Последний поход. Часть первая. Нелькан

                Последний поход.

                Я склоняю голову перед героями всех
добровольческих армий и отрядов,  полагавших                бескорыстно и самоотверженно душу свою за други своя.
А. Куприн.
 
                Часть первая.
                Нелькан.

 Силен был мороз на рассвете первого января, как впрочем, и всегда в эту пору в Нелькане. Низкое зимнее солнце, едва пробиваясь сквозь морозную дымку и дымы труб, зависло над скованной крепким льдом заснеженной Маей. В просторном доме Протодьконовых было прохладно. Печей, по случаю праздника, еще не топили. Накинув на китель меховую душегрейку, Анатолий Николаевич сидел за большим округлым столом, стоящим посреди залы. Он задумчиво смотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги. Затем, собравшись с мыслями, решительно обмакнув перо в чернильницу, размашистым неровным почерком вывел:
      
                ПРИКАЗ СИБИРСКОЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ ДРУЖИНЕ

с. Нелькан 1 января 1923 г.
                Добровольцы Сибирской Дружины!

Приняв на себя тяжелый труд служения делу народному, наступающий Новый год встречаем мы в чрезвычайно трудных условиях. В холодном, глухом и суровом краю, вдали от родных, близких людей стоим перед неизвестностью будущего…

 Написав начало воззвания, он встал и подошел к окну. Чуть привставшее солнце уже золотило купола стоящей напротив Благовещения Божьей матери церкви. Послепразничное новогоднее утро и лютый мороз опустошили единственную в селе улицу. Анатолий Николаевич глядел на пустующую маленькую площадь перед церковью и вспоминал далекий предалекий шумный Харбин. Мысли унесли его в этот большой русско-китайский город, к двухэтажному деревянному домику, стоящему почти в самом центре города, где в съемной квартире, на втором этаже, ждала его жена Нина и сыновья; Лавр и Всеволод. От сих воспоминаний  защемило в груди генерал-лейтенанта и он, поднеся правую руку к груди, негромко позвал адъютанта: - Емельян!
Верный Анянов, как будто ждавший вызова генерала, сиюминутно появился в зале.
- Послушай братец, сгоношил бы ты мне чайку погорячей. Холодно. 
- Сделаем, Анатолий Николаевич! И печи сейчас затопим.– весело ответил ординарец и бесшумно исчез за дверью.
В ожидании чая генерал зашагал по комнате. Остановившись в красном углу, слабо освещаемом лампадкой, он замер, глядя на потемневшие от времени иконы. Вглядываясь в печальный лик богоматери, он прошептал: - Матушка, заступница, царица небесная! Защити, как защищала ты единственного сына своего, от всех напастей моих людей, коих привел я в землю эту на правое дело. Не дай сгинуть им в этом суровом краю. Возврати их матерям и женам и детям их живыми и здоровыми.
Генерал широко перекрестился, поклонился в пояс и решительно вернулся к столу. Внимательно перечитав написанные строки, он быстро, словно боясь потерять мысль, принялся писать:

 Страдания русского народа достигли пределов: по всей стране царствует злоба, зависть, вражда, кошмарный голод охватил целые области. Черные тучи ненависти и рабства нависли над прекрасной Родиной нашей.то сталось с могучим и сильным Русским народом? В погоне за личными выгодами, за легкой наживою, темные русские люди, забывшие Бога и христианскую Веру свою, пошли за кучкою сознательных предателей и авантюристов, бросивших лозунг “грабь награбленное!”.
Сначала грабили богатых, а потом стали грабить и убивать друг друга. Из города вражда перекинулась в деревню и скоро не стало уголка Русской земли, где бы не было убийства, насилий, грабежей. Озверел народ, помутилась земля от края до края. Рекой полилась братская кровь и течет по настоящее время. Что создавалось веками — разрушено в четыре года. Россия обратилась в нищую страну, на родине люди голодают, вымирают тысячами, а кто и убежал за границу — живет там бесправным рабом. Иностранцы на русского беженца смотрят с насмешкой и презрением.
Где же выход, откуда ждать спасения? Неужели погиб и не встанет русский народ? Нет, не может погибнуть Русский народ! Бывали не легче времена в истории нашего народа. Бывали времена великих смут и потрясений, из которых, казалось, не могла выйти Россия. Но как только народным страданиям наступал предел, находились сильные духом Русские люди, которые, отрешившись от своих выгод, шли спасать свою Родину, создавались непобедимые Дружины народных ополчений, которые изгоняли врагов с Русской земли. Освобожденный народ общими усилиями создавал порядок и власть и, Россия, сильная и великая возрождалась на радость сынов своих и на страх врагам.

 - Анатолий Николаевич! Самовар поспел. – прервал его мысли ординарец. Он стоял на пороге комнаты, держа в руках дымящийся самовар.
- Поставь его там.
Генерал неопределенно махнул рукой в сторону.
- Потом, потом… - произнес он и, помолчав, добавил: - Некогда.
Недоумевающий ординарец, пожав плечами, вышел из комнаты. Захваченный своими мыслями, не отрываясь от написанного, генерал торопливо продолжил:

 Так и теперь. Красная власть коммунистов захватила всю Россию и на развалинах ее, раздавив народ, празднует свою кровавую победу.
Но вот в глухом, далеком, суровом краю, на берегах Великого океана, Вы, малая числом, но великая любовью к Родине — горсточка Русских людей — Сибирская Дружина подняли знамя священной борьбы за свободу и счастье народа.
Наше бело-зеленое знамя — символ чистоты, надежды и новой жизни, знак снегов и лесов сибирских, вновь развевается в родной Сибири. Кругом нас красная власть. Но кругом нас и стонущие под игом этой власти русские люди, которые ждут нас. Мы еще далеко, а слух о движении нашей Дружины за сотни верст идет впереди нас. И вот при одних слухах о нашем движении организуется население, присылает приветствие. Никому неизвестные, простые люди, крестьяне-солдаты собирают отряды. Пробуждается сознание народное — и в этом залог победы.
Не иностранные капиталы и армии, не союзные дипломаты спасут Россию. Россию спасет сам Русский народ. В страданиях и невзгодах очистится Родина наша и явится миру свободной и великой.
Братья! Нас малая горсточка, но горсточка эта может принести великую пользу. Немного дрожжей кладет хозяйка в тесто, а оно вздымается. Так и наша Дружина, придя к народу, слившись с ним, несет ему освобождение. Она обрастает народными отрядами и может обратиться в сильное, непобедимое народное ополчение.
Мы идем с чистым сердцем, протягиваем руку всем, любящим свой народ. Мы всех зовем в свои ряды.
Ни ненависти, ни мести, ни расстрелов не несем мы. Мы хотим утвердить народную власть, которая одна лишь может вывести Родину на путь возрождения.
Не раз говорил, повторяю и теперь: много бед и невзгод будет впереди, может и гибель нас ждет. Но мы стоим на верном пути, и если мы погибнем, найдутся другие люди, сильные духом — они довершат наше дело.
В этот день Нового года, в дни наступающих праздников Рождества Христова, помолимся о спасении Родины нашей. Пусть и для нее родится Христос и принесет с собой в этом году
                - 149 -
освобождение всем угнетенным, измученным, страдающим. Дадим же братскую руку друг другу, сомкнем свои ряды и смело пойдем вперед на Родину.
Для закрепления сплоченности в рядах Сибирской Добровольческой Дружины, для большей спайки всех чинов ее, приказываю с 1 января 1923 года всем чинам Дружины звать друг друга брат, как вне службы, так и на службе и в строю. Например, “брат генерал”, “брат полковник”, “брат доброволец”,
С Новым годом, братья!

      Анатолий Николаевич закончив писать, еще раз перечитал написанный им приказ и, кликнув ординарца, дописал:
- Приказ этот прочесть во всех частях Дружины.

Командующий Дружиной
Генерал-лейтенант Пепеляев.

- Звали Анатолий Николаевич?
- Звал братец, звал. Ты вот, что. Передай сей приказ начальнику  Генерального Штаба, полковнику Леонову.
- Слушаюсь. А чай то пить будете?
- Буду Емельян. Вот теперь буду. Неси.

 Короток северный зимний день. Стремительно по пологой кривой скользит солнце. Казалось, вот только взошло оно над скованной льдом Маей, как смотришь, уже скрывается за дальними невысокими Маймаканскими сопками. К четырем часам по полудню назначено совещание командующего Дружины с командирами подразделений, а до того часу, пока есть время, генерал решил привести в порядок свой походный дневник и написать письмо жене. Достав толстую, в добротном коленкоровом переплете тетрадь, он принялся перелистывать страницы. Походный дневник был новым. Те – старые дневники, времен первой мировой и его службы под командованием Колчака, остались в далеком Харбине у Нины. Страниц с записями пока немного этой тетради, и кто знает, когда и какими событиями окончится она.  Читая и одновременно исправляя в дневнике допущенные неточности, он и не заметил, как быстро прошло время. Каждая запись, каждая страничка пробуждала в памяти те, события, что казалось, произошли совсем недавно. Читая, и вновь переживая те самые, уже канувшие в лета дни, Анатолий Николаевич все больше убеждался в необходимости вести дневник.
Вот самая первая запись:

 27 ноября.
Сомнения мучают меня. Как один остаюсь - самые мрачные думы начинают осаждать. Личной жизнью не живу. Всецело отдался вновь делу борьбы с коммунизмом Прав ли я - веду людей вновь на страдания и многих на смерть. Опять кровь... Во имя чего... Неужели только для того, чтобы одну кучку ничтожных людей именуемых себя властью где-нибудь в Якутске или Сибири заменить другой? А страдания борцов слишком суровы... Измучился я сомнениями. Молюсь богу, говорю: Господи научи меня помнить благо народное, укажи путь доброго служения родине. Укажи мне правду, дай сил твердо идти по пути добра и счастья народного. Если коммунисты правы, почему же народ восстает, неужели он душой не примет правды. Ведь уже всем известно, что при коммунистах голод, при них невозможно хозяйство, они жестоки, правят железом и кровью, при них все время идет кровавая борьба и народ вымирает, разрушаются все нравственные устои русского быта: вера, семья, родина. Вот и здесь в Якутской области народ разбежался в леса, образовал отряды и нападает на деревни, занятые красными. И так опять война. Как надоело это. Брат на брата... Но где же, где же выход! Чего я хочу, чего ищу? Для себя, видит бог, ничего не ищу я, ни славы, ни богатства мне не нужно. По совести скажу, я презираю, я это... не военный человек, в душе, хотя всю жизнь, с женой, с детьми - хозяйство небольшое в деревне, работа.
Как хочется этого счастья, к нему я стремился всю жизнь. Мои политические убеждения не знаю. Я не партийный. Даже не знаю, правый или левый. Я хочу добра и счастья народу, хочу, чтобы
                - 150 -
русский народ был добрый, мирный, но сильный и могучий народ. Я верю в бога. Верю в призванье России. Верю в святыни русские, в святых и угодников. Мне нравится величие русских царей и мощь России. Я ненавижу рутину, бюрократизм, крепостничество, помещиков и людей, примазавшихся к

революции, либералов. Ненавижу штабы, генштабы, ревкомы и проч. Не люблю веселье, легкомысленность, соединение служения делу с угодничеством лицам и с личными стремлениями.
               
Не люблю буржуев вообще. Какого полит-устройства хочу? Не знаю. Все равно пусть будет монархия, но без помещиков, рутины примазавшихся выскочек и с народом. Республика мне
нравится, но не выношу господство буржуазии. Меня гнетет неправда, ложь, неравенство. Хочется встать на защиту слабых, угнетенных. Противна месть, жестокость. Хочется принести прощение
обид, мир, богатство. Господи, научи меня делать побольше добра, страшно мучаюсь и за семью до слез. В особенности ночью... Гнетет меня неизвестность, прав ли я, что оставил семью... Господи прости меня. Успокой. Тебе, господи всемогущий и милостивый вручаю семью мою. Ты знаешь мои мечты, желанья. Сохрани семью мою, не допусти до плохого. Пошли нам навстречу радостную, счастье.

