Мой брат Юлий

 Воспоминания о Юлике начинаются с детства и, как ни странно, с наших ссор. Ссорились мы часто, по характеру мы были очень разными. Впоследствии мама часто цитировала слова Юлика, обращённые ко мне (это было перед ванной, где нас должны были мыть, а я почему-то не хотел): "Komm doch, wir werden sich dort zankеn!" (идём, мы будем там ссориться). Здесь и в дальнейшем я называю брата Юлик, так звали его родные и близкие.

 Наше детство прошло в провинциальном латвийском городе Резекне, где отец работал практикующим врачом. Город этот запомнился небольшим, уютным и почему-то солнечным - такими, наверное, все вспоминают свои детские годы.
Для нашего воспитания родители пригласили бонну - немку из города Кулдига. Это была фройлайн Изабелла Мюльхаузен или просто Иза. Она жила у нас и разговаривала с Юликом и со мной только по-немецки, поэтому этим языком мы овладели быстро.

 С ранних лет Юлик начал учиться игре на скрипке. Отец сам немного играл и очень хотел, чтобы младший сын научился хорошо играть на этом инструменте.
Учился Юлик в резекненской народной консерватории, так в довоенной Латвии назывались музыкальные училища. Его первым учителем по скрипке был Вилис Швинка - известный в то время скрипач. Он еженедельно приезжал из Риги, давал уроки скрипичной игры, а также руководил симфоническим оркестром, состоявшим из преподавателей и учеников народной консерватории.
 Мне запомнился концерт, на котором оркестр исполнил увертюру к опере Россини "Севильский цирюльник": маленький Юлик сидел за последним пультом вторых скрипок, и его ножки до пола не доставали - ему было 7 лет. В этом возрасте он пошёл в основную школу. Я же, закончив 6 классов (тогда это была основная школа), поступил в гимназию в Риге.

 Приехав после первого года учёбы в гимназии на летние каникулы в Резекне, я застал Юлика повзрослевшим (ему было 9 лет). В то лето произошли значительные события в Латвии, в том числе и в Резекне: вошли части Красной армии, затем установилась советская власть.
С Юликом мы обсуждали эти события, смотрели новые занимательные кинофильмы "Волга-Волга", "Цирк", "Музыальная история", делились впечатлениями.

 Один из коллег нашего отца - лысый гинеколог с усиками и щекой, подёргивающейся тиком,- пошёл работать врачом в НКВД (мы тогда впервые услышали это грозное слово). Его сын, наш приятель, без конца повторял, что у его папы есть пистолет ТТ. В результате частого повторения слов "папа" и "ТТ" мы в шутку прозвали этого врача "папа-тэтэ". Это прозвище в наших с Юликом разговорах сохранилось на долгие годы.

 Война, начавшаяся 22 июня 1941года, застала меня на летних каникулах в Резекне. Отец, оставшийся работать в полевом госпитале, организовал переезд мамы, Юлика и меня в г. Лудза, откуда мы эшелоном, пережив несколько бомбёжек, попали в город Чухлому Ярославский области, а затем переехали к новому месту службы отца - город Череповец. Здесь мы испытали все тяготы военного времени - в первую очередь, полное отсутствие продуктов питания в магазинах. Как выяснилось из разговоров с местными жителями, там и в довоенные годы многого (к чему мы в Латвии привыкли) не было и в помине. Один из соседей в разговоре с отцом спросил:"Вы из Латвии? Говорят, там всё было?!".

 Столкнулись мы и с другими неурядицами, их было много, и я не буду на них останавливаться.
Главное - голод, который мы ощущали всё время. В магазинах можно было получить лишь хлеб по карточкам. Юлик и я, будучи иждивенцами, имели карточки, по которым выдавали 400 г. чёрного хлеба в день. Очень редко по талонам "сахар" можно было получить немного пряников или повидла.  Отец работал в госпитале, где получал обед, который в котелке приносил домой, и его делили на всех. Помню, как-то раз, будучи очень голодными, мы с Юликом решили сварить кашу. Для этого из маминого неприкосновенного запаса мы своровали пшено, и в котелке, в печке стали варить кашу. Когда, по нашему мнению, она была готова, вспомнили, что кашу надо посолить. Не имея никакого опыта, мы насыпали в котелок 6-8 столовых ложек соли. Можно себе представить, что было дальше!

 Мы стали посещать школу. Поскольку большинство школьных зданий было занято под госпитали, занятия в школах шли в три смены. Юлик учился во вторую смену, я - в третью. Юлик учился прилежно, получая отличные оценки, я - посредственно, иногда вместе с товарищами сбегал с уроков (с началом первого урока двери школы закрывали, и мы сбегали через окно уборной). Посещали мы кинотеатр, где по многу раз смотрели новую тогда кинокомедию "Антон Иванович сердится".

 В один прекрасный день в нашем полуголодном существовании появился светлый луч: начальник клуба одного из госпиталей - самого крупного (всего в Череповце их было 12), узнав,что Юлик играет на скрипке, предложил ему выступать в концертах художественной самодеятельности. Игра моего брата ему очень понравилась, и мы начали выступать в этом госпитале, а также и в других.

 Человека, привлекшего нас к художественной самодеятельности, звали Андрей Васильевич Гулов, он был по званию старший политрук. Сам Андрей Васильевич - очень милый человек - играл на домре (нечто среднее между балалайкой и мандолиной). В классических музыкальных произведениях он разбирался слабо. Объявляя, например, выступление Юлика, он говорил:"Сейчас будет исполнена на скрипке сонАтина ПагАнина".

 Но главный светлый луч заключался в том, что в госпиталях, где мы выступали, нашу игру не просто хорошо принимали, - нас кормили! Кормили после концертов вкусно и досыта