Грани

Почему мы ждём Дня Прощения, чтобы попросить прощения? Почему мы ждём смерти друга, чтобы потом, захлёбываясь слезами вспоминать, какой он был хороший и преданный, задыхаться от боли того, что так и не успели его за всё это поблагодарить. Чего ждём, каждый раз обрывая новые календарные листы, всё ссылаясь на новогрядущий день, который, безусловно будет лучше. Сегодня соберёмся с силами и решимостью на завтра, а завтра подумаем, сколько всего не сделано. И сколько еще не будет сделано, - усмехнулся над своим ходом мыслей Станимир.
Отдохнувшая за ночь душа часто колотилась в двери со светлыми речами, но ленивый и вечно усталый разум слышал, да в итоге никогда не слушал.
По дорогам в утренних пробках до работы добраться возможным не представлялось. Новоприобретенная иномарка пролетала через подворотни. Нога любила поиграть с педалью газа, а в этот раз и вовсе прилипла к ней. Ниоткуда появившегося человека, определенно на чем-то или ком-то скакавшем  удалось заметить в момент, когда он пролетал над лобовым стеклом.  Через зеркало заднего вида Станимир, как замороженный, не сводил глаз с приближающегося к машине прихрамывающего человека. Точнее хромал он только первые три шага, а потом, взбодрившись, перешёл на лунную походку, ни чем не уступавшей Майклу Джексону.  У самой двери прокрутился на ноге несколько оборотов, и, не дождавшись приглашения, уселся внутрь. Взгляд его ничего не выражал:
- Ну что… Коня погубил, планы нарушил, а мне на работу, между прочим, надо. Езжай-ка на центральную, к ратуше.  А звать меня Добрый.
Станимир еще раз бросил вид через зеркало – ни следа от того, что попутчик назвал конём. Не зная, чего ожидать, бедолага не сводил глаз с дороги, и разговор начинать не решался.
 Всю дорогу Добрый напевал, мыча себе под нос, какой-то торжественный мотив. «Что за работа у людей, на которую едут с таким настроением?»
- Знаешь, дружище. Что бы ты ни делал, в чём бы ни копался – значит так надо. Копайся, пока не осознаешь, почему до сих пор приходиться копаться. А не поймёшь, ну и копайся, всё же лучше, чем ничего не делать, – он добро, от души, засмеялся, едва закончив предложение, - останови карету, наша пристань.
Центральная площадь даже в ранние часы изобиловала яркими красками современной моды. Утренней тишине подыгрывал на скрипке одинокий музыкант, опиравшийся спиной о могучие стены ратуши. Однако его светлая мелодия не была по достоинству оценена ни хмурыми лицами, ни вздёрнутыми от наигранной важности носами, ни глядевшими под ноги прохожими. 
- Вот он - муравейник поколений с одной мыслью на десятерых. Здравствуй, ватага уникальных личностей, читающих коллективные гороскопы миллионного тиража, - радостно произнёс попутчик.
 Станимир с детским любопытством ждал результатов тщательного поиска, который активно вёл Добрый, рыская в пустом бардачке. Или не таком уж пустом?! Улыбаясь в тридцать два зуба, Добрый вертел в руках найденную флейту, которой там никогда не было и быть не может.
- Творческая ты у нас натура, Станимир, - с восхищением проговорил пассажир. – Ну что же, будем импровизировать, авось и настроимся на волну чьей-нибудь дремлющей души, если этот кто-нибудь мыл уши хотя бы раз в жизни.
- Маэстро, на сцену, - сымитировал голос за кадром Добрый, и вывалился на асфальт через окно, затем неумело раз пять покувыркался  до ближайшей клумбы, и залег, целясь по кому-то из флейты и с опаской смотря по сторонам.
По-видимому, Добрый решил, что от прохожих опасности не исходило, посему вскочил на ноги, отряхнулся и наигранной походкой  модели направился в сторону скрипача. По пути подобрал дырявую, кем-то брошенную шляпу, метнул высоко к небу, после уселся рядом с музыкантом, а шляпа упала прямо перед их ногами. Однако, скрипач даже не шелохнулся, продолжая находиться в своем мире. По началу Добрый просто сидел и медленно качал головой в ритм мелодии. Затем неожиданно встряхнул пальцами и поднёс флейту к губам.
«Боже мой», - едва произнёс Станимир. Ему казалось, что тело потеряло упругость и подобно воздуху расплывается в пространстве. Как Божественны были эти звуки. Но потоки прохожих по-прежнему двигались в случайных направлениях. Из всей толпы лишь один молодой человек с женщиной постарше замедлили шаг, и присели на скамейку. Парень обнял женщину и оба одновременно заплакали. Буквально через минуту они поднялись, молодой человек положил монету в шляпу, и также не спеша они исчезли в уходящей толпе.
Добрый нагнулся за монетой, и аккуратно положил её в грудной карман. После чего достал бумажник и оставил в шляпе добрую стопку купюр. Скрипач продолжил симфонию в одиночестве. Станимир за всем наблюдал из машины, анализируя тысячи нахлынувших мыслей.
