Стихи Анатолия Абрамова 1917-2005

  Стихи моего отца Анатолия Абрамова (1917-2005)

       Абрамов Анатолий Михайлович (1917 – 2005) – литературовед, критик, поэт, педагог. Доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, член Международной ассоциации литературных критиков в Париже, создатель и в течение 22 лет заведующий кафедрой советской литературы в Воронежском госуниверситете.
        А.М Абрамов родился в казачьей станице Качалинской в семье конармейца – будёновца Михаила Абрамова. Станица Качалинская по одной из основных исторических версий – родина Ермака – покорителя Сибири. А.М Абрамов написал о Ермаке большую поэму (журнал «Подъём», 2003 г.)  http://www.stihi.ru/2010/11/10/6210 . Вообще, А.М Абрамов стихи писал практически с детства. В 30-х годах ХХ века, будучи учащимся Саратовского художественного училища, а затем студентом филологического факультета Саратовского пединститута, публиковался в альманахах Литературный Саратов, Литературный Орёл. Перед войной А.М Абрамов  учился в аспирантуре знаменитого ИФЛИ в Москве, откуда был взят в армию в 1939 году.
        Участник Великой Отечественной войны. Воевал на Карельском фронте. В последние военные годы работал в дивизионной газете «Вперёд». У А.М.Абрамова в архиве было очень большое количество его военных публикаций в дивизионной газете, армейской газете и даже рангом повыше. Однажды Абрамов при добывании “живых” материалов для таких публикаций находился на передовой в одной из воинских частей, когда там начался бой. В этом бою все старшие офицеры были убиты, и Абрамову пришлось командовать атакой на немцев. В этом бою его контузило, и потом всю оставшуюся жизнь он не мог летать на самолётах, и его тошнило при езде на автомобиле. В одной из северных газет было напечатано воспоминание одного солдата об этом бое. Солдат написал, что политрук Абрамов поднял роту в атаку и был геройски убит. А потом некие пионеры обнаружили публикации отца и выяснили, что он, оказывается, не был убит, а был только контужен.
        После войны А.М.Абрамов был участником первого Всесоюзного совещания молодых писателей, где он познакомился со многими позже ставшими очень известными писателями: Лукониным, Гудзенко, Друниной, Старшиновым, Недогоновым и другими. С некоторыми он поддерживал приятельские отношения и в дальнейшем. Участие в этом совещании было для Абрамова очень важной вехой в его жизни. Ряд стихов в столичных сборниках и газетах А.М.Абрамов опубликовал в самые первые послевоенные годы, во время учёбы в аспирантуре МГУ. Стихи А.М.Абрамова военной и послевоенной поры до сих пор в полном объёме не собраны. Где-то в 1948 году А.М.Абрамов совершенно прекратил писать стихи. Он говорил: «Если не писать на уровне Пушкина, Лермонтова, Маяковского, то вообще писать не стоит». Второе поэтическое дыхание пришло к нему после смерти его жены. Это 1980 год, когда ему было уже 63 года. Но и в этом возрасте он равнялся на великих: «Я не живу. Я упираюсь, отодвигая вдаль беду. Я с Микельанджело братаюсь, я с Тицианом речь веду».
        После окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации работал в Воронежском госуниверситете. В это время Абрамовым наряду с большой педагогической работой были написаны большое число книг и статей о поэзии Великой Отечественной войны, о Воронежских поэтах, о творчестве Маяковского, Твардовского, Платонова и др. писателей. Очень много сделал Абрамов, как критик и литературовед. Для многих начинающих и не только начинающих поэтов его оценки в прессе и поддержка оказались весьма существенными, а иногда и определяющими в их поэтической судьбе. Восхитившись лагерными стихами вернувшегося с Колымы Анатолия Жигулина, А.М.Абрамов ходил и всё время повторял строки его стихотворений: «Я пронёс на плечах магистраль многотонную! Вот на этих плечах! Позавидуйте мне!», и ещё: «Электровоз – это там, в квершлаге…», а также из знаменитого «Бурундука»: «Надо номер ему на спину. Он ведь тоже у нас – зека». И сколько энергии и смелости понадобилось ему, чтобы помочь первым публикациям Жигулина, первому написать высокие критические отзывы о его стихах. Он же дал Жигулину рекомендацию для вступления в Союз писателей СССР. Похожая ситуация была и с Алексеем Прасоловым, которого А.М.Абрамов, преодолев сопротивление некоторых начальников, включил в свой семинар ещё в 1957 году, и где Прасолов получил высокую оценку у Юлии Друниной и Владимира Солоухина. О стихах Жигулина и Прасолова А.М.Абрамов имел переписку с Твардовским, Исаковским, Астафьевым и другими писателями. В частности, Исаковский прислал в письме к Абрамову многостраничный подробнейший анализ стихотворения Прасолова «Когда прицельный полыхнул фугас…». Переписка А.М.