30 ноября.
Господи, не допусти меня до отчаяния. Дай исцеление души моей.

1 декабря.
Как-то лучше на душе сегодня, - легче немного. Мысли начинают приходить в порядок. Что значит вера. Господи, какая это милость и утешение людям. Я верю в промысел божий. По его божественному промыслу необходимо и мне испить эту чашу страданий душевных. Много, много сомнений вызвало настоящее наше положение. Предстоящий суровый поход, плохая одежда, безумно плохое питание, немногочисленность отряда. Я сам иногда впадал в уныние. Видимо, воля бога, что так он сделал, что мы пошли, пусть будет его воля над нами. И легче станет, нет уныния, бодрость.
 Второе. Семья. Нестерпимо мучаюсь, вот именно сжигают мрачные мысли сердце мое. И без бога, без веры это ужасно, а когда помолишься, так легче станет. Так хочется простить забыть. Да и все кроме чистой любви кажется такой милостью. Господи, господи будь милостив к нам грешным, не оставляй нас, Иисусе Христе, ты сын бога живого, верю тебе, хочу еще больше верить, помоги, помоги мне. Ты творил чудеса, воскрешая мертвых.

12 декабря
Еду из Аяна в Нелькан. Тайга, холод. Огромные пространства. Едем по 6-8 часов в день. Ночью в палатке. Сегодня особенно было тяжело. Мигрень. Мучительные мысли, все о том же без конца - никогда, никогда, никогда не оставляют меня. Даже ночью. Почти лишился сна. Просыпаюсь в 3 часа ночи и уже не могу спать. Иногда совсем не хочется спать. Может это малодушие, молодость или я чересчур придаю значения. Утрачен идеал, чистота жизни, правда, свято хранимая. Вчера было особенно сильное желание прямо покончить с собой. Так ясно представлял, чувствовал даже приход к иной жизни. Но это великий грех перед богом. А я верю. Кто знает, может быть - нужно жить. А родина, а семья любимая. Да будет Господи воля твоя. Помоги боже.
 
 Анатолий Николаевич прочел эту запись и задумался. Да, тот переход был тяжел, но тот первый сентябрьский переход был много труднее. И от его исхода зависело очень многое. Немногочисленный, всего в триста штыков, гарнизон красноармейцев в Нелькане ничего не знал о высадке Добровольческой дружины в Аянском порту. Внезапный захват его предоставлял прекрасную возможность для продвижения на Якутск, а две баржи, стоящие у причалов Нелькана, могли доставить Дружину до устья Маи к Алдану еще до начала ледостава. Кроме того: винтовки и пулеметы, и самое главное – то, чего не было ни у авангардного отряда, ни у дружины в целом – необходимого запаса продовольствия. Тогда, в начале сентября, не дожидаясь прихода в порт Аян парохода «Томск», на котором  с остававшейся частью дружины, под командованием Вишневского
должна была прибыть основная часть оружия и значительный запас продовольствия, он принял решение незамедлительно идти на Нелькан. Переход в осеннюю распутицу по Аяно – Якутскому тракту был чрезвычайно сложен. Местные жители уговаривали подождать хотя бы до середины ноября, до той поры, когда замерзнут реки и станут мари. Но ждать было нельзя, слишком велика была цель и важна поставленная
задача. Поэтому уже 6 сентября 1922 года, он вывел свой отряд, состоящий из четырехсот восьмидесяти добровольцев и местных партизан на двухсотверстный тракт. Пеший переход через
горный хребет Джугджур, где ветра в эту пору достигают ураганной силы, а морозы, доходящие по ночам, почти до двадцати градусов, делали переход через него практически невозможным.  Кроме того, хоть и небольшая, но вся в ледяных заберегах и ранних заторах  река Челасин, петляющая вдоль тракта, замедляла и без того не легкое продвижение отряда.
 Коварные каменные осыпи, незамерзшие мари, а главное недостаток походных палаток и недостаточное количество провианта делали этот поход чрезвычайно сложным. И все же. 
  27 сентября, скрытно подойдя к Нелькану и обойдя его двумя верстами западнее, первый батальон вплавь на подручных средствах, преодолел еще не замерзшую реку Мая и без боя ворвался в село со стороны реки Чуйки.               
  Заранее предупрежденные предателями перебежчиками: подпоручиком Бернгардом Наха и добровольцем Алексеем Вычужаниновым, очевидно завербованными большевиками еще во Владивостоке, красноармейцы, под командованием Исая Карпеля, еще утром, погрузив на баржи оружие и продовольствие, ушли вниз по течению к  устью реки Мая на Петропавловск. И этот, столь опасный переход, оказался неудачным. Теперь его отряд ожидала вынужденная голодная стоянка. Небольшое, в тридцать домов село, было не в состоянии прокормить почти пятьсот дружинников. Оставив вместо себя полковника Рейнгарда, он с небольшой группой в десять человек, отправился в обратный путь в Аян, за продовольствием. В середине октября, а точнее 15 числа, он приехал в Аян, и уже 1 ноября с небольшой партией добровольцев, захватив с собой начальника осведомительского отдела Грачева, отправился обратно в Нелькан. И этот переход также  был труден. Тяжело вьюченные олени, собранные Куликовским и Поповым у местных тунгусов, падали выбивались из сил на  заснеженном перевале. Только 19 ноября, измученный тяжелым переходом отряд, прибыл в Нелькан, привезя с собой продукты.
 
 Пепеляев встал из-за стола и прошелся по комнате. Затем подошел к этажерке и, взяв в руки фотографию Нины, долго смотрел на нее. Вглядываясь в милые глаза, ее он тихо, почти беззвучно прошептал: - Милая, милая моя Нина. Если бы ты знала, как тяжело мне сейчас. Сомнения мучают меня: прав ли я в том, что привел сюда людей, поверивших мне. Привел их за собой в край сурового белого безмолвия, сам не имея достаточной веры. Как, как мне не хватает тебя моя Нина. Как хотел бы я услышать от тебя твой дельный, практичный совет, дорогая моя благоразумная женушка.
 Анатолий Николаевич вздохнул, любовно провел широкой ладонью по фотографии и поставил ее на место. Затем, вернувшись к столу, взял в руки тетрадь.   

14 декабря.
В частых раздумьях о целях борьбы, вот, мне кажется, я пришел к выводу, за что борюсь я:
1. Интернационализму нужно противопоставить Родину, чувство патриотизма, но без шовинизма.
2. Безбожию - горячую веру в бога и его промысел и
3. партийной власти коммунистов - власть всего народа - Учредительное собрание. Земский собор. - Воскреснет старое, русское...

28 декабря
Нелькан. Радио восстановлено нами в Аяне. Первая новость. Владивосток пал. В Приморье хозяйничают красные. Реквизируют ценности церквей, собирают продналоги. Теперь одни мы остались, затерявшись в бесконечных пространствах Якутской тайги. Одни, совсем одни. Холодно - Мысль усиленно работает, ищет выхода. Описал приказ по Дружине: ответ к комиссарам и обращение к своим добровольцам. Пишу - для нас один путь на Родину. Ум мой отказывается обосновывать цели, способы борьбы - так это все прожил. Живу лишь горячей верой, что господь послал нас сюда. Эта горячая вера спасет от отчаяния, и она только дает силы. Что будет? Кругом энергия, борьба с суровой природой, зимой 40° - без крыши, без дома, люди идут за мили, сотни
верст. И добры, решительны. Все местные люди действительно удивлены. Мы ничего подобного не видели. Это не в силах человеческих перенести - иной раз не ели по 8 дней, варили кожу с

собственной обуви. Может, ты боже Спаситель наш дашь нам сил. Ты, господи, помоги, спаси Россию, народ русский, веру. Боже, я твой раб. Тебе верю - прости, помоги, ты - жизнь моя.

 Вспомнив вчерашний день, сделал небольшую запись:

31 декабря
Вчера угорел в бане. Сильно болела голова, так и спать лег, рано в 9 часов. Проспал до 2-х часов и больше не мог заснуть. Как и всегда думы нахлынули. И вот думал о всем, о жизни, о страданиях, начал опять страдать и все о них же - несбыточных мечтах. Но вдруг все это как-то далеким стало: Страсти все, мечты, желанья отошли куда-то далеко, далеко. Однако стало понятно, я должен умереть рано или поздно, все равно все неизбежно. Мне вдруг так как-то жалко всех стало и Нину и детей своих. Так захотелось простить всех - а чувства, которыми живет человек так показались жалкими, любовь сея, непостоянством, эгоизм, слава, почести, гордость, богатство, власти даже
покой - как все это ничтожно. И вдруг забрезжил свет духовный. Лишь ты, Господи - источник истинной жизни. Понемногу понятно становится мне: Господи, да будет воля твоя. Молюсь, молюсь - мне ничего не надо в жизни. Молюсь за семью. О их счастьи, лучшем какое только возможно на земле. Тебе, боже всесильный, всеблагий. Тебе, матерь божия вручаю семью свою. Молю о счастьи ее, если можно мирную жизнь правдивую, полную искренности, любви пошли. Еще это в жизни осталось для меня и молю - прости и помоги по благости моей. Ну, а если - меня. Да будет воля твоя. Господи.

 Затем встал, широкими шагами прошелся по комнате, и издали, глянув на фотографию жены, вернулся к столу и решительно дописал: 

P.S.: Сибирь будет свободной.