Когда машина отъехала на приличное расстояние, Станимир всё-таки поборол безмолвие, спросив у Доброго, который молча держал оставленную монету в ладони:
- Что это всё было? Что произошло? Почему ты забрал монету, оставив в замен стократную сумму?
- Эти двое: мать с сыном. Они очень давно не виделись, их встреча будет весьма непродолжительной, а затем последует опять долгое расставание. Они хорошие люди, и я помог им оценить отведенное время. Нужное время, нужное место, нужный человек, коим являлся скрипач. Наша музыка стерла все барьеры между душой парня и его телом, и волшебные слова вырвались на свободу. Он сказал маме, что очень любит её. Крик души, вместивший в себя чувства, которые невозможно передать и за пол жизни. А монета… Это могла быть и оторванная пуговица, это благодарность, и для меня она стократ дороже денег. Скрипач нуждается в деньгах, и я отдал ему, всё, что у меня было. Это моя благодарность.
Добрый попросил довести его до пристани, что с радостью было исполнено Станимиром, которому был обещан приятный сюрприз.
- Здравствуй, Владимир. Нам бы на экскурсию.
- А чего ж мне на здравствовать-то? –добро ответил Доброму лодочник, - не будет сегодня экскурсий, лодка сломалась. Уж  старее меня. Отплавала своё.
- Да нет, не в плавание нам. – отчеканил Добрый, а затем повернулся к бедолаге, - Скажи-ка, чего ты хочешь, Станимир? Твой день сегодня. Спрашивай.
Взволнованный Станимир чуть слюной не подавился, замычал и растерянно начал бегать глазами, а потом внезапно выпарил на одном дыхании:
- Как устроен мир? Знать хочу, как устроен мир.
- Ну что же, устроим тебе тур-поездку. Завтрак включен в цену.
С этими словами старик резко развернулся и щелкнул Станимира по лбу, от чего тот, как подкошенный, улегся на землю.

Холодный ветер решил не проявлять гостеприимства, и с яростью бросался на идущего путника. Слабые солнечные лучи с трудом пробивались через пелену серых туч. «Арбузы тут явно не выращивают» усмехнулся Станимир, ускорив шаг, чтобы разогнать по телу кровь. Сброшенная листва одиноких деревьев кружилась в призрачном воздухе, не желая оседать на земле. «Вот тебе на, лучше бы по каналу на водном велосипеде поплавал». 
Продолжение мыслей прервал детский силуэт, неожиданно появившийся неподалёку.
Девочка сидела на корточках, тоскливо наблюдая за струйкой черного песка, который медленно ссыпался с её лопатки. Белоснежные, распущенные банты на её волосах были, казалось, единственным живим цветом в мрачной осенней атмосфере. Пар её дыхания неспешно растворялся в воздухе. Станимир подбежал к девочке и моментально набросил на неё свою лёгкую куртку. Плюхнулся на колени, аккуратно схватил девочку за плечи, та лишь слегка улыбнулась краем губ; его дрожащие от волнения зубы не позволяли вымолвить и слова. Её голубые глаза были полны печали, так не характерной для столь юного создания. Кто она?
- Я детство, которым не успевают насладиться, которое все спешат покинуть,  и в которое уже не могут вернуться, потому что не помнят.
Станимир сбился с дыхания, ком подкатил к горлу, солёные капли потекли по щекам, а в памяти пронеслись жалкие обрывки далёких детских лет, которые и он так спешил покинуть, стремясь быть взрослее даже в том, чего от него и не требовалось. Как давно он позволял себе просто подурачиться, не заботясь о том, что бы подумала серая масса окружающих людей? «Будь серьёзным», «Взрослый человек, а...» слова, боязнь которых одним щелчком оглушает желание души.
Она тихо вздохнула, и неторопливо встала. Края куртки волоклись по земле, вслед за бредущей девочкой. Из-под слоев опавшей листвы торчал кусок яркой материи. Бережно отряхнув его от листьев, она прижала воздушного змея к груди, и устремила свой взгляд в небеса, покрытые седой пеленой. Через секунду опустила голову и безжизненно уткнулась глазами в землю.
- Всё было по-другому. Но потом он ушёл и больше никогда не приходил.
Станимир увел взгляд в сторону и пошатнулся от увиденного: подобно надгробиям, земля была усеяна всевозможными детскими игрушками, практически полностью погребенными черным песком времени.
- Почини мне качели, - послышался голос сзади.
Одна из петель слетела с уздечки, от чего качели перекосило, и при малейшем покачивании скрипящий звук разносился по всей округе. Девочке просто-напросто не хватало роста. Как только Станимир вправил петлю, дитя моментально уселась на сидение, и задёргала ножками, однако качели практически не раскачивались. Пришлось помочь.
С каждым новым раскачиванием пелена на небе редела, а солнечные лучи стремительно пробивали брешь.
- Скажи, чем вы, взрослые, занимаетесь?
Станимир на мгновение замолчал, а затем будто не своими мыслями заговорил:
«Мы стараемся быть, или, по крайней мере казаться, теми, кем на самом деле не являемся, и более того, не можем быть. Желаем оказаться там, где нам не будут рады, и там, где не следует быть вообще. Мы всегда хотим большего, но при этом не умеем довольствоваться меньшим. По-моему, мы абсолютно разучились радоваться успехам других, ссылаясь на свои промахи. Не знаю, чем мы занимаемся, и что нами движет».
