказать, что он ничего не увидел, все равно, что не сказать ничего. Но и передать словами произошедшее с ним потрясение также не подвластно перу ни одного писателя. Как выяснилось позже - из некоторых его слов, хотя он и пытался не разглагольствовать на эту тему, и слов его приближенных, - он встретил человека, говорящего на небесном языке, кроткого и смиренного. Каждое его слово заражало и вдохновляло, каждый его взгляд дарил тепло и уют, а прикосновение - ощущение спокойствия. Этот человек рассказал Омару, что тот не напрасно пережил столько страданий, ибо только так постигается истина. «Так в чем же истина?» - вырвался у Омара философский вопрос. «Истина есть я» - послышался божественный ответ. Иных подробностей о встречи Омара с неизвестностью не было.

Отныне писец ощущал себя человеком обремененным. Человеком, которому суждено было пройти череду препятствий, чтобы обрести тайное знание, божественное откровение. Уже много позже, когда он пришел в себя, с помощью рациональных ли доводов или интуитивных Омар сделал вывод, который сам собой напрашивался из прошедшего сверхъестественного общения с другим миром. Никаких богов не существует, а есть только Один, сотворивший этот мир. Ему так передали. Или он так увидел. Или, вероятно, он постиг это еще каким-либо иным путем. Но факт остается фактом. Все сомнения, связанные с космологическими воззрениями, рассеялись. Он, пусть и скрывая это ото всех, давным-давно изучал местную религию. Но что-то не позволяло ему поставить точку в его сомнениях, что-то, что могло бы опровергнуть старую систему и создать новую. Омар считал, что деспотические боги, объединенные в семьи, с определенными человеческими чертами, - всего-навсего перенос человеческих качеств на небеса. Всего лишь лесть небесам, но не попытка понять истину. То, что есть Творец этого мира, - для Омара всегда было аксиомой. Но то, что он Один, стало ясно только теперь, ибо Творец в облике человека возвестил ему эту истину. Омар принял непосильное бремя на себя беспрекословно, даже с радостью, поскольку неожиданно почувствовал свою значимость, свою роль среди людей. Мизантропия, которая по обыкновению подкатывает к человеку в старости, настигла и Омара, но встреча с потусторонним его мгновенно переубедила - служение людям, служение народу стало сродни служению искусству. Истину нужно было донести, и вопрос «какой ценой?» стоял чрезвычайно актуально: только не ценой людских жизней. Свою же отдать ему не представлялось трудным.

Когда все прошло, и слепящее озарение сошло на нет, Омар оказался там же, где и стоял - возле камня. Только уже не измотанный, не уставший, не желавший ни еды, ни воды. Все раны, которые кровоточили и мешали ему идти, в мгновение ока исчезли. Но Омара это не шокировало: после того, что он испытал, уже ничего не могло его сильно поразить. Он как будто пропитался высшей энергией, получил заряд бодрости и шаг за шагом осваивал новый грани бытия. Местность его уже не пугала своей отчаянной заброшенностью, он прекрасно знал дорогу назад, хотя и не ведал источник сего знания. Его никто не ждал в Деспотии, но он возвратился. Назло врагам и во имя всевышней истины.

В городе тем временем о грешнике и позабыли: все вернулось на круги своя, повседневность вновь приняла бразды правления, а народные волнения рассосались сами собой. Красная смерть, пожиравшая своих родителей, также испарилась, будто ее и не было. Число болезней спало вместе с разговорами о ней, и народ более не утруждал себя мыслями о плохих последствиях. Все устаканилось, кроме здоровья Санурсата, который, спустя некоторое время после изгнания писца, скончался. Однако и это событие не вызвало должного резонанса, поскольку произошло мгновенно. И новость о его смерти дошла до низов уже слишком поздно для того, чтобы устраивать по случаю массовую скорбь.

Появление Омара в городе прошло незамеченным. Пришел в город человек и пришел, делать ничего не делал, а лишь созерцательно прогуливался по маленьким улочкам. Впрочем, через некоторое время он все-таки начал  чем-то досаждать прохожих, вызывая необоснованные подозрения: слишком тихо и бесцельно шатался он вдоль домов. А вдруг вор? Или преступник? Что он здесь ищет? За чем наблюдает? Все вопросы нуждались в немедленных ответах, но к представителям закона обращаться было еще рано. Тогда самые смелые жители, каковых поначалу насчитывалось немного, решили с ним заговорить. Результат оказался непредсказуемым. Его ответы - более лаконичные, чем прежде, - вызывали и восторг, и раздражение.