  Незаметно сгустившиеся сумерки вынудили генерала оторваться от дневника. Он запалил большую семилинейную керосиновую лампу и поглядел на часы. Было без четверти четыре, когда без стука,  распахнулась дверь и в комнату вошел  генерал – майор Вишневский. Завидев его, Анатолий Николаевич улыбнувшись, сказал:
- Входи, входи Евгений Кондратьевич! Очень хорошо, что ты пришел пораньше. Знаешь, я хотел бы побеседовать с тобой наедине о наших дальнейших действиях. Ранее я уже сообщал командирам подразделений о том, что пал наш последний бастион на Дальнем востоке – Владивосток. Перспектива ведения боевых действий против Красной Армии, здесь в Якутии весьма призрачна.                Сегодня на нашем совещании нам всем предстоит решить наше будущее. Либо возвращаться назад в Аян, и ждать начала навигации, либо совершить большой зимний марш-бросок на север к Якутску. Если хочешь знать мое мнение, то я скажу тебе Евгений Кондратьевич, что я сейчас не вижу перспектив для этого похода.
Что ты думаешь об этом?
- Анатолий Николаевич! Мне понятны твои сомнения, но пойми меня правильно. Что нас ожидает при возврате в Аян? Ожидание навигации, но и с ее приходом у Дружины минимум шансов зафрахтовать хоть какой нибудь пароход. Далее последует голод. Аян не в состоянии будет прокормить семьсот пятьдесят дружинников. Ты же помнишь, насколько тяжел был переход твоей части Дружины из Аяна в Нелькан осенью. Поэтому, памятуя этот переход, не хотелось бы повторить подобного.
 Анатолий Николаевич, оторвавшись от воспоминаний, вновь обратился к Вишневскому:
- Значит Евгений Кондратьевич ты против возврата в Аян.
- Да! Считаю, что нам там делать нечего. Большевики, если дать им собрать все силы воедино, нас и там достанут. Это лишь вопрос времени.
- Хорошо! Вы меня почти убедили. Но ведь и для продвижения на север тоже необходим провиант. А сколько его у нас? 
- Точное количество я вам не назову, на этот вопрос может ответить лишь полковник Шнапперман, как начальник снабжения, а вот по количеству оружия, пожалуйста.
Он открыл свою записную книжицу и, перевернув несколько страничек, доложил: -  500 трехлинейных винтовок, 700 бердан, 100000 патронов, 15000 гранат, 10 пулеметов. Да, и еще Анатолий Николаевич,  дружина пополнилась партизанами, которые принесли с собой 4 станковых пулемета и двести бердан и винтовок.
Закончив перечислять, он, не весело улыбнувшись, добавил: -  Не густо, одним словом. Не густо! Есть кавалеристы - без лошадей. Есть артиллеристы – без пушек.
- Ну, Евгений Кондратьевич, что есть – то есть, а остальное придется добывать в боях. Однако засиделись мы с тобой. Пора начинать совещание! – сказал он, поглядев на часы.
- Емельян! … Анянов! – позвал он адъютанта.
Капитан Емельян Анянов мгновенно появился на пороге.
- А, что брат Емельян все собрались?
- Все Анатолий Николаевич!
- Тогда приглашай, приглашай скорее               
В комнату один за другим вошли: полковник Шнапперман Николай Феоктистович – начальник снабжения, Полковник Рейнгард  Август Яковлевич – командир батальона, представитель гражданской власти при штабе дружины – Попов Семен Петрович и управляющий Якутской области Куликовский Петр Александрович. За ними, еще выдыхая табачный дым, вошли: полковник Варгасов и полковник Андрес. Последним вошел полковник Сивко.
- Иван Георгиевич, - обратился к нему Пепеляев и, оглядев вошедших, спросил: - Вы последний?
- Нет, Анатолий Николаевич. Там в сенях поручик Малышев дожидается начальника штаба.
- Рассаживайтесь. – недовольно сказал командующий, и указал рукой на стоящие у стола стулья.
Вскоре на пороге появился запыхавшийся от быстрой ходьбы начальник штаба Леонов.
- Господин полковник! – громко обратился к нему Пепеляев.
- Вам не пристало опаздывать. Вы первый, понимаете, пер-вый, должны быть на совещании.
- Извините Анатолий Николаевич. Виноват. Ожидал известий от генерала Ракитина, от того и опоздал.
- Хорошо. Присаживайтесь на свое место. Сегодня начну совещание я, а вы постарайтесь отдышаться и собраться с мыслями.
- И так господа офицеры… - произнес он. Но, вспомнив написанный им самим утром приказ, поправился.
- Братья дружинники сегодняшнее наше совещание посвящено дальнейшим действиям нашей Дружины. Сегодня как никогда остро встал вопрос о целесообразности нашей освободительной борьбы в Якутии, да и в России в целом.
Анатолий Николаевич выдержал паузу и оглядел присутствующих в комнате. Одиннадцать пар глаз вопрошающе глядели на него.
- Да, да, я не оговорился. – продолжил командующий.
- Дело в том, что не далее, как два дня назад, после того как починили радио в Аяне, до нас дошла весть о падении Владивостока. 25 ноября «красные» вошли в город  и заняли Приморье. Теперь мы остались одни. Теперь только от нас зависит судьба нашего похода, похода, который так ожидал весь русский народ Сибири, томимый большевиками. Черновой вариант приказа по Дружине мною подготовлен, но прежде, чем огласить его, я хочу услышать ваше мнение.  Однако! – он предупредительно поднял руку: - Прежде, чем я закончу, я прошу вас спокойно и взвешенно обдумать услышанное. После обсуждения мы займемся нашим обычным делом, а пока думайте госпо… братья, думайте!
 С этими словами командующий сел на свое место. Только минуту стояла тишина в комнате.
Первым, не выдержав, вскочил Попов. В сильном волнении, сбиваясь с русского на якутский язык он, опершись руками на стол, кричал: - Невозможно! Невозможно! Народ Саха не заслуживает предательства. Все население области ждало вашего прихода, ждало освобождения от большевизма! Пусть, пусть пал далекий Владивосток. Пусть пало правительство Дитерихса. Но мы то с вами живы и пока еще живы те, кто позвал вас на помощь. Уйти отсюда – значит предать ждущих. Уйти – значит предать Якутию и Россию.
Высказавшись, он сел на место. Низко склонившись над столом, он, обхватив голову руками, замолчал.
Молча встал Куликовский. Поблескивая стеклами очков, он оглядел присутствующих. Под его умным внимательным взглядом многим стало не по себе.
- Немного, да почти ничего не сделано нами из того, что задумано. Знаете в чем слабость любого движения, любой власти? В сомнении! Сомневающийся - не пойдет вперед. Он не раздует из искры пламя, он не дойдет до конца. Он погибнет. Вы – добровольцы! Уходя в этот поход, вы пошли на подвиг во имя освобождения Народа! Народ ждет и верит в вас! Отбросьте сомнения. Вперед и только вперед!
Прекрасный оратор, Петр Александрович умел убедить любую аудиторию. Вот и теперь после его слов заговорили все разом. Сквозь шум голосов доносились, чьи то фразы: -  «Отступать некуда! Только вперед на Якутск!», «Нам нет пути назад!» «Борьба до победного конца!». Но и среди этих восторженных слов слышалось: - «Положим людей…», «Власть Советов укрепилась после Бочкаревского восстания».               
 Гул голосов нарастал, волнение присутствующих достигло предела. Тогда командующий встал и поднял руку. Шум прекратился, и все взгляды устремились на него.
- Дружинники! Негоже нам из нашего совещания устраивать митинг. Все, слава Богу, знали куда и зачем шли. А по сему я просил вас спокойно и взвешенно обдумать положение нашей Дружины. Обдумать, а не митинговать. Вот теперь, после того, как вы успокоились, будем вести опрос каждого. Поручик Малышев займите свое место для ведения протокола. И так начнем.
 Евгений Кондратьевич! Ваше мнение? – обратился он к генерал – майору Вишневскому.
Сорокасемилетний генерал Вишневский был самым старшим по возрасту в штабе Пепеляева. Его жизненный опыт и умение находить самые рациональные пути для решения любых вопросов высоко ценились Пепеляевым.
 Вишневский встал, одернул руками полы кителя.
- Братья! – сказал он.
- Самое время было бы  сказать – братья по несчастью. Но ничего не бывает хуже чувства разочарования. Рядом с этим чувством ходит чувство страха и чувство одиночества.
Одиноки ли мы? Нет! С нами русский народ, порабощенный большевиками. С нами вера народа в лучшее будущее!  К лицу ли нам страх? Нам прошедшим горнила Мировой и Гражданской войн. Да, пал Владивосток, оплот демократии в России, но не пали мы. А для того, чтобы этого не случилось
здесь, нам необходимо укрепить наши тылы. Наш тыл на первом этапе - это Охотск и Аян. Именно в них, и не только, необходимо реорганизовать партизанские отряды в отряды народной самообороны. Такая работа уже ведется.  Вы знаете - командирован в Охотск генерал Ракитин, для пополнения состава нашей Дружины добровольцами. Для наведения должного взаимодействия среди местной власти и разрозненных повстанческих отрядов направлен в Охотск  капитан Михайловский и командир партизанского отряда Занфиров. Я слышал здесь фразу: - «отступать некуда», а нужно ли думать об отступлении? Нужно идти вперед, не оглядываясь назад, зная о том, что у тебя крепкий и надежный тыл. Я все сказал.
- Хорошо Евгений Кондратьевич, спасибо. – произнес командующий и продолжил: - Мнение представителей гражданских властей мы уже слышали, а поэтому я хочу услышать мнение командиров подразделений. Полковник Андрес ваше мнение?
- Только вперед господин генерал - лейтенант.
- Брат генерал – лейтенант. – поправил его Пепеляев и, улыбаясь, продолжил: - А кроме, как вперед еще какие нибудь соображения имеются?
- Нет, брат командующий! Мой батальон выполнит любую поставленную задачу!
- Не сомневаюсь. – негромко произнес Пепеляев.
- Август Яковлевич. - обратился командующий к Рейнгарду.
Командир ударного батальона встал из-за стола. Затем, достав из полевой сумки свою карту, молча разложил ее на столе.
- Анатолий Николаевич. Вы знаете, я не люблю голословщины, поэтому я буду, говорит языком сухих цифр. Те данные, которые я предоставлю вам, могут быть не совсем точными. Они собраны мной и полковником Сивко на основании опроса участников партизанского движения с коими нам доводилось встречаться. Так вот – с этими словами Рейнгард склонился над картой.
- Вот Амга. Ее гарнизон не менее трехсот, трехсот пятидесяти человек. Следующий – Петропавловск с гарнизоном триста человек. Чурапча – не менее трехсот пятидесяти бойцов. И, наконец – Якутск. Численность гарнизона Байкалова не известна, но по самым скромным расчетам не менее одной тысячи человек. Кроме того, достоверно известно что, впервых трех гарнизонах артиллерии нет, но зато есть пулеметы. Артиллерия есть в Якутске, но в каком количестве, опять же неизвестно. Теперь путем обыкновенной арифметики суммируем живую силу противника. Как минимум это одна тысяча человек только в трех гарнизонах. Прибавим сюда сбежавший Нельканский отряд – триста штыков и пулеметы. Получается одна тысяча триста штыков плюс условно предполагаемую численность Якутского гарнизона одну тысячу. Вот и получается, как не пляши, не менее, как двух тысяч триста, двух тысяч пятьсот штыков против наших семисот пятидесяти. А, это более чем трехкратный перевес. Я думаю, что и по части вооружения подсчет будет не в нашу пользу.
 В комнате наступила тишина, которую нарушал лишь ход больших напольных часов.
 - Хорошо. – медленно, почти на распев произнес Пепеляев, и так же медленно добавил: - Какие будут ваши выводы полковник?
- Выводы? Выводы простые. Вместо того чтобы безрассудно бросаться на врага, - Рейнгард посмотрел на полковника Андерса.
- Необходимо произвести разведку на местности. Иметь свои глаза и уши среди местного населения, чтобы знать о каждом шаге противника. Но и этого мало. В тех местах, где будет проходить Дружина нас должны встречать новые, морально подготовленные добровольцы из числа местного населения. Установить власть Временного Якутского Областного Народного Управления по всей территории Якутии одним походом не получиться. Наша задача: заручившись поддержкой населения, ликвидировать красноармейские гарнизоны поодиночке.
- Я понял Вас Август Яковлевич! Спасибо.
- Ваше мнение полковник  Варгасов?
- Я полностью согласен с Августом Яковлевичем, в части касаемо разведки Анатолий Николаевич.
Но хочу только напомнить о том, что в июне красные перебросили в Якутск на четырех пароходах 226 Петроградский полк, отдельный сводный отряд, дивизион войск ГПУ и другие, более мелкие части. А в июле дополнительно прибыл еще и 230 стрелковый полк для ведения боевых действий с
повстанцами. Кроме полевой артиллерии у красных был еще и бронированный пароход, оснащенный пулеметным и пушечным вооружением. О передислокации этих войск нам ничего не известно. Поэтому предположение полковника Рейнгарда по численности войск Якутского гарнизона, считаю несколько заниженными а, следовательно, и поход на Якутск преждевременным.
 - Хорошо Михаил Николаевич. Хорошо. – медленно произнес командующий. И так же медленно и тихо добавил: - Мы обязательно учтем ваши данные и ваше мнение.         
- Вам слово Николай Феоктистович – обратился командующий к полковнику Шнапперману.
Шнапперман встал и вытянувшись по стойке «смирно», спросил: - Что Вас конкретно интересует?
- Ну, во-первых, запасы продовольствия и снаряжения для продолжения нашей миссии. Во-вторых, возможность пополнения этих запасов. В-третьих, боезапас Дружины. И, конечно же, ваше мнение               
по поводу дальнейшей целесообразности нашего похода.
- Если мы и дальше будем сидеть в Нелькане, то запасов продовольствия дружине хватит ровно на четыре недели, то бишь на один месяц. И это при весьма скромном рационе
- Каком? – перебил его командующий.
- По основным группам это десять фунтов муки и три фунта мяса на бойца.
- С сегодняшнего дня перевести всех дружинников на половинную долю.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич! Что же касается пополнения мясных припасов, то по заявлению Семена Петровича, - Шнапперман, кивнул головой в сторону Попова и продолжил: - пополнение их возможно, но значительнее севернее Нелькана.
- Да, да. Возможно! На отгонных пастбищах. Оленей до конца февраля никто сюда не погонит. А там дружину обеспечат свежим мясом. – вскочив со своего места, горячо заверил Попов.
- Что же касается снаряжения, - продолжил Шнапперман: - то нехватку палаток можно устранить путем закупки у населения оленьих и сохатинных шкур, из коих можно делать походные чумы на манер, как это делают местные якуты и эвенки. Что касается седел, Анатолий Николаевич, то это больной вопрос. Вы это сами знаете. Седла есть, но они не годятся для местных, низкорослых лошадей. И на оленя такое седло не оденешь.
Боезапас в дружине сохранен полностью, ввиду отсутствия боев. За счет присоединения в Аяне к дружине отряда партизан под командованием капитана Занфирова появилось дополнительно четыре станковых пулемета и двести бердан и винтовок Мосина.
- Хорошо Николай Феоктистович. Спасибо за полный и понятный доклад. А, что Вы думаете о будущем Дружины?
- Анатолий Николаевич! Сидеть на месте – значит проедать продукты, которых и так кот наплакал. Необходимо уходить из Нелькана. Вопрос куда? На юг или на север? В Аяне нас ждет голод! В Якутске либо смерть, либо слава! Я выбираю Якутск.
- Спасибо. – сказал командующий и посмотрел на часы.               
- Однако мы работаем с вами уже почти два часа. Предлагаю пятнадцатиминутный перерыв. После перерыва нам доложит обстановку начальник штаба.
Присутствующие на совещании дружно встали и одобрительно шумя, вышли из комнаты. Последним вышел Пепеляев, накинув на плечи меховую душегрейку.
Как ни широко было крыльцо Протодьяконовского дома, но оно не смогло вместить всех. Поэтому некоторые офицеры вышли прямо на улицу. Анатолий Николаевич сошел с крыльца на плотно утрамбованный снег и остановился невдалеке от стоящих поодаль двух ординарцев, его и ординарца штаба дружины – поручика Малышева. Было холодно. Вызвездило. Окна домов в селе светились не часто, лишь  окна приходской школы, где квартировала основная часть дружины, были ярко освещены. Широкими столбами поднимались дымы топившихся на ночь печей. В эту пору лютуют морозы, достигая днем до сорокапяти градусов, а на рассвете нередко заваливают и за шестьдесят.
- А, что Емельян и Леонид, – обратился он к  своему ординарцу и ординарцу штаба дружины: - не замерзнем, коль пойдем на Якутск?
- Да нет Анатолий Николаевич, не замерзнем. – ответил за обоих Анянов, стряхивая иней с заиндевевших усов и бородки.
- Ну, как в походе не знаю, а если еще постоим на улице, то вымерзнем точно. Давай Емельян приглашай всех в избу. – сказал командующий и взошел на крыльцо. Разрумяненные морозом, пропахшие табаком, вслед за ним в дом вошли его помощники.
- Что ж продолжим. – Негромко и спокойно сказал командующий, когда все расселись по своим местам.
- Вам слово полковник Леонов.
Начальник штаба встал, вышел из-за стола и подошел к большой двадцатипятиверстной карте висящей на стене.
- Диспозиция нашей Дружины на сегодняшний день такова: Основная часть дружины численностью семьсот пятьдесят человек расположена в селе Нелькан, в Аяне незначительный отряд самообороны, подчиняющийся местным органам самоуправления и наш гарнизон, возглавляемый Сейфулиным, численностью двадцать человек. Теперь Охотск. Охотск – наша головная боль. Дело в том, что по прибытию в Аян подразделения генерал – майора Вишневского, им на пароходе Томск в Охотск был командирован капитан Михайловский для объединения и координации только военной власти в Охотске. В связи с падением Владивостока, Михайловский, по только что полученным мною данными, самовольно расширил свои полномочия начальника Охотского гарнизона, которые дают ему теперь право контроля над действиями гражданских управлений.
- Я в курсе полномочий начальника Охотского гарнизона. – оборвал его Пепеляев.
Анатолий Николаевич! – насупившись, произнес полковник и решительно добавил: - Беда в том, что Михайловский проигнорировал ваше распоряжение о передаче всей полноты гражданской власти представителю управляющего Якутской области.
- Откуда вам это известно? – хмурясь, спросил Пепеляев.
- Незадолго до начала совещания пришла депеша от Ракитина, что и явилось причиной моего опоздания.
- Депеша у Вас с собой?
- Да!
- Подайте мне.
Начальник штаба вернулся к столу, достал из портфеля сложенный вчетверо лист бумаги и протянул ее командующему. По мере чтения лицо командующего Сибирской добровольной Дружиной все больше хмурилось. Дочитав до конца послание, он, посмотрев на Куликовского и Вишневского, сказал: - Петр Александрович и Евгений Кондратьевич я вас прошу остаться после совещания.
А затем, повернувшись к начальнику штаба, проронил: - Продолжайте.
- Все говорить Анатолий Николаевич?
- Все, как есть.
- Так вот, прибыв в Охотск с отрядом численностью пятьдесят человек, Михайловский подчинил себе остатки Бочкаревского отряда. Но своими действиями по захвату всех ветвей власти он нанес непоправимый ущерб нашему делу. Узнав о падении правительства Дитерехса, он распустил гражданскую власть.  Но бывшие Бочкаревские отряды не поддержали его, а стали на сторону Соколова. Михайловский с Замфировым были изгнаны из Охотска. И лишь благодаря генералу Ракитину, вынужденному прервать формирование новых частей дружины, Михайловский был
восстановлен в своем положении. Но даже этот урок не пошел ему впрок. Восстановившись в должности полномочного представителя Дружины, он вновь отверг ваши требования о передаче гражданской власти местным органам самоуправления. В результате этих действий генералу Ракитину с его отрядом в десять человек не удалось набрать необходимого количества добровольцев для формирования полноценного отряда добровольцев. С трудом, собрав две роты численностью сто двадцать человек, он принял решение двигаться на Чурапчу по Якутско – Охотскому тракту.
Данные же полковника Рейнгарда по численности Чурапчинского гарнизона под  командованием Курашова не верны. Гарнизон в Чурапче составляет не менее пятисот штыков. У меня все.
- Хорошо. Присаживайтесь. – после недолгого молчания произнес командующий. Он встал со своего места и подошел к стене, на которой висела карта. Пристально посмотрев на нее, он тихо произнес: - Он идет на гибель. В комнате стояла ни кем не нарушаемая тишина.
- Да, именно на гибель. – уже громче произнес он. Затем генерал – лейтенант вернулся к столу.
- Дружинники! – сказал он.               
- Изначально мой план, тот черновой вариант, о котором я говорил ранее, был иным. Это был план спасения Дружины. Но сегодня, сейчас, я отвергаю его.  Учитывая мнение большинства из вас, я принимаю решение продолжать нашу борьбу по освобождению Сибири от большевизма.
- Начальник штаба! – обратился он к Леонову.
- В ближайшие два дня, совместно с командирами подразделений, разработать план наступательной операции на Петропавловск, Амгу, Якутск. Все, кроме генерала – майора Вишневского и Петра Александровича, свободны.

