Шанс. 12, 13

Начало см.  http://www.proza.ru/2010/07/09/1043
            http://www.proza.ru/2010/07/10/872
            http://www.proza.ru/2010/07/11/462
            http://www.proza.ru/2010/07/12/114
            http://www.proza.ru/2010/07/14/29
            http://www.proza.ru/2010/07/15/87

12
Она вошла в прихожую и с облегчением шмякнула на пол сумку и рюкзак. Устала. Потом разобрать все вещи. Крепкого чаю и бутерброд. А хорошо, между прочим, что они теперь не вместе. Будь он сейчас с ней – суета, препирательства «кто первый пойдёт в ванную», срочная готовка горячего блюда для него – как же, всю дорогу без пищи… Его брюзжание: «Этот рюкзак теперь так и будет валяться у меня под ногами?» В общем-то, она уже привыкла жить без него. Отвыкла, идя домой, вскидывать глаза на окна: горит ли свет? Дома ли он? Не машет ли из окна? Перестала бессмысленно оборачиваться на окна, уходя, как делала первое время после его переезда… Милая, конечно, была привычка, но… и без этих дорогих, казалось бы, «знаков внимания и любви», не пропала, выжила и даже не хотела бы их возращения. Слишком малое удовольствие ценой слишком обременительных хлопот.
Да, не лучше ли вот так – думала она, валясь после душа на диван в махровом халате, и рассеянно поглядывая в телевизор на новости – вот так, дозировано? Поездка на дачу, вопреки опасениям, удалась на славу, но… как же она устала слушать про марсулёвские козни: «Сдал ему текст две недели назад, и что же ты думаешь? Шлёт письмо: немедленно внеси изменения, ВАК требует, завтра к десяти утра… Как это тебе? Просто издевается! А между тем Фетисов, бездельник, у него в фаворитах ходит, и его статья уже отослана… а я пролетел! Две недели!» Да если бы она стала расписывать ему шумаковскую беготню к начальству и интриги вокруг Бразилии? А и не станет – знает прекрасно, как заёрзает на месте, как вмиг поскучнеет его физиономия, как сразу найдутся неотложные дела… Почему это он не в силах её слушать, а она его – должна? «Ты же жена!» Вечный аргумент, будто бы безупречный, аксиома этакая. А ты – муж. Не жену он себе всю жизнь ищет, а вторую «мамулю», которая будет слушать, переживая за каждое его слово и трепеща от сочувствия. Вот пусть и несёт «мамуле» свой бред про Марсулёва, свой беспрерывный аппетит и свои грязные носки. Которые почему-то не в состоянии постирать себе сам. Почему? Инвалид, что ли? Непосильное дело? Тут сила-то не нужна. Постыдно обременять других людей своей личной гигиеной и не уметь обслужить себя. Или жена должна быть при нём бесплатной прислугой, пока он занят своими «гениальными озарениями»? Пусть поищет себе такую. У неё у самой – «озарения» случаются, она и сама статьи пишет. И ещё неизвестно, кто из них делает это талантливее, чьи статьи осчастливят будущее человечество… Вот «мамуля» его сроду статей не писала – пусть и стирает его носки, и супики варит, служа верой и правдой своему «гениальному сыночку», раз больше ничего в этой жизни не умеет.
Нет, всё замечательно. Теперь они в равном положении… Нет, ей даже сложнее, чем ему: ей некому «бросить в стирку» снятое в себя; никто не встретит её горячим обедом; не наведается, пока она на службе, в магазин за продуктами. Надо будет ему намекнуть, что отправляясь к ней, он мог бы заодно и провизией для неё отовариться. Картошки там пару килограммов, сахару. Совершенно мужское дело. Если любит. «Жену». Если хочет ответной любви и внимания. Взаимовыручка, взаимопомощь, партнёрство, а не рабство патриархальное…
Конечно, любой традиционалист скажет, что это и не брак совсем. Хм, смотря что понимать под словом «брак». Это прежде был «нерасторжимый союз», скреплённый детьми общей крови; муж добывает «средства», безгласная жена-рабыня ведёт хозяйство и нянчит детей. А теперь все работают. Самореализуются. И дети не обязательны. Если двое не нужны друг другу – этот хлипкий союз не скрепят никакие дети. Дети только смазывают картину. Без детей всё честнее и яснее. Достойнее. Держать возле себя опостылевшего тебе человека, вязать его ребёнком – какая гадость. И мука для всех, для ребёнка в том числе.
