Глава 37. Степные фортеции

1
Борис Атаров, получив два тяжёлых ранения во время штурма Рассыпной, был оставлен в крепости вместе с остальными ранеными пугачёвцами. Новый комендант – бывший местный атаман – распределил их по дворам и назначил сиделок из казачек. Лекарств не было, денег на лечение – тоже: всю крепостную казну разграбили во время приступа батюшкины молодцы. Так что увечные воины были предоставлены самим себе и – Богу, да ещё сердобольным хозяйкам, из жалости ухаживавшим за несчастными. Кое-кто умер сразу, другие, оклемавшись, медленно шли на поправку.
За Атаровым присматривала пожилая, дородная оренбургская казачка, Марфа, муж которой ушёл с войском Петра Третьего под Оренбург. У хозяйки была куча малолетних ребятишек – мал, мала, меньше, – и старшая дочь, семнадцатилетняя Анисья. Она часто подменяла мать у постели раненого, когда та была занята по хозяйству, – меняла у Бориса повязки, стирала бельё, кормила и поила его, как маленького.
Борис Атаров, ворочаясь в постели во время ночных бессонниц, не раз вспоминал тот страшный день, когда получил ранения. Огромную толпу людей у ворот, неразбериху, сутолоку, шум боя, оглушительный грохот пушек, пронзившие его, как огненным шомполом, пули. Та, что попала выше колена в правую ногу, прошла насквозь, не повредив кость, вторая застряла в боку и её потом долго доставал армейский лекарь из бывших гарнизонных солдат, копаясь железными инструментами в ране. Атарову дали для успокоения стакан водки, сунули в зубы рукоятку плётки, чтобы не кричал. Двое дюжих казаков держали его за руки, двое – за ноги. «Операция», слава Богу, прошла успешно. Борис, изгрыз от невыносимой боли всю рукоять плётки, но выдержал. Лекарь пулю удалил, крепко перевязал раны и пошёл осматривать следующего.
«Вота как она, воля-то достаётся! – думал сейчас казак, вспоминая случившееся. – Хорошо – жив остался, других и навовсе поубивало: Ваньку Заикина, Илью Карташова… Как-то там Стёпка, братец младший?.. Воюет… Сколько ещё нам воевать, пока всех злыдней старшин с офицерами не переведём? А на Руси их сколько, супротивников царя-батюшки? Прорва. Дворяне, генералы, министры Катькины, чтоб им пусто!.. Справимся ли со всеми? Бог его знает».
Мысли постепенно перенеслись в Яицкий городок, на берега Чагана. Борис как воочию увидел родной дом, стариков родителей, сестрёнку младшую Любаву, невесту Устинью… Как она там без него? Ждёт ли казака из похода, или закрутила новую любовь на стороне, как это частенько бывает среди казачек?.. Борис тяжело вздохнул и тут же отогнал горькие мысли в сторону: ждёт, не ждёт, не об том сейчас речь. Перво-наперво, поскорее на ноги встать надо, а там, может, на побывку домой съездить удастся… Хотя, какой там! Комендант Симонов со старшинами сразу заарестуют. Разве только ночью, тайком… А может, к тому времени батюшка и Яицкий городок к рукам приберёт. Сила-то у него уже не малая.
На улице с каждым днём становилось холоднее, осень перевалила на вторую половину. С юга, из киргиз-кайсацких степей, злобно подули пронизывающие осенние ветры. Хозяева начали топить печь. Борис Атаров пробовал уже вставать, и сам сидел на постели, подоткнув под спину подушку. Рана в боку подживала, на ноге же – ещё нет, гноилась, и Марфа то и дело парила её тёплым раствором полевой ромашки и прикладывала подорожник.
Наведывался к Борису сосед, тоже раненый при штурме, местный гарнизонный солдат Демид Неволин. Рана его на ноге почти затянулась, и он уже пробовал ходить по двору, опираясь на палку. Подстрелили его пугачёвцы, по случаю ранения, присяги государю он не принял, и теперь считался что-то вроде пленного, но его никто не охранял. Только оружие отобрали.
Неволин робко стучался в дверь, которая, впрочем, днём никогда не запиралась, сильно прихрамывая, проходил в боковую спаленку, где лежал Атаров, садился на лавку у стены.
– Ну что, казак, дела идут на поправку? – ласково спрашивал у Бориса, доставал из кармана замызганного солдатского мундира короткую трубочку и набивал её табаком. – Ничё, брат, поправишься… Эка важность какая – пуля? Пуля – дура, как говаривал наш ротный командир Ляксандра Васильевич Суворов в бытность свою в Пруссии, когда били мы в хвост и гриву безбожного Фридриха-немца. Штык – вот молодец! Продырявили бы тебя, парень, русским штыком – ни в жизнь бы не оклемался! Потому как колоть живого человека – большая суть воинская наука. – Демид Неволин закурил и принялся объяснять:
– Ты думаешь, что это легко и просто, человека штыком на тот свет спровадить? Э-э нет, брат, ошибаешься! Сначала тебя капралы погоняют с ружьём по плацу, заставят соломенную чучелу колоть, али мешок с песком. Сорок потов с тебя сойдёт, руки на ладонях в кровь мозолями собьёшь, – вот тогда научишься! Тогда так кольнёшь штыком неприятеля, что сразу – и душа из него вон. Потому как знаешь – куда и с какой силой…
– Ну и многих ты пруссаков заколол, дядя? – спросил Борис Атаров.
