Крым утраченный и почти обретенный

Поэма вошла в мою книгу "4 + 1", Геликон Плюс, СПб (стихи и проза), 2011.  (Сайт интернет-магазина http://shop.heliconplus.ru ...)


1

Запах роз из Никитского сада,
И сладковатый – дерьма
Из оврага, идущего рядом,
Набегают вдруг, как волна,
На меня, постаревшего, злого,
Где-то в Дании, у стола
Присобачивающего слово
К слову, - куда завела
Жизнь меня, как работа – осла
(Апулея тут вспомнить надо)...
Смешение рая и ада,
Компот из добра и зла.

Далекое крымское лето
Со мной.
Два родительских силуэта
Над грязноватой волной...
Очень загадочно это.
Банально – но как посмотреть.
Тут и прошлое с будущим где-то,
И успешно прячется смерть.

Крым – подобие ****ской любови.
Я по горло насытился ей.
Глазки ясные, нежные брови –
Нет прекраснее розы моей!
В Афродитином розовом храме,
Где я нагулялся сполна,
В этой нежной глубокой ванне
Иная плещет волна.

Что осталось? Предательства опыт,
И в ушах – оглушительный топот
Убегающих лет.
Словно стадо диких бизонов –
Так сказал бы во время оно
Мой отец, которого нет.

Моя цель – изученье подобий,
Повторений судьбы.
Что такое наша свобода,
Если мы, как ни хмурим лбы,
Повторяем до слова, до жеста –
То, что в прошлом имело место
Не с нами? Мы, значит, рабы...
Только это не интересно.
Интереснее, чьи рабы.

Два родительских силуэта...
Не очень часто вдвоем.
Перепето столько про это,
Точнее – сказать о другом.
Пара-тройка побочных историй,
Без прикрас,
Больше расскажет о нас,
Чем смешенье любви и крови.

2

Звук во тьме разрываемой ткани.
Полузадушенный крик.
«В чем тут, собственно, дело, старик?
Как-то неуважительно к даме.»
«Даму лучше оставить в покое,
Пушку лучше забросить в кусты.»
Кипарисы, розы, кресты.
«Ты один, нас все-таки двое.»

«Говоришь, ты при исполненье?»
Милицейские звезды горят...
«Он вот тоже, ты знаешь, солдат,
На невидимом... ясно значенье?
Его козыри старше. А даму
Мы заберем. Как вещдок.
Ты вряд ли схлопочешь срок.
Перевод – пожалуй. На Каму.
Или на Дальний Восток...»

(Одна из баек, охотно рассказывавшихся отцом. По его словам, его случайный крымский приятель оказался гебистом. Фотографию спасенной дамы, на гостиничном диване, в измазанной глиной юбке, я видел.)

Билл бил, бил Билл.
Tell please that Bill
Был.
Этот Билл действительно был
Инженером на фирме «Белл».
С делегацией посетил
Ленинград, и женитьбы ради
На русской ласковой ****и
Лишился работы. Уплыл
В Калифорнию вместе с женою,
Немалой добытой ценою.
Там снова найти сумел
Работу. Нам шли порою
Открытки. С Вьетнамской войною
Они прекратились...

(Билл познакомился со своей будущей женой во время одного из отцовских застолий. Отец мой был физиком, имел хороший «допуск», что позволяло ему в то время принимать американцев. Однако на «западе»  он был только раз – в Финляндии. Ради свободы жениться на русской, Билл лишился «clearance» - американского допуска.)

Шумные наши застолья –
Замена земли и воли.
Нева за окном,
Горячая печка-голландка,
Интеллигентская пьянка,
Гостеприимный дом.

Забавы взрослого люда...
Шутки, шашни... Груды посуды
Моют бабушки (целых две).
Я приглашаем к салату,
Но скоро под теплым, ватным,
Укладываем. Мне вполне
Все нравится. Так и надо.
На двух концах Ленинграда
Есть два дома, где рады мне.

Моя мама – под крышей у деда.
Она принимает легко
Жизнь – на два... Мне резон – неведом.
А спросить – далеко...
Хотя ныне почти буквально
Я весь повторяю расклад,
Но с иным настроеньем (печальным)
И в затылок мне дышит ад...

(Впрочем, одна из моих профессий – математическая логика – позволяет относиться к этому спокойно.)

Одно необычное, впрочем,
Объясненье мне кажется тут
Подходящим – райские сочно
В горшках растенья цветут.
Тысячелетнего царства
Семена роняя везде,
Строилось государство,
Хотя кончило в полной ****е.

Эти солнечные комочки
Залетали в иные сердца,
А в иных надолго и прочно
Прорастали. Вот от отца
Моей мамы отличие... Ладно,
Хватит быта. Бранью площадной
Вдохновенье свое
Оживляя, вернусь к анекдоту.
В нем есть сверхреальное что-то.
Из-начальное бытие.

Однажды меня позвали
На потеху гостям.
Мы с отцом вдвоем заряжали,
Но наводил я сам
На дам потешную пушку
И фитиль зажигал.
Сам- довольно метко попал
Витамином в одну толстушку.
Было много смеха и визга.
Угодило мое ядро
Точно между верхом и низом –
Не в колено и не в ребро.
После, помню, мне говорили,
Что в результате она
Забеременела. Но забыли
Известить, как должно, меня,
Что сталось с ребенком. Поныне
Я задумываюсь порой
Где гомункулюс. Но богиня
Любви охраняет свой
Секрет. Он растет в значенье
С годами. Значенье слов
Уменьшается. А для чтенья,
Пожалуй, вывод таков:
Больше вниманья пространству
Между строк
И вокруг. Пустота – итог
И начало. Писать – графоманство,
Разве в шутку, однако срок
И шутке выходит. Уж скоро
Должна умереть и она...
Прост гомункулуса норов,
Велика ошибок цена...

