Леди с авоськой

                …Во тьме твои глаза блистают предо мною
                И голос слышу я: мой друг, мой нежный друг,
                Люблю, твоя, твоя…
                А.С.Пушкин


               

               

   Вчера я встретил вас случайно в Кузнечном переулке, по которому вы плыли, держа в руках забытую всеми на свете, бесформенную авоську с нагло торчащим из неё рыбьим хвостом. Вы повесили её на одинокий гвоздь на голой стене, как чей-то портрет, а мне казалось, что на стене висит вниз головой попавшая в сеть маленькая русалка, завёрнутая в бумагу.   
   Очень, да что там «очень», не та эта величина, я благодарен вам безмерно,  и за случайное внимание к моей утончённо жёлтой скуке, нарисованной на моей физиономии кистью пьяного от любви и вина Тулуз-Лотрека, и за присущее вам благородное любопытство… Чуть не забыл, и за надежду, которую вы в мгновенье ока впрыснули мне в подкорку, промытую алкоголем. Тремя словами, за всё благодарю!
   Не знаю, почему другие,  а сам я, наслаждаясь, пью по капле божественное, горькое чудо бытия больше от холода внутри, чем снаружи, развлекая себя из последних сил, и, конечно же, возносясь душой, если удается хоть немного развлечь вас, что тоже немаловажно и неотделимо от жизни, как всё предыдущее. Я хотел вам открыть так и не раскрытую тайну  любви земной и небесной. Но с небесами, признаюсь, у меня отношения весьма натянутые, и непременно вылезает откуда-то, по-видимому, из ада любви, неумытая рожа трагедии. Без неё у меня никак не вытанцовывается канкан. Я в ней  смыслю не больше, чем в дифференциальном исчислении, но от вашего взгляда и случайно сказанных слов тогда на меня  подуло лимонадной прохладой, как от вентилятора в лютую жару.
   Другое дело, проверенное многовековой практикой, любовь земная, горячая, сухая и обжигающая, как песок в азиатской пустыне.
   Где вы, небесное творенье, сошедшее на петербургский асфальт? Куда вы шли и куда подевались, не попрощавшись, тихо закрыв за собою дверь.
   О, я всё же человек, а не хрюкающее политическое животное и умею быть благодарным…    Почему же, чёрт возьми, я не могу услышать из ваших уст слова,  другой земной женщины, когда-то обращённве к гению, и никогда  не услышанные мною – «мой друг, мой нежный друг, люблю…» Близ ложа нашего тогда горела не сеча, под сводом темноты светила настольная лампа, заливая,  смешиваясь с холодными тенями, ваше обнажённое девственно чистое тело, словно само излучавшее божественный свет вечности. Тогда мы не думали о смерти…
   Мы с вами толком ничего не знаем о ней. Ничего! Она подобралась ко мне однажды очень близко, но и тогда я её не разглядел. Что-то начал подозревать, но до прозрения не дошёл. Как бы то ни было, вы единственный человек, которого я хотел бы видеть перед собой в последний миг, перед тем, как навечно закроются мои глаза. И, если бы судьба поставила меня перед выбором – мы стоим на плахе, вы и я, а палач должен (не знаю, за какие грехи!) отрубить голову кому-то из нас, я сделаю шаг вперед и скажу так, что даже Господь Бог не усомнится в моей искренности. Я скажу: “Она заслужила вечную молодость, а мою голову пусть гложут бешеные голодные псы”.
Прошло полчаса…
Простите, я не подумал о том, что собаки жрут мою мертвую голову на ваших глазах, и моя гнусная смерть станет для вас еще большим страданием, чем моя жизнь.
   Но тот момент, в переулке, любовь весело и негромко журчала и переливалась, сверкая под полуденным солнцем, горным ручьём…
   Вы ушли навсегда, тихо прикрыв за собою дверь, а я проснулся от грохота железа в одиночной камере-квартире смертника.
   Так в жизни нашей, бренной и недолгой, всё на «авось». И в короткой любви, пришедшей неизвестно откуда и незаметно ушедшей неизвестно куда. Смешно и глупо вспоминать об этом, но я всё помню и унесу с собой.