Голубая полоска зари. Гл. 10

               Она полистала дневничок, наткнулась на имя Стеллы, вздохнула. Лень было вставать за книгой – она всегда читала и ела одновременно, когда Вика не видела. Дочери такая вольность не позволялась. «Странно, – подумала Ирина Алексеевна, – чего это Вика держит старый дневник под рукой? Снова, как старушка, ударилась в воспоминания?»
               « 1 декабря.
               Кончается год,  а я до сих пор не написала о переменах в классе. Сначала об учителях. Временная радость: Топу послали на курсы повышения квалификации, и целый месяц у нас будет Стелкина учительница преподавать – Юлия Борисовна! У нас часто заменяют другие учителя, но никто еще так не старался, как эта Ю.Б. Вот что такое настоящий учитель! Мне надо было давно перейти в Стелкин класс! Если бы не Залевский, я бы сделала это сейчас! Представить себе, что после Юли снова вернется Топа... Это ужасно!!!
               Итак. Юля некрасивая, то есть, не красавица, но у нее такое чудесное лицо! Глаза умные, улыбка... нет, я не могу подобрать слов. Она полная, даже грузная, но если Топа топает, то Ю. передвигается мягко, как-то незаметно. Главное – не это. Она умница! Она столько знает, она сечет и в истории, и в живописи, и в музыке! Она знает современную литературу! Она умеет слушать! Она требует самостоятельности мышления! Она попросила нас забыть об учебниках, а только читать тексты, читать, читать и думать, думать! Интересно, как мы будем возвращаться к Топиным урокам?!
               Но тут я должна сказать правду: ее далеко не все полюбили. Одни считают, что раз она временно, то нечего стараться, другие не умеют думать самостоятельно, это для них мука. Вопросы Ю. задает не очень легкие, оригинальные. А еще мы работаем над языком писателя, чего раньше не делали. Уроки часто превращаются в диспуты, споры. Я просто не замечаю времени! Я на этих уроках живу! Она же еще и артистка! У нее столько интонаций в голосе, а глаза то ироничные, то ласковые, то напряженно ожидающие. Она терпеливо ждет ответа даже от дураков! А у нас их полно, оказывается... Думать-то отвыкли! У нас, кроме Стаса, все отличники – зубрилки. Выучить легче, чем своей башкой варить!
               Ладно, о Юлечке еще успею написать. А другие не стоят стольких слов. О них – коротко. О Наталье нашей умолчу, с нею кое-как можно мириться.  Ей на нас, как всегда, чихать, ей все равно, как мы себя ведем и слушаем ли на уроках. Жутко ленивая особа. О старых учителях лень писать. Новые – это историк, физичка, биолог.
               Физичка, Вера Витальевна, – настоящая беда. Прежняя была спокойная женщина, а эта злюка и объясняет непонятно, быстро-быстро. Слова глотает. Может, она и знает физику, но никто в классе, кроме Стаса, не может уследить за объяснением, так что двоек у нас полно! Еще и нервная: любит выгонять из класса за каждую ерунду.. Не учитель, а надсмотрщик на плантации! Причем, злопамятна: обязательно проверит у того, кто прогулял за дверью, кусок материала, и  переписал ли он это в тетрадь.
                В общем, мало радости. Если раньше я боялась одну математичку, то сейчас боюсь аж двоих. Если бы не Стас, у которого я катаю домашние задания, то сидеть бы мне в двоечницах. А так, ничего на трояк тяну (он мне и объясняет материал по новой, бедняга!). К доске меня ни разу не вызвали (слава Богу!), наверное, эта злючка догадывается, что со мною хлопот не оберешься.
                Новый историк, Михаил Абрамович, – подарок судьбы. Маленький, круглый, лысый. Его тут же Воробьев прозвал Колобком. Миша-Колобок обожает шутить, а нашим мальчикам только дай посмеяться. Поэтому у нас с дисциплиной на истории неважные дела. Он любит дарить пятерки, двоек не ставит, считая их непедагогичным приемом в обучении (его слова). Если уж выставляет трояк, то сто раз извинится:
                – Я очень жалею, что ты невнимательно прочел параграф. Надеюсь, что на следующем уроке получишь справедливую оценку.
                Он словно не видит, что балбес счастлив отхватить троечку за три-четыре жалких фразы по теме.
                Зато как он объясняет! Интересно и доходчиво. Все слушают, как  сказочку, даже когда тема нудная. Но он сам все портит своими шутками. После них надо ждать, когда все отсмеются. Нет, прав Стас: Мише надо преподавать в институте, а не в школе.
                Жаль, что поменяли биолога. Прежний, Таракаша, был строгим, зато как знал предмет! А новенькая, модница, молодая, ведет себя так, словно уже от жизни устала. В ее глазах скука или раздражение. Зато всем говорит «зайчик», «рыбочка». Зовут ее Анжела Митрофановна (ну и сочетание!). У Таракаши я  четверку с кровью и потом добывала, а эта ставит оценки так: в начале года у всех спросила, сколько они раньше получали, и теперь шпарит в том же духе. Меня это устраивает, сражаться за прежнюю четверку не надо.