Абрамова заслуживает отдельной книги. Пока, к сожалению, опубликованы только письма Твардовского к нему в журнале «Подъём» (2001г.). Ещё в 14 томе собрания сочинений Виктора Астафьева есть письма к А.М.Абрамову. Одно письмо (стр.175) чрезвычайно интересно. Оно посвящено поэзии Рубцова и Прасолова. (Кстати, изданию этого собрания сочинений в Красноярске поспособствовал Путин). А.М.Абрамов дружил и активно переписывался с Фёдором Абрамовым. Всех его корреспондентов просто невозможно перечислить. Жалко, что он не переписывал свои письма на печатной машинке, и поэтому у него не сохранялись его собственные письма. В те времена, когда был недоступен ксерокс, его сыну приходилось по поручению отца сидеть в квартирах Исаковского, Платоновой и переписывать его собственные письма. Кстати, он же неоднократно по просьбе отца доставал ему из Ленинки разные материалы из старых журналов и газет (одиозную статью Гурвича о Платонове, статьи Якобсона о Маяковском и др.)
       Стихи Анатолия Абрамова о войне публиковались и продолжают публиковаться во многих коллективных сборниках, изданных как в Воронеже, так и в Москве (можно упомянуть сборники «Поэзия – ты из окопа», «Присягаем победой», «Слово бойца», ряд стихотворений присутствуют в нескольких томах «Венка славы», «Антологии русского лиризма»). Неоднократно публиковались в Воронежских газетах «Коммуна» и «Молодой коммунар». Стихи Абрамова имеются на ряде интернетовских сайтов (сайт Натальи Лайдинен среди других стихов о Карелии, материалы IV Боголюбовских чтений в Саратовском государственном музее им. А.Н.Радищева, Журнал литературной критики и словесности, сентябрь 2008г.) В 2001 году ученики А.М Абрамова собрали известные им его стихи в книгу «И я вступаю в диалог», которая издана Воронежским центром духовного возрождения. Следует, впрочем, заметить, что А.М.Абрамов из-за болезней участвовал в издании этой книги не в полную силу, и ряд его хороших стихов в этой книге отсутствует.
      Поэтическое творчество А.М.Абрамова чётко делится на два периода: первый – это
1934-1947г.г., второй – 1980-2001г.г. Довоенная лирика молодого Анатолия Абрамова уже пестрит свежими красками и имеет черты яркой индивидуальности. К сожалению, стихов этого периода сохранилось очень мало. Вероятно, многие ученические стихи просто не сохранились. Общее, что характеризует оба периода поэтического творчества А.М.Абрамова, это то, что его стихи всегда были в ногу со временем, реагируя на те события, которые происходили со страной в тот или иной момент (Можно сказать, что здесь он был верным продолжателем дел своего главного кумира – Владимира Маяковского. Не следует забывать, конечно, что в ранних своих гениальных поэмах Маяковский написал и на вечную тему – тему любви – и так, что ему просто нет равных во всей мировой литературе).
       В то же время второй период характеризуется большей исповедальностью, большей глубиной и по гамбургскому счёту и большей честностью и смелостью, когда А.М.Абрамов пишет о нашем нынешнем бессилии противостоять происходящему сейчас саморазрушению морали, нравственности, традиционному для России укладу жизни. Его стихи этого периода, оставаясь современными, являются более личными и, как бы странно это не звучало, одновременно более общечеловеческими. Многие из стихов первого периода откликались на злобу дня, но, в принципе, могли бы принадлежать перу и многих других поэтов, а вот ряд стихотворений второго периода – это творение именно Анатолия Абрамова. И кто-то другой так бы не написал. И те, кто хорошо знал его, по-моему, должны это признать. В своих последних стихах А.М.Абрамов сумел так изобразить и свои страдания, связанные с его вроде бы личными проблемами, и трагические события, происходящие со страной, что его стихи стали явлением общезначимым.
       В отличие от многих современных поэтических творений, о которых можно сказать, что они непонятно о чём и зачем они вообще написаны (о начальном этапе писания таких стихов прекрасно писал ещё Иван Бунин), стихи Анатолия Абрамова лежат в русле старой доброй русской традиции и, говоря языком физиков, всегда имеют ясный «физический» смысл.
       Хорошо написал Виктор Широков в рецензии на поэтическую книгу А.М.Абрамова (Литературная газета, 22-28 января 2003г.): «этот сборник – своеобразная летопись, дневник представителя поколения, вынесшего и Великую Отечественную, и затем восстанавливавшего порушенное, и попавшего в конце концов в тупик перестройки, пережившего распад сверхдержавы, в сооружении которой есть частица и его крови, его труда и борьбы…Искренность, честность важны и в литературе, и в жизни, А.Абрамову удалось совместить пафос гражданина, энергию труженика и вдохновение художника».
Более подобно об отце я написал в статье  http://proza.ru/2010/03/26/241 .
.
 Анатолий Абрамов