  Большая комната быстро опустела. Остались лишь генерал – майор Вишневский с управляющим Якутской областью Куликовским. Пепеляев, проводив командиров, и плотно прикрыв за ними дверь, вернулся к столу.
- Евгений Кондратьевич! – обратился он к Вишневскому.
- Какими соображениями вы руководствовались, посылая Михайловского в Охотск нашим полномочным представителем?
- Прежде всего, тем Анатолий Николаевич, что у Бориса Михайловича есть управленческий опыт. В армии Колчака он был управляющим Томской губернией. Второе – у Михайловского
политехническое образование. Ну и третье – отличный послужной список. Положительные отзывы с мест прохождения службы.
- Извините Евгений Кондратьевич. Не мне вас учить, но главное в человеке - не его послужной список, а его характер, его наклонности. Вы, как мой заместитель, как человек с богатым жизненным опытом должны были заметить, что Михайловский самолюбив. Что свои амбиции он может поставить выше общих интересов.
- Анатолий Николаевич. – перебил командующего Куликовский. Волнуясь, он снял очки, протер  носовым платком и, позабыв одеть их, продолжил: - Я не вижу ничего худого в действиях Михайловского. В конечном итоге он все же снабдил необходимым запасом продовольствия и обмундирования отряд Ракитина.
Да, Петр Алексеевич. Снабдил! Только лишь после того, как генерал Ракитин, вынужденный прервать свою миссию по формированию новых подразделений, вернулся из Арки в Охотск и навел там надлежащий порядок. В противном случае Михайловский вмести с ротмистром Нудатовым и бывшим командиром партизан Замфировым, сидел бы сейчас, где нибудь на Охотском побережье и удил рыбу. А вам, Петр Александрович, как политику и вовсе не простительно не видеть ничего худого в действиях Михайловского. Узурпация власти, сосредоточение ее в одних руках это удел большевиков. Вместо объединения с местной властью, он внес раскол, тем самым нанес непоправимый ущерб нашему делу и лишил нас надежного тыла. Вот прочтите сами донесение от Ракитина. – с этими словами командующий положил на стол депешу.
Низко склонившись, читая донесение, замерли над столом Куликовский и Вишневский. Некоторое время в комнате стояла напряженная тишина, за тем смущенно крякнув, Евгений Кондратьевич произнес: - Не ожидал. Честно признаюсь, не ожидал такого от Михайловского. В моем представлении он всегда был весьма, весьма порядочным человеком и офицером.
- Порядочность в человеке – в первую очередь чувство долга и ответственности, Евгений Кондратьевич, а у Михайловского этого нет. Впрочем, я думаю вам это тоже теперь понятно.
 Командующий широкими нервными шагами пересек комнату. Затем, еще раз остановился у настенной карты. Внимательно поглядел на нее и сказал, обращаясь к Вишневскому: - Впредь я советую вам быть более внимательным в выборе людей на такие ответственные задания.
- Но, позвольте Анатолий Николаевич! Выбранный вами полковник Суров, направленный с аналогичным заданием – встать во главе партизан Усть-Мильского района и развивать военные операции против Петропавловского гарнизона, тоже возомнил себя великим полководцем. Вместо порученного ему вами боевого задания, он организовал себе штаб и рассылает приказы командирам местных партизанских отрядов. Его приказов не понимают, так как повстанцы люди не военные. Поэтому и проку от Суровской суеты никакой. Кроме того, если верить донесению Грачева, командированного седьмого декабря в Усть-Миль, с целью проверки, то полковник Суров, также превысил свои полномочия и счел нужным вмешиваться в дела гражданских властей.
- Господи милостивый! Да что же такое творится с людьми. Не успевают обрести ничтожнейшую власть, как начинают мнить себя богами. Я принимаю ваш упрек в мою сторону Евгений Кондратьевич, а с полковником Суровым я лично разберусь. Я спущу его с небес на землю.
Расстроенный и усталый Пепеляев, потерев переносицу, произнес: -  На этом господа закончим. Останьтесь со мной, почаевничаем.