– Достаточно, – скромно ответил тот. – Во время сражения не считаешь, а работаешь себе, как, скажем, в поле за сохой землю пашешь… Дело привычное.
– А что, дядька Демид, не ты ли меня подстрелил под крепостью? – лукаво подмигнул казак. – Мы ведь чай, по разные стороны с тобой были.
– Кто ж его знает, – пожал плечами старый солдат. – Нам приказано: «пли!», мы и стреляем. А куда пуля залетит, это ты у ней сам разузнай. Пуля – дура…
– Хитёр, дядька, ничего не скажешь, – ухмыльнулся Борис. – Пулю-то всё равно солдат направляет. А то можно ведь и в воздух пальнуть?..
– А капрал на что? – укоризненно взглянул на него Неволин. – А у капрала палка в руке… Мы, солдаты, – люди подневольные.
В спальню заглянула Марфа, сморщилась от табачного дыма, отмахиваясь рукой. Беззлобно посетовала:
– Опять надымил своим табачищем, окаянный! Парню чай свежий воздух надобен, а ты его травишь. Вышел бы на двор.
– Ничего, я не надолго, – оправдывался солдат. – Зябко-то на улице, Марфуша, ветер из степи свистит, дождь…
Заступился за Неволина и Атаров:
– Пусть сидит, всё мне не скучно одному. А дым выветрится, ничего… Я его рукой отгоняю.
Демид Неволин снова вполголоса заговорил:
– Вот я и соображаю: заварили вы, казачки, кашу со своим набеглым царём, а дальше-то что? Признает его Расея? Генералы к нему на поклон придут? А, гляди, армия с Турецкого фронта вернётся, что тогда? Чуешь, казак, чем пахнет?..
– А тебе не всё равно на чьей стороне помирать? – усмехнулся Борис Атаров. – Что от армии, что от казаков – конец везде один. Пуля-то, сам говоришь, – дура! А наше дело служивое…
– Да ты сам не будь дурак, – возразил Неволин. – Одно дело: с честью пасть в бою, не нарушив присягу, а другое – за разбой на виселице болтаться! Есть разница, али нет?
– Мы за вольности наши казацкие бьёмся, – не сдавался Борис, – горячо доказывал Демиду: – За веру нашу древнюю, православную, за землю, коя кровью наших дедов и прадедов обильно полита, за родные хаты, за матерей и сестёр наших… Нам есть за что помирать, солдат. А вот тебе – за что? Земли у тебя и в помине нет – кругом барская, семьи с детишками тоже нету, потому как служишь ты двадцать пять лет… Ни кола, ни двора! Только три рубля солдатского жалованья.
– Правда твоя, казак, – тяжело вздохнув, согласился наконец Неволин. – Что и говори, собачья у нас жизнь… Ан и у вас – не мёд. Куда ни кинь, везде клин получается...
Шло время. Осень всё сильнее давала о себе знать. По утрам начались заморозки. В небе уже не кричали улетающие на юг птичьи стаи. Жизнь в крепости текла размеренно и скучно, без происшествий. Бабы всё также возились по хозяйству, растили детей, получали редкие весточки от мужей, ушедших с армией Петра Третьего. Те писали, что государь захватил ближайшие крепости: Нижне-Озёрную, Татищеву, Чернореченскую и приблизился к Оренбургу. Взять город с налёта не удалось и началась осада.
Борис тоже с интересом ловил скудные сведения о войске повстанцев, всей душой стремился туда, в свой полк. Расспрашивал о последних новостях хозяйскую дочку Анисью. Она отвечала скупо – сама толком ничего не знала, да и не понимала всего скудным девичьим умом. Ей бы всё: хиханьки, да хаханьки! Известно, – дело молодое. Борис с ней частенько шутил, даже порой заигрывал. Дела его шли на поправку, и молодая, горячая кровь дикого степняка давала о себе знать.
Анисья была статная, красивая лицом, черноокая казачка. Коса – до пояса, грудь – колесом, кожа на лице – молочная, с розовым румянцем на щеках. Губы – как две спелые вишни. Глаз не оторвать! Борис без стеснения любовался ею и втайне – желал. И что ему за дело до оставленной в Яицком городке Устинье, которую давно не видел и уже почти позабыл. Анисья же была рядом, только протяни руку и – твоя. И нравился ей молодой, красивый казак… То Борис безошибочно понял сразу.
– Анисья, иди на час, что-то скажу, – подзывал раскрасневшуюся девку Атаров.
– Что надоть? – послушно подбегала та, без стеснения присаживалась к нему на кровать. Смотрела в глаза не мигающее и призывно.
– Маманя твоя никак в церкву на Дмитриев день собиралась?
– Нонче с утра поехала со знакомым извозчиком в Нижне-Озёрную, – утвердительно кивнула Анисья. – Нашего-то батюшку татаровья во время штурма с колокольни сбросили, вот и нет теперь в церкви службы… Когда ещё нового из Оренбурга пришлют, – так бабы в соседнюю Нижне-Озёрную церковь наладили ездить. Там ещё служат.
– Далеко, небось? – посочувствовал Атаров, втайне радуясь, что остался наедине с девкой: её малолетние братья и сёстры – не в счёт.
– Более двадцати вёрст, пешком не дюже находишься, – сказала Анисья. – Вот и нанимают бабы в крепости стариков, чтоб туда и обратно свозили… Ну я пойду?