Предложил на следующие выходные снова на дачу, вместе. Отлично. Можно даже и пропустить один-другой уикэнд, чтобы не надоесть друг другу. Не тратить же на него каждый свой выходной. Так и будем жить? Так и будем. И если раньше она временами мечтала, чтобы его «мамуля» провалилась в тартарары, сгинула, убралась куда подальше, куда-нибудь в другую страну, что ли… нет, не скончалась, это уж слишком, он бы вмиг из неё икону сделал, и всю оставшуюся им жизнь, указующим перстом, на эту икону… Упрекал бы, что «не любила» при жизни его дорогую «мамулю»… А за что ей любить его «мамулю»? Абсолютно не за что. За её неприязнь вечную к себе, что ли? Любовь заслужить надо, а «мамуля» его в обратном духе пятнадцать лет старалась. Все свои вымыслы и мелочные бестактные претензии докладывала сыну, а Сашка, идиот, вместо того, чтобы промолчать, исправно передавал ей – авось жена прислушается, авось «исправится», авось примет во внимание, авось «осознает»… Это раньше. А теперь – дай бог здоровья и долголетия уважаемой – не-уважаемой, кой чёрт ей это моё «уважение» пресловутое – Валерии Ивановне; пусть заботится о любимом сыне сколь угодно долго и много. Старуха она крепкая, невзирая на все свои стоны о скорой смерти, пятнадцать лет это выслушиваю, ещё лет двадцать точно проскрипит, а там посмотрим – если, конечно, удастся «мамулю» его пережить, она из одной вредности сможет, наверное, жить вечно…


13
Валерия Ивановна не выходила из комнаты, и Шурик в полной растерянности маялся на кухне. Нехорошо, ах, как всё нехорошо оборачивается! Зачем Ирочка впутала сюда мамулю? Та наверняка покатила «бочку арестантов» на Сашку, сбила с толку девчонку, перепугала её… О, эти женские языки! Скверно, ах как скверно всё, скверно! – твердил он, грызя в волнении ногти. Что теперь прикажете делать? Разводиться или нет? Ирочка может прийти в любую минуту… И что она увидит? Мать в слезах, доложит Ирочке, что Саша может оказаться беременной… Ирочка поймёт, какой характер носила эта поездка на дачу… всё выплывет наружу… О-о-о, – застонал он в отчаянии. Как всё запуталось. Уйти, немедленно уйти из дома, куда глаза глядят – вот что! а там… как-нибудь… само собой…
Шурик на цыпочках прокрался в прихожую, сунул ноги в туфли, снял с вешалки куртку и уже вкладывал ключ в замок, когда скрипнула материна дверь и её пальцы цепко схватили его за руку:
- Куда?!
Валерия Ивановна разгневанной Немезидой стояла посреди прихожей. Она резко оттолкнула сына вглубь квартиры и заслонила собою входную дверь.
- Не пущу, – отчеканила она сурово. – Сейчас придёт Ирочка. Хватит бегать. Тебе нужно держать ответ за свои поступки.
Шурик покорно вернул куртку на вешалку и даже обрадовался: пусть ругает, но скажет, что делать, это лучше, чем оказаться в одиночестве против всех. Валерия Ивановна распахнула дверь в свою комнату и властно кивнула сыну головой:
- Зайди.
Она села в обширное кресло и указала ему на стул у стены. «Как у Марсулёва в кабинете», – ухмыльнулся пакостно где-то в глубине Шурика мелкий бес, и тотчас испуганно спрятался.
- Шурик. Я готова тебя понять, – величественно начала Валерия Ивановна, – и простить – как всегда, всю жизнь, прощала твоего отца. Увы, ты слишком много взял от него. Ты так же слаб и поддаёшься дурным влияниям. Этим пользуются многие. Я догадываюсь – тебя обманули, соблазнили, возможно, даже изнасиловали…
Шурик сделал протестующий жест.
- Нет-нет, не возражай! Я не желаю знать этих грязных подробностей… об этой женщине. Я верю в одно: ты не виноват, ты пал жертвой… Ты запутался, мой мальчик. И кроме матери, тебе не поможет никто. Давай обсудим всё спокойно.
