Медиум, продолжение 1

Должен заметить, что впервые увидев Уотсона, я испугался. Мы не виделись с ним не так уж долго, и всё же он похудел не меньше, чем на двадцать фунтов; кожа, и всегда-то носившая чуть жёлтый оттенок, стала восковой, отросшие волосы поседели, а белки глаз казались розоватыми от воспалённых век. Ему не было пятидесяти, но выглядел он не меньше, как на пятьдесят пять.
- Что это? – невольно спросил я, так же невольно улыбаясь в ответ его чудесной открытой улыбке и пожимая протянутую мне руку. – Уж не больны ли вы?
- Был болен, - коротко ответил он. – Сейчас уже поправляюсь... Но у вас ледяные пальцы, Холмс! Садитесь скорей к камину, грейтесь, а я сейчас приготовлю вам одну согревающую микстуру по рецепту ещё моего дедушки. Отчаянный пьяница был, между нами, - он весело рассмеялся, и у меня отлегло от сердца.
- А где Рона? – спросил я, удобно устраиваясь в мягком глубоком кресле.
- Должна бы уже вернуться – наверное, немного задержалась на кафедре.
Его жена училась на последнем курсе медицинского факультета и готовилась стать врачом, как и он, по-видимому, распростившись, наконец, с юношеской блажью пойти по моим стопам и открыть сыскную контору.
- Ей ведь приходится теперь много нагонять, - говорил Уотсон, смешивая в жестяном конусе какие-то алхимические элементы. По комнате поплыл запах лимона и корицы.
- Подождите, - перебил я, - почему нагонять? Она что, прерывала учёбу?
Уотсон смутился, его щёки слегка порозовели.
- Ах, да, - пробормотал он,- мы же не писали вам...
- О чём не писали? Что вы там бормочете? Говорите толком!
- Ну... Рона ждала ребёнка.., - его рука задрожала, и сахарный песок просыпался на стол. – Знаете, Холмс, никак не везёт нам с этим... На пятом месяце.., - он отвернулся.
Это был уже второй выкидыш за три года – понятно, что радости мало, но и отчаиваться рано. В конце концов, Роне едва исполнилось двадцать, да и Уотсону, как я уже заметил, было ещё далеко до старости. Примерно в этом ключе я и высказался, снова вызвав ответную улыбку, но улыбку грустную.
- Осенью мне будет пятьдесят, - сказал он.
- Для мужчины это немного. Не думаю, что ваша производительная способность от этого пострадает.
Румянец Уотсона стал гуще.
- Я пекусь не об этом, - возразил он. – Но тридцатилетняя разница может оказаться тем медленным ядом, который, не проявляя себя, пока супругам двадцать и сорок девять, станет смертельным, когда им исполнится, скажем, двадцать девять и пятьдесят восемь.
Я философски пожал плечами:
- Во-первых, надеюсь, вы оба знали, что делаете, а, во-вторых, дождитесь сперва этих пятидесяти восьми и двадцати девяти.
Уотсон невесело рассмеялся:
- Вы, как всегда, педантичны... Да полно, у нас ещё будет время поговорить о неприятностях, а сейчас я просто несказанно рад вашему приезду... Ну, вот обещанное питье, попробуйте.
Я взял толстостенный бокал из его рук:
- Я тоже рад вас видеть, Уотсон, - и глотнул.
Вот это был напиток! Острый, жгучий, сладкий, душистый, как нектар, он сразу согрел меня до кончиков ногтей, мягкой волной ударил в голову, насытил и совершенно лишил сил – так, что я оплыл в кресле бесформенной лужей, только не холодной, а курящейся паром.
- Что это, Уотсон? За такой рецепт вашего деда следовало сжечь на костре!
- Вам не понравилось? – огорчился он.
- Не понравилось?! Да это напиток богов! Такое не может не понравиться! Но признайтесь, - я понизил голос и подмигнул, - без колдовства тут не обошлось, а?
Невинная шутка произвела, однако, более сильное действие, чем я рассчитывал. Уотсон вздрогнул и даже чуть отодвинулся от меня.
- Вот ещё! – холодно сказал он. – Только здесь мне колдовства не хватало, - но, заметив мой интерес, усилием воли согнал с лица раздражение и засмеялся. – Всё чисто, Холмс, никакого вмешательства тёмных сил. Можете допить, только предупреждаю вас: захмелеете непременно.
- Да я уже захмелел, - с лёгкостью признался я. – Садитесь рядом, Уотсон. Садитесь и расскажите мне для начала о наших общих знакомых.
- О ком именно?
- Ну... я не знаю. О Вернере, о Кленчер, о Вобле...
- Ах, да, - он снова коротко рассмеялся, - о Вобле! Знаете, Вобла не без успеха ухаживает за Мэрги Кленчер.
- Вот как? И давно?
- С лета, - Уотсон стушевался под моим взглядом. – Надеюсь, Холмс, вы не... Вам не очень неприятно это слышать?
- Почему неприятно? Наоборот. Я буду рад, если им удастся свою судьбу к взаимному удовлетворению. В конце концов, это она была влюблена в меня, а не я в неё... Но рассказывайте, Уотсон, рассказывайте подробнее. Сплетничайте, и я посплетничаю с вами – здесь и сейчас это безопасно.
И мы, действительно, некоторое время перемывали косточки лондонскому обществу, пока я вдруг не поймал себя на том, что заговариваюсь и отвечаю невпопад. Заметил это и Уотсон:
- Мой друг, да вы совсем спите! Пойдёмте, я провожу вас в вашу комнату.
- Нет, я хочу дождаться прихода Роны, - заупрямился я – а по правде говоря, было лень двинуться. – Это ваш напиток во всём виноват, а вот если я выпью кофе...
- Ладно, - покладисто согласился Уотсон, но вместо буфета зачем-то полез в комод. Глаза у меня слипались, и я покорно закрыл их, сквозь сон почувствовав только, как с меня стаскивают сапоги – их короткие голенища позволяли свести эту операцию к минимуму усилий – а потом – пушистое тепло шерстяного пледа. Мне всё-таки удалось на миг разлепить веки, но не стоило трудов.
- Спите-спите, - улыбнулся Уотсон и, чуть задев мой висок, убрал с моих глаз щекочущие их пряди волос – в деревне я обычно носил длинные волосы, потому что стричь их как следует там никто не умел. Было такое впечатление, что с его пальцев стекает страшно крепкое и столь же нежное сонное зелье – я снова закрыл глаза и медленно погрузился в самый сладкий, самый блаженный сон. И, разумеется, уже не строил себе иллюзий, будто приход Роны хоть как-то помешает мне спать.