Чучело. в работе

- Я чучело. — говорит он.
А я ещё подумала что за чучело без ведра на голове? 
- А люди любят сжигать чучела. Масленицу например. Знаешь его?
Покачала головой. Нет, Масленицу я, конечно, не знала.
- А я вот знал. Давно. Не помню какой номер у него был, по-моему тридцать пятый или тридцать шестой. Славный он был. У него была миссия. А у меня вот нет.
- Почему? — я остановилась и потянула его за руку чтоб остановился и он.
- Потому что чучел делают просто так. Отпугивать. Ну а что за миссия такая — отпугивать?
- Глупая миссия, вот и всё. Зато так жить проще.
- Думаешь? — губы растянулись в хитрой улыбке
- Думаю — даже топнула ногой для убедительности.
- Хорошо если так. Вот только этим мало кого напугаешь — он похлопал пальцами по винтовке — Скорее рассердишь.
- Ты стрелять умеешь?
- Нет, а зачем мне? - вот, ещё одна робкая улыбка. Я снова топнула, но скорей уже по привычке, и тут же подпрыгнула. Под ногу попался коварный ракушечник. Тут же в меня прилетела вторая жёлтая тапочка.
- Надевай давай. И пойдём уже.
Куда пойдём-то? - я всунула ступню в тапочку и припустила вверх по дороге. Он за мной.
- Я хочу на площадь, давно там не был. С тех пор как сжигали Масленицу сорок первого, наверное.
- Ты их всех что ли знаешь? - я была уже далеко впереди но он конечно услышал.
- Да нет, я просто считаю хорошо. Я родился вместе с Масленицей пятым, но мы не поладили. У него ведь была миссия.

Мы наконец прошли мимо цветочного магазина Альфа и свернули на северо-запад. До площади рукой подать и я решила купить розы.
- Ты любишь розы? - донеслось с улицы. Здесь, в таких вот старых каменных стенах, любой голос снаружи казался глухим постукиванием маленьких молоточков. Поэтому я не любила Альфа. Мне всегда нравился тот тёплый картон из которого строили дома в нашем Коппа. Если прислониться к нему безветренной ночью, то можно почувствовать даже то, как шуршит трава за Стеной. К тому же его температура никогда не меняется, а в Коппа зимы холодные до жути. И если б не этот картон не спасли бы нас ни одни шерстяные носки. Даже кошачьи.
Я схватила первый попавшийся букет и поставила галочку в записной книжке на прилавке.
- Мама любит.
Звякнул колокольчик и я обернулась. Тикки оглядывался с выражением лица человека, ни разу не видевшего цветов.
- Ни разу и не видел. - хмыкнула я и протянула ему букет — Розы. Чучела ведь в огородах стоят. Разве там нет цветов?
- Да какие там огороды? Нас теперь в пустыни отправляют. Кого там пугать — непонятно. Но, видать, всё таки есть кого.
- А раньше?
- Что раньше?
- Ну ты ведь не впервые на тракте. Здесь в каждом секторе цветочные есть. - я потянула на себя входную дверь и она опять противно звякнула. Снаружи стало значительно светлей. Часов семь, не меньше.
- Это они сейчас есть — Тикки почесал за ухом, подумал и продолжать не стал. А я не стала больше спрашивать.
Когда мы на конец добрались до площади, солнце окончательно выспалось. Уже можно было различить шпиль нашей южной часовой. Без пяти минут девять. С прошлого раза площадь почти не изменилась. Только месяца два назад в центре ещё стояла большая Лишайница. Помню у неё были поломаны все нижние ветки, потому что маленьким очень нравится сдирать с них маленькие ароматные пузырьки хвои. Я бы и сама их сдирала, эти комочки, да никогда не хватало безрассудности. Не так я была воспитана.
- Я думал в такую рань здесь никого не встретишь — вдруг мимо меня проскользнула тень Тикки. - Глянь.
- Кошка наверно. - я всё ещё любовалась стремительно отсутствующей Новогодней Лишайницей, но тут Тикки аккуратненько развернул меня лицом к парадной весенней лестнице.Едва различимую фигурку на той стороне площади правда можно было бы спутать с кошкой при большом желании. Но даже с такого расстояния отчётливо вырисовывалось весьма выразительное отсутствие хвоста. И острых ушек тоже.
Я скривилась. Сколько не пытаюсь исправиться, но наверно так всегда и буду капризной. Так хотелось прийти раньше всех, показать Тикки каждый камушек на этой площади, каждую трещинку. Но вот кто-то в гордом одиночестве проскользнул сюда осенним утром просто что бы поползать на четвереньках.
- Чего ищешь? - я прошагала несколько метров навстречу и остановилась. Теперь я стояла почти в самом центре площади и мне было спокойней. Тикки вдруг как то неуверенно тронул меня за плечо но ничего не сказал. Стало быть всё пока хорошо. Непостижимое существо, черты которого я до сих пор не могла разобрать в утренних сумерках, дёрнулось и застыло от звука чужого голоса. Я даже смутилась и для храбрости сделала ещё один шаг вперёд и вот тут Тикки уже со всей силой схватил меня за плечо. Больно. Я снова дёрнулась вперёд, что бы освободится — как выяснилось, очень зря. Наверное, я напугала его. До смерти напугала и быстрей чем я успела что либо сообразить Тикки дёрнул меня назад и огромный — размером с мой кулак — ракушечник прилетел прямо ему в голову.