Вдали послышались раскаты грома, тусклые вспышки молний засверкали над головами. Тьма вновь начала овладевать небесным пространством. А не земле наступившую тишину прерывало лишь печальное поскрипывание качелей. Вскоре замолчали и они.
- И мне вас тоже не понять… Знаешь, и я ведь уже не ребенок. Будучи изолированным, оставаться прелестным созданием невозможно.  Ступай, Станимир.
Этот парк больше не услышит звонкий детских смех, воздушные змеи больше не будут парить в облаках, не оживёт больше любимая кукла, не зарычит мотор у автомобиля, не будет ссоры из-за ведёрка. Не будет.
Путник не хотел показывать своих слёз, и поторопился прочь. Тем же днём дорога уготовила ему еще одну встречу: Станимир замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, увидев на пути бедно одетого человека, который едва брёл с вытянутыми перед собой руками, прислушиваясь к окружению после каждого шага. Через несколько метров замер и встречный.
- Я слышу твоё дыхание. Ты не здешний. – послышался страдальческий, но с нотой важности, голос мужчины.
- Не здешний, - повторил Станимир, - а кто Вы? И почему вы идёте один?
- Я заблудившаяся Гордость, многократно сбившаяся с пути. А история моя коротка, но конца ей не будет никогда. Когда мне нужна была помощь, я ни у кого её не просил, более того, категорически отказывался от всеми предложенной. – каждые несколько слов постоянно чередовались с короткой отдышкой. - Ведь я – Гордость! Я всё смогу сам! «По-моему, в его голосе промелькнула ирония». А так ничего и не достигнув, мы с оскалом смотрим на тех, кто принял руки помощи, и сейчас стоит на ступенях выше, - он отвернулся, и снова замолк. - После чего гордость начинает трубить в горн еще сильнее. Ах так значит?! И чем реже нам предлагают помощь, тем яростнее мы её отвергаем и тем сильнее мы отдаляемся. Так жить, это всё равно, что завязать себе глаза тряпкой, и отправиться искать драгоценные самородки.
Станимир еще раз перевёл взгляд на обмотанную лохмотьями голову мужчины. Это многое объяснило.
- Куда… Куда мне идти? – спросил встречный.
Человеку, по виду, избороздившему пол света, дать направление не представляется возможными, более того, Станимир понятия не имел, куда идти самому.
- Я иду в город, и могу тебя проводить, - неуверенно предложил Станимир.
- Вопрос был риторический. У слепой гордости нет пути обратно. Никто меня там не ждёт.
И отправилась Гордость дальше, продолжая ощупывать руками воздух.

На подходе к городу воздух становился тяжелее, что моментально отразилась на силах. Ноги уже не шагали так послушно, шея не справлялась с весом головы, которая по ощущениям продолжала набухать по мере приближения. «Откуда тут столько пыли?» - чертыхался про себя Станимир от внезапно наступавших приступов кашля. «Подумать только!» Даже капли росы на траве имели черноватый оттенок. Должно быть массивная промышленная зона не за горами. Однако предположение оказалось ошибочным.
В действительности всё выглядело совсем иначе. Весь город был накрыт одеялом сажи. Всё, абсолютно все, что было в поле зрения, скрывалось под черным ковром. Станимир ощутил себя актером в черно белом кино. Один парящий тополиный пух разбавлял черноту своим цветом, но стоило пушинкам коснуться земли, как и они моментально меняли белоснежный окрас на черный, и уже не могли снова взлететь даже под порывом сильного ветра, становясь неотъемлемой частью дороги тьмы. Каждый шаг поднимал клубы пепла, которые обогащали и до того мерзкий воздух. Станимир старался замедлить дыхание, делая максимально короткие и осторожные вдохи. Но песчинки всё равно просачивались в лёгкие, оставляя горечь на языке и противное жжение в горле. Через несколько метров он встал как в копанный, его руки затряслись от неожиданно нахлынувшей бури эмоций: агрессия через мгновения переключилась на мрачную тоску, которую сменила беспросветная депрессия. И вся палитра чувств прошлась по телу за считанные секунды, сдавив грудь медвежьей хваткой. Теперь уже всё тело теряло контроль. Станимир едва успел вцепиться за небольшую табличку, на которой ничего не соображая провисел с минуту, подобно тонущему, обхватившему спасательный круг. Тускнущий взгляд пусто всматривался в кусочек таблички, который вырвался из под слоя сажи. Путник провёл рукавом, после движения которого прояснилась яркая синяя надпись «Доброе утро, мой любимый Город». Пепел, слетевший с надписи, попал в глаза, причинив неимоверную боль. Он разжал схватку и свалился на колени, упираясь плечом о железный столб. Сажа уже полностью покрывала Станимира. Кромешный туман, в котором не видно даже своих рук. По ощущениям, лёгкие до предела засыпаны пеплом, и уже не способны сделать вдох. Он постарался закашлять, чем только ухудшил ситуацию, выдохнув жалкие остатки воздуха. Тело незамедлительно требовало кислорода. Сердечный ритм уже зашкаливал, и количество ударов продолжало увеличиваться. Виски разрывало от давления.
