Белая Часовня княгини Меншиковой 2 6

  «Игрушка сия, конечно не корабль, - глядя на порозовевшее на весеннем ветру лицо Алексея, размышлял Александр Данилович, играя нехитрой снастью бота и пугая стоящих на берегу Вяземского и иных неуклюжими поворотами, - но, кажется, с этим я угадал.»
  Бот в очередной раз врезался в берег, Алексей приглушённо охнул и неуверенно улыбнулся Данилычу. Оказывается, с ним могло быть весело. Он вина налил, разведённого водой в достаточной мере, но вместе с качкой – Алексею хватало. Царевич заляпанными в сладостях пальцами хватался за канаты и кафтан Данилыча. Тот кивнул: ничего, мол. Всё нахваливал будущего матроса Алексея Михайлова, что зело угодно будет государю. И Алексею будто даже хорошо стало. Он смотрел на знакомые места. С реки совсем по-другому, по-новому всё виделось.  А и много ли мальчишке надобно, чтобы довериться?
  «Вот ты и приручён, зверёныш», - подумалось Александру Даниловичу, не сумел поймать, скрыть хищной улыбки.
- Вот так-то, сказал, приобнимая Алексея за плечи. – По сердцу ли забава сия?
- Домой хочу, - сбрасывая его руку с плеча, сказал царевич, зыркнул волчонком.
- Чего это? Накатался? – оторопел Данилыч.
  Алексея накрывало волной бешенства,  вино распалило его смелость.
- Ты слышал ли?- прохрипел он сквозь зубы, готовый сказать больше; Меншиков закаменел лицом.
   Пристали к берегу.
- Ох, ты батюшка, Алексей Петрович, - закудахтал Вяземский, - свет очей, царевич богоданный. А и славненько ты управляешься с корабликом сим.
- Замолчи, холоп! – прошипел царевич сквозь сжатые зубы, замахнулся, сунул кулачок, куда попадёт, не глядя; покосился на Меншикова. Тот холодно ухмыльнулся.
- Ты, Никифор, не серчай на царевича. У него на свежем речном ветерочке голова закружилася, - сказал, натягивая перчатки. -  Мамонов, дашь мне свою лошадь. А вы пихайте Алексея Петровича в мою карету, везите к тётке под крылышко.  Притомился он.
- Да как же ты смеешь!.. – иступлёно зарычал царевич, слёзы брызнули из глаз. – Ты… Ты – никто! Ты!.. Ты!..
  Мальчик захлёбывался нервным злым плачем, его вовремя увели, не успел сказать многого.
- Не сердитуй на царевича, господин гофм… гомф… - засуетился разом глазами, руками и языком Вяземский, пытался поймать Александрову руку, лепетал несуразное.
  Данилыч, брезгливо освободясь от него, вскочил на лошадь. Та, почуя чужака, строптиво взбрыкнула, но Меншиков умел обращаться с лошадьми.
- Драть тебя некому, - бросил господин гофмейстер сквозь зубы, хлестнул кобылку и ускакал прочь.
  А Вяземский долго соображал, о ком это он: о нём, о лошади, о – упаси Бог – царевиче или?.. О ком?


                4.
Кто-то из девиц шепнул мимоходом Даше, что Александр Данилович в Коломенском. Доброхоты! Её так вдруг заколотило, руки поднять не может. Хоть бы мельком на него посмотреть, себя порадовать!.. А ей не можется.
 Прибежала Анятка, подтвердила:
 - Братец к государю-царевичу пожаловали. До завтрева не уедет. Даш… Даша! Чего ты белая? – обняла её, затрясла, затеребила. Обдала смехом,  хорошим, весёлым. – Слышишь ли? Тебе кланяться велел. Ну?
- Благодарствую, Аняточка, - мягко её отстраняя, выдохнула Даша, посмотрела невидяще. – Спрятаться куда, что ли? Боюсь.
  Анька бухнулась тощим задом на сундук, ушиблась больно.
- Да ты что, очумела?! Думать не смей! – прикусила язык, насупилась. – Впрочем, дело-то твоё, Дарья Михайловна… Только,  не советую. Слышишь?. Ты его ещё не знаешь. – И вставая уже, обронила, - Да  и Наталья Алексеевна тебя к себе требует. Я – то к тебе от неё и послана.
  Вот так вот. Обложили…
- Скажи, сейчас непременно буду, бесцветно отозвалась Даша.
  Анька подскочила, поёрзала ушибленным местом – потереть, почесать невозможно, под юбки энти и не заберёшься. Понеслась, шурша платьем. Приостановилась, обернулась.
- Ты настою какого выпила бы. На тебе лица – ну, никакого! – нетути. Нехорошо.