Он прилетел мне прямо в голову. «Больно..» — подумал я, а очкарик уже скрылся в полумраке ближайшей щели между плотно стоящими домами. Я хотел было обернуться, но земля под ногами подозрительно качнулась и на мгновение стало очень темно. Наверное, я ещё ни разу в жизни так не пугался как в это мгновение. Я почему-то сразу вспомнил что ещё не видел снега в этом году. А потом перед глазами появилось небо, замаячили то и дело расплывающиеся светлые кудряшки. На меня что-то капнуло, похоже шёл дождь. Альфа, пожалуй, слишком холодный чтобы лежать под дождём на каменной кладке. Холод сочился из низких просторных домов по мостовой собираясь как фонтан в центре площади. Он растекался кольцами вдоль Стен тракта и уходил вглубь и отчётливо было слышно как трещит под слоем льда почва...
 Среди бесконечных кудряшек я наконец смог распознать глаза — большие, раскосые, через чур светлые. Они смотрели на меня как то очень уж внимательно и мне стало не по себе.
- Иса, ты меня пугаешь. - голос у меня почему-то дрожал и её это рассмешило. Она быстрым движением заправила кудряшки за ухо и наклонилась чуть ближе. Веснушки почти полностью покрывали круглое лицо отчего, она казалась много старше своих шести с половиной. Я хотел дотронуться до него но подумал что слишком устал и мне захотелось спать. Кончики пальцев немели от холода, уж не знаю сколько я пролежал здесь, но пора бы встать.
 Если подумать я впервые видел чужое лицо так близко. Человеческое лицо никогда не было мне понятно. Его смысл, его выражение, его цель в конце концов. Иса пыталась заставить меня подняться  но меня пригвоздило к земле диким звериным ужасом. Что если всё что вокруг и всё что внутри меня есть это вот это лицо — вот это самое детское большеглазое лицо. Но даже если так, если небо вокруг меня, дома вокруг меня, воздух вокруг меня исчезнет — неужели оно останется? Лицо?
Самым трудным было поднять руку и пытаться сесть. Всё кружилось как на карусели и зубы постукивали от холода.
- Тикки, вставай — прошипела Иса. - Вставай, сколько можно?
И вот снова она капризно топает ножкой. Эта привычка была мне неприятна, но  не хотелось чтоб её не стало. Всё неприятное в мне казалось слишком важным. Я наконец умудрился подняться на ноги и меня даже не особо тянуло обратно вниз. Я наверное и правда долго провалялся, из закоулков уже сочились люди — кто один, а кто парой. Ясной погоды как не бывало, дождь стучал по камню всё явственней напоминая то ли град, то ли снег, то ли ещё какую мокрую белиберду. Мы, оказалось, застыли прямо рядом с парадной весенней...
- Почему лестница?
Иса повернулась лицом к этой махине и неопределённо дёрнула плечиками. Высокие каменные трибуны, расцарапанные в многочисленные буквы, картинки, символы здесь называли Весенней Парадной Лестницой. Эта очаровательная деталь местных жителей — быть всегда больше, чем нужно. Дома в Альфа были древнее чем самый старый долгожитель Тракта. Если припоминить обрывки из лекций по истории, которые нам зачем то читали, эти дома здесь были всегда, а Тракт — с самого начала. Вот и поди разберись кто и что вокруг чего построил. Только нынче это мало кого интересует.  Нынче сжигают Масленицу и считают что Рождество это День всех Святых. А кто такие святые и то поймёт только святой.
А дождь постепенно переходил в снежный ливень. Шерстяное платьице на Исе уже почти насквозь промокло. Я стянул с себя куртку и накрыл девчушку с головой — всё таки такая маленькая, а уже провожатый. Вот сморщилась и сердито зыркает на меня из под кожаного воротника.
И тут глаза её расширились.
- Тикки!
- Что?
- Кровь у тебя!