– Куда спешишь, Анюта, посиди ещё, поболтаем, – не пустил её казак, мягко ухватив за руку.
– Охота тебе со мной лясы точить?.. В городке, небось, зазноба ждёт, дожидается? – предположила Анисья, польщённая ласковым именем и вниманием.
– Лучше тебя, Анюта, в городке не сыскать! – страстно выдохнул молодой казак и потянул девку на себя. – Иди до меня, не бойся…
Казачка, слабо сопротивляясь, скоро оказалась в его крепких объятиях. Ощутила на лице его горячие губы. Зажмурив от удовольствия глаза, засмеялась.
– Ой, Борис, щикотно… Борода колется.
Борис, всё больше и больше распаляясь, нежно обнимал и лобызал девку в сахарные уста.
– Милая моя Анютка, – люблю! Нет тебя краше в целом свете…
– Ой хватит, хватит, Борис, никак идёт кто-то! – высвободилась наконец казачка.
Вскочила с кровати, торопливо оправляя на груди измятую кофту. Упругие
девичьи груди при этом так и колыхнулись. Атаров, тяжело дыша, смотрел на неё горящими, жадными глазами.
– Сладкая моя…
– Да уж – не горькая ягодка… – пошутила она. – Проглотишь, – плеваться не будешь.
– Что ты, Анисья!.. – порывисто кинулся к ней Борис. – На край света с тобой… Только скажи – голову положу!
– Ну да, – рыцарь!.. – хихикнула казачка.
– На вечер приходи… когда малышня уляжется.
– Мамка из Нижне-Озёрной вернётся…
– Может, припозднится, там заночует?
– Да ну тебя, Борька!.. – казачка шутейно хлопнула его по лицу фартуком и убежала в горницу. Вскоре в доме хлопнула дверь и Атаров остался один на один со своими мыслями…
Он понимал, что так быть не должно, коль у него в Яицком городке – невеста. Они с Устиньей помолвлены, и, если бы не появление Петра Третьего, – этой осенью бы обвенчались. Но даже если венчание не состоится, Устя не перестанет его ждать. А уж о том, что она его любит, Борис знал наверняка. Он и сам любил красивую казачку и клялся ей в вечной верности… И что же теперь с теми горячими клятвами? Коту под хвост? Прошла, мол, любовь, завяли в степи ромашки! Нет, так поступать не гоже. Борис яростно отогнал неприятные мысли. Дал слово – держи! А то что же это за любовь получается: только появилась новая юбка и – прощай любовь!
В хату с улицы постучали.
– Не заперто! Кого там нелёгкая принесла? – громко крикнул Атаров.
Хлопнув дверью, вошёл солдат Демид Неволин. Борис узнал его по походке, по стуку палки, на которую опирался.
– Здорово, сосед, – кивнул головой Неволин. Сняв солдатскую треуголку, набожно закрестился на иконку в правом углу.
– Ты один? Марфа, слыхал, на праздник в церковь уехала.
– Да вот то ж, – подал голос Атаров. – Присаживайся, Демид. Кури. Покалякаем… Всё время убьём за разговорами.
Солдат уселся на своё всегдашнее место, на лавку, достал трубку и табак, стал набивать.
– Выписывают, слышь, меня скоро из энтого лазарета, – сказал задумчиво, плотно приминая листовой табак-самосад в трубке жёлтым от никотина большим пальцем.
– Ну и куда? – поинтересовался Атаров. – Под Оренбург, в батюшкино войско?
– Туда, – кивнул Неволин. – Под конвоем повезут, как арестанта. Комендант новый сказал… А там, в злодейской толпе, решат, что со мной делать и как поступить со старым служакой матушке императрице и отечеству… Мож, – на виселицу за все мои заслуги перед Россией.
– Зря ты так, дядька Демид, – упрекнул Атаров. – Что ты, офицер, или помещик, что так за Катьку-потаскушку держишься? Что она тебе, мать родная?
– Присягу один раз дают, как ты этого не поймёшь, казак, – горько вздохнул Неволин. – Не могу я присягу нарушить, не для того я её давал!
– Ну а до этого ты Петру Фёдоровичу присягал? – напомнил ему Борис.
– Ну так что с того, – пожал плечами старый солдат. – Батюшка Пётр Фёдорович скоропостижно помер, – так зачитано было. От какой-то болезни мудрёной, – я уж запамятовал какой… Все присягали новой императрице – евонной жене. Как же тут было не присягнуть?
– А ежели б все вешались, и ты бы, дядька, – за компанию с ними? – ухмыльнулся Атаров. – Эх ты, деревня!.. От болезни, говоришь, Пётр Третий умер? А известно ли тебе, что та болезнь Гришкой Орловым зовётся, который и сковырнул законного императора с трона. А свою полюбовницу, Катьку-потаскушку, на чужой трон незаконно возвёл. А гвардия поддержала, потому как там все такие же пьяницы и жеребцы – до чужих баб охотники.
– Слыхали мы о том, – пренебрежительно отмахнулся солдат, дымя трубкой. – Тут о другом разговор: истинный ли это Пётр Фёдорович, али самозваный бродяга?