- Вы что-то потеряли?
- А вы разве нет? Вы считаете, что нечто приобрели? - отвечал он вопросом на вопрос.
- Вы очень странный человек.
- Не более, чем остальные.

Холодность писца настораживала. Омар первое время держался в стороне ото всех: видимо, он нуждался какое-то время в одиночестве. Всякий раз, когда к нему подходили с неуместными вопросами, Омар отвечал резко и колко. В итоге сбитые с толку любознательные жители уходили в отчаянии или в бешенстве - Омар ничего внятного не отвечал, будто назло. И так повторялось из раза в раз, пока сам он не почувствовал готовность проповедовать свое еще неоформленное учение среди людей. Но время шло, и убеждения писца крепчали. Тогда Омар решил пойти на рыночную площадь, где ежедневно скапливался народ. Это было идеальное место для того, чтобы привлечь к себе внимание и в тоже время не попасться на глаза стражников, подозрительно относившихся к любым так называемым пророкам.

На рынке по обыкновению царила возьня и шум. Мужчины бегали от одной лавки к другой, женщин же почти не было (в Деспотии они сидели дома, а покупкой занимались мужья). Омар вышел на самое освещенное место и, вобрав в себя побольше воздуха, громко разразился взыванием:
- Братья и сестры!
Кто-то обернулся, а кто-то продолжал гудеть.
- Братья и сестры! - повторил он уже более сдержанно, но оттого не менее слышно. Площадной шум затих, и люди обернулись у Омару.
- Я вернулся, чтобы сообщить вам: наш мир не такой, каким мы себе его мыслим. И уж тем более не такой, каким его мыслят жрецы. Мы все живем обманом, им кормимся и утопаем в нем. Наши великие и мудрые предки говорили, что Деспотия - это страна, которую боги сознательно придумали для людей, как место, в котором рождаются мечты. Но эти мечты, рождаясь, неизбежно гибнут в потоке общественных заблуждений. Посмотрите на себя, посмотрите друг на друга! Что вы видите? Друзей или врагов? Подумайте! Ведь мы готовы по одной указке сверху свернуть шею своему ближнему. Почему же мы на это способны?
- Смотри, это же изгнанный писец, - сказал кто-то в толпе.
- К чему это он все? - высказался другой, скептически смотрящий на происходящее.
- Наши души заблудились в мире вымышленных богов. Нам каждый день твердят, что они вокруг нас, они наставляют нас, они - энергия этого мира. Но это большое заблуждение! Эти боги никак не могут на нас влиять, потому что они лишь плод наших предрассудков, они нам нужны только на том основании, чтобы защищать.
- Что ты такое говоришь? - послышалось в толпе. Народное негодование набирало обороты, и масса людей не желало далее слушать умалишенного грешника.
- Послушайте, братья! Я странствовал за пределами Деспоти, по бескрайним пространствам и безжизненным местам. И мне одному - повторяю, одному, - удалось выжить и вернуться. Как же мне это удалось?
Собравшиеся на торговой площади в оцепенении замолчали. Даже местные властители не могли иметь столь значительного воздействия на массовую психологию, как известие о выживании в том месте, где выживанием даже и не пахнет. Народ прислушался.
- И я отвечу: на то была воля Бога. Да, я не оговорился, именно Бога, Единственного Творца сего мира. То, что со мной случилось чудо, - неоспоримый факт. Но вот по чьей воле оно произошло - сокровенное знание. Однако оно открылось мне, когда я наткнулся... - последнее слово Омар произнес с заминкой. О камне говорить было бессмысленно - народ мало что знал о легенде, связанной с ним, и вряд ли бы прочувствовал значимость его упоминания. Сделав паузу, Омар продолжил, - Оно открылось мне, когда я шел по знойной пустыне и, словно в лихорадке, упал на мелкий песок. Когда я поднял голову, я увидел Его. Он - с доброй улыбкой и дружелюбным видом - смотрел в мою сторону и удивлялся тому, что я лежу. «Встань!» - сказал он мне, и я моментально почувствовал силу во всех членах моего тела. После этого он поведал мне о тайне бытия и, чтобы подтвердить свое могущество, помог вернуться в Деспотию.