Мы зажигали тысячи костров
На том пути, которым мы шагали.

     *  *  *
Вечером давнишним
На речном плацу
Ядрышками вишни
Била по лицу.

Тело изгибала
Ловко, как лоза…
Била, припевала,
Метила в глаза.

Дома, у колодца,
Где не разойтись,
Била где придётся –
Только попадись.

Пролетели годы.
Молодость вдали.
Буревые воды
Детство унесли.
Лет уже я восемь
Не был на Дону.
Уж седьмую осень
Волжскую волну
Я ласкаю взором
И порою лишь
Меловые горы
Вспомню да камыш.

Эх, родные степи,
Заревая мгла.
Там в звенящем хлебе
Спят перепела.

Там я худ и пылен
Веял вороха.
Там меня любили.
Впрочем чепуха.

Просто так уж вышло,
Что порой она
Ядрышками вишни
Метила в меня.

Просто в сне неясном
Горячило кровь.
А уж я, несчастный,
Выдумал любовь.

   Памяти Чкалова
       ………
Разве надо плакать,
Если сокол пал,
Если сокол счастье
И победы знал,
Если видел небо
И своим крылом
Прикоснулся к солнцу
И упал потом?!
      ………..
Если мне на долю
Выпадет хоть раз
Прикоснуться к солнцу
В предгрозовый час
И спалю я крылья
В солнечном огне,
Обо мне не плачьте –
Пойте обо мне!

Вернись!

Только слово одно
Ты тогда мне сказала…
Это было давно,
Было там, у вокзала.

Возле братских могил,
В незатейливом сквере.
Я тот миг не забыл,
Я по-прежнему верю.

И куда не ведут
С той поры меня дали,
Помню, где меня ждут,
Где «вернись!» мне сказали.

Это слово одно
Мне навеки священно…
Это было давно,
Но и нынче – нетленно.

1941 г.

В разведроте Анатолия Волощука

Больше спокойствия.
                Больше спокойствия.
Или к утру
Под артналётом разбитые кости я
В поле ничейном не соберу.

Мир существует. Планета не рушится.
Жизнь не утрачивает права.
Что же томятся от смутного ужаса
Сердце моё и моя голова?

Жизнь выдаёт незаметные крохи нам
Счастья,
               а здесь его тратишь пуды…
Что-то не вижу руки Середохина?
Где Волощук? Где Велиев Дурды?

Где растеряю разбитые кости я,
Жизнь променяю на смертную дрожь?
Больше спокойствия.
                Больше спокойствия.
Только б не путались правда и ложь.


Я из Печенгской

Когда в метельную пургу
Мы шли вперёд по серым скалам
И Кириквавиш, весь в снегу,
Одолевали без привала.

Когда в камнях бои вели,
Тесня врагов без промедленья,
Когда и близко, и вдали
Гремело наше наступленье.

Когда, повитая в огонь,
Над Печенгою ночь пылала,
И каждого бойца ладонь
Упрямей автомат сжимала.

Тогда не знали мы, каким
Нам именем в народе зваться,
Каким названьем боевым
Придётся нам ещё сражаться.

Но мы за честь его дрались
Уже тогда, вперёд шагая,
Уже тогда мы в бой рвались,
О славном имени мечтая.