 Славный, хороший китайский чай, сохранившийся в доме Протодьяконовых с дореволюционных времен, был великолепен. Совсем по-домашнему попыхивал ведерный тульский самовар, невесть кем завезенный в эти забытые богом края. Вчерашний, праздничный новогодний пирог был вкусен. С наслаждением, прихлебывая с блюдца ароматный свежезаваренный чай, утирая выступившую на лбу испарину, Куликовский произнес: -  А ведь были, были друзья мои и в этих краях по настоящему хорошие времена. Жизнь кипела. Народ жил в достатке. Как бы ни было плохо царское правительство, но оно в отличие от большевиков заботилось о развитии этих мест. И заботу  эту прививало местным купцам и промышленникам. Еще в июле пришло мне письмо от давнишнего знакомого -  Петра Акепсимовича Кушнарева. В нем он писал: - "Со своей стороны я прошу Вас передать всему якутскому населению, что его нужды близки моему сердцу, и что я считаю своим долгом работать для интересов населения, а по наступлению благоприятных условий вернуться в край, лично помогать возрождению его по американскому масштабу. Мое знание своего Якутского края и мое наблюдение жизни и условий природы Америки позволяют мне с уверенностью сказать, что Якутский край, освободившись от потрясений международной распри и установив у себя режим свободного развития созидательных сил своих, быстро разовьется, и станет второй Америкой. От души желаю населению якутского края всего лучшего". 
- Так вот дорогие мои соратники и друзья. На примере этого человека я хочу показать Вам, что есть действительная забота о родном крае и населяющим его народе.
Как вам известно, Аянский тракт действовал только до 1867 г., до той поры пока Русско-американская торговая компания прекратила свою обоюдную торговлю с Российским государством. Причиной прекращения торговой компании явилась переориентация российской дальневосточной политики в Приамурье и на Юго-востоке. Аянским крестьянам было предложено переселиться в Приамурье на строительные работы дальневосточной дороги. Условия переезда были замечательными. Гарантировали хорошие условия жизни, достойную оплату труда и расходы по переселению за казенный счет на всех членов семьи. Желающих выехать из Якутии было много, но Правительство Якутии и государство к этому вопросу подошли предусмотрительно. Лучших крестьян по земледелию планово закрепляли по выращиванию хлеба и овощных культур в регионах Якутии.  Многие Аянские крестьяне, полюбив этот суровый, но благодатный край остались жить в Усть-Майском, Амгинском регионах и в селах Павловск, Мархе и многих других. Они занимались любимым делом экстремального земледелия. Кормили хлебом Якутию. В конце XIX века
обеспечивали своими продуктами золотоносную промышленность в верховьях реки Лены, а в начале века и зарождающуюся отрасль алданских золотопромышленников.
Аянские русские крестьяне за 160 лет жизни в суровых условиях Севера метизировались с коренными жителями Якутии. За это время формировалась этносоциальная культура жизни, эти люди жили трудом и правдой на земле. Они милосердны, очень гостеприимны и добродушны.
 После прекращения деятельности Русско-американской торговой компании, Якутско-Аянский тракт содержали якутские и иркутские купцы. Они с Востока завозили в Сибирь народно-хозяйственные товары; сбрую, санные снасти, мануфактуру, порох и оружие для добычи главного богатства края – пушнины. На перевалочных, торговых базах, в купеческих магазинах работали люди. Купцы, стремясь за прибылью, становились работодателями. Вдоль Якутско-Аянского тракта наиболее состоятельных купцов было более тридцати человек. Во главе их стоял крупный оптовик, купец первой гильдии - Акепсим Михайлович Кушнарев. Родом он выходец из семьи крестьянина-дорожника Аянского тракта, древнерусской христианской православной веры.
 За 30 лет предпринимательской купеческой деятельности Кушнарев хорошо знал нужды Ленского края. Устанавливал деловые связи с сибирскими губерниями. Активно принимал участие в торговле и закупке товаров в сибирских и российских ярмарках. Сам организовывал Учурские, Аяно-Майские и северные торговые ярмарки. Закупал товары для нужд якутского народа. Свои товары обменивал на пушнину. Крупные партии пушнины поставлял для продажи на торговых ярмарках в Томске, Новгороде и в Москве, да и многих других ярмарках, вплоть до заграницы.
 Акепсим Михайлович своими товарами развивал и социальную культуру якутского народа. Он на свои деньги построил приют для бедных и немощных людей - "ночлежный дом", где всегда обеспечивал бесплатным горячим ужином. Для строительства женской гимназии в г. Якутске внес более двенадцати тысяч рублей. Охотно помогал он в строительстве в Якутске библиотеки имени
Пушкина, в селе Павловске - школы и жилых домов, и многое, многое  другое. Акепсим Михайлович много ездил и видел социальную жизнь в разных регионах Российского государства и хорошо
ориентировался в торговом деле. Действовал он, разумно всегда исходя из своих возможностей. Наладил торговые связи со многими представителями крупных заводов и торговых фирм, а так же с отдельными купцами.
 Апексим Михайлович совместно со своим компаньоном господином Никифоровым поставляли в верховья реки Лены в золотопромышленные прииски продукты: мясо, масло, рыбу, муку.
  А с приобретением своего парохода он начал транспортировку своих товаров в верховья реки Мая, через реки: Лена, Алдан, Вилюй. При этом он, ни сколько не стесняясь, вытеснял своими более дешевыми товарами конкурентов из поймы рек центральной Якутии. Кушнаревские товары разносились перекупщиками из поймы рек в самые отдаленные таежные населенные пункты.
 Да и своих детей с малых лет учил торговому делу. После своей смерти оставил своим детям огромное состояние не только в банковских счетах, но и в недвижимости. Например, в селе Павловске он имел большую крестьянскую усадьбу с одноэтажным домом и дворовыми постройками. В Якутске - базовый двор с двухэтажным каменным домом, двухэтажный деревянный магазин, базовую территорию со складскими помещениями и жилым домом. В Москве - трехэтажный каменный дом с меховым магазином и множество торговых баз, закупочных пунктов и магазинов. Достался наследникам и пароход "Полярный" с баржей. Таким образом, Апексим Михайлович за 30 лет купеческой деятельности, работая на благо семьи и процветание родного края, создал основу для торговой деятельности своим детям. Они же прилежно учились у отца не только приумножать нажитое трудовое состояние, но и заботиться о людях населяющих этот чудесный край.
 После смерти любимого отца дети не стали делить родительское богатство. 9 марта 1903 г. в Якутске они зарегистрировали товарищество - торговый дом "Наследники А.М. Кушнарева". Совокупный капитал, вложенный в торговлю, составлял 900 тысяч рублей. Вы, конечно друзья мои представляете, что это были за деньги в те времена.   Из этой суммы пятьдесят процентов принадлежали моему хорошему знакомому, сыну Апексима Михайловича, купцу первой гильдии Петру Акепсимовичу Кушнареву. Компаньонами стали: сестра Петра, Агриппина Акепсимовна Бушуева, двоюродный брат Петр Иванович Кушнарев. Агриппина Бушуева имела свои магазины и торговые базы в Охотске. Через Охотское море устанавливались торговые отношения с американскими, японскими и китайскими предпринимателями и фирмами.
 Братья Петр Акепсимович и Петр Иванович Кушнаревы с купцом  Антипиным в низовьях рек Лены и Яны организовали Северное торгово-промышленное товарищество. Недорого скупали у
северных охотников ценную пушнину, мамонтовые бивни, взамен привозили необходимые охотничьи и рыболовные снасти, продукты и другие товары.
 Чтобы увеличить товарооборот Кушнаревы покупают за 200 тысяч рублей второй пароход и называют "Акепсим Кушнарев". Этим пароходом они доставляли товары в самые отдаленные труднодоступные регионы Якутии. Товары продавали прямо с парохода, без посредников. Этим они выигрывали во времени и прибыли были ощутимыми. Фирма "Наследники Кушнарева" в 1911 г. от Якутского отделения Русско-Азиатского банка получила кредит на сумму 100 тысяч рублей.  Русско-Азиатскский Государственный банк в 1911 году открыл дополнительные линии на сумму 75 тысяч рублей. В год юбилейного празднования 300-летия правления государством Дома Романовых, Кушнаревы лидировали и по торговым оборотам в 2,5 млн. руб. вошли в тройку лучших торговых фирм Якутии. Они торговали на Востоке, в Сибири, Москве, Санкт-Петербурге и др. городах России, а так же Лейпциге и Лондоне.
 Накануне Октябрьского социалистического переворота "Наследники Кушнарева" предусмотрительно прекратили покупку и завоз товаров в Якутию. От ранее завезенных товаров старались освобождаться путем распродажи. За бесценок начали продавать свои вещи и сдавать государству свои недвижимые имущества.
 Вот такие рачительные, замечательные хозяева проживали до прихода власти Советов в этих суровых, но благодатных землях. – закончил свой рассказ Петр Алексеевич.
- Позвольте батенька мой! А не вы ли будучи социал-демократом, боролись против таких Кушнаревых? – лукаво улыбаясь, спросил генерал – майор Вишневский рассказчика.
- И не он ли, так лихо ратовал за свержение самодержавья, что оказался в Сибири? – обратившись к Пепеляеву, уже серьезно сказал Евгений Кондратьевич               
- Да, я ратовал! Я и сейчас считаю недопустимым сосредоточение всей государственной власти в одних руках! Да я боролся! Но, не против Кушнаревых!  Я сударь мой боролся за становление в               
России демократического правления. Республики, где не будет места никакому тоталитаризму. Я боролся и до сих пор борюсь, за то чтобы таких, как Кушнаревы в России было как можно больше.
Все больше распаляясь Куликовский встав из-за стола уже начал размахивать руками. Темные зрачки, увеличенные стеклами очков, сверкали. Он уже было снова приготовился возразить Вишневскому, но остановленный словами Пепеляева, сел за стол и замолчал. 
- Петр Алексеевич! Да угомонитесь вы! Угомонитесь. Не видите, Евгений Кондратьевич шутит. А, вам генерал, зная характер политиков, не стоит заводить их на ночь. Это может кончиться длиннющим диспутом и бессонной ночью. – обратился к обоим командующий. Спор затих. Улыбался Вишневский, посмеивался в усы командующий, и только неудовлетворенный быстрым окончанием спора Куликовский недовольно поглядывал на генералов.
 Стрелки на больших напольных часах незаметно для присутствующих перевалили за полночь. Вишневский, поглядев на них, сверил со своими карманными часами и огорченно крякнув, произнес: - Однако засиделись мы братцы. Засиделись. Пора и честь знать. Пойдем, пойдем домой Петр Алексеевич. А по пути и побеседуем.
Одевшись и попрощавшись с командующим, Вишневский и Куликовский вышли из комнаты, о чем-то тихо беседуя.

Проводив их взглядом, Анатолий Николаевич встал из-за стола и подошел к плетеной ивовой этажерке, стоящей в простенке меж окон. Там на верхней полке стояла домашняя фотография Нины с сыновьями. Пристально вглядываясь в родные лица, командующий хмурился и думал о том, что непременно нужно написать письмо жене. Пусть, пусть это письмо неизвестно когда дойдет до нее. Но написать нужно, хотя бы для того, что бы выговориться самому, высказать все, что наболело на душе за время разлуки. Завтра же, отложив все дела, он с самого утра напишет Нине, ну а уж потом займется делами Дружины.
 Приняв для себя это решение, он прошел в красный угол к иконостасу. Глядя на потемневшие иконные лики, прочел вслух молитву:
- Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
 Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Затем, трижды перекрестившись и низко поклонившись в пояс, направился в крохотную смежную с залой комнату, где находилась его спальня.
 Сон долго не шел. Анатолий Николаевич ворочался на узкой металлической кровати. Думалось о сегодняшнем совещании, о генерале Ракитине и его небольшом отряде, пробивающимся по Якутско – Охотскому тракту для соединения с основными силами Дружины. Думал о том, что отряду Ракитина не миновать Чурапчу, а вступление в бой - означает гибель Ракитинского отряда...