***

Когда меня выпустили наконец из этой маленькой тюрьмы, мне даже не сказали, что я кому-то что-то должен. У Масленицы была миссия, а вот мне её так и не придумали. Конечно, присвоили звание, разрешили носить оружие, которым никогда и пользоваться то не учили. Нам не сложно найти работу. Особого выбора не было у чучел и вряд ли будет. И я даже не из тех кто считает что он нам нужен.
- Тикки, отправляйся ка ты прямиком в «Рубку». - следом, проводить меня, вышел Питер. Этот коротенький усач почему-то ко мне привязался и, видимо в угоду этой своей непонятной привязанности, решил что не может вот так — попрощаться и всё.
- Питко! - в который раз назвал его этим неприятным прозвищем, но, конечно, он сделал вид, что этим его уже не задеть. Он только перевалился с ноги на ногу и продолжал пилить меня взглядом.
- Тикки, ну я тебя прошу, ну побудь же ты хоть раз разумным...
- Питер, ну что ты вообще...
- Ну я же знаю!..
Ах, и вот этот — ещё один его пунктик. Он уверен что знает, но спросите его — что? - не ответит.
Позже я, наверняка, понял что Питер был именно тем, о ком говорят «друг». Но даже если и понял то легче мне от этого не стало. Он постоянно пытался занимать в моей голове слишком много места — где бы я не находился, постоянно вспоминал, что Питер то знал...
- Уходи — отрезал я, когда он в третий раз зашёл со мной в кофейню.  Он никак не унимался и похоже считал что если сегодня я не зайду в Рубку, то жизнь моя пропадёт. Рубкой сначала шутя, а теперь уже по привычке называли такое замечательное местечко, в котором была работа каждому по способностям. Чучелам туда было обязательно, ведь в конечном счёте учили нас по их заказу. Правда были и те что отказывались, но мне их было жаль — этих по-своему счастливых.
А мне, только что выбравшемуся на свободу — впервые! - нужна была работа. Только и всего. Если есть дело, можно смело жить дальше. Только с такой специализацией как у меня на хорошую работу надеяться не стоило. Рубку я всё равно рано или поздно зашёл бы, никуда б они от меня не делись. Чучел нынче стало маловато. А таких вот, более менее полезных, вообще по пальцам сосчитать можно. А ведь меня тогда ещё и старшим лейтенантом обозвали. Но только какой же я военный?
Когда в шестой раз Питер хвостом засеменил за мной в кофейню я наконец усадил его за один из столиков, что б не мешался, а сам направился к прилавку.
- Тикки, нам ведь нельзя кофе! - всё твердил он. Я только пожимал плечами и поглядывал на снующую туда сюда между кухней и баром девушкой. В Тёмно-коричневом фартуке, джинсовых шортах и с каким-то «нетрезвым» пучком на голове, она смотрелась не менее грандиозно чем здание Мэрии. Грубое сравнение, но всё таки я именно так и подумал в тот момент.
Я уже успел с ней познакомиться, за эти скромные пару часов жизни. Лиза была простоватой и глупой, на мой вкус, но с ней было приятно разговаривать. Она, как ни странно сразу просекла, что мне от неё нужна работа. Но ничего удивительного — в конце концов это именно то впечатление, которое должен производить каждый ищущий работу.
А кофейня — именно потому что всю жизнь было нельзя. Жизнь немаленькую, хочу заметить, вполне себе приличную тридцатилетнюю жизнь меня запирали после десяти и отпирали в девять. Кому не надоест? Заставляли есть бездарную еду и читать бездарные книги. Всё также бездарные преподаватели рассказывали какую-то только им понятную истину. Даже пытались объяснить нам откуда мы такие взялись. А лучше бы просто сказали — чем мы хуже то?

Лиза вместе с кофе подсунула нам печенье, и не ушла пока Питер, страшно покрасневший, не съел одно.
- Тикки, а ты правда хочешь работать в Рубке? - спросил он запустив в рот ещё печеньице.
- Да. Что тебя так удивляет?
- Ну ты ведь всегда такой мистер «делаю что хочу».
- С чего ты взял?
Он стрельнул в меня глазами и я тогда впервые понял что взглядом убить можно. Легко! Запросто! И ещё впервые я именно тогда подумал — что Питер-то...
Ну я же знаю. - его непропорционально маленький рот растянулся в улыбке. Тогда я наклонился как можно ближе к нему и негромко сказал, глядя в окно:
- Да. Но сколько бы я не старался, я всё ещё не знаю, чего я хочу.
На этом наш разговор прервался. Как оказалось, почти навсегда. Мы молча допили кофе, молча вышли на улицу и Питер проводил меня до центрального входа. Он не стал со мной прощаться, а я вот помахал рукой ему вслед. Впервые за то долгое время, когда считал что мне всё равно.