- Всё еще хочешь познать Мир, дурак? - послышался весёлый голос Лодочника. Но в погребенном городе не было никого, кроме ослабевающего Станимира.
Терять было нечего. Он поднял голову как можно выше, раскрыл рот и, хрипя, вдохнул частички кислорода порабощенного черной массой. С трудом оторвал колени от зыбкого ковра, и вслепую, прикрывая лицо руками, помчался прочь, постоянно спотыкаясь и падая, каждый раз непроизвольно меняя направление.
Никому неизвестно, как долго он бежал. Время то ускорялось, то замедлялось в его сознании. Черные полосы вспышками чередовались с взявшимися ниоткуда разноцветными пятнами. Одиночный забег на длинную дистанцию завершился лобовым столкновением с неизвестным и неизбежным падением легкоатлета на спину.
- Эге-гееей! Разогнался! Куда спешишь? – весело спросил дедушка, едва устоявший на ногах.
Но Станимир с выпученными глазами уставился в чистое небо и, жадно глотая воздух, отвечать немедленно не посчитал необходимым.
- Посмотри на себя. Измазался весь, как ребёнок, прям, - ответа от лежачего не последовало и на этот раз. – Ну отдохни, отдохни, коли хочется. Эххх, молодежь! – старик усмехнулся, и бодро схватив упавшую метлу, продолжил подметать улицу.
Ритмичный шорох метлы и насвистывание старика постепенно помогали Станимиру прийти в себя. Боль в теле уступала место усталости. Он перекатился на живот, затем встал на четвереньки и, кряхтя и сопя, пополз к скамейке. Дедушка его опередил, наспех протёр скамью от сажи, и помог Станимиру на неё усесться.
- Ну что, набегался? Марш-броском изморился? – его голос был полон жизни и радости. – На вот, доходяга, попей водицы живой - продолжил старик, протягивая флягу.
Вода и на самом деле оказалось живой. После первого глотка, весь пепел вышел из организма с приступом рвоты; после второго – окружение приобрело должную резкость; третий глоток погрузил доходягу в сон. Каждый раз открывая глаза, Станимир лицезрел старика повсюду: вначале он подмёл всю небольшую площадь, затем отполировал статую всадника, воздвигнутую в центре, в момент следующего пробуждения он уже поливал редеющие клумбы с цветами. Его усилия возвращали городу яркие цвета. Физической форме дедушки можно было смело позавидовать.  Однако, когда глаза дремлющего раскрылись вновь, в поле зрения никого не оказалось.  Станимир почувствовал прилив сил, но, не смотря на это, казалось, даже сила воли настаивала на продолжении сна. «В другой раз», - улыбнулся себе путник, и с усилием оторвался от скамейки, оказавшей столь радушный приём.
После генеральной уборки площадь заслуживала достойного внимания: начищенная статуя всадника приютила блеск слабых солнечный лучей; проявилась мозаика, выложенная булыжником. Тихий провинциальный город, но всё в нём было прекрасно и величественно.
Как на счёт небольшой прогулки? Почему бы и нет? Усталые ноги не желали торопиться, но любопытство, не жадничая, давало пинки сзади. Станимир подошёл к магазину, дверь оказалась заперта. Через витрину виднелось опустевшее помещение с поваленными на пол секциями – видать кто-то всерьёз решил покатать шарами. При обходе здания, он наткнулся на огромный стенд с десятками рекламных плакатов, ни раз наклеенных поверх друг друга. Симпатичный мужчина в широкой шляпе и с микрофоном у рта: «Станислав Подрогов – живой концерт на большой эстраде», справа красовалась другая афиша «Дело было вечером – новый фильм Станислава Подрогова»; как ни странно, главная роль в фильме досталась также ему. Сбоку на плакате тот же Станислав в футбольной форме знаменитого клуба, широко улыбаясь, рекламировал спортивную продукцию. «Первый парень на деревне», - усмехнулся Станимир. Снизу висел белый лист прикрепленный булавкой, в котором объявляли о переносе концерта и премьеры фильма, однако, строка даты оставалась незаполненной.
- Большие планы. Начатое и незаконченное. Другими словами оставленная устремлением мечта, - сзади стоял старик, вытирая грязные руки о белое полотенце. – Пройдёмся?
Особого приглашения Станимиру не требовалось.
- Всё, что ты видишь: каждое здание, каждый предмет имеет прямое отношение к человеческим поступкам, мыслям, задумкам, эмоциям, целям. Представь этот город, как строительную площадку. Появляется у человека цель, он её обдумывает, ищет пути, а затем стремиться к её воплощению - мы всё это возводим здесь, внутри него. Мы слышим его желания, и помогаем их осуществить. В тоже время безразличие и негативные действия также приносят свои плоды.
Путник шёл рядом, и смотрел себе под ноги, чтобы не отвлекаться на постороннее, пока не стукнулся лбом о что-то висящее прямо перед ним. Верёвочный трап слегка покачивался от слабого ветра. Станимир устремил взгляд наверх – лестница свешивалась с самых небес. «Какого черта?». Он схватился за деревянную балку и несколько раз дёрнул на себя изо всех сил. Трап всё еще висел, а облака рассыпались на густые клочья. Он требовательно взглянул на попутчика.