  Вспомнилась их большая дружная семья. Их дом в Томске. Мать с отцом, братья и сестры. Как же разметала их судьба. Их, таких близких, родных. Будь прокляты те, кто в угоду своим личным амбициям устроил эту грандиозную заваруху. Те – для кого личная выгода стала выше людской жизни. Умер Петр. Умер, совсем молодым, в кадетском корпусе в Омске. В январе девятнадцатого погиб Логгин сражаясь против красных в белой гвардии. Седьмого февраля двадцатого года расстрелян Виктор. Расстрелян вместе с адмиралом Колчаком с подачи самого вождя мирового пролетариата во дворе Иркутского централа. Суда не было, да и быть не могло. Большевики лишали своих противников правовой защиты. Было постановление Иркутского Военно-Революционного Комитета. Этого постановления хватало для того, чтобы уничтожить любого человека не согласного с властью Советов, ну а таких, как адмирал Колчак и его премьер – министр, тем более. Вспомнилась предпоследняя встреча с братом. Виктор приехал к нему на встречу в Тобольск, в самом начале августа. Накануне, двадцать пятого июля, он сам позвонил брату и
рассказал о своих сомнениях. Тогда он сказал, что безнадежно смотрит на положение, если армия, «которую нужно создавать снова», не услышав от самого «народа» призыва к борьбе. Этот призыв он смыслит себе в образе голоса «земского собора», который нужно созвать немедленно. Он тогда решительно, может быть даже слишком решительно, заявил Виктору, что ждет этого созыва, что иначе не верит в создание армии. И если этого не произойдет – он уйдет в отставку.
Встреча была недолгой. Виктор привез письмо от правителя. Письмо правитель написал довольно резкое и раздраженное. В том письме Колчак написал о том, чтобы и он, и Дитерихс, и Зиневич и               
думать забыли о «земском соборе». В том же письме Колчак коротко, но жестко напомнил ему о событиях 24 декабря 1918 года, когда при захвате Перми, его части Средне-Сибирского корпуса взяли в плен около тридцать тысяч пленных и богатые трофеи. Пленных красноармейцев он, как командир корпуса самолично распустил по домам, взяв с них слово, не брать в руки оружия. Но как бы ни было резким письмо правителя, оно не испортило встречу братьев, независимо оттого, что Виктор тогда еще полностью разделял и поддерживал позицию Колчака.
 Последний раз они встретились в конце декабря 1919 года на станции Тайга. Тогда в знак протеста против неумелого руководства войсками, он вместе с Виктором, который к тому времени уже не разделял взглядов «Верховного», арестовал командующего Восточным фронтом генерал-лейтенанта Сахарова. Последующие события; разложение в армии, потеря Томска, отступление, развели их судьбы, и как оказалось навсегда. 
 Потом был Красноярск. Тиф. Белочехи, что вывезли его Верхне-Удинск в санитарном вагоне и, где по счастливой случайности он встретил свою семью. Встретил для того, чтобы снова потерять ее в Сретенске, там, где он со своим отрядом гонял по тайге красных партизан. Потом с такими же, как он людьми, потерявшими в этой суматохе все; и прошлое, и будущее, и родных, и Родину, оказался за Амуром, в далеком Харбине. Но и здесь судьба оказалась милостивой к нему. Нашлась, выбравшаяся и Советской России Нина. В Иркутске, где ей довелось сидеть в тюрьме с маленьким Всеволодом, она отдала последнее – крупный золотой самородок, тем самым, выкупив себя с ребенком из неволи. Там же в Харбине оказалась и мама, приехавшая сюда с первой волной эмигрантов бежавших из Сибири. То было трудное, но счастливое время. Мать, не нарушая заведенного ранее ритуала, ежедневно ходила в церковь. Молилась, вымаливая у Господа здоровья для своих пропавших где-то в России детей, чья судьба была неведома ей. Затерялся в бескрайней России след Аркадия и Михаила, а так же дочерей Кати и Веры. Но верила, верила
Клавдия Георгиевна, что дети ее живы, и что не оставит их Господь в это трудное время. А, воротившись, домой шла на кухню готовить обед столовникам. Он, купив пару лошадей, организовал артель грузовых извозчиков. Да было трудно и порой даже очень. Но он не унывал потому, что твердо знал – Бог не оставит их семью и охранит от горестей. И в подтверждение его веры, Нина принесла ему в двадцать втором году маленького светловолосого голубоглазого Лаврика.
 Воспоминания захлестнули Анатолия Николаевича. Наконец осознав, что сон сегодня не придет. Он встал, оделся и памятую о данном самому себе обещании, запалив лампу, сел писать письмо жене:
 Милая, милая моя Нина! Невозможно, невозможно передать что чувствует, что требует моя душа. Тешу, тешу себя мыслью, что все обойдется. Что поход наш рискованный, в чем-то даже авантюрный закончится успехом. И я, и люди мои все вернуться домой к своим близким, живые и здоровые. Только сейчас я понимаю насколько рисковое наше дело. Мы опоздали, опоздали в своем прибытии в этот край как минимум месяца на три. Народно-освободительное движение пошло на спад. Люди устали от борьбы. Они хотят мира, они хотят жить. Война – это противоестественно для человека, а нынешняя война безобразно затянулась. Сегодня принял решение двигаться на Якутск, а на душе кошки скребут.
 Снится, снится один и тот же сон. На одном из переходов с Аяна в Нелькан явилась, явилась ко мне старуха, страшная, безобразная. Тянущая ко мне руки свои. Сон ли то был или явь - не знаю. Я последнее время мало сплю. Дрожащими и черными устами звала меня  и манила рукой. Я встал и пошел вслед за нею. Она вышла на высокий обрывистый берег Челасина. Сильный ветер со снегом развевал ее одежды, более похожие на лохмотья.
- Смотри! - немо прокричала она и указала вперед рукою. Сквозь снежную пелену я долго вглядывался в ту сторону, но ничего, абсолютно ничего не видел.
- Ты слеп. – вдруг тихо, так как будто уже не было слышно завывания ветра, сказала она.
- Вглядись! – приказала она.
И я увидел, увидел средь замерзших деревьев – таких же замерзших, слепо идущих людей. Они шли большой толпой, натыкаясь на стволы деревьев. Некоторые из них кружились на месте. Некоторые падали, а из упавших кое-кто вставал и снова слепо двигался вперед.
- Кто это? – перекрикивая шум ветра, спросил я.
Но мне не было ответа. Не было старухи, не было людей. Лишь ветер и снег шумели вокруг.
Я с трудом нашел нашу стоянку и вернулся в палатку. Вот такой сон, или не сон снится мне дорогая моя Нина. Да в принципе и не нужно быть прорицателем, чтобы разгадать его.
 Но я вернусь. Я вернусь к тебе моя родная. Вернусь, чтобы увидеть твою улыбку. Услышать, как замечательно читает наш Севка  «Скажи-ка, дядя, ведь недаром». Я вернусь, для того, чтобы высоко-высоко подкинуть вверх Лавра. Я вернусь для того, чтобы жить.
 Дописав письмо, командующий сложил его в конверт. Старательно заклеил его, надписал и еще раз задумался о том, когда дойдет оно до адресата. 
 Командующий встал, большими шагами пересек комнату и подошел к карте висевшей на стене. Огромные, необозримые просторы Сибири всегда поражали его. Вот и теперь вглядываясь, он явственно представлял эту громадную территорию, которую предстояло преодолеть его Дружине. И
не просто пройти, а пройти с боями, с противником, численно превосходящим его отряд. Задача не из легких, можно считать почти не выполнимая, но если использовать фактор внезапности и суметь дезориентировать противника, то шансы на успех операции есть. Правда, не ясна конечная цель после захвата Якутска. Ограничится только освобождением от большевиков Якутской области, или продолжать дальнейший поход на Сибирь. С такими силами это не реально, а будет ли поддержана их борьба народом Сибири, здесь бабушка надвое сказала. Но на ближайшее время задача ясна. Во избежание гибели малочисленного отряда Ракитина необходимо, как можно быстрее начать осаду Амги. Это заставит командира Чурапинского гарнизона Курашова выдвинуться на помощь Амгинскому гарнизону. А это в свою очередь даст возможность генерал-майору Ракитину сохранить свой малочисленный отряд и соединиться с основными силами Дружины.
 Внезапно принятое решение по спасению Ракитинского отряда пришло настолько командующему настолько неожиданно, что он сам себе удивился.
«Ведь действительно! В данной ситуации и я сам бы на месте Курашова поступил бы только так!» - думал он, мысленно ставя себя на место командира Чурапинского гарнизона.
  Серый предутренний свет начал пробиваться сквозь замерзшее морозным узором окно.
«Еще одна бессонная ночь!» - подумал  Анатолий Николаевич и почувствовал легкое покалывание в висках. Так всегда начинался приступ мигрени.
«Нужно взять себя в руки!» - подумал он. После чего; прошел в свою спальню, разделся до пояса и, захватив большое вафельное полотенце, через хозяйский вход вышел во двор. Пятидесятиградусный мороз обжег тело и перехватил дыхание. Решительным движением, захватив полные пригоршни снега, командующий принялся втирать его в плечи и грудь. Словно миллионы иголок вонзились в него. Казалось что не только кровь, а сама жизнь остановилась в нем. Покрикивая от восторга, Пепеляев вновь и вновь бросал пригоршнями снег и растирал его до тех пор, пока вся кожа не покраснела, и сам он не почувствовал жар. Вышедший на заднее крыльцо ординарец, увидев растирающегося снегом командующего, восхищенно прошептал: - Ну, вы даете Анатолий Николаевич!
- Подай полотенце Емельян. – спокойно сказал Пепеляев, и протянул к нему руку.
Растирая полотенцем тело, чувствуя как, ускоряясь, бежит по жилам кровь, и уже позабыв про головную боль, командующий произнес: - Емельян! После завтрака позови ко мне начальника штаба.
 Ровно в девять утра постучавшись в дверь, вошел полковник Леонов.
- Вызывали Анатолий Николаевич?
- Вызывал, вызывал. Проходи! Я вот, что хотел тебе сказать. План операции по захвату Якутска необходимо разработать следующим образом:
1 – В течение ближайших двух недель форсированным марш-броском выйти к Петропавловску и овладеть им.
2 – Не позднее 30 января сего года занять село Амгу.
Данные сжатые сроки обуславливаются необходимостью выманить Чурапинский гарнизон на помощь красноармейским отрядам Амги и Петропавловска, и тем самым предотвратить гибель Ракитинского отряда, который движется на соединение с основными силами дружины.               
Детальную разведку, и сбор данных производить по ходу передвижения дружины. Времени у нас нет. Все вопросы согласуйте с командирами подразделений и к шестнадцати часам ко мне на доклад. Вопросы есть?
- Нет, Анатолий Николаевич!
- Выполняйте!

 Начальник штаба, щелкнув каблуками, успел повернуться через левое плечо и сделать лишь первый шаг, как после громкого стука в дверь, на пороге возник адъютант штаба дружины поручик Малышев.
- В чем дело Леонид?               
- Господин командующий к вам парламнтеры.
- Какие парламентеры?
- Командир Петропавловского гарнизона Строд с сопровождающими.
В комнате стало тихо. Начальник штаба и поручик напряженно смотрели на Пепеляева. Молчал и командующий. Наконец справившись с замешательством, он спросил адъютанта: - Когда он прибыл?
- Его группа задержана нашим разъездом в тридцати верстах севернее Нелькана и препровождена к вам.
- Что ж просите.
Поручик вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
- Останьтесь со мной полковник – обратился командующий к Леонову.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич.
Полковник вернулся к столу и присел на один из стульев. Время шло, а парламентеров все не было. Это начинало нервировать. Наконец дверь распахнулась, и на пороге возникли три громоздкие в своих оленьих дохах, фигуры.
- Поручик! Голубчик! Предложите господам раздеться. Право им будет неудобно.
- Не извольте беспокоиться, командующий. Мы - не надолго. – с едва уловимым акцентом произнес  стоящий впереди, выше среднего роста, блондин.
- И все же прошу вас.
Вошедшие, сняв себя верхнюю одежду застыли, не зная, куда ее положить. Подоспевшие к ним Анянов и Малышев приняли одежду у красноармейцев.
- Присаживайтесь господа. – указав рукой в сторону стола, сказал командующий. Пока парламентеры рассаживались за столом, внимательно разглядывающий их Пепеляев, думал о том, кто из них Строд.
«Пожалуй, тот, что разговаривал со мной. Да, конечно он!» - как бы убеждаясь в своей правоте, думал командующий.
«Да и орден Красного знамени тому подтверждение».
- И так с чем пожаловали Иван Яковлевич? – вспомнив имя и отчество командира Петропавловского гарнизона, спросил Пепеляев.
- Господин командующий. Я буду краток. Вот суть наших предложений. – с этими словами Строд достав из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист, протянул его Пепеляеву. Приняв бумагу из рук Строда, командующий развернул ее и принялся читать. По мере прочтения лицо его принимало все более хмурый и озабоченный вид. Закончив читать документ, он не обращая внимания на других красноармейцев, обратился к Строду: - Иван Яковлевич! Неужели Вы считаете ваше обращение ко мне о прекращении нашей компании и добровольной сдаче – уместным? Право я очень удивлен вашему появлению у нас. Пожалуй, это мне следовало бы обратиться к вам с таким
предложением! Я наводил справки о вас и вашем прошлом. Вы не похожи на неблагоразумного человека, а скорее наоборот. Поэтому я в свою очередь предлагаю вам прекратить борьбу и сложить оружие. Будущее за Россией, в которой нет места большевикам. От своего имени я гарантирую жизнь и безопасность каждому сложившему оружие красноармейцу.
- Генерал! Мы не понимаем друг друга. Очень жаль. Мне не остается ничего другого, как вернуться в Петропавловск.
- Ваше право! Не смею задерживать! И все же подумайте о моем предложении господин Строд.
В ответ командир Петропавловского отряда отрицательно покачал головой и встал со своего места. Его примеру последовали и его подчиненные.
- Адъютант проводите господ переговорщиков за расположение наших войск! – громко, чтобы его услышали в приемной комнате, сказал командующий.
- Как вам понравился этот латыш, полковник? – спросил командующий, после того, как красноармейцы покинули комнату.
- А, ведь я о нем наслышан. С хорошей семьи, прапорщик, четыре Георгиевских креста, последний крест получил при Керенском. Дважды был ранен. А, вот что его свело с большевиками – ума не приложу? Ведь не примут они его в свою стаю. Да и сам он с ними жить не сможет!
- Эх, Анатолий Николаевич! Нам бы о своих людях думать, а не о недобитых большевиках! Позвольте идти, дел много?
- Идите! А, о недобитых большевиках – это вы зря так! Они ведь тоже наши – русские люди!               
Начальник штаба, совсем не по военному, наклонил голову в знак прощания и вышел из комнаты.