– Крепости с городками ему сдаются, господа офицеры на службу переходют, – горячо заговорил Атаров, – это ли не доказательство? Так что думай, солдат, решай… Тут, как говорится: али грудь в крестах, али голова в кустах! А я за себя решил: царь он, и баста. И от него – ни ногой! Победит надёжа-государь своих супротивников, снова престол законный займёт – это ж какая жизнь наступит в России, дядя!? Сказка – не жизнь! А побьют Катькины генералы батюшку… что ж, не судьба, знать. Будем отвечать головами, дело привычное. Все мы под Богом ходим…
– Резонно, – отмахиваясь от густого сизого дыма, согласился солдат. – Оно ведь, ежели здраво рассудить, и выбор у меня невелик. Не признаю под Оренбургом за государя, – сразу казнит! Присягну – немного погодя господа офицеры на глаголице вздёрнут. Ан, быть, по-твоему, Борька. Твоя взяла – присягну! Поживу ещё малость на белом свете… Люб ты мне чем-то…
– Вот и добре, дядька Демид, – обрадовался Атаров, что спас солдата от верной петли. – Поезжай к батюшке в войско и не сомневайся – он истинный государь!

2
Отряд яицких казаков войскового старшины Мартемьяна Бородина в составе воинской команды секунд-майора Наумова прибыл из Яицкого городка в Оренбург. Подкрепление несколько приободрило приунывшего было губернатора Рейнсдорпа. После взятия сильнейшей на Яицкой линии Татищевой крепости он вообще было пал духом. В Оренбурге только и разговоров было, что об этой трагедии – иначе потерю столь мощного укрепления с гарнизоном в тысячу человек и не назовёшь. Спасшиеся из крепости очевидцы рассказывали подробности…
Ещё загодя в сторону Нижне-Озёрной из Оренбурга был послан отряд бригадира Билова, насчитывавший двести гарнизонных солдат, сто пятьдесят оренбургских казаков во главе с сотником Падуровым, шестьдесят ставропольских калмыков и шесть полевых орудий. По плану Рейнсдорпа с севера корпус барона Билова должны были поддержать верные правительству башкиры старшины Мендея Тупеева (около пятисот всадников), а также триста сеитовских татар походного старшины Ахмера Аблязова. С запада на соединение с Биловым двигался полутысячный отряд ставропольских калмыков майора Семёнова, а из Яицкого городка – команда секунд-майора Наумова. Губернатор Рейнсдорп был настолько уверен в победе, что даже определил денежную премию за поимку Пугачёва: пятьсот рублей. За мёртвого самозванца – двести пятьдесят. Но мятежники умелыми и быстрыми действиями расстроили весь этот хитроумный замысел губернатора. Корпус барона Билова был ещё на подходе, как Нижне-Озёрная крепость уже пала.
Её защищал небольшой гарнизон из солдат и драгун, пятьдесят оренбургских казаков, три пушки. Командовал обороной комендант майор Харлов. Не зная оперативную обстановку, не владея точными данными о численности неприятеля, Харлов совершил опрометчивый поступок, лишивший крепость большинства её защитников. Как только ему донесли о приближении злодейской толпы Пугачёва к Рассыпной крепости, майор тут же выслал на помощь её коменданту Веловскому роту солдат под командой капитана Сурина и сотню казаков. В Рассыпную сия команда не поспела, на полдороге к фортеции её атаковали главные силы повстанцев и разбили наголову. Путь на Нижне-Озёрную был открыт!
Ночью оренбуржцы изменили и, покинув крепость, перебежали к Пугачёву. Наутро начался приступ. Майор Харлов сам стрелял из пушек по атакующим мятежникам, пугачёвцы отвечали меткими залпами своей артиллерии. Затем все дружно, по команде атаманов, спешились, коноводы отвели коней в лощину. Пугачёв дал знак, грозно затрещали барабаны, хорунжие вынесли распущенные знамёна, и вся толпа дружно бросилась на штурм крепости.
Среди атакующих был и младший брат Бориса Атарова, Степан. Он горел местью за брата, раненного под Рассыпной, и рвался в первые ряды. Вокруг ревело, клокотало, потрясало орудием несметное воинство Петра Третьего. Казаки метко стреляли в защитников крепости из ружей и пистолетов, татары, башкиры и калмыки посылали за частокол стрелы. Повстанцы бежали плотной массой, стремясь быстрее преодолеть простреливаемое из крепости пространство. Нижне-Озёрная яростно огрызалась. Пушки палили не переставая, трещали частые залпы солдатских ружей, буквально выкашивая передние ряды наступающих. Вокруг Атарова падали люди: вот кувыркнулся, выронив ружьё знакомый яицкий казак из его сотни, вот ядром снесло полголовы крестьянину с длинной палкой в руках, на конец которой насажен солдатский штык. Упал навзничь, как будто отпрыгнул от какого-то препятствия, татарин. Сотники и полковники, выхватив сабли, подбадривали своё воинство, чтобы оно не останавливало стремительный бег. Расстояние между повстанцами и крепостными воротами быстро сокращалось. Степан Атаров мог различать уже испуганные лица выглядывавших из-за частокола гарнизонных солдат.
– Братья солдаты! Солдатушки, не выдавай своих, – орали им с вала дружно карабкавшиеся вверх «государевы казаки» – перешедшие на сторону Петра Третьего солдаты захваченных крепостей. – Бросай ружья, вяжи злыдней офицеров, отворяй ворота! Сам батюшка, царь-государь с нами!
– Вперёд, вперёд, братцы, повзводно! Сомкни ряды, – зычно командовал своим подразделением бывший прапорщик, а теперь полковник, Михаил Шванвич.