И вот оно к нам донеслось
В пути, в Норвегии суровой…
Всё то, что есть у нас святого,
С тем гордым именем слилось.

Мы с этим именем дойдем
До Дня Победы, до Берлина.
Мы с ним вернемся в отчий дом,
И встретит мать с любовью сына.

И если дома, у огня.
Бои и грозы вспоминая,
«Откуда?» — спросит мать меня.
Скажу: «Из Печенгской, родная!..»
      
Красноармейская газета «Вперёд»,               
29 ноября 1944 г.

В Карельском походе

Вот она правда –
                шли мы
от света и от тепла.
Шли мы,
               огнём косимы,
туда где беда была.
Милых не замечали,
в очи им не глядели.
Запросто одевали
скомканные шинели.
Уже не искали убежища –
от совести не убежишь!
…
Шли против ветра крутого,
что как хомут на шее.
Так – до норы кротовой,
так – до любой траншеи.
Болотами вязли тяжёлыми,
к горящим домам спешили.
А после атаки –
                голые
у тех же домов сушились.
…
Шли в чёрные переулки
занятых городов.
Шли в казематы гулкие
взятых в бою фортов.
Раненые
                лесами
шли по лесным приметам.
Совсем молодые
                маме
боялись писать об этом.
По скалам
                к коням привязанные,
в госпиталь эвакуировались –
чёрные, дымные, грязные,
будто из ада вырвались.
И всё-таки с мыслью дерзкою,
и всё-таки с гордой думою,
что мы на земле карельской
пробьёмся сквозь даль угрюмую.
Мы сердце в огонь бросали
за радость родной земли.
Такими победу взяли.
Такими и в мир вошли.

Шелтозеро. 1944

Вот здесь в июне, на рассвете,
В дни наступленья в том году
Шли в бой шелтозёрские дети,
Чтоб отвести от нас беду.

Я видел вынутые ими
На вознесенском большаке
Противотанковые мины,
А рядом трупы на песке…

И тут же
                залитые кровью
Живые –
                в рытвинах по грудь…
нет, не свинцом –
                они любовью
бойцам прокладывали путь.

Потом я видел их в санбате –
Культяпки рук и ног в бинтах…
И пусть мне говорят,
                мол, хватит,
Мы это знаем, мол, и так.

Я должен всё переупрямить,
Всё помнить, бывшее окрест.
Тот, кто зачёркивает память,
На будущее ставит крест.
1945

Май Карелии

Конечно, май другой в моих краях.
Там он шумит прибоем трав зеленых.
Там аромат лазоревый в степях.
Там крик гусей в просторах отдаленных.
Уже там слышен бас гудящих пчел
И ноют осы над сиренью страдно.
И холода ушли, и снег давно ушел.
Ушел — и скоро не придет обратно.

А здесь иной он: хлябь кругом стоит,
И хлещет снег, с теплом перемежаясь,
И будто нету дум об урожае,
И будто день на лето не глядит.
Но лишь проглянет купол голубой,
Как вдруг раздастся звонкий птичий
гомон -
И так повеет родиной и домом,
Что чуешь: даль не властна над тобой.
А тут еще и жаворонка трель
Так зазвенит над мшистым полем синим,
Что скажешь всей душой: и здесь Россия,
И здесь родная наша колыбель.

Конечно, май другой в моих краях.
Но за него я здесь веду сраженье.
И день, и ночь, сгорая нетерпеньем
С врагом покончить в сумрачных лесах.
Подняться из окопа и — вперед,
Не слыша пуль и в смерть свою не веря.
Скорей, скорей достать лесного зверя,
Что здесь сидит и просто не уйдет.
И этот день настанет. Мы пойдем!
И вражий прах по ветру мы развеем.
Так май велит — и тот, что зеленеет,
И тот, что хлещет снегом и дождем.

Май 1944 г.

      Волга

Прямо у извоза,
Где телег скопленье,–
Белая берёза
С голубою тенью.

Золотом у скверика
Дыни в грудах-горках.
И вода у берега
В золотистых корках.

Где ни ступишь, тесно
От мешков и пакли.
Переулки пресной
Рыбою пропахли.

Мельницы мучною
Пылью дышат в небо,
А оно – ночное –
Пахнет свежим хлебом.

Волга!
          Я душою
Лишь тебе доверюсь.
Как тебя с другою
Я сравнить осмелюсь!