- Ну что ж ты так смотришь на меня?, - возмущенно начал старик, - ну пообещал человек звезду с неба достать. Ну вот и помогли, чем могли. А он, видишь ли, так и не полез.
Станимир опешил; мозг наотрез отказывался воспринимать услышанное. Приближающийся рёв мотора прервал мозговой штурм. Неподалёку остановился огромный черный грузовик с обещающей надписью на кузове «Мы инвестируем в ваше будущее!». Двери открылись, и два чудо-«инвестора» выскочили наружу.
- Что он там опять наделал? Вот же не сидится кому-то спокойно, - старика это явно не порадовало, но видом он этого не подал, да и лицо сохранило светлую улыбку.
Рабочие запрыгнули в кузов, и дружно принялись сбрасывать деревянные ящики немалых размеров на землю, куски которых с треском разлетались в разные стороны. Клубы уже знакомого пепла поднимались к небу, оседая на вычищенных улицах.
Станимир в гневе бросился к грузовику, но тот неимоверно удалялся, покрывая дорогу мрачным ковром. «Вот так инвестиции», - ругнулся путник, и побрёл в обратном направлении, где застал насвистывающего старика заново подметающим улицы. Станимир немедля подобрал лежащую рядом щётку и принялся помогать. Старик на мгновение приостановился, печально улыбнулся, и произнёс:
- Эх, бедолага, я и рад твоей помощи, да бессмысленна она. Завтра с утра опять тучи нагонит, и посыплется пепел досады и разочарований, самобичеваний и прочих премудростей. Прогноз погоды на ближайшее будущее весьма не оптимистичен. Не выбраться, видать, кому-то из депрессии. Да и «инвесторы» к нам зачистили с душевными отходами. В общем, я тебе вот что скажу. Ступай-ка, пока не поздно, в Музей Воспоминаний; полезно тебе будет. А то, слышал, закрывается он скоро. – старик потрепал Станимира за плечо, - а я, пожалуй, делом займусь. Авось, да наладится.
Представляться дедушке не требовалось, ибо распознал Станимир его как Надежду.
Как все пути ведут в Рим, так и дороги города вели к тому самому Музею – а может просто и везение. Старинная двухэтажная постройка больше походила на разваливавшийся склад, нежели на музей, да еще и с таким громким названием. Кое-где в деревянных стенах проглядывались щели, большая часть окон была либо заколочена, либо поросла плющом. Проржавевшие петли из последних сил удерживали массивные ворота, которые с усилием открылись под натиском рук Станимира. Вслед за путником в Музей ворвались лучи света, пробив брешь в витающей пелене пыли. Обесцвеченные половицы жалобно скрипели под ногами, будто молили о веке назад заслуженном покое. Практически весь интерьер и настенные декорации, чья величественность когда-то могла поражать воображение, нынче таились под корой плесени и мха. По-видимому, эту обитель уже десяток лет обходит забота человеческая. Однако, Музей был не пуст: послышав шаги Станимира, навстречу вышел человек в потускневшей белой робе.
- Здравствуй, - слегка растерянно поприветствовал незнакомый, чувствующий себя весьма неловко от запущенного окружения, - мы, по правде, уже не ожидали кого-либо тут увидеть. По крайней мере, последние несколько лет, - после короткой паузы добавил он.
- Здравствуйте, - также смутившись произнёс Станимир, - Музей скоро закрывается – почему?
- Музей – единственное место, где собираются и хранятся светлые воспоминания. Но, поскольку, хорошее в наши дни быстро забывается, а в головах всё чаще прокручивается злость и обида, то Ярмарка Ненависти, открывшаяся неподалёку, привлекает куда больше посетителей. А у нас уже всё забыто... Все экспонаты воспоминаний утратили краски.
Станимир перевёл взгляд на груду картин, аккуратно расставленных по полу. Изображение силуэтов было не разобрать: облупившиеся, потрескавшиеся кусочки краски до сих пор осыпались с бледных холстов, забирая с собой последние частички вложенного смысла.
Наверное, и наши добрые воспоминания не поддерживаемые вниманием также утрачивают свои цвета, а с ними и отрывки жизни. А в это время все неприятные моменты, которые в начале были лишь лёгким наброском на бумаге переводятся на огромные полотна несмывающейся мрачной палитрой. И чем дольше мы прокручиваем эти образы у себя в голове, тем быстрее высыхает эта самая краска, поверх которой каждый раз наносится новый слой, делая картину еще страшнее, чем она была. Небольшая коллекция таких картин награждает владельца новыми, до сего ему неприсущими, чертами поведения и мировоззрения. Надо бы позаботиться, какую галерею выстраивать.
- Послушай, - прервал ход мыслей Станимира человек в робе, - мне нельзя подниматься наверх, но ты можешь. Сходи, вероятно, там еще что-то уцелело. Торопись.