Старые гарнизонные инвалиды ещё не забыли воинскую науку: чётко перестраивались у подножия вала, «скусив патрон», заряжали видавшие виды фузеи, делали залп по неприятелю. Шеренгами взбегали на вал, где уже некоторые смельчаки из казаков и инородцев пробовали перебраться через частокол внутрь укрепления.
Емельян Пугачёв – во всей своей красе, на горячем белом арабе, в дорогом, расшитом золотыми позументами, малиновом бархатном кафтане – предстал перед крепостными воротами. Он грозно взмахнул сверкнувшей как маленькая молния шашкой и во всеуслышанье провозгласил, стараясь перекричать шум битвы и галдёж своей несметной толпы:
– Детушки, на штурм! Бей государевых ослушников, ломай к чертям ворота!
Толпа воодушевилась ещё больше. Послышались возгласы: «Сам надёжа с нами!» Ворота под ударами топоров, под напором множества тел, жалобно затрещали. Атаманы свиты предостерегали государя, чтобы поберёгся – не ровен час подстрелят из крепости. Тот беззаботно отмахивался:
– Глупые вы люди, детушки. Пули с ядрами, чай, не для царей льются! Я, братья казаки, – заговоренный!
Ворота вскоре соскочили с петель, с оглушительным треском рухнули внутрь крепости. Клокочущее человеческое море ворвалось в Нижне-Озёрную. Впереди меж домов мелькали зелёные спины улепётывавших с вала солдат. Степан Атаров быстро догнал крайнего, не соображая что делает, в горячке боя, с потягом рубанул его клинком по затылку. Череп несчастного с треском лопнул, развалился на две половинки, солдат, выронив ружьё, зарылся лицом в лопухи у забора. Казак издал дикий, гортанный победный крик, как возможно кричали в глубокую старину хозяева этих степных мест – золотоордынские татары, – побежал искать следующую жертву.
Майора Харлова и нескольких офицеров с капралами, до конца не отходивших от раскалённых пушек, изрубили в капусту, побросавших ружья солдат согнали на площадь, где по обычаю, государь принял у них присягу. Уцелевшим солдатам тут же, на мясной колоде, оттяпали тесаком косы, – поверстали в казаки. Ружья отобрали, оставив только холодное оружие и штыки. Государь не очень жаловал своих недавних супротивников, и полностью им не доверял. В поверженной крепости забрали все пушки, пять бочонков пороха, ядра, провиант и фураж для лошадей. Местного обывателя, вышедшего встречать государя с хлебом-солью, назначили комендантом, поручили ему, по своему обыкновению, уход за ранеными, и в тот же день выступили к Татищевой.
Корпус бригадира Билова всё это время стоял в бездействии в нескольких десятках вёрст от Нижне-Озёрной. Харлов через гонца умолял барона о помощи, но тот, напуганный ложными известиями, что у Пугачёва якобы более трёх тысяч войска, идти к нему на соединение не решился. Ложную информацию сообщил Билову пойманный в степи калмык-повстанец, которого он, с пристрастием допросив, отправил под конвоем в Татищеву. Харлову же посоветовал держаться своими силами и уповать на волю провидения. Только сейчас майор Харлов понял, какую глупость совершил, отправив на помощь Веловскому в Рассыпную большую часть своих людей, и горько пожалел о содеянном. Но было уже поздно.
Бригадир Билов был до того напуган грозным неприятелем, что приказал сотнику оренбургских казаков Тимофею Падурову окружить лагерь обозными повозками. Перед ними солдаты укрепили целый лес рогаток, между возами установили пушки, у которых всю ночь с зажжёнными фитилями дежурили канониры. Казаки тоже не спали, разъезжая в степи многочисленными дозорами. Сотник Падуров проверял посты. Одновременно – решал сложную задачу: как поступить? Всей душой он рвался к своим братьям-казакам, принявшим сторону государя, но долг предписывал соблюдать данную однажды присягу императрице Екатерине. Тем более, Тимофей Иванович лично видел в Москве царицу, когда шесть лет назад был депутатом «Комиссии для сочинения проекта нового уложения», как она официально называлась. Императрица Падурову понравилась – ничего себе бабёнка, пышнотелая! Он целовал ей белую, холёную ручку вместе с другими депутатами, и вот теперь – поставлен перед жёстким выбором: она, или её супруг, император Пётр Третий? Чаша весов склонялась к последнему. Он переговорил со многими казаками своей команды – все как один готовы были служить Петру Фёдоровичу. Если, конечно, это был истинный государь. Но как узнать? Как проверить?..
Наутро бригадир Билов приказал своему отряду срочно сниматься и, не принимая боя с бунтовщиками, отходить по большаку к Татищевой. Престарелые гренадёры радостно разобрали рогатки, свалили их на фуры и тронулись восвояси. Оренбургские наездники гарцевали в арьергарде, лениво отстреливаясь от наседающих пугачёвцев. Падуров вихрем носился среди своих и что-то говорил вполголоса, убеждал, доказывал… Казаки внимали голосу командира, настёгивая плётками коней, уносились вслед за пылившими по дороге обозными фурами. До крепости Татищевой крупных сшибок с неприятелем не было. Ворота – с оглушительным треском на всю степь – отворились, и войско Билова змеёй втянулось в узкую горловину улочки. И как раз вовремя! Чуть ли не по пятам за ним двигалась несметная толпа Пугачёвского разношерстного воинства. С оглушительный свистом и гиком оно бросилось было на штурм. С вала резко и беспощадно сыпанули в толпу горячей картечью, и армия самозванца – рассыпалась. Пешие проворно бежали за косогор, конница, отскакав на безопасное расстояние, принялась гарцевать в виду крепости.