Видел я немало,
Но не встретил реку,
Чтоб она втекала
В сердце человеку.

Чтоб она звенела
И в отце и сыне,
Чтоб она им пела
Даже на чужбине.

Только ты так можешь
Завладеть судьбою.
Я пришёл. Я выжил.
Я опять с тобою.
1945


        Весна

Ещё не май и не апрель,
Ещё зимы на месяц хватит,
Но вот уже звенит капель,
Как будто лодки конопатят.

И пусть ещё немудрено
Вдруг провалиться в снег по шею
В окоп, разрушенный давно
И в занесённую траншею.

И реки заперты на ключ.
И свет в пруды не проникает.
Но по утрам слепящий луч
Всё чаще воды отмыкает.

И это главное! Пускай
Капели звук и слаб, и тонок,
И пусть ещё не светит май,
И нет на речках плоскодонок.

А, может быть, они и впрямь
Уже починены как надо.
Весну пойди переупрямь,
Сегодня – с ней уже нет сладу.

А с человеческой весной
Зиме не сладить и подавно.
Всё расцветает новизной,
Что было пустошью недавно.

И глубже вспарывает плуг
Предполье, скованное дёрном.
Поля озимые вокруг
Зерном засеяны отборным.

Сияет чистый горизонт,
Зенит синеющий раздёрнут.
Весны отечественный фронт
Для наступления развёрнут.

И пусть не май и не апрель,
И снежных бурь ещё хватает.
Но слышат все: звенит капель,
И видят: лёд на речках тает.

   Хлопотливое щёлканье птиц

Хлопотливое щёлканье птиц.
Малых сих в этом мире огромном.
До чего оно кажется скромным.
До чего с ним легко разойтись.

Не услышать его на дороге
Средь задумчивых ив и берёз.
И тем более в горькой тревоге,
В лихорадке сегодняшних гроз.

Как легко миновать их приветы
В осень, в зиму. И, как в полусне,
Не заметить их щёлканье летом,
Не услышать их гимны весне.

Но без них будет сердце пустое,
Будут распри и вечное зло…
Я услышал их. Счастье какое!
Видно, сердцу и впрямь повезло.

Дорога

Господи. Я грезил Амстердамом.
Рембрандта хотел увидеть там...
Прочь, мечта! Я от неё упрямо
Ухожу по прожитым годам.

Я рождён на хуторе Прудки,
Я крещён на хуторе Садки.

А потом – Качалинская.
                Далее
Не Бразилия и не Италия –
Волга и Царицын-Сталинград...
Следом путь в Саратов. Я впервые
Вижу мир большой... Я очень рад,
Что в Москву дороги ветровые
Занесли меня. А из неё
Брянск меня позвал служить солдатом.
Бал окончен. Встали под ружье
Мы – ещё юнцы, ещё ребята.
 
И пошло: Карелия, болота...
Следом Заполярье...
                Не охота
Мне рассказывать о пнях гнилых.
Лучше о посёлках огневых.
Где валялся в госпитале...
                Кола.
После – Мурманск. Двадцать третья школа.

Но и всё же Яр-фиорд
                элегией,
Пусть студёной, в душу мне запал.
Северная мшистая Норвегия,
Я тебя рыбачкою узнал. 

А потом три месяца в Кеми,
Время, говорил я, не томи.
Ждут меня МИФЛИ и МГУ.
Я еще за парту сесть могу.

Я еще не позабыл Прудки.
А ещё мне хочется в Садки.

А Саратов? Разве я забуду.
Сколько я в душе понёс оттуда?

Я не знал, бывало, года сытого.
Но не раз Юстицкий и Мельситова
(Музыка их душ во мне звенит)
Будто поднимали нас в зенит.

Я не знал, что впереди Воронеж,
Что ему полжизни я отдам...
Не летите ветром, годы-кони.
Я ещё увижу Амстердам.»


          Божья милость
Что с ним происходило, он не знал.
Фантасмагория какая-то творилась.
День – он не жил, он с болью воевал.
Ну, пусть бы бредил или просто спал.
Нет, он в какой-то тине увязал.
А ночью приходила Божья милость.

Он думал. Несводимое сводил.
Далёкое вдруг становилось близким,
Высокое соединялось с низким.
Гнев уходил, в мозгу стихали визги.
И не орёл – он над землёй парил.
Парил спокойно, видел землю всю,
Все, отметая преувеличенья.
А только дел правдивое теченье
И вечное к прекрасному влеченье
И жизни неизбывную красу.