                Но есть и у Анжелы одна слабость: она говорит, что тетрадь – это наше лицо, наша суть, а потому иногда ставит за  «красивое лицо» даже пятерку. Лина Безуглая может спать спокойно, так как она обожает оформлять красивенько все доклады, тетрадки, альбомчики. Получается, что ее суть куда привлекательней, чем, например, Жекина, который украшает обложки тетрадей следами от маминых пирожков с капустой.
                И все-таки погоду в классе делают не новые учителя, а новые ученики. В начале года Топа чутко уловила эту перемену в коллективе:
                – Я всегда считала ваш класс тихим болотом, а сейчас оно не тихое, а мутное!
                Она имела в виду двух девочек, Асю и Лену. Обе распатланные, красятся не в меру, обе – хамки. Они не просто грубят учителям, а именно хамят, и при этом у них вид базарных торговок. Жека слышал, как они матерятся, а Стас  видел, как они курили за углом школы в компании таких же девиц, перешедших откуда-то в нашу школу. Может, в других школах это и вошло в моду, у нас пока не прижилось. И мне лично это противно – курящие матерщинницы.
                Кто нас удивил еще, так это Светка Афанасенко! Она сдружилась с новенькими! А так как в их компанию сразу потянулся Чудновский и приблатненные пацаны из бывшего восьмого «Д», то и образовалась банда. Я рада, что хоть Сашка Воробьев к ним не примкнул. Все-таки он нормальный парень, хоть и корчит из себя клоуна.
                А вообще мне в школе неинтересно, и тянет домой. Дед сейчас живет у нас, я соскучилась по маме ужасно! Она пишет, что ведет в Москве активную жизнь. Это странно. Мама у меня хоть и умная женщина, но по театрам не ходит, в филармонию или оперу не стремится, на выставки живописи тем более. Она любит читать, но надо признать: круг ее интересов очень узкий, даже обидно».
                На этом месте Ирина Алексеевна сделала недовольную гримаску.
                «Мамочка обожает сплетничать с тетей Майей, читать детективы и смотреть телевизор, в котором я лично ничего интересного не нахожу. Конечно, она на работе устает, но все-таки я хотела бы иметь под боком не просто умную злючку, а еще и разбирающуюся в искусстве и настоящей литературе. В этом отношении Стасу больше повезло, у него тетя Лариса – очень эрудированная женщина!»
                – Ах ты, мерзавка! – возмутилась Ирина Алексеевна вслух. – Я ее не устраиваю! Критиканша несчастная!
                Хлопнула входная дверь, и ей пришлось живо сунуть дневник на место. Ирина Алексеевна, все еще с недовольной миной, прошлась по комнате, изображая, что наводит там порядок. Вика с порога хмуро наблюдала за нею.
                – И что ты у меня делаешь?
                – Ищу программу телевидения.
                – Вруша. Вроде не знаешь, что программа – это твоя забота. Все время следишь за мною...
                – И это вроде бы моя забота. По должности.
                – Ну да, ну да! Недавно прислала деда шпионить: «Викуся, я шел мимо, вот огурчиков тебе принес!» Я так и не поняла, куда он мимо шел? Да еще с моими любимыми огурчиками?
                Ирина Алексеевна молча ухмылялась с порога, не торопясь уходить.
                – А это он, мамочка, по твоей наводке меня проверял – кого я тут наедине принимаю после школы. Имеется в виду Стас... Но дедуля врать не умеет, а ты его заставляешь. Только учти: Стаса он не боится так, как ты. Он его уважает. Меня, кстати, тоже. Не то, что ты.
                – Ты просто еще дуреха наивная. Вот когда твой Стас... Впрочем, ты пока себе шишек не набьешь... Ладно, покидаю тебя. Какая ты у меня ... неласковая.
                Вика рассмеялась:
                – Кто бы это говорил!
                – Он тебе еще преподнесет сюрприз. Дождешься. Я – про Стасика!
                Если бы Вика воспринимала события и людей не так  обостренно – чувственно, ее жизнь можно было бы определить со стороны как вполне благополучную. Ну что еще нужно девочке, если у нее есть строгая, но любящая мать, совсем не строгий и очень любящий дедушка, хорошие друзья из такой же благополучной среды? Если девочка не голодает, здорова, учится неровно, но вполне удовлетворительно, на учете в милиции не состоит, вредных привычек не имеет?
                ...Вот она идет по улице с приличной школьной сумкой в приличной юбочке и свитерке, смотрит себе под ноги, задумалась... Милая такая головка – светленькая, а в ней... Господи, знал бы кто, что в ней! Мысли распирают череп – так им тесно и неуютно. Если эти мысли представить себе в образах, то картина как раз для сильной головной боли – иначе ее не переварить. Явная перенаселенность персонажами реальными, придуманными, но не менее живыми, а также событиями дня прошедшего, минувшего, давно минувшего, придуманного минувшего и даже будущего (тоже придуманного). Стелка бы сказала кратко, если бы заглянула в голову подруги: «Чокнуться можно!»