Комендант Татищевой полковник Елагин, стоя на небольшом возвышении у церкви, разглядывал в подзорную трубу окруживших крепость мятежников. Рядом жалась свита из нескольких офицеров с бригадиром Биловым во главе. Елагин возмущался:
– И этот сброд навёл на вас страх, господа? Да они разбежались от первого пушечного выстрела!.. Бригадир Билов, я вам приказываю, снова выйти в поле и разгромить разбойников!
– Но, господин полковник, мятежники сильны и коварны, – возразил Билов коменданту. – У них есть артиллерия, захваченная в крепостях, и сильная казачья конница, а у меня – всего полторы сотни оренбуржцев и полсотни калмыков, на которых плохая надежда… Я отказываюсь покидать крепость!
– Хорошо. В таком случае, я вышлю небольшой отряд на разведку, – сказал полковник Елагин и подозвал одного из офицеров:
– Капитан Ядловский, немедленно берите взвод солдат полусотню калмыков, пушку и выступайте из крепости. Далеко в степь не ходите. Разведайте что к чему, где неприятель? и немедленно возвращайтесь обратно.
Капитан лихо щёлкнул каблуками ботфорт, отдал коменданту честь и побежал выполнять приказание. Елагин многозначительно взглянул на бригадира Билова, как бы давая понять, что его приказания в крепости, среди подчинённых ему офицеров, не обсуждаются. Но барон только недоумённо пожал плечами, задетый за живое высокомерным отношением полковника. Он прибыл из Оренбурга от самого губернатора Рейнсдорпа, Елагину непосредственно подчинён не был, и держался с ним на равных – независимо. Он даже счёл уместным заметить, что миссия капитана Ядловского, в виду полного окружения крепости мятежными толпами, бессмысленна и даже вредна, на что комендант резко посоветовал, чтобы барон не совал нос не в своё дело.
Не успели за немногочисленным отрядом Ядловского закрыться ворота и рассеяться вдали пыль, поднятая конными калмыками, как в степи со всех сторон из-за бугров появились огромные скопища конных и пеших бунтовщиков. Солдаты не успели развернуть пушку, как передние ряды гренадёр были смяты и с позором бежали, калмыки тут же передались мятежникам. Канониры, видя такое дело, быстро подцепили орудие к передку и на упряжке из четырёх ретивых рысаков быстро умчали пушку обратно в крепость. Капитан Ядловский с солдатами попытался оказать сопротивление, но набежавшая толпа пугачёвцев изрубила и исколола гренадёр в капусту. Самому Ядловскому в бою отрубили саблей руку. Истекая кровью, падая, он побежал к воротам. Вслед ему по разбойничьи свистели, улюлюкали. Несколько казаков стреляли с колен из ружей, но мазали. Наконец, когда капитан был уже под самым валом, какой-то звероватый бвшкир в полосатом бухарском халате натянул тугой лук и со звоном пустил стрелу, которая пронзила офицеру шею. Тот упал в пыль у самых ворот, и его потом быстро затащили в крепость солдаты.
– Ты гляди, что вытворяют, канальи! – злился на своём наблюдательном пункте полковник Елагин. – Едва пушку не потеряли… А калмыки все изменили, сволочи! Поймаю их командира, перед всеми на плацу повешу.
– Я же вас предупреждал, господин полковник, – подал голос барон Биллов. – Вылазки в нашем положении – гиблое дело. Нужно отсиживаться за стенами и ждать подкрепления из Оренбурга.
– Губернатор вас же и прислал с подкреплениями, – взвился комендант, сердито взглянув на офицера. – А вы, мало того, что ничем не помогли майору Харлову в Нижне-Озёрной, ещё и здесь умничаете, отказываетесь выполнять приказы вышестоящего воинского начальника.
– Я прислан воевать, ваше превосходительство, и побить бунтовщиков, – стоял на своём барон. – А вы мне предлагали идти на верную гибель. Сами изволили видеть, что стало с командой капитана Ядловского.
Из степи вновь донеслись шум и громкие крики повстанцев. Спешившись, по своему обыкновению, они всем скопом дружно устремились на приступ. Поверх их голов в крепость полетели ядра, – это заработала развёрнутая Фёдором Чумаковым казачья артиллерия. В ответ с вала тоже ударили многочисленные пушки, калёные ядра огненными бороздами прошлись по рядам атакующих, оставляя позади себя искалеченных и мёртвых мятежников. В толпах пугачёвцев поднялся страшный визг, стоны и мольбы о помощи. Передние по инерции продолжали накатываться на крепость.
Офицеры на валу умело командовали солдатами. Подпустив мятежников поближе, приказали канонирам заряжать картечью. Повстанцы наступали сразу двумя фронтами: с запада, со стороны Нижне-Озёрной, и с востока, от Чернореченской крепости. Когда до цели оставалось каких-нибудь несколько десятков саженей, и атакующие уже грозно ликовали, заранее празднуя победу, – все тринадцать крепостных пушек изрыгнули в густые ряды повстанцев огонь и смерть! Раскалённая картечь безжалостными плетями стеганула по толпам наступающих мятежников, валя их на землю целыми десятками, буквально выкашивая их как траву. В войске бунтовщиков всё смешалось, – свободное пространство перед рвом было густо завалено телами убитых и раненых. Сплошной нечеловеческий вой, жалобные крики раненых и умирающих наполнили всё пространство. Даже содрогнулись солдаты в крепости. Оставшиеся в живых мятежники стремглав откатились на исходные рубежи, попрятались в оврагах и за холмами. Вскоре ни одного человека не видно было в поле перед крепостью.
