Здравствуй

Серьезное, усталое лицо. Под глазами залегли тени, подрагивают темные ресницы, чуть приоткрылись во сне губы. Между бровями залегла тонкая складка - след недавней боли.
Что-то новое появилось в этом знакомом, казалось, до мельчайшей черточки лице - или было всегда, а он не замечал? Он ведь многого не понимал раньше, а значит, мог и не видеть...
или все дело - он перевел взгляд немного левее - в этом маленьком комочке, затихшем сейчас в своей первой младенчиковой кроватке?..
Сын. Его сын...
Он шевельнул губами, словно пробуя на вкус это слово, и прислонился к косяку, постепенно отходя от страха, который был его спутником последние несколько часов.
...Пытаясь потом вспомнить все по порядку, он испытывал серьезные затруднения. Вот он сидит в огромной амфитеатровой аудитории, идет научная конференция, он с интересом слушает докладчика. Бьется в беззвучной истерике телефон. Сбросить звонок. Раз, другой, третий... а, чтоб вас!.. Выйти. Раздраженно бросить в трубку "Да!".
Узнать, что десять минут назад ее увезли в роддом.
Дальше все смазывалось. Он даже не мог точно вспомнить, с кем разговаривал - с ее матерью или с кем-то из подруг.
Он не дослушал. Рванулся вниз по лестнице, в гардероб, на улицу... Прокуренная машина "бомбилы", гостиница, такси, аэропорт... Слава Богу, билеты есть. До ближайшего рейса - три с половиной часа.
Телефон он сразу же отключил, в каком-то суеверном стремлении отсрочить, как ему казалось, неизбежное.
Он не был плохим мужем - беспокоился за нее, когда болела, тревожился, если где-то задерживалась. Но впервые он испугался за нее так - до путающихся мыслей, до противной дрожи внутри, до тоненького животного скулежа, который с трудом удавалось сдерживать - испугался, что может потерять ее...
...Его тряхнуло последней волной ужаса, и он, никогда всерьез не задумывавшийся о религии и вере, едва удержался, чтобы не перекреститься благодарно.
Страх уходил, уступая место чувству не менее сильному - невыносимой нежности к жене и ребенку. Он смотрел на спящую жену - бледное лицо, тонкие запястья, еле заметно приподнимающееся и опускающееся в такт дыханию одеяло на груди - и не понимал. Господи, как он мог злиться на нее? Делать ей выговоры? Раздражаться, когда она говорила ему "люблю"? Для нее всегда было естественым говорить о чувствах, а ему это казалось бессмысленным и неискренним. Как он мог быть таким чурбаном, Господи?!.
...Его крошечный сын в кроватке пошевелился и зевнул. Новая волна нежности заставила его судорожно вздохнуть сквозь сжатые зубы. Что там говорят о том, что отец не способен сразу полюбить ребенка, как мать?..
Он ждал сына, радовался, когда она сказала ему, что беременна, деловито и с удовольствием выбирал вместе с ней детские вещи (они не верили в приметы), послушно держал ладонь на ее животе и улыбался, почувствовав шевеление малыша.
Он любил жену, хотя и не выносил разговоров об этом. Охотно проводил с ней время, не забывал поздравлять ее с праздниками, поддерживал ее, позволял целовать себя перед уходом на работу и по возвращении домой, редко спорил и ссорился с ней.
Он никогда не думал, что та любовь, о которой говорила она ему - говорила тихим прерывающимся шепотом, прижимаясь к его плечу - действительно существует. Это чувство свалилось на него, неподготовленного, беззащитного, он барахтался как кутенок, захлебываясь этой нежностью, не зная, что делать, как справиться с ней, смутно понимая лишь, что хочет одного: чтобы они всегда были с ним, чтобы он был для них самым незаменимым, самым нужным, самым-самым, чтобы он мог защитить их от всего - и чтобы они знали, сколько они для него значат. Вот этого последнего, показалось ему, будет труднее всего добиться, он же не умеет... не знает, как...
И она пришла ему на помощь. Как всегда, в самый нужный момент.
Она глубоко вздохнула, поморщилась, открыла глаза, увидела его.
Несколько секунд смотрела молча ему в глаза.
А потом улыбнулась и тихо сказала:
- Здравствуй.