3

Крым для нас – подобие Кипра,
Где из пены, пахнущей «шипром»,
Рождалась богиня. Она
Из волн выходила, нагая,
И неслись дельфины, играя,
Боками сверкая на
Средиземном солнце, подобно
Черноморским, нашим, родным,
За каким-нибудь белым, большим,
О чем пресса писала подробно.
(Не о богине, конечно,-
О дельфинах. «Правда» и «Труд»
Со своим атеизмом вечным...)
Народ из своих кают
Высыпал на палубу. Горы
Крыма синели вдали.
Увлажнялись лона и взоры,
Розы любви цвели...

Эпоха постхристианства
Вернула права гражданства
Всем:
Великим богам и божочкам,
Духам, демонам, всяким прочим,
Порой – позабытым совсем...
Но, как правило,в новом месте,
На чужой стороне. Тут хоть тресни –
А вернуться назад
Богу-беженцу очень трудно.
Даже статуи грустно стоят
Где-нибудь в проходном, простудном,
Чужеземном музее, не храме,
Алтарей огни не горят,
И вообще тяжело с алтарями.
Очень, кстати, расширился ад,
Но стал мельче, растекся, как лужа.
Он не страшен почти и не нужен –
Пустота ужасней стократ.

По****ушка моя, Афродита,
Вместо Кипра обретшая Крым!
Не дуйся, не хмурься сердито –
Мы с тобой хорошо сидим!

А моя фамильярность всего лишь
Признак эпохи: она
Все смешала, спутала роли,
Нет ни тверди небесной, ни дна.

... Среди прочих есть демон свободы.
Когда хаос царит на водах
И с цепей срывает народы,
Он воцаряется – взмах
Крыла – и цветут пустыни
Миражами; еще – и вот
Над морской смертельной пучиной
Буревестники манят в полет.

Но полета – нет. Есть пространство,
Есть атомы, пустота.
Есть эпоха постхристианства,
Загадочна и проста.

Словно голые люди в парке –
Адамиты новейшей марки:
Низ раскрыт, но молчат уста.

4

Городя свои огороды,
Я в рабстве был у свободы,
Не у любви. Меня
Преспектива любовного рабства
Сильнее любого ****ства
Пугала. Свободу ценя,
Как евреи – тельца златого,
Я уходил, и снова
Возвращался. Но как огня
Я любви боялся – не слова,
Но смысла, свободе храня
Верность – в этом подобный
Отцу своему. Так подробно
Я поэтому говорю
Обо всяких дорогах Крыма,
И о прошлом невозвратимом,
Жизнь перебирая свою...

Благодаря богине,
Все переменилось ныне.
Она умыкнула меня,
Со двора увела задами,
Не зажигая огня,
И в своем пристроила храме.
(Я сравнил его, помнится, с ванной –
Но чего не скажешь, кляня!)

Это было, пожалуй, удачей.
Я не думаю, что иначе
Удалось бы надуть тебя,
Свобода, мой демон главный,
Чем такою ночною, плавной,
Тихой сапой. Богиню ебя

О свободе, о рабстве забыл я.
Поначалу мало любя,
Очень ее полюбил я,
Ее прелести теребя.

Что потом? Догадаться нетрудно.
Как известно, терпенье богов
Истощается быстро: чудо
Сделал, и был таков.

Не помогут тут стоны и вопли!
Семь надежд и одна любовь
Отгорели, а может, утопли,
Кто их знает, но, видимо, вновь
Не вернутся при этой жизни.
Так надо ли плакать о них?
И к чему теперь укоризны?
Вот подсчет итогов моих:

Из под власти свободы без смысла
Я вышел; играю в числа,
Как ни странно, за деньги; могу
Побаловаться бутербродом:
Для проверки закона свободы
Подкинуть его к потолку
И смотреть, упадет ли маслом
Вниз, но испортить каслом
Машу, на кратком веку
Денег уже не хватит...
Порой о больничной палате
Задумываюсь, но бегу
По возможности, от леченья...
В общем, люблю приключенья...
Могу *** показать врагу.
Но достоинство берегу
Для последней встречи с Единым.

По****ушка моя, богиня!
Не о тебе разговор.
Жизнь несется во весь опор,
Что мне в том, с кем ты, милая, ныне.

Дело даже, пожалуй, не в сыне
Моем, хотя длится спор
С его матерью, старый раздор,
Чьи не очень ясны причины.

Гомункулюс, старая шутка,
За окном то нахально, то жутко
Ухмыляется, но его
Прогоняю знамением крестным.
Он лишь выдумка, если честно,
И не может он ничего.

Жалко, конечно, Крыма,
Но прошлое невозвратимо...

Мой родитель: надеюсь с ним
Увидеться на том свете.
Он мне снится часто живым
В каком-то янтарном лете.
Не нужны нам ни те, ни эти:
Мы с ним просто поговорим.

Я знаю: он ведал о Тайне,
И в сутолоке случайных
Встреч, связей, чужих тревог,
В переплетенье дорог,
Докричаться пытался отчаянно
До нее, но, пожалуй, не смог...

Фреди, мой чау черный,
Спокойный, но непокорный,
Где ты теперь?
От кого отводишь напасти?
В твоей это было власти
Тайну чуявший зверь.

Мой бывший хозяин, демон
Свободы, бери пример
С благородной собаки: тема
Начинается – в сумерках вер

Веди по слабому следу.
Время дорого, не отдохнуть!
Дышит холодом небо,
Но не обрывается путь
К Единому...