- Давай, – с облегчением поспешил согласиться Шурик, поняв, что «обвинительная часть» закончена.
- Насколько я смогла понять, у НЕЁ ещё ничего нет. И быть не может, дорогой мой легковерный сын! Быть не может, успокойся, – она старуха. Я ведь говорила тебе в своё время, предупреждала: жена не должна быть старше мужа…
- Но ведь всего на четыре года… – попытался напомнить Шурик.
- Четыре года? «Всего» четыре года?! Для того… аспекта... о котором мы говорим, это много. Это решающая разница! В твои тридцать восемь, Шурик, у мужчины ещё всё впереди, это возраст подлинного расцвета. Но в её сорок два она кончилась, как женщина. Пойми, внешне ты можешь ничего и не заметить, но она уже не в силах ни зачать, ни выносить ребёнка.
- Ты преувеличиваешь, мама, – засомневался Шурик, – ведь есть случаи…
- О да, есть, есть, можешь мне не рассказывать. Но это всегда итог долгого и дорогостоящего лечения, а не вот так, само собой… И сам факт рождения у женщины столь позднего ребёнка ещё ни о чём не говорит. Каким рождается такой ребёнок – вот что важно. Посторонние могут этого и не знать. Он просто не может, не может быть здоровым! Вспомни Самохваловых из тридцать седьмой квартиры, они съехали лет пять назад. Какая у них была дочка… косоглазие, чрезмерное оволосение, потливость… смотреть было неприятно. Медведица. Вот тебе пожалуйста – поздний ребёнок. Мать родила её что-то за сорок. А мальчик у вас в классе учился… забыла фамилию… Ну, ты помнишь… Рыхлый такой, нездоровый, в очках с сильнющими стёклами, всегда сопел, как паровоз. Учился, правда, неплохо. А маму на родительских собраниях вечно бабушкой обзывали: вы чья бабушка? Природу не обманешь, Шурик! Всему своё время. Ты понимаешь, что значит родить больного ребёнка? Это значит попасть в вечную кабалу, забыть свою прежнюю жизнь, стать постоянным пациентом клиник, работать только на медицину – и без всякой, без всякой надежды, что твои усилия дадут результат… и что о тебе самом кто-то позаботиться в старости. А тебе, Шурик, самому нужна постоянная забота и руководство. Если меня не станет – кто о тебе позаботится? Уж не Александра твоя и её неполноценный ребёнок! Ты ставишь не на того человека, Шурик. Будь благоразумен и осмотрителен. Не дай себя впутать в такие сложности! Не загуби свою жизнь и карьеру…
Шурик затих и помрачнел, вспоминая одноклассника Витьку, вечный объект жестоких школьных издёвок – волосатого, гнусавого, неуклюжего и нелепого, от него всегда воняло потом так, что подойти было противно… В сердце поселился липкий мерзостный страх.
- И наконец, – продолжила Валерия Ивановна, – как-то мне это очень подозрительно всё! Столько лет ничего не было, а тут вдруг! Послушай мать, мой дорогой: а не водит ли она тебя, простодушного, за нос?
- То есть? – поднял на мать глаза Шурик.
- Откуда ты знаешь, как она живёт без тебя? Может, у неё давно есть любовник?
- Любовник? – беспомощно повторил Шурик. – Да нет, мама, какой любовник…
- Какой! Обыкновенный. Ты же сошёлся с Ирочкой, уж прости за напоминание. И ведь, наверное, не говорил ничего о ней своей Александре.
- Не говорил…
- Так может, и она давно живёт… с каким-нибудь. Он сделал ей… как там говорили во времена Пушкина – «обрюхатил»… потом бросил… И она пытается срочно навязать тебе ЧУЖОГО ребёнка! Понимаешь?
- Зачем? – не понимал Шурик.
- Ах ты, простота! Чтобы брать с тебя алименты.
- Этого не может быть, – угрюмо сказал Шурик.
- Как ты наивен! Как плохо, мой милый, ты знаешь женщин! Верить можно, Шурик, только мне, твоей матери. А я чую, чую здесь какую-то ложь, обман. Нечисто всё это.