Роскошный красный ковёр устилал стальную винтовую лестницу, конец которой уходил куда-то за пределы помещения. Станимир, переборов тревогу, аккуратно зашагал по ступеням наверх, крепко держась за поручень. Опасаясь дыр в ветхой конструкции, он не моргая смотрел себе под ноги. Когда, наконец, уже стало очевидно, что для двухэтажного здания этот подъём оказался слишком высоким, Станимир отвёл взгляд в сторону и с ужасом застыл. Надежда увидеть запылённый и заброшенный первый этаж Музея молниеносно испарилась: вокруг царила кромешная тьма, с которой практически безуспешно боролись огарки свечей, дрожа парящие в воздухе. Станимир осторожно свесил голову: ни конца, ни края. Горящие капли воска, словно метеоритный дождь, падали вниз – но как низко, понять было невозможно. Слабо надеясь на благополучный исход, он бросился по ступеням вниз. Внезапно свечи покрылись ярким синим пламенем, шипящий воск лопался, разбрасываясь горячими каплями. Но это было лишь начало. Станимир вновь застыл, пытаясь разобраться, на сколько реально было то, что он слышал. Чей-то хрип чередующийся с монотонными шагами неумолимо приближался снизу. Пламя свечей подрагивало после каждого металлического эха. Путник не оглядываясь рванул наверх, перескакивая через несколько ступеней. Ритм шагов снизу значительно ускорился, также как и хрип, холодящий душу. Вокруг мелькали ужасающие тени, силуэты которых медленно исчезали вместе с тухнущими огарками. Скорость приближающихся шагов не уступала барабанной дроби, и через мгновения звуковая волна настигла Станимира, повалив его с ног. Всё затихло. Лежащий неподвижно путник не отважился повернуть голову или хотя бы раскрыть глаз.
- Эй! Ты там живой?, - послышался голос смотрителя снизу.
Станимир нерешительно приподнял голову. Две ступени разделяли его и конец проклятой лестницы. Через перилла виднелся первый этаж Музея и человек в робе, не сводивший взгляда от путника.
              - Под ноги смотреть надо! , - сердито добавил служащий, убедившийся, что Станимир не оставил голову на ступенях, - а на лифт средств не хватило!
Бедолага, панически дыша, на четвереньках преодолел оставшийся отрезок до следующего помещения. Закрыл двери на засов и скатился на пол, прижимаясь спиной к вратам. Волна адреналина сверлила виски, мозг бился вместе с сердцем, в ушах до сих пор стучало, но глаза уже бегали по комнате, изучая обстановку. На удивление ни пылинки: деревянный пол  начищен до блеска, будто только что выкрашенные бежевые стены с симметрично расставленными светильниками. По правую сторону помещения находился с десяток окон, правда, практически все были закрыты темно-красными шторами. В воздухе раздавались едва различимые звуки помех, будто где-то радио безуспешно пыталось настроиться на подходящую волну. На вид безопасная среда наконец побудила Станимира подняться. Тут же его взгляд уткнулся в висевшую табличку: «Уважаемые посетители, убедительная просьба сохранять тишину, а также ни в коем случае не высовываться в окна. Администрация Музея».
Путник направился вперёд по коридору. По мере приближения к первому окну шипение усиливалось. Но как только Станимир прижался ухом к занавеске, всё затихло. Попытка отодвинуть штору оказалась не лучшей идеей – штора недружелюбно зашевелилась, будто от порыва ветра. Испытывать судьбу он не решился, и поспешно зашагал дальше. Через занавес следующего окна доносились редкие обрывки голосов, сопровождаемые теми же помехами. Слова то без начала, то с проглоченными окончаниями раздавались всё реже и обрывистее, каждый раз будто застревая в слабо колеблющихся шторах, которые непонятным образом реагировали на исходящие звуки. Затем эфиром вновь завладел белый шум, а штора молниеносно растянулась по окну и прилегающей стене ровным листом, поглотив всё и восстановив гробовую тишину. Станимир решил не задерживаться и на этом месте. Ближайшее окно было открыто. Не зная, чего ожидать, путник не сразу подошёл вплотную, а  лишь присматривался с расстояния, но из окна отчётливо слышался разговор, что побудило посетителя приблизиться.
Шагая по аллее, два школьника оживленно размахивали руками и обсуждали планы грядущие. Захватывающая беседа перевешивала тяжелые рюкзаки, чей размер едва ли не превышал самих мальчиков.
- Когда я вырасту, стану космонавтом и исследую всю вселенную! – школьник восторженно бороздил взглядом чистое небо, будто вот-вот взлетит.
«С такой уверенностью и корабль не нужен, чтобы куда-то полететь» - добро усмехнулся про себя Станимир.
- А я, - подхватил второй еще громче, - стану пожарным! Буду бороться с огнём и спасать …
Рот мальчика продолжал шевелиться, но речь неожиданно стала безмолвной, как в немом кино, только без титров. Станимир по пояс высунулся в окно – по-прежнему полнейшая тишина. Вновь послышалось слабое шипение, через которое моментами пробивались отдельные слоги из уст школьников. Помехи усилились, а мальчики синхронно зашагали в обратном направлении, буквально как при обратном воспроизведении. Теперь уже к звуковым колебаниям присоединились визуальные – изображение катастрофически искажалось. Картина, радовавшая глаз и уши, неизбежно теряла краски.