  До четырех вечера пополудни оставалось еще около двух часов. После переговоров со Стродом у Пепеляева вновь заныли виски, и разболелась голова. Чтобы как-то отвлечься он решил пройтись по селу. Одевшись, он вышел на улицу. Спустился на берег Маи. Берегом прошел до устья Чуйки, которая зимой представляла большую наледь. Необычная, почти звенящая тишина, нарушалась гулким треском льда и потрескиванием деревьев. Влажный воздух, проникающий из трещин, моментально замерзал в воздухе, обволакивая все вокруг серебристым инеем. Он, этот иней оседал на ветвях деревьев и кустарников, превращая их в невиданную, дивную поросль. Искрился,
переливался на солнце бесчисленными мелкими снежинками, и медленно, невесомо падал на землю. Полюбовавшись завораживающим зрелищем, Анатолий Николаевич поднялся на небольшой пригорок, где находились продовольственные склады. С удовлетворением отметив наличие двух часовых он, поднявшись выше, вышел на сельскую улицу. Начало улицы образовывало небольшую площадь по левую руку  которой, у подножья пологой сопки, стояла трехглавая Благовещения Божьей Матери церковь, построенная в четырнадцатом году по проекту Константина Тона. Подойдя ближе, командующий снял папаху, перекрестился, но заходить не стал. Заметив собравшихся у школы дружинников, он поспешил туда. Возбужденные каким-то разговором дружинники не сразу заметили командующего а, заметив, притихли, так как будто бы ничего не обсуждали. Анатолий Николаевич подошел ближе и поздоровался. Он многих, почти всех знал в лицо.
- Что обсуждаем, братья дружинники? – громко спросил он. Ответом ему было неловкое молчание. Пепеляев обвел взглядом толпу. Наконец вперед выдвинулся прапорщик Сергей Анянов, брат ординарца командующего.
- А, что брат генерал-лейтенант? Говаривают будто замирение вышло, какое с красными? Видели их сегодня в селе! Так выходит, отвоевались мы?
- Нет Сергей, замирения не будет! Да, сегодня были представители Петропавловского гарнизона с предложением для нас сдать оружие. Ответ мой был отрицательным. Мало того, я предложил им самим сдаться, пообещав свободу и полную безопасность.
- Правильно Анатолий Николаевич! Не гоже нам отступать! Не затем пришли на родную землю! – раздались голоса дружинников.
- Более того, скажу вам братья. Готовьтесь к скорому наступлению!
Ответом генералу было дружное троекратное «Ура!»

 Без четверти четыре командующий был у себя. Ровно в четыре собрался командный совет Сибирской дружины. Совещание было предельно коротким и сжатым. Планом, разработанным командным советом, был предусмотрен стремительный для данной местности и времени года
тридцатидневный переход, конечной целью которого являлось взятие Амги отрядом полковника Рейнгарда. Отряду генерал-майора Вишневского ставилась задача блокировать и уничтожить
Петропавловский гарнизон, и в дальнейшем присоединиться к основным силам Дружины. Интендантской службе полковника Шнаппермана и представителям гражданской власти – обеспечить дружину продуктами в Усть–Миле.
Выслушав доклад начальника штаба и доклады командиров отрядов, командующий встал.
- Дружинники! – сказал он и обвел взглядом присутствующих.
- Пришло наше время. Время действий. Неделю всем на подготовку к походу. Восьмого января с рассветом выступаем. Полковник Леонов подготовьте приказ. Командирам подразделений сегодня же зачитать приказ личному составу. С Богом братья! Да будет с нами Виктория! Все свободны.

 И опять тихо стало в комнате. Ординарец, расположившийся в комнате за стенкой, без вызова не входил.
Хозяева - милые, добрые, русские люди, одни из первых заселившие Нелькан, старались его не тревожить.
 «Сколько их, таких отважных, верных делу страны и государю, не за страх, а за совесть пришли сюда в эти суровые, далекие края. Пришли в трудную годину, сто лет назад, чтобы помочь местным тунгусам выжить во время эпидемии сибирской язвы. Служивые казаки Прокопий Новгородов и Григорий Цыпандин в глухом урочище Нелькан открыли государевый хлебный магазин и спасли от голодной смерти сотни обреченных людей. Они осели на этой земле, а с ними и переселенцы крестьяне: Бушковы, Березовские, Сукневы, Протодьяконовы. На них, на таких – простых русских людях Россия держится!» - думал командующий, сидя один в полной тишине большой комнаты, просторного дома Протодьяконовых.
 Задумавшись, он едва услышал тихий стук в дверь.
- Войдите. – громко сказал командующий. Дверь едва приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась светлая вихрастая голова Димки – младшего, четырнадцатилетнего сына хозяина.
- Дядь Толя. Можно зайти? – спросил тот.
- Входи Дмитрий, входи.
Парнишка, оглядываясь по сторонам, вошел в комнату. Взгляд его приковала большая топографическая карта, висевшая на стене. Заинтересованный, он подошел к ней и начал разглядывать.
- Ух, ты! – на одном дыхании вымолвил он.
- Вот это карта! Нам бы с тятькой такую! Тут же все речки и ручьи, все перевалы, все тропы отмечены!
- Будет тебе Митрий такая карта, правда размером поменьше – пообещал Анатолий Николаевич.
- Так зачем пожаловал то?
- Тятька послал сказать, что по Нёту зверя нынче много. Особливо в устье.
- Так ты Дмитрий у него на заимке был?
- А то! – заважничал парнишка, и лукаво поглядев на командующего, добавил: - Я сызмальства охотничаю. Белку дробиной глаз бью!
- Ну? – недоверчиво сказал Пепеляев и, улыбаясь, спросил: - Так что за зверь то?
- Согжои да сохатые. Сохатых – этих поболе будет. Тятька велел сказать, коль дружине вашей мясо надо, так приходите и бейте.
- Хорошо Дмитрий. Хорошо. Завтра снарядим команду, а послезавтра на охоту. Я надеюсь, ты нас проводишь?
- А то, как же Анатолий Николаевич! Обязательно! А, про карту не позабудешь? – хитро улыбаясь, спросил парнишка.
- Не волнуйся, не забуду. – рассмеялся командующий.

 После ухода Митьки Пепеляев позвал ординарца.
- Послушай Емельян! Только что у меня Митяй был. Говорил о том, что был у отца на заимке. Тот приглашал поохотиться в его угодьях по Нёту. Говорит, что зверя нынче много, особенно в устье. А у нас сам знаешь, какие дела с провизией. Так вот что. Завтра подбери команду, человек этак восемь,
десять и подготовь пять оленьих упряжек. Стрелков отбери отменных, лучше из местных, и послезавтра с утра поедем зверя добывать.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич! Разрешите вопрос?
Командующий вопросительно поглядел на него.
- А, вы тоже поедите?
- Поеду Емельян. Непременно поеду. Я ведь ни разу в жизни не был на охоте.
- Тогда уж и мне разрешите с вами.
- Ну, куда мне без тебя мой верный Санчо Панса. Поедем.

 На охоту выехали рано. Обоз из пяти оленьих упряжек, вытянувшись цепочкой, выбрался на лед реки и растаял в предутренней темноте. На передней упряжке в нартах помимо каюра находились Пепеляев с Димкой. Парнишка, увлеченный быстрой ездой и предстоящей охотой, без конца твердил командующему о том, какой он замечательный стрелок и о том, что он первый добудет зверя. Анатолий Николаевич согласно кивал  Митьке головой и изредка поддакивал ему, но мысли его были далеко-далеко. Митяй отговорившись, незаметно для себя задремал. Предрассветные сумерки светлели и сквозь них, все отчетливее стали проступать контуры неразличимых ранее в темноте деревьев. Мороз крепчал. Появившаяся светлая полоска зари по правую руку перерастала в ярко оранжевое зарево до тех пор, пока первые лучи солнца, прорезавшие кромку леса, не осветили все вокруг, заставив искриться снег, иней на деревьях, и даже сам воздух. Глядя на эту разительную смену дня и ночи, командующий думал о том, что и в жизни человеческой все, так же как и в природе циклично меняется. Его размышления прервал возглас каюра: - Однако подъезжаем! За той сопкой, харюзовый ручей будет, а за ним устье Нёта. Не глядя на Пепеляева, он показывал рукой, куда то вперед, и было непонятно – то ли это он говорил командующему, то ли вслух говорил сам собой.
- А, что Иннокентий, - вспомнив имя каюра, спросил Анатолий Николаевич: - ты здешние места хорошо знаешь?
- Как однако не знать! Я родился здесь, и жил здесь, и жена моя и дети здесь. Стойбище мой здесь, на Тотте. Знаешь Тотту?
- Нет, не знаю. А воюешь давно?
- Давно! С двадцать первого. Уже два года однако. Корнет Коробейников в нашем улусе был, с отцом говорил, людьми говорил. Отец сказал: - «Надо Кеша идти воевать вмести с корнетом», я пошел.
Анатолию Николаевичу припомнились слова из письма Виктора. Он тогда писал: - «Я выезжал на лошадях в Омский уезд. Собирал сходы крестьян и говорил им о намерениях Верховного правителя, говорил в требовательном тоне.
Поразительное внимание и какое-то облегчение у них на душе. Сильной речью, за которой чувствуется власть, можно сейчас победить инертность и лукавство мужика. Но нужна работа власти, которую мужик должен видеть. Управлять уездом и губернией из города нельзя, пусть это зарубит на носу каждый администратор. А их у нас надо заставлять ездить».
«Как был прав Виктор, тогда - еще в девятнадцатом!» - подумал командующий. «Как был прав этот мальчишка Коробейников, который с горсточкой единомышленников, опираясь на местную интеллигенцию, пошел в народ и всколыхнул его. Да так всколыхнул, что эта волна прокатилась от Охотского побережья до Якутска, и чуть было не смела Советы. А мои супостаты Михайловский да Суров людей не поднимут, и не поведут за собой, да и не пойдет народ за такими. А одними приказами и угрозами власть не удержать. Только та власть, которая опирается на доверие народа, жизнестойка».
 Заслышав их разговор, проснулся Митяй.
- Ох, ты! – протирая глаза, сказал он: - Уже доехали! А, долго я спал?
- Да нет Димка не долго. – глядя на него, и вспоминая своего Севку, ласково ответил командующий.
 Устье Нёта - узкое, однорукавное, сжатое с обоих берегов теснинами сопок, появилось неожиданно. Головная упряжка, управляемая умелой рукой Иннокентия, не снижая скорости, свернула с Маи на русло Нёта. Теснина этой реки вызвало неприятное чувство у Пепеляева. Обрывистые, почти вертикальные склоны сопок с выветренными останцами, вызывало ощущение конечности и
замкнутости пространства. Казалось вот еще совсем немного, и эти угрюмые, поросшие редкой, низкорослой лиственницей сопки сомкнуться, и не будет больше пути ни вперед, ни назад. Однако через сорок минут быстрой езды сопки расступились, и взгляду предстала широкая, плоская, как
стол равнина. Река запетляла из стороны в сторону, разбилась на несколько рукавов, словно прятала от путников свое основное русло. Иннокентий замедлил бег оленей и, привстав на нартах, пристально вглядывался вперед, пытаясь угадать правильное направление.
- Туда, туда! – прокричал Димка, указывая рукой левее острова, разделяющего реку надвое.
- Там, за островом, наша заимка! – радостно кричал он.
Каюр, следуя указаниям парнишки, повернул упряжку налево. Олени, словно почувствовав скорое окончание пути, прибавили ходу. Остался позади поросший лесом остров, и взгляду представился обрывистый правый берег Нёта, на краю которого удобно расположилась заимка Протодьконова.
- Приехали! – радостно прокричал Димка и, не дожидаясь остановки, соскочил с нарт. С берега им приветливо махал рукой сам хозяин, приглашая подняться наверх.