                Вика функции головного мозга, конечно, относила к сфере душевной. Ей казалось, что это душа рвется, переполненная  эмоциями... Свою бедную голову она не ценила столь высоко, считая, что у нее  совершенно бездарные мозги в той половинке черепушки, которая отвечает за усвоение точных наук, и весьма заурядные  во второй половине. А если честно, она плохо знала анатомию мозга, хотя и имела под боком будущего нейрохирурга. Вот сердце ее и вправду вело себя неважно: то колотилось, то замирало, то ныло, то сжималось.
                – Мне не нравится твоя физиономия, – говорила часто  мама, обеспокоенная бессонницей дочери. – Надо сдать кровь на анализ. Ты плохо ешь, мало спишь, много думаешь. Я не понимаю, о чем можно думать, если у тебя почти нет проблем?! Вот на моей работе – это понятно. Там от меня жизнь человека зависит. А у тебя? Страдания на пустом месте. Кто-то косо посмотрел, кто-то ляпнул глупость, Топа не оценила твой литературный дар, что там еще?
                – Какая прозорливость! Как ты мои проблемы знаешь, мамочка!
                – Ладно, страдай дальше, черт с тобой! Только не втягивай в свои страдания деда. Он и так, бедняга, каждый твой чих оплакивает. И в кого вы такие оба?
                Вике мешали спать не только прочитанные книги, услышанная музыка, чья-то несправедливость, чужая несчастливая судьба, но и собственное воображение, рождающее сюжеты, образы словно бы без ее желания – из ничего. Вернее, из кем-то оброненного на ходу слова, улыбки незнакомого прохожего, выразительного лица, встреченного на улице и так и застрявшего в этом воображении. Она творила мир бессознательно, как дышала, но никогда об этом не говорила даже с Женей. Тот получал уже «готовый продукт» в виде рассказа, глав несуществующей повести или письма виртуальному другу.
                Иногда она пыталась – робко! – передать свое душевное состояние Стасу, и тот вроде бы ее понимал. Но и он, как мама, считал, что излишняя впечатлительность мешает жить. Для Стаса жить – означало думать. Он тоже думал, думал, думал. Но все это были конкретные мысли и совершенно реалистичные мечты, вполне пригодные для воплощения после окончания школы. А сейчас они помогали ему  хорошо учиться и спокойно спать.
                Конечно, и Стаса волновали хорошие книжки, музыка и разные школьные события, иначе бы Вика разлюбила своего ненаглядного дружка, разочаровавшись. Пустые люди ей не нравились. Но в Залевском  царила гармония духа и разума, а у Вики был сплошной перекос.
                Так  Вике думалось, когда  она наталкивалась на это удивительное чувство меры в своем любимом Стасике. Она восхищалась этим качеством, но все-таки испытывала иногда досаду, когда другие пытались применить к ней свою меру. Пожалуй, Ирина Алексеевна напрасно так не любила Залевского – у них было много общего... 
                Как это случается сплошь и рядом, меньше всего Вика думала о маминых делах и проблемах. Может, потому, что Ирина Алексеевна никогда не просила совета, не жаловалась на коллег или свое одиночество, редко болела, еще реже выражала сочувствие другим болеющим, не задавала вопросов о школе, а если и случалось такое, – не прятала откровенной скуки в глазах. Мать для Вики была воплощением твердости характера (мужского по типу), поселившегося в красивом женском теле. Непоколебимость ее взглядов, хроническая ирония в глазах, жестах, голосе, улыбке только подтверждали ее безусловное лидерствао во всем и везде. А жить с лидером, если себя таковым не ощущаешь, очень неуютно.
                Но Ирина Алексеевна догадывалась, что и лидерство бывает разное. Ложное, когда человек сам себя назначил лидером, потому что чувствует им себя, и скрытое от множества глаз, но настоящее. Конечно, она была личностью сильной, авторитетной, но почему-то именно к ее дочери тянулись все, а к ней – немногие. Вика была  центром притяжения в своей маленькой компании, но и в  школе между ее одноклассницами шла тихая борьба за приятельство с Викой. И учителя к ней относились неравнодушно. То есть – если уж не любили, как Топа, то на всю катушку, а если уж любили, то откровенно и часто без всякого основания.
                Например, химичка Елена, у которой Вика получала троечки ни за что, улыбалась ей, любовалась ею (господи, чем там любоваться?!), задавала всякие вопросы о ее жизни. И мальчишки, бездельники типа Воробьева Сашки или Чудновского, не давали ей проходу, но никогда не обижали кличками глупыми, не лезли руками, как к другим девчонкам. А дружба с Залевским вообще всех в классе доконала.
                Обо всем этом Ирина Алексеевна или не знала, или догадывалась, но не придавала значения столь нелогичному факту, как беспочвенное уважение к ее чаду. Однако и она не раз испытывала под прямым взглядом доченьки некоторую растерянность. Что в этой девочке есть внутренняя сила, она понимала, но ей бы хотелось более яркого ее проявления. Ну, вот хотя бы в главном – в учебе. Куда сейчас сунешься с троечным аттестатом? Тут даже блат не поможет...

Продолжение   http://www.proza.ru/2010/07/18/1113