- Мальчик! – крикнул Станимир, тревожась за происходящее, - РЕБЯТА!
«Воспроизведение» полностью остановилось и постепенно продолжало терять насыщенность.
Поздновато вспомнился наказ на табличке. Воздух и всё вместе с ним засасывались в мрачнеющее окно. Станимир изо всех сил упирался коленями о подоконник, который предательски трескался и рассыпался на глазах. Темнота вспышками врывалась в помещение, только ухудшая итак бедственное положение. Кровавая штора, никак не реагирующая на штормовой ветер, скатывалась вниз, расправляя края.
Что произошло в следующий миг, Станимир осознать не смог. Подоконник, не выдержавший последнего толчка, с хрустом вылетел из-под ног, однако тело путника полетело в обратном направлении. В полете страдалец вышиб дверь спиной, после чего еще метр проскользил по полу, не сводя глаз с двери, которую ветер моментально захлопнул обратно. Удручающая тишина переговаривалась с маятником настенных часов и чьим-то неровным, отчаянным дыханием. Слабые лучи света, с трудом пробивающиеся через заколоченное окно, да тускнеющая на столе свеча едва ли делали мрачноватую комнату светлее. Лишь через секунды, как глаза привыкли к темноте, за столом стал проглядываться силуэт старца, который судорожно теребил то свою бороду, века небритую, то протёртую мудростью лысину. Старик не переставал качаться из стороны в сторону, то хватаясь за перо, то вновь нервно бросая его обратно в чернильницу, судорожно перелистывая страницы лежащего на столе тома, и без устали нашептывая что-то себе под нос. Во что так погружен старец, что даже не заметил ниоткуда влетевшего через дверь Станимира? Вдруг старик на секунду полностью замер, неуверенно потянулся к потрепанному перу, будто то было яростно шипящей коброй, и неожиданно вскрикнул: «Вспомнил!». И тут же в спешке принялся что-то записывать в толстенную книгу, восторженно мыча на всю комнату. Но озарение пронзило старца не на долго. Скорость письма вкупе с азартом падала с каждым словом, и в какой-то момент вдохновление полностью себя исчерпало.
- Ну как я могу помнить? – удивленно спросил себя старик, - как я могу помнить, если меня не помнят? Секунду, а кому меня помнить? Да я и сам забыл, что должен помнить… Возраст, - печально закончил монолог тот.
- Воздуха! – коротко, но оглушающе, как пуля в ухо, завопил старик и бросился к окну, стараясь просунуть свой нос в миллиметровые щели между досками.
Пролитые чернила, как капли крови, стекали со стола. Заглушив свой приступ глотком свежего воздуха, летописец, пошатываясь направился обратно к столу, и только тогда заметил Станимира, забившегося от всего накануне пережитого в угол.
- Юноша, а вы как тут очутились?
Но времени на знакомство, не говоря уже о чае с плюшками, не нашлось. Заметил Станимира не только старец, но и удушающий туман, просачивавшийся через дверь, в которую нетерпеливо начали стучать; неготовые к гостям петли синхронно звенели в семь нот. Облупливавшаяся краска в медленном вальсе кружила в воздухе.
- Ну вот и поговорили, - приветливо объявил старец. Не церемонясь, в мгновение ока схватил Станимира за руку, и с нечеловеческой силой метнул того в заколоченное окно. Доски решили не сопротивляться – бедолага ядром вылетел наружу; а дальше все происходило как при замедленном воспроизведении.
Обломки досок, подобно вращающимся клинкам, пролетали в миллиметрах от Станимира. Кровавые шторы переплетались в невероятных размеров пульсирующую паутину; а вокруг – серая пустота. Окно, будто ворота в другое  измерение, теряло четкие границы. В последний миг из него высунулся старик и радостно крикнул в след падающему путнику: «Вспомнил!». Точка была поставлена шторой, вновь поглотившей окно и скрывшим его с глаз человеческих. Вместе с тем погасло и светило, обратив всё в темноту. Под начавшиеся шумы, едва живой Станимир продолжал падать в неизвестное.
Одному Богу известно, сколько прошло времени, но в один момент всё остановилось, и стало так беззаботно. Ни паники, ни страха, ни приступа безнадежности. Улетучилась усталость и боль в теле, как и ощущение самого тела. Тебя нет, но в тоже время ты являешься всем. И от этого Станимиру было спокойно, как никогда прежде. Вокруг по-прежнему ничего не было видно, но чувствовался весь мир. Помехи плавно перешли в мелодичное звучание до сего не слыханных колебаний, вращающихся вокруг Станимира.
Откуда-то сверху послышались приближающиеся шаги и отрывки разговора. Путник сразу же узнал по голосу мальчика, мечтавшего стать космонавтом, а попутчик определенно превосходил в возрасте собеседника в несколько раз.
- Ну а почему мы тогда не летаем? Неужели всё дело в вере? – обиженно, а может и возмущенно спрашивал юный собеседник.
- Тут замешана не только вера, но и глухая уверенность, с ранних лет убеждающая нас в том, что это невозможно. Потому и тело твое предпочитает заблокировать эту активность с целью самосохранения, - медленно, будто отчеканивая каждый слог, ответил попутчик.