 Дав роздых оленям, и поговорив с хозяином, порешили: с добычей зверя не затягивать, а через час выйти на охоту. Пять человек во главе с Протодьяконовым, надев привезенные с собой охотничьи лыжи, отправились на ближайшую марь где, по словам хозяина, тот видел пару сохатых. Неспешно скользя на подбитых оленьим камусом лыжах, Анатолий Николаевич поймал себя на мысли о том, что он уже давно, почитай пять последних лет не отдыхал. За все это время, и здесь, и в Харбине, да и раньше,  у него просто не было времени для этого. А вот теперь расслабившись, он скользит на лыжах, в поисках лосей. Тишина огромного таежного пространства, девственно чистый снег, высокое, без единого облачка, голубое небо, и покой - такой покой на душе, что кажется, никогда не было этих войн, опустошивших его любимую Родину, а вместе с ней и его душу.  Задумавшись, он не заметил того, что идущий впереди него Протодьяконов, остановился. Со всего ходу Пепеляев грудью налетел на его спину, и оба они упали в мягкий, невесомый снег.
- Ну, ты паря потише. Чай не на балу с барышнями балуешься, а на охоте. – негромко проворчал хозяин и так же тихо добавил, указывая рукой вперед: - Пара сохатых впереди.
Привстав с колен, командующий стал пристально вглядываться в ту сторону, куда показывал Протодьяконов. Там далеко впереди, среди густо проросшей молодой поросли, виднелись два  пасущихся лося. Осторожно, стараясь не шуметь, подошли остальные охотники.
- Ветер на нас, а потому разобьемся на три группы. Я с командующим остаюсь здесь. Димка с Емельяном пойдут правее, а вы вдвоем, - он указал на Иннокентия с другим каюром: - левее пойдете, вдоль ручья. Ручей заворачивает к северу, так что деваться зверю некуда. Левый берег ручья хоть и не высокий, но обрывистый. Там они не пройдут. Выходим на расстояние уверенного выстрела. Первым стреляю я.
- Не батя, я. – тихонько заныл Митька.
- Я те дам я! Как сказал – так и будет! – твердо произнес отец и уже мягче добавил: - Охота Митрий не забава, а промысел.
Охотники разошлись. Протодьяконов пошел вперед, за ним стараясь не шуметь, двинулся командующий. Идя следом за хозяином заимки, Пепеляев с интересом наблюдал, как тот скрадывает зверя. Низко склонившись, бесшумно, он неспешно продвигался вперед. Иногда замирал на месте, и одновременно с ним замирал идущий по его следам Пепеляев. Они уже давно вышли на расстояние выстрела, но Протодьяконов продолжал подбираться ближе, для того, чтобы бить наверняка. Внезапно справа от них грохнул выстрел, разорвав гулким эхом тишину тайги.
- Митька! Твою мать! – выругался Протодьяконов и, вскинув к плечу свою берданку, выстрелил в метнувшегося в сторону лося. Командующий, последовав его примеру, взял на прицел своего винчестера подраненного зверя и быстро произвел пять выстрелов, уложив сохатого на снег. Второе животное метнулось влево, широким махом пересекая открытую местность. У самого ручья оно замешкалось всего лишь на мгновение, но и этого времени оказалось достаточным для Иннокентия, чтобы произвести один смертельный выстрел. Животное сделало два шага, передние ноги его подогнулись и оно, опустившись на колени, ткнулось мордой в снег. В необъяснимом для себя волнении Анатолий Николаевич бросился к убитому им животному. Он бежал, задыхаясь, не разбирая дороги, путаясь лыжами в ветвях кустарника, а когда подбежал, остановился ошеломленный увиденным. Лосиха была жива. Вся окровавленная она лежала на красном от крови снегу. Заслышав шаги человека, она приподняла большую, красивую голову, и поглядела на него. Большие, цвета спелой вишни глаза глядели в упор, будто спрашивали: - «За что?» От этого немого звериного укора ему стало не по себе. Повернувшись, он побрел прочь от этого места.
- Эх, стрелки, твою мать… - услышал он голос Протодьяконова и следом раздался выстрел.
 Возвращались засветло. Димка остался на заимке с отцом. Вместо него в нарты подсел ординарец.
- А, что Николаевич! Ловко ты завалил сохатого! А мне не повезло. Я бы тоже, если бы не этот пацан. Вот ведь стервец! Ему и отец не указ. Если бы не он, я бы непременно…
- Помолчи Емельян. – морщась, сказал командующий. В ответ ординарец, недоуменно пожав
плечами, замолчал.

 Всю оставшуюся дорогу ехали молча. В село приехали затемно. Умывшись и перекусив с дороги, Пепеляев прилег передохнуть. Он уже почти задремал, когда неожиданно, мощно ударил большой «благовест», а за ним переливами зазвучал малый колокольный подбор на Благовещенской церкви.
- К всенощной – тихо, вслух произнес Пепеляев.
- Нужно сходить. Праздник завтра великий – Рождество! Да и с отцом Василием надобно поговорить, чтобы завтра службу справил, по случаю нашего похода и благословил дружину.
Командующий встал из-за стола, наскоро оделся и поспешил на улицу.
 Дом Протодьконовых стоял напротив церкви. Их разделяла небольшая сельская площадь. Низкая полная луна заливала улицу мертвым серебряным светом. Поднимаясь вверх по взгорку, он поравнялся с идущей к службе молодой женщиной. Неожиданно та поскользнулась на раскатанной мальчишками тропинке и, теряя равновесие, ухватилась за его рукав.
- Ох, солдатик! – игриво вскрикнула она, забрасывая вторую руку ему за шею. Ее черные, чуть раскосые глаза казалось, полыхнули в темноте и проникли в самую душу Пепеляева. Он бережно
придержал ее за талию, а она, разглядев его, и узнав в нем командующего, охнула и, выскользнув из его рук, побежала к освещенному крыльцу церкви.
Когда он вошел в храм, служба уже началась. Отец Василий размахивая кадилом, читал нараспев молитву. Но сколь ни вслушивался в слова священника Анатолий Николаевич, он не мог сосредоточиться и уловить текст. Взгляд его скользил по полутемному помещению, выискивая ту, что только что невзначай обнимала его на улице. Несмотря на то, что народа в церкви было много, он довольно быстро отыскал незнакомку. В белом пуховом оренбургском платке, она стояла у самого амвона, держа в руке зажженную тоненькую восковую свечечку. Внезапно, словно вдруг почувствовав его взгляд, она обернулась. И снова, словно огнем опалили его ее темные, нет скорее черные, как сама тьма,  глаза. Смутившись, он отвернулся. Мысли сбивались, сердце гулко стучало и, не дождавшись конца службы, позабыв о предстоящем разговоре со священником, он вышел из церкви.
 Придя домой, он долго не мог успокоиться. Не раздеваясь, большими шагами ходил по комнате. Зачем-то, отвернув занавеску, смотрел в темноту ночи. Большими жадными глотками пил холодную воду прямо из пузатого графина, но жажда от этого не исчезала. Затем снова ходил взад-вперед по комнате. И только спустя час, а может и более, он, наконец, немного успокоился.
«Да это наваждение, какое то! У меня даже с Ниной ничего подобного не было. А здесь… Взгляд  ее - как выстрел!» - думал он.

 Припомнился такой далекий, далекий одна тысяча девятьсот двенадцатый год. Нижнеудинск, где он, молодой двадцатиоднолетний поручик танцует на Рождественском губернском балу с девятнадцатилетней красавицей Ниной Гавронской. Статная, легкая, невесомая, она кружится с ним в вальсе. Ее глаза блестят, губы полуоткрыты. Шорох платьев, аромат духов, смешивающийся с запахом наряженной ели, восхищенные взгляды поклонников – все это волнует и радует ее. И такая же легкая, искристая радость переполняет его душу. Следующий танец. Теперь уже она, Нина приглашает его. Медленно и грустно звучит полонез Огиньского. Подчиняясь печальной мелодии, она чуть слышно подпевает.
- Нина, что вы поете? – тихо спрашивает он ее.
- «Прощание с Родиной»
- Вы знаете слова?
- Да, и не только. Я лично знакома с автором.
- Как?
- Он мой дядя по отцовской линии – Михал Клеофас.
Затихает оркестр, заканчивается рождественский бал. На рассвете по занесенным снегом улицам он отвозит ее домой, для того чтобы, вернувшись вечером попросить ее руки.
 
 Воспоминания далекого прошлого несколько успокоили его. Он подошел к этажерке, взял в руки фотографию Нины с сыновьями, долго вглядывался в родные милые лица. На глаза попался
дневник. Нисколько не задумываясь, он взял его в руки, полистал исписанные страницы. Хотел было положить на место, но, передумав, забрал с собой и подошел к столу. Уселся, открыл чистую страницу и, обмакнув перо в чернильницу, принялся писать:

 "Слава вышних богу и на земле мир, в человецаах благословение" - этими словами и звуками полна душа - полна какой-то непонятной неизъяснимой грусти. Только что пришел из нашей церкви, тускло, хотя и по праздничному освещен храм. Кругом беднота, а сколько во всем чувства - как молятся. Может к лучшему бог дал людям эти страдания - сколько беспредельной тоски. Как-то все прошло. Как было мало радостей, счастливых минут в жизни моей.
Проблески чего-то непонятного светлого блеснуло в ранней юности, но и погасли так быстро, не успевши разгореться. Снова таким счастием навеяло от ранних весенних дней 12 года, так отдался этому чувству, со всей искренностью как верил и ждал, но и это было ненадолго. Слишком скоро утратил ясность радости. А потом - все перемешалось... Сплошной ужас кошмарный и дальше эпоха - братоубийственная война. Изгнание - Упований дух, иногда воскрешающие надежды. А в прошлом
году это известие окончательно убило во мне радости жизни. Так как то шло все по инерции. А сейчас так все не ясно, запутано на душе, так много чувств самых разнообразных, но жизнь перелом проходит видимо и характера и миросозерцания тогда очень, очень редко приходит жажда счастья, надежды гаснут быстро и наконец, планов нет. Большое безразличие и какая-то тоска небывалая, которая иногда до того доходит, что невыносимо ее переносить. Хочется уйти куда-то, забыть все. Часто наступает чувство желания пострадать. За что? За все. А все-таки каждый день молюсь. Что-то впереди? Страшно смотреть - полная неопределенность, уверенности нет. Какая-то сила заставляет идти вперед на новые страдания и лишения. Одно сильно во мне - это чувство веры, вот действительно, помощь и надежда. Не оставь господи, меня томящегося в скорбях, сомневающегося, слабого, малодушного, если ты послал меня сюда на это служение, дай сил, боже, помоги, дай возможность с меньшей кровью довершить дело - семью сохрани - более для меня ничего не нужно. Родину спаси, дай ей мир, прекрати эту войну, восстанови братство, православной веры, сделай так Господи, чтобы на будущий год  все сердца умиренные с благоволением славили день рождества твоего в храмах России. "Слова в вышних богу и на земле мир, в человецаах благоволение". 
6 января 1923 года.