– Молодцы, ребята! – весело гаркнул полковник Елагин, поднявшись на вал и обходя вдоль стены свой приободрившийся гарнизон. – Капралы, живо послать за кашеварами, чтобы везли кухни прямо сюда. Выдать каждому гренадёру по чарке водки, а кто наиболее отличился – две!
Солдаты одобрительно зашумели, раскуривая свои неизменные трубки. Санитары спешно уносили вглубь крепости раненых. Артиллеристы драили скребками с пыжовниками стволы пушек, вновь заряжали их ядрами. Крепость готовилась к длительной осаде.
В степи появились всадники. Человек шесть яицких казаков, размахивая белым флагом и крича, чтобы не стреляли, подъехали к воротам. Среди них был и Степан Атаров. Весельчак Кузьма Фофанов возглавлял делегацию.
– Эй, на валу, выходи на переговоры, – кричали они защитникам. – Сам государь под крепостью стоит, и вас, неразумных, прощает… Выходь – побалакаем!
Полковник Елагин хотел было отдать команду стрелять, но барон Билов его остановил.
– Не надо, ваше благородие, стрелять мы всегда успеем… Послушаем, что злодей предлагает.
Он, быстро перехватив инициативу, подозвал сотника Падурова и велел выслать на переговоры несколько оренбуржцев. Те выехали из крепости в том же количестве, что и мятежники. За мостом, перекинутым через глубокий ров, сошлись. Пугачёвцы принялись горячо убеждать их не супротивничать «батюшке», а открыть ворота и сдаться.
– Полно вам супротив законного государя бунтовать, – говорил оренбуржцам Фофанов. – Посылайте к чёрту своего коменданта – собаку, да переходите к нам, как давеча ваши крепостные калмыки сделали. Надёжа-государь вас пожалует, а не подчинитесь – смерть!
– Мы сами решить этот вопрос не можем, братья казаки, – рассудительно отвечал оренбургский урядник, – седоусый пожилой казак с боевыми наградами на левой стороне груди. – Нужно съездить в крепость, спросить у господина сотника. Он у нас – голова! Как дело решит, так и будет.
– Ну так поезжайте, спросите, – кивнул Фофанов. – А офицеров с комендантом не слушайте, а вяжите их, вражин, верёвками и выдавайте на суд государю.
Оренбургские казаки вернулись в крепость и доложили обо всём Падурову. Тот, поняв, что настала решительная минута, поспешил к бригадиру Билову с предложением сделать вылазку и отогнать пугачёвцев от крепости. В это время их толпы опять усеяли в степи весь горизонт. Барон согласился.
Крепостные ворота со скрипом отворились и полторы сотни оренбургских казаков во главе с бравым сотником Тимофеем Падуровым стройными рядами выехали в поле. Здесь они перестроились в широкую лаву, взяли на перевес пики. Сотник подал зычную команду выступать, и вся масса всадников стремительно сорвалась с места в галоп.
– Хорошо идут! – с удовольствием подумал полковник Елагин, смотря на атаку оренбуржцев в подзорную трубу. Он, конечно, не мог слышать, что кричал своим казакам лихой оренбургский сотник.
А Падуров, резко кинув в ножны кривую татарскую саблю, которой он перед тем воинственно размахивал, неожиданно скомандовал:
– Казаки, стой! Отставить атаку.
Оренбуржцы в недоумении придержали коней, опустили пики. Удивились и пугачёвцы, готовые уже ринуться на встречу неприятельской лаве и сшибиться с ней в безжалостной сабельной рубке.
Тимофей Падуров выехал в голову своего отряда, торжественно провозгласил:
– Казаки, кто хочет служить государю Петру Фёдоровичу Третьему, – арш за мной! – и – не оглядываясь, устремился к маячившим впереди пугачёвским всадникам. Все оренбургские казаки, не сговариваясь, как один поскакали вслед за своим командиром.
На крепостном валу – ахнули. По солдатским рядам ветром пронеслось грозное слово: «Измена!» Елагин, грубо выругавшись, велел канонирам дать залп в спину перебезчикам, но было уже поздно. Оренбуржцы выехали из сектора обстрела и обретались уже на нейтральной территории. Их с радостью встречали бросившиеся навстречу пугачёвцы. Падурова подвели к Емельяну Ивановичу.
– Ваше величество, команда оренбургских казаков в сто пятьдесят сабель переходит на вашу сторону и готова служить верой и правдой! – припав на одно колено и прижав правую руку к сердцу, поклонился Тимофей Падуров. – Прикажите, государь, быть в первых рядах на приступе!
– Молодец, сотник! – довольно произнёс Пугачёв. – Верю тебе, за то что воевал против – прощаю… Будь отныне моим верным полковником, – принимай полк!
– Слушаюсь, ваше императорское величество! – с воодушевлением произнёс Падуров. – Прикажите, – умру!..
– Жить надо, полковник Падуров! – поправил его Емельян Иванович. – Жить и побеждать Катькиных енералов!