***
Мама всегда возвращалась поздно, в её библиотеке долго засиживались местные всезнайки и любители поспорить. Обычно к её приходу я видела уже третий сон, но вот сейчас не шёл ко мне даже первый. Я видела через приоткрытую дверь своей спальни, как поднимается и опускается в такт моему дыханию пуховое одеяло, которым я накрыла Тикки. По правде, это единственное чему я научилась на уроках первой помощи в школе — привязывать дыхание. Получалось только у меня, но зато я понятия не имела как справляться с открытой раной на голове. Поэтому сейчас Тикки дышал глубоко и ровно, но только пока дышу я.
Я уложила его на мамин любимый диван. В том месте, куда прилетел ракушечник кровавая корка покрывала волосы, но её было не много и я не стала трогать. Честно говоря, побоялась. Не люблю кровь, она вязкая и пахнет яблоками. Он заснул почти сразу, не дослушал даже первую сказку, но я заметила, как он улыбался каждый раз после слова «принцесса». Наверное, и у него была своя принцесса. И мне даже не стало обидно и горько от того, что это не я. Не я и не кто-то другой на этом свете. Я лежала, кутаясь в пахнущее лавандой одеяло, и радовалась как ненормальная тому, что где-то, на расстоянии между мной и Тикки, между моим и его дыханием существует та самая «принцесса». Она здесь или вот-вот появится, так я думала. Выскользнет из пустоты, улыбнётся мне, проведёт тонкой рукой по его спутанным волосам, подоткнёт нам обоим одеяло, поцелует в нос и в лобик… Заварит чай на кухне и будет тихо потягивать его из той глиняной чашки, которую я слепила не так давно. Принцесса будет смотреть в окно и, время от времени, еле слышно вздыхать – так, как вздыхают люди, наконец вернувшиеся не в пустой дом. Это будет как будто старая, давно забытая история вдруг снова продолжится, как ни в чём ни бывало. И будут снова улыбки и полуночный смех, и чай, и булочки, и даже утро.
Наверное, Тикки был здесь, подумала я. И принцесса. И они вместе. А я уже могла почувствовать движение воздуха от их присутствия. Эти запахи, эти звуки…
Скрипнула дверь и я резко распахнула глаза. Было темно, я заснула и светильник в прихожей погас. Только через приоткрытую входную дверь просачивался тонкой полоской свет от фонаря. Вернулась мама. Она стояла на пороге и теребила прядь светлых, того же цвета что и у меня, волос. В этот момент мне даже показалось, что это вовсе не мама, а чья-то печальная тень из далёкого прошлого. Мне захотелось выскочить из постели, подбежать к ней и обнять крепко-крепко, но я боялась. И тогда мама зашла в дом. Её взгляд метался из угла в угол, будто пытался уловить что-то витающее в воздухе и в тот момент, когда она увидела Тикки, то дыхание, что было между нами, оборвалось. Его веки дрогнули, он чуть поморщился, но не проснулся и продолжал дышать так же ровно. Мама охнула и спрятала лицо в ладонях. И вот так время на мгновение застыло. Хотя мне, конечно, это мгновение показалось крайне вечным. Мама и Тикки в одной комнате – это было через чур правильно, так правильно, что мне захотелось плакать. Только вот плакать не получалось с тех пор как папы не стало…
А папы не стало тогда, когда в дом заглянули соседи и подарили маме цветы. Ромашки. Чёрные. Эти цветы приносят с войны мальчишки. В это время года они всегда возвращаются – все до единого. А я всегда мечтала, что уйду вместе с ними однажды и встречу папу. Только папы не стало. Мама тоже не плакала, она только вдохнула поглубже, чиркнула спичкой и оставила пылающий букет на пороге. «Так хорошо», - кивали соседи – «Так положено.»
Секундная стрелка крякнула и соскочила. Мама боится, мне это видно. Тикки дышит и спит глубоко и она медленно оседает на краешек дивана – у него в ногах. Я замерла, затаила дыхание. Затаила все мысли и замерла.
Мама никогда не садилась в ноги. Она ложилась рядом или устраивалась, обнимая за плечи, на полу. Она целовала губы, глаза, руки. Она носила завтрак в постель и ужин к воротам. И каждую ночь засыпала с зажжённой лампой. Но никогда, ни к кому на свете, моя мама не садилась в ноги.