             Я упираюсь

Я не живу. Я упираюсь,
Отодвигаю вдаль беду.
Я с Микельанджело братаюсь,
Я с Тицианом речь веду.

Они – художники-поэты
И учат жить не как-нибудь.
Они нам подают советы.
Они во всём достойный путь.

Конечно, путь их грандиозен.
У них другие день и ночь.
И всё-таки – не быть в обозе
Сумеют каждому помочь.

И на краю почти что бездны
Пример надёжный подадут –
И там, где дух тоски железной,
И там, где воинский редут.

Вот почему душой братаюсь
С богами, что ушли в молву…
Я не живу. Я упираюсь.
И, может, потому живу.

       Лучшее время

Как много времени, когда
Его совсем не остаётся.
Всё уплотняется тогда,
И сердце по-другому бьётся.

Как на душе тогда тепло.
Как исчезают все завалы.
Такого мне и не хватало,
И вот теперь оно пришло.

И я вступаю в диалог,
Я – время, я его частица.
С самою вечностью – залог,
Что нам покой и впрямь лишь снится.

И – к чёрту вся белиберда!
И – по боку все пересуды!
И сразу видится, где чудо,
А где всего лишь ерунда.

Не мелочи, не что-нибудь,
Но быт вдруг обретает ясность.
Ты понимаешь: жизнь прекрасна.
И видишь: только в этом суть.

           *  *  *
И день, и ночь – одно нытьё.
Всё вижу светлое – в гробу я.
Проклятое житьё-бытьё…

Но небо краску голубую
Несёт над крышами домов,
За горизонт бросает сизый.

А лес? Он весь из теремов,
Он нашему стенанью вызов.
А терема-то –
                зелень, синь,
Сводящие с ума просветы…
И верю я, что на Руси
Не все  покамест песни спеты!

            *  *  *   
Как становится бытом скоро,
Что трагедией было вчера.
Для иных это просто умора,
Что упал и разбился…
                Дыра –
В рукаве.
                Его в гипсе ключица,
Та, что справа.
                На боль обречён.
Не к уморе,
                к успеху стремится,
а совсем не к общенью с врачом.
Человек он.
                И дикой враждою
Он не встретит ни смех над собой,
Ни подначки.
                С подобной бедой
Сам справляется. Да, он такой.
Много раз были жизнью мы биты,
Нам такая судьбина дана.
Вот откуда становится бытом
Боль, трагедия.
                Это – сдавна.



       Колесо истории

           Воспевалось: «Дело прочно, когда
             под ним струится кровь». Н.Некрасов

Пять тысяч лет назад лицо
Другое было у возницы.
И выглядело колесо
Другим – в нём не вертелись спицы.

Потом возница, предок мой,
Пахал, косил, за чудом гнался.
Он, устроитель и герой,
Пот с кровью смешивая, дрался.

Но всё обильнее в боях
Струилась кровь по трудным тропам –
В просторах на семи ветрах,
Тех, что равны семи Европам.

Колёса стали – не узнать
Великого изобретенья.
Но им не плыть и не летать
Без крови, без её горенья.

Менялась жизнь, менялось всё:
Легенды, мифы, были, сказки.
Истории же колесо
Нуждалось в той же страшной смазке.

Подмазывай его сильней,
Не дёгтем, нет – людскою кровью.
И, может, станет нам видней,
Какой к крови горим любовью.

Как воспеваем мы её,
Её возносим на знамёнах…
Но счастье бедное моё
Не с ней –
              оно в лугах зелёных…

Всё так!
                Но лошади-года
У кромки пропасти дорожной…
И в сердце боль – как никогда,
Как никогда в душе тревожно.

           Душа друзей

Куда меня забросило?
Ночь светлая кругом.
И степь обезголосила,
И тих в сторонке дом.

Мне что-то тяжко дышится.
И я как бы не я.
Но чей-то голос слышится:
– Здесь Родина твоя.

Оглядываюсь, где они,
Кто говорит со мной?
Их нет. Одни видения.
И нет души родной.

Но почему-то чувствую:
Лишь спряталась от глаз
Душа друзей стоустая.
Хоть и молчит сейчас.

          *  *  *
Вот жизни круг,
                вот жизни колесо –
теряя мужество,
                теряем всё.