Отпустив оренбуржца, Пугачёв призвал ближайших сподвижников. Подъехали Иван Зарубин, атаман Андрей Овчинников, Максим Шигаев, полковник Митька Лысов, командир илецких казаков Творогов, начальник артиллерии Чумаков, есаул Витошнов. Все спешились и расположились кружком на ковре, предупредительно расстеленном на траве Идоркой и Давилиным.
– Как будем крепость брать, други? – спросил Емельян Иванович. – Не сдаётся вишь… Крепкий орешек.
Митька Лысов с Чикой лукаво переглянулись – уже успели с утра слегка поддать… в обозе. Чика кивнул кудлатой, нечесаной башкой и Митька выставил на ковёр – четверть. Атаманы довольно заулыбались, взглянули вопросительно на батюшку.
– Ни в коем разе, детушки, – затряс отрицательно головой Емельян Иванович. – После боя – сам Бог велел, а перед – ни-ни!.. Митька, опять как свинья нарезался? Спрячь её сейчас же с глаз, от греха подальше.
– Как скажешь, надёжа, – пожал плечами Лысов и с сожалением убрал водку.
Атаман Андрей Овчинников счёл нужным перейти непосредственно к делу:
– Ваше величество, нужно изменить направление главного удара. Неча распылять силы на всю крепость, как делали допреж того, – пойдём в одном месте. С восточной стороны, откуда нас не ждут…
– Верно рассуждаешь, Андрей Афанасьевич, – согласился с ним Пугачёв. – Токмо одновременно нужно вдарить и с запада. И поведёт эту часть армии – есаул Витошнов. Он вояка опытный, на войне с басурманами бывал – справится.
– А почему не я?! – вскинулся обидчивый Ванька Зарубин. – Не привечаешь, государь, верного друга.
– Ты, Чика, уже пьян с утра, а Андрей Иванович – при деле… К тому же, ни капли спиртного в рот не берёт, – строго урезонил Пугачёв. – Тут дело нужно делать, а не в бирюльки играться, казаки. Итак, объясняю диспозицию…
Степан Атаров со своими был с восточной стороны крепости. Андрей Овчинников скрытно провёл полк по за буграми, чтобы не достала вражеская артиллерия. В лощине спешились, отдали лошадей коноводам. Пешим строем стали выдвигаться на передний рубеж. Здесь уже было полно государева войска: илецкие казаки полковника Творогова, бывшие гарнизонные солдаты Шванвича, мужики с копьями и вилами, татары. Канониры Фёдора Чумакова подвезли несколько пушек, стали наводить на крепость. Появился государь.
– Детушки, верные мои казаки, – на штурм! Марш! Марш! – зычно провозгласил он, махнув зажатой в руке перчаткой.
Многосотенное, колышущееся, как море, воинство с громким визгом обрушилось на Татищеву. Пугачёвцы бежали как очумелые, стараясь быстрее преодолеть простреливаемое пушками пространство, каждую минуту ожидая предательского свиста ядра. И ядра не замедлили появится. На крепостном валу грозно загромыхало, как будто само небо рассердилось на повстанцев, посылая грозу. Чугунные раскалённые шары насквозь прошили яростно набегавшую на крепость орущую толпу, оставляя узкие просеки из поваленных людей.
Атаров бежал, что есть духу, не замечая ничего вокруг, зачем-то крепко сжимая бесполезное в такой сутолоке ружьё. Тут и там падали люди, но остальные продолжали бежать, подбадриваемые возгласами командиров, а главное – примером самого батюшки, скакавшего на белом коне посередине толпы. Когда до рва и вала оставалось совсем немного, пушки ударили картечью, а солдаты из-за частокола дружно дали меткий залп из ружей. Передние ряды атакающих смешались, множество было убито наповал или ранено. Пугачёвцы как будто наткнулись на непреодолимую стену из огня и, не сумев её преодолеть, стремительно отхлынули в степь, рассыпались группами и в одиночку по всему полю.
К Пугачёву подлетел на коне атаман Овчинников. Крикнул, тяжело переводя дух:
– Государь, так мы всех людей зазря под стенами положим… Надо поджигать крепость. Видел, почти у самого вала стога сена? Прикажи пустить красного петуха!
– Давай, Афанасьич, жги их к ядрёной фене! – согласился Пугачёв. – Да пошли гонца к Витошнову, скажи, чтоб тоже самое делал, – людей понапрасну не гробил.
Через несколько минут стога возле крепости запылали. Огромными факелами пламя взметнулось в небо. Ветер, дувший со стороны степи, направлял языки огня на крепостные стены, выхватывал целые кострища и легко перебрасывал их за крепостной частокол. Охапки пылающего сена носились в воздухе, падая на соломенные крыши домов, те, в свою очередь, – загорались. Вскоре во многих местах пылал частокол на валу, внутри загорались избы.
Не выдержав жестокого жара, солдаты бежали с вала, канониры побросали пушки и тоже ретировались. Начали рваться артиллерийские заряды. В крепости, обезумевшие от ужаса жители, метались между горящими домами, пытались спасать имущество. Крепкая оборона в одночасье рухнула. Ободрённые успехом, ликующие толпы пугачёвцев вновь устремились на приступ, беспрепятственно достигли рва и переброшенного через него мостка, стали карабкаться на вал, разбирать и ломать многочисленные рогатки. Вскоре они были уже внутри крепости. Солдаты, почти не оказав никакого сопротивления, сдались. Их, как стадо баранов, выгнали безоружных в поле. Полковника Елагина и бригадира Билова, пробовавших защищаться, зарубили.


                К О Н Е Ц