Откровенно говоря, речь Омара не впечатляла ни своей патетикой, ни выразительностью, ни даже убедительностью. Писец никогда не был сильным оратором, не имел склонности выступать на публике и вообще не любил выделяться. В бытность еще уважаемым писцом он также мучительно воспринимал любые контакты с многочисленной аудиторией - не потому что боялся, а потому что считал всякое знание мистическим откровением, к которому необходимо прийти самому. Но сейчас ситуация диктовала иные методы: Омар имел дело не столько с сокровенным, сколько с откровенным, и в этом смысле мысль возможно было донести только через сердце. Но до поры до времени дверь к сердцам людей оставалась неприступной и прочно запертой. Люди не только не доверяли изгнаннику, но и желали поспорить с ним. Все-таки мысль о единобожии действительно отдавала новизной: как так может быть, чтобы наш мир остался без всех остальных богов? Без посредничества, без опеки, без той реальной защиты, на которую и оставалось уповать в трудные времена. Один Бог со всеми трудностями не справится, да и как он может быть один - без жены, без семьи, одинокий и брошенный? Какой же это Бог, раз его надо жалеть? Мысль о его всемогуществе пока не уживалась, требовались доказательства и убедительные доводы.

- Я вижу по вашим лицам, что вы мне не верите. Но как же тогда я попал сюда? Кого же я увидел? Кто со мной общался?
Некоторые склонялись к мнению, что скорее всего с Омаром произошел припадок, некое помутнение сознание, вызвавшее галлюцинацию. Но могла ли галлюцинация вернуть целым и невредимым Омара в страну, которая его изгнала? Вряд ли.
- Почему Бог един? Потому что у мира мог быть только один Создатель. Когда мы сталкиваемся с творением, мы знаем, что у него есть автор. Автор нашего мира - Он. И как творец, Он не присутствует среди нас, он по ту сторону нашей жизни, он там, - Омар показал на небеса и как-то таинственно, неестественно для себя прищурился, будто ожидая озарения, - там, на небесах. У всего есть свое начало и конец. Ничто в этом мире не бесконечно. Так вот, Он и есть это начало и конец, Он - то, что созерцает нас каждое мгновение, но не вмешивается в наши судьбы.
- И чем твой Бог отличается от наших? - не выдержал один смутьян.
- Он - любовь! Он - надежда! Он - Вера! Его главное желание - любить. Если мы любим, то мы исполняем его закон. Мы его воплощаем. Только через любовь нам открывается истина, только через человеческое отношение к человеку мы сможем открыть себя. Наш Бог - не символ каких-нибудь стихий, не их выражение, а напротив - Он их усмиритель.
- Ты хочешь, чтобы мы поверили тебе и уверовали в твоего Бога? Что нам с того будет? - усердствовали особенно упертые.
- Царство Божие, - скупо ответил Омар, полагаясь на веру, а не разум людей.

Однако людям не доставало, пожалуй, главного и ключевого аргумента, когда речь шла о метафизических силах: наглядного чуда. Разглагольствования Омара о едином Боге, конечно, изумляли красотой мысли, но отталкивали своим бессилием в плане доказательств. Если антропоморфных богов человеческое сознание в принципе могло представить, то некий Абсолют - категорически нет. Если бы Омар на людях продемонстрировал какие-нибудь уникальные возможности, будь то превращение камня в огонь или внезапный полет над землей, то народные сомнения рассеялись бы мгновенно. Однако Омар был всего лишь человеком, и творение чудес в его компетенцию не входило. Последним козырем оставалось слово, но оно отчаянно пасовало перед толпой зевак и невежд.

Омар закончил свою проповедь, на заканчивать со служением он не намеревался. Он еще раз убедился, что выбрал правильный путь: трудности только закаляли, а массовое недоверие и упорство - делали сильнее. После его выступления большинство людей только плюнуло в его сторону с досадой на потерянное напрасно время, но несколько человек все же заинтересовалось его учением. Они стали ходить за ним и записывать, а Омар - доверительно делиться с ними истинами, которые ниспослал ему Творец. Поначалу он не вызывал особенных нареканий со стороны стражей - ведь таких, как он в Деспотии на самом деле было много. Но вскоре, когда количество его последователей разрослось до целой общины, власти уже не могли закрыть глаза на сей факт. Омар, тем не менее, продолжал свои кроткие наставления нуждающимся, он ходил к беднякам и изгоям, как равным - и, надо сказать, для этого он имел полное право. Он старался помочь слабому и больному всем, чем мог, в том числе и материально (не деньгами, которых у него и не было, а пищей, которую он доставал у новых друзей), помогал и богачу - не менее богатым советом. Его помыслы и действия носили натурально бескорыстный характер, поскольку ему не для чего было извлекать выгоду: увы, мирское комфортное существование его уже так не занимало. Впрочем, как и всякий человек он, разумеется, надеялся рано или поздно где-нибудь обосноваться, но лишь в том случае, когда завершил бы свою миссию. К несчастью или к радости, горизонты этой миссии отчетливо не выявлялись, поэтому о сроках служения говорить не приходилось.