            *  *  *
Я многого не совершил,
Жил неспокойно, суматошно.
И знаю, тратил много сил
На что и тратить-то безбожно.

И говорил себе не раз:
Не рассыпайся, в точку целься.
Но часто был бесплодным час
И день порой пустым донельзя.

             *  *  *
Спорно многое, только не дело
Тех годов, когда были в бою…
И сейчас мне б того же хотелось –
Знать: не лишний я в общем строю.

             Сыновьям

Пусть жизнь моя черновиком пребудет:
Проб и ошибок в ней не перечесть.
Но воля ваша и ваш ум рассудят,
Чего в ней нет, и что в ней всё же есть.

Что было новым в ней, что было старым…
Всё, чем дышал, на суд вам отдаю.
И, может, вам, пускай не без помарок,
Удастся лучше выстроить свою.

             *  *  *

А после смерти смерти нет,
И потому там нет тревоги
И нет того, что губит свет
И застилает тьмой дороги.

И никаких ни бурь, ни драк.
Покой от горьких треволнений.
И равенство всех бед и благ,
Будь гений ты или не гений.

Никто не злит и не хамит.
Не мучит руганью отпетой…
Вот только нет там жизни этой.
Которая нас здесь томит.

          *  *  *
Страшна не смерть, а умиранье,
Растянутое на года.
Как будто кто дал приказанье,
Чтоб умирали лишь тогда,
Тогда, когда узнают муки
И всех других переживут,
И будут слышать в каждом звуке
“Погиб!” – а человек всё тут.

Он не погиб, он умирает,
Но так, что может есть и пить.
Теперь он очень много знает
И говорит: “Я буду жить”.


              Мы

Мы говорили: битва двух миров.
Лишь два пути есть в мире, мы считали.
Мы зажигали тысячи костров
На том пути, которым мы шагали.

Костры погасли. Может быть от них
Лишь угольки в прошедшем розовеют.
И памятники снесены. Они
Уже в грязи, уже не бронзовеют.

Мы с колеи истории сошли.
Мы где-то, не поймёшь, бредём иль бредим.
Обочиной идём. В сплошной пыли –
Путём  не первым, не вторым, а – третьим.


           Только «здравствуй»,
           «Прощай» – никогда

Нас хоронят уже. Прозвучало
И такое: «Россия, прощай!»
И пускай она гордо не встала,
Не сказала в ответ: «Не пугай!»

Жизнь горька. Нас корёжат несчастья –
И не месяц, не два, а года.
Но при самой горчайшей напасти
Мы не скажем «прощай!» никогда.

А уж как издевается некий
Над явившейся правдой на свет,
Как он топчет в живом человеке
Зёрна завтрашних вещих побед.

Не моги со словцом своим скромным
Встать и молвить бандиту: ты – вор.
Он – хозяин, он – в месте укромном,
Лишь покажется, в честь его – хор.

Да и шире взглянуть – не ухожен
Мир, который мы в руки берём.
Трудный век наш в страданиях прожит,
И сражений не кончится гром.

Здесь мы встретим и дальних, и близких,
Тех, кто гадит и рушит наш дом.
Ну, а если их горло не стиснем?
Если сами в пути упадём?

Что ж, дорогами битвы шагая,
Пусть мы в чёрном болоте по грудь,
Мы, Россия, страна молодая,
Мы ещё начинаем свой путь.

          И встанем вновь…

«Дотла», – мы говорим. Но не бывает,
Не происходит так, чтобы дотла.
И искра до конца не истлевает,
И сковывает страх не добела.
Кровинки проступают. Где-то алость
Чуть розовеет. «Тла» уже и нет.
И вот уже – что гибелью казалось,
Приобретает жизни цвет и свет.

Нас хищники не раз на части рвали,
Железными подковами топча.
Среди разрухи, голода, развалин
Мы умирали в лапах палача.
Так было. И пуховым, мягким словом,
Красивой растушовкой не прикрыть
Суровой этой правды…Только снова
Вставали мы и начинали жить.

И встанем вновь, превозмогая беды,
И разлетятся пепел и зола.
Ведь не бывает так, чтобы дотла.
Не может быть, чтоб не было победы.

            Публикация и предисловие А.А.Абрамова

Смотри также стихи А.М.Абрамова на его отдельной  странице на сервере Стихи.ру:  http://www.stihi.ru/avtor/tolik19