- Что вы имеете в виду?
- Представь себя в один миг взлетевшим, а на пол пути опомнившимся, что это ведь невозможно. Камнем вниз и полетишь. Только дворникам работы добавишь.
И вновь белый шум, обрезавший незаконченный диалог.
Станимир очнулся на скамейке. Музей напротив был окружен строительной лентой, призывающей держаться на расстоянии от развалившегося здания. От восхода до заката, и далее до утра дня следующего просидел путник на скамейке, ни разу не пошевелившись и ни единого звука не издав. Он то засыпал, то снова просыпался, но неуязвимое безразличие вытесняло чувство голода и всякое малейшее желание продолжать путь неизвестно куда. Ближе к полудню на противоположную скамью уселась бабушка, и принялась вязать, время от времени впадая в дрёму. Но даже пребывая в спячке, старушка продолжала вязать с ошеломляющей скоростью. Станимир уже более часа не сводил взгляда с гипнотизирующих спиц, которые сейчас походили на танцующих вокруг друг друга змей, магически сверкающих и поблескивающих на солнце. Творение бабушки выплясывало вместе со спицами, да и сами валенки притоптывали под беззвучный ритм.
«Держи меня семеро! Сейчас и я в пляс пущусь!» - Станимир поймал себя на мысли, что хорошее настроение наконец отвоевало своё место под солнцем.
- У тебя желание есть? – не отрываясь от дела, и совершенно серьёзным тоном спросила старушка.
- Да, - моментально выпалил Станимир, будто был готов к подобному роду неожиданного вопроса.
- Ну так что время даром теряешь? Иди воплощай! – головой указала направление та.
Вывеска перед парком, до этого не удостоившаяся взгляда, покрасовалась гордой надписью «Аллея Желаний».  Путник поднялся со скамейки и тут же упал на колени – в оттекших ногах не было сил. Старушка бросила критикующий взгляд, от которого Станимиру стало весьма неловко, что в свою очередь заставило оторваться от земли.
На калитке, разделяющей любого визитера от Аллеи, висела еще одна табличка: «Проходите, коли с мыслями чистыми, да калитку за собой заприте». И вошёл Станимир, на этот раз решивший правила посещений не нарушать. Посему развернулся, чтобы закрыть за собой калитку, а, подняв после голову, обнаружил себя вновь стоявшим у входа по другую сторону, державшимся за ручку. Сославшись на изнеможенность,  бедолага проделал всё тоже самое, и вновь очутился у входа. А дорога в парке, устланная золотыми кленовыми листьями, беспрерывно манила к себе. Да что там аллея, сам разум требовал немедленного воплощения желания. Оставив дверь позади нараспашку, Станимир широко зашагал вперёд. Однако, далеко уйти не удалось. Кто-то будто бы прищепку на нос надел, а рот плотно закрыл рукой; напоследок что-то невидимое отвесило Станимиру затрещину, и тот кубарем покатился обратно. На нелепые попытки отваги больше не нашлось. Путник заспешил обратно к старушке.
- Мать, не пускают! – не своим голосом пожаловался бедолага.
- Само собой. Тебя пусти – весь мир разнесёшь своими мыслями.  Ты представь, если бы двери Аллеи были бы открыты для каждого эгоиста, не способного контролировать поток своих эмоций. Даже думать не хочу, - хотя, видать, старушка всё-таки задумалась, по крайней мере вязать перестала. – Я так, подразнить тебя решила. Но желание твоё мне известно. Покинуть экскурсию хочется, не так ли?
- Да, пора бы, думаю. – опустив голову, пробубнил Станимир.
- Тебе виднее. Пожалуйте, сударь.
Бабуля бросила спицы на землю. Бесформенное вязание расстилалось по асфальту парадной дорожкой, ведущей к деревянной двери, появившейся из уже привычного ниоткуда.  И пошёл Станимир, не оборачиваясь, а вслед за ним сворачивалась и дорожка, постукивая путника по пяткам, будто поторапливая. Он надавил на ручку двери и на последок устремил взгляд к быстро темнеющему небу, которое окончательно уступило место снежным тучам.
- Станимир, родной! Мы уж заждались! Думали, так и не явишься! – раздался до боли знакомый заливистый голос.
Станимир очутился в своей квартире, в которой уже вовсю разворачивалось застолье. Кухонный стол, накрытый белоснежной скатертью, ломился от всевозможных яств. А во главе был сам Добрый, улыбка которого простиралась от уха до уха. За столом сидела и Гордость, но вместо лохмотьев одет он был в весьма внушительный наряд, и глаза его были зрячими. Было там же и Детство, но девочке было не до окружающих – фантазии уносили её далеко, в сказочное королевство, верхом на белоснежном пони. Присутствовал и Владимир, старый лодочник, и безумный летописец. Разделяла трапезу и Надежда, чей беззаботный вид наводил на мысль, что поводов для беспокойства больше нет. Шум и говор не могли нарушить дрёму почётной гостьи - старушки-вязальщицы.
- Да проходите же, Станимир! Произнесите тост! – еще заливистее торжествовал Добрый, протягивая чашу путнику. Но путник не сводил глаз со своего черно-белого портрета, стоявшего посередине стола.