Жилье ему предоставили его же ученики, как они сами себя называли. Комнатка была весьма неприхотливой: голые холодные стены, ни намека на мебель, дубовый пол из бревен, меланхолично поскрипывающий от шагов людей. Омар жил в ней не один, а целой общиной; добывали пищу они также коллективно, как и потребляли. Но длилось это крайне недолго, поскольку разраставшееся религиозное течение, - а то, что оно стремительно и интенсивно разрасталось, спору нет, - начинало претендовать на господствующую роль в городе, создавая маленькое государство в государстве. Омара уже замечали на улицах, презрительно смотрели, искали повод к чему-нибудь прицепиться. Но писец вел себя крайне осторожно и не навлекал к себе нареканий. Те невинные проповеди, которые он вел на улицах, не содержали в себе призывы к насильственному свержению строя, к выпаду против режима, они сводились исключительно к просвещенческой миссии, да и только. Самые значительные нападки в его адрес сводились к следующему: дескать, в соседней не самой дружественной стране тоже говорят о неком едином Боге. И Омар, очевидно, услышал о нем и решил распространять это чужое учение среди деспотийцев, выдавая его за нечто новое. Однако одно оставалось необъяснимым - Омар никогда не бывал в этой стране и вряд ли мог что-нибудь слышать об их Боге, однако его учение точь-в-точь совпадало с чужим. Не является ли это подтверждением того, что он не врет и что увидел настоящего Бога, наднационального, который открывает себя не только отдельному народу, но и всему миру? Омар же каждый раз в свою защиту повторял: «Братья и сестры, моя задача не в том, чтобы всех рассорить, а наоборот - всех объединить и помирить!»

Так или иначе, действие равно противодействию, и количество последователей Омара умножило и количество его недоброжелателей. Причем последние существенно превосходили первых. Сначала начались атаки на учеников Омара: их загоняли в тупиковые места города, где насмерть закидывали камнями. Недовольство росло как на низовом, так и на верховном уровне. Известия о городских схватках дошли и до совета десяти, возглавляемом новым правителем. Было принято решение немедленно проблему разрешить - либо успокоить жителей, либо узнать побольше о секте, которая, вероятно, могла со временем стать угрозой как государственному, так и религиозному порядку.

Первая задача, впрочем, была по существу не решаема. Ждать пока все само собой уляжется - удел слабых и беспомощных, не способных к стратегическому мышлению. Со второй не торопились: во-первых, реализация могла подкачать, во-вторых, результаты операции были слишком непредсказуемы, а в-третьих, власть не знала с каким новым проповедником имеет дело. Омар действительно сильно изменился с тех самых пор, как очутился в шкуре изгнанника. Выглядеть он стал значительно свежее, лицо дышало молодостью и лишь неизменная лысина напоминала о том Омаре, который колебался между верой и разумом.

Мало-помалу учение Омара расползалось по всей стране. Напряжение не спадало. Начались покушения на писца, "оппозиционного" проповедника - главного виновника нараставшей гражданской войны. Больше отмалчиваться властям было нельзя. На самом высоком уровне жрецы утвердили приказ задержать Омара, на самом низком - среди воров и преступников - его подкараулить и убить. К Омару стали обращаться его послушники с предупреждениями, что ему необходимо бежать и что мешкать в этой ситуации слишком опасно. Но куда было бежать? Опять в пустыню? В соседние государства? Но как туда добраться? Как войти, так и выйти из Деспотии без принципиального согласия правителей представлялось невероятным. Или тебя официально изгоняли, или ты неофициально загнивал в своей стране - если, разумеется, тебя не устраивала текущая жизнь. Омару необходимо было государственное решение, но добиться его выглядело напрасным трудом. Требовалось прямое действие. И чем скорее, тем лучше.

Тогда ученики миссионера собрались вместе возле главного храма страны. Они требовали одного: поговорить с верховным жрецом, так как ситуация становилась неразрешимой. Пространство возле храма незамедлительно наполнилось народом, как заинтересованным, так и просто желающим поглядеть на происходящее. Через некоторое время вышел и сам жрец - на лице его отобразилась тревога и отчаяние. Он жалостно хромал, по-стариковски горбился и вообще смотрелся крайне болезненно. Говорить ему не хотелось, но долг перед отечеством диктовал свои правила.

- С чем вы пришли сюда? Что вам есть сказать? - сквозь редкие зубы процедил жрец. Его вид уже не внушал былого восхищения и страха. Ввиду последних волнений и бунтов, все перед общей неприятностью стали равны. Власть лишь отличалась тем, что имела гарантию своей безопасности, но и это крайне мало облегчало душевные страдания.
- Наш учитель, Омар, находится в опасности! Враги устроили на него охоту! - закричал из толпы самый смелый. Его голос дрожал, но мысль была ясна.
- По какой причине?
- А разве вы сами не видите? - возмутился смельчак. Все понимали: наивность жреца была наигранной. Но в тоже время она вызывала отвращение и ненависть, - Волнения в городе не утихают. Нашу общину каждый день атакуют камнями, загоняют в углы и забивают до смерти.
- И вы хотите, чтобы я защитил какого-то простака на том основании, что он ваш учитель? - наигранно недоумевал жрец.
- А вы хотите, чтобы погромы продолжались?
Толпа взвелась, как безумная, поддерживая оратора, взывавшего представителя власти к ответу. Но жрец лишь пошатнулся и непримиримо ответил:
- Почему тогда ваш Омар сам не обратится ко мне? - народ мгновенно успокоился, словно ожидая появления писца.
Но из толпы выступил другой его ученик, менее смелый, но искушенный в публичных спорах, и возразил:
- Враги только и хотят, чтобы Омар объявился здесь, дабы быстро с ним разделаться. Мы беспокоимся о его здоровье и жизни - слышите! - и не дадим его в обиду!

Жрец недовольно нахмурился и поднял голову на собравшуюся возле храма толпу. Народ в своем протесте был весьма красноречив, пусть и по отдельности - косноязычен. Взяв паузу, чтобы отдышаться и привести чувства в порядок, жрец слушал звучные восклицания заведенных людей. Все они вместе казались страшной силой, способной убедить кого угодно, их голоса сливались в единый твердый вой, и вырабатывавшийся шум гремел ужаснее любого грома.

- Хорошо, какое у вас предложение? - сказал он дипломатическим тоном, сглаживающим недоверие.
- Мы хотим, чтобы Омару позволили покинуть страну!
- Да! Да! Пусть убирается отсюда! - вдруг закричали противники писца, моментально солидаризировавшись с остальными.
- Дайте ему возможность пожить за пределами нашего государства, иначе его здесь убьют, - вставил здравомыслящий деспотиец.
- Но куда он пойдет? - трезво обратился к ученикам Омара жрец.
- Это уже ему самому виднее. Как судьба подскажет.

Судьба, однако, подсказывать не торопилась, но и не безмолвствовала совсем. Омар, скрывавшийся от гнева ортодоксальных деспотийцев в одном из домов своих учеников, предполагал различные варианты. Попасть в соседнее государство выглядело соблазнительным, но не возможным по различным причинам: там бы его никогда не приняли за своего, поскольку гражданами считались только люди местного этнического происхождения. Другие государства пугали своим варварством и невежеством. И тут он внезапно вспомнил о Софии, которая предложила ему свою помощь. Вспомнил ее заключительные слова, благожелательно сказанные при последней, смутно всплывающей в памяти встрече: «Если судьба, о которой вы так любите говорить, подарит нам шанс еще раз встретиться, я непременно вас заберу с собой». И уже по прошествии времени ее произнесенное слово «судьба» звучало совсем иначе, будто согласуясь с настоящей судьбой и не являясь при этом всего лишь фигурой речи.

Он направился туда, куда причаливают чужеземные корабли, - как-никак, будучи писцом, он великолепно знал свою страну, - оставалось только поспеть на тот корабль, на котором отплыла София. Невзирая на то, что прошло много времени, - а сколько именно он и сам не знал, - Омар надеялся на ее встретить. Ему отчего-то думалось, что заботливо произнесенные в последний раз прощальные слова, прозвучат когда-нибудь еще. Во всяком случае в это слепо хотелось верить. София была его последней надеждой, той девушкой, которая, обронив однажды случайное слово, могла бы охотно его воплотить. Раз судьба подкинула ему такую возможность, - а в судьбу он продолжал беспрестанно верить, что отнюдь не противоречило его учению, - то грех было ей не воспользоваться.

Омар попрощался со своими учениками и общиной, назначив своего преемника, и отправился к морскому порту, расположенному на севере. Этот порт отличался от остальных тем, что располагался вдоль так называемой «дороги моря» - знаменитого морского пути, по которому передвигались народы моря и торговали с различными странами. Только эта дорога вела к самым процветающим столицам древнего мира, торговым центрам, развивающимся цивилизациям. Омару вдруг необычайно захотелось попасть именно туда, в место, где родилась торговля и наука, философия и музыка. Место, где язычество замещало собой кодекс поведения. Место, куда еще не ступила нога миссионера. И он отправился в путешествие.