Шурик молчал, уставившись в пол. Аргументы матери стали казаться ему безупречными. Инъекция подозрительности сработала и разнесла по всем жилам неверие и брезгливость.
- И последнее, Шурик, – спешила довести дело до конца Валерия Ивановна. – Чем быстрее ты позвонишь Александре и скажешь о разводе, тем лучше будет для всех нас. Тебе, Ирочке, мне, и даже Александре. Понимаешь? Если она беременна, и обманывает тебя, пытается обмануть, она поймёт, что мы… раскусили её интриги, и быстро примет меры. Тем самым сохранит себе здоровье. Надо разрубить этот гордиев узел. Одним махом. Только не вступай с ней ни в какие объяснения. Ничего не выясняй, не роняй себя. Я надеюсь, что для тебя самого это неприемлемо.
Шурик подавленно молчал.
- Вот телефон, – мать пододвинула ему базу. – Звони, пока не пришла Ирочка. Избавь девочку от этой грязи. Я выйду на кухню, чтобы не мешать тебе. Будь же мужчиной, милый.
Валерия Ивановна поцеловала сына в лоб и вышла, плотно притворив дверь. Прошла на кухню, притворила дверь и там. Подождала, прислушиваясь, уловила из глубины квартиры слабый щелчок: снял, решился… Она бесшумно взяла трубку с параллельной базы на кухонном столе, приложила к уху, затаив дыхание, и стала слушать.
- … нам надо расстаться, – сказал голос сына. Неплохо сказал, холодно, но можно бы и пожёстче. В трубке долго гудел и потрескивал эфир. Наконец, Валерия Ивановна услышала вздох и потерянное, медленное:
- Почему?.. 
- Так надо, – отвечал Шурик.
- Что-то случилось?
- Нет, ничего.
Так, Шурик, молодец… Валерия Ивановна боялась дышать. Пережидать паузы было физически трудно. Да скорее же… ещё не ровён час, Ирочка придёт…
- Мы и так уже почти расстались, – разомкнула губы Александра. – На разных концах города живём.
- Вот именно. Всё равно ничего хорошего у нас с тобой не получится. Нам надо развестись.
- Я не понимаю… Разве… разве нам плохо было на даче? – голос Александры задрожал.
- Я ничего не хочу объяснять. Мне нужно будет твоё письменное согласие. Никакие обсуждения мне не нужны.
Опять молчание и треск эфира. Валерия Ивановна сжала в кулак свободную руку.
- Хорошо… – прошелестело в трубке. – Я напишу…
- Договорились. Скажешь мне, когда будет готова бумага, я заберу.
- Бу-ма-га… – по слогам повторила Александра.
Валерия Ивановна уже изнывала, готовясь избавиться от разогретой ухом трубки, как вдруг услышала бесцветный голос Александры:
- Нет, Саша.
- Что нет? – почти грубо спросил Шурик.
- Бумагу… не стану писать.
- Почему? Ты что, не согласна?
- Нет…
- Ты будешь чинить препятствия? – голос Шурика стал враждебным.
- Нет… не буду… Просто я… не знаю причин… – выдавливала по слову Александра.
- Причина одна – я хочу развестись с тобой. Точнее оформить давно состоявшийся развод. Что тебе непонятно?
- Ничего… ничего не понятно. Думаю, с тобой… интенсивно поработали.
У Валерии Ивановны сжало горло от ненависти.
- Я не буду с тобой ни о чём говорить, – отрезал Шурик.
Так, так, сынок, держись!
- Я не верю… своим ушам… – в трубке коротко треснул сухой смешок. – Словно тебя подменили… Впрочем, ладно… это мои проблемы. Ты не волнуйся, Саша. Моё согласие… или несогласие… погоды не сделает, я знаю… Понимаешь, в заявлении, кажется, надо написать причину… А у меня нет причин… хотеть развода с тобой. Поэтому сделай всё сам… без моего участия. Это будет, наверное, чуть дольше… только и всего. Думаю, нам не надо больше видеться…
- Согласен. – И в трубке забились частые нервные гудки.
Валерия Ивановна бережно пристроила трубку на базу, села к окну и стала ждать.
Ждать пришлось долго. Она уже хотела идти к Шурику сама, но тут услышала его медленные, тяжёлые шаги. Господи, как старик шаркает… У Виталия и то шаг был легче… Входит, как сомнамбула. Ничего не соображает.
- Ну что, ты позвонил?
- Да…
- И?..
- Я сказал… о разводе…
- Молодец, сынок! Молодец! – горячо одобрила Валерия Ивановна. – Она согласилась?
- Ну… в общем… да. – Шурик поглядел на мать просящими тоскливыми глазами. – Мама… я не знаю, правильно ли я поступил.
Валерия Ивановна подошла и обняла сына.
- Правильно, конечно, правильно, Шурик! Я понимаю, что тебе трудно. Но это пройдёт. Когда-то надо было решиться и вскрыть… этот нарыв. Гнойный, болезненный нарыв. Но теперь ты освободился! Я поздравляю тебя, мой дорогой! Теперь ты чист перед Ирочкой, перед будущим. Ничего не бойся, и ни о чём не жалей. Перед тобой открывается новая жизнь…
Валерия Ивановна говорила и говорила, зная, что на Шурика сильнее всего действуют интонации, градус речей, и старалась на совесть – уговаривала, рисовала перспективы, подбадривала, усаживала сына пить чай, разбавляя напряжение мелочами быта, стремясь поскорее вернуть Шурика в привычное течение жизни, не давая ему опомниться, думать и предаваться сожалениям. Напрасным! Совершенно напрасным. Душа Валерии Ивановны ликовала. В ней трубили звонкие фанфары победы, взмывали вверх салюты и переливались фейерверки осуществившейся мечты. А ухо чутко ловило звуки – не пропустить Ирочкин звонок…
- Ирочка!.. – Валерия Ивановна первая расслышала дверную трель. – Я открою. Готовься, дорогой.
Валерия Ивановна ринулась в прихожую со всех ног, распахнула дверь и громко вскрикнула:
- Ирочка! Дорогая моя! Мы с Шуриком уже заждались! Проходи, милая, раздевайся!
- Я вижу, вам совсем хорошо сделалось… – проговорила ошеломлённая её напором Ирочка. – Ну и слава богу…
Среди нарочито шумных звуков возни в прихожей Валерия Ивановна поймала Ирочкино ухо и жарко прошептала:
- Всё чудесно, милая… Он договорился с женой о разводе… затем и ездил… он так любит тебя, детка, просто обожает… иди скорей к нему… иди… не стесняйся.
Валерия Ивановна подтолкнула Ирочку к кухне. «Нормалёк, – мелькнуло у Ирочки в голове, – старуха пашет за двоих, всё уже спроворила. Как она вякнула – «не стесняйся»? Ага, пОнято, надо стесняться…» Ирочка опустила глаза и вступила в кухню, растерянно хлопая длинными ресницами.
Шурик неловко обернулся от стола; жадно взирая на Ирочкино явление, поднялся. Ирочка замерла в раме дверного проёма Афродитой, рождённой из морской пены, – потупив взор, алея румянцем на тугих щёчках и длинноного струясь загорелыми ножками из символической юбочной полоски. Боже, как она хороша… свежа, чиста, первозданна… ради этого стоило… Сердце заколотилось, рассылая, разгоняя горячую кровь по сосудам, всё тело налилось тяжёлой силой и явственно ощутило властный природный зов.
- Шурик… – пролепетала Ирочка, глубоко дыша и высоко вздымая тесно обтянутую грудь, – Валериванна всё знает… про нас… прости меня…
- Не в чем, не в чем тебе каяться, милая… – сунулась поспешно Валерия Ивановна. – Можете поцеловаться, чего уж тут… Деточки мои дорогие!
Повинуясь воле Валерии Ивановны, Ирочка припала к Шуриковой груди, закинула руки ему на шею и подставила влажные раскрытые губки. Не отрывая глаз от этой зовущей воронки, Шурик втянулся в неё без остатка и мгновенно забыл Сашу, дачу, развод и весь белый свет…
- Сейчас накормлю вас, – жужжал где-то далеко голос Валерии Ивановны, – и идите отдохнуть… ляжете… Я постелю тебе с Шуриком, детка…
«Нормалёк!» – Ирочка мысленно подпрыгнула от радости и потёрла ладошки.

(Продолжение см. http://www.proza.ru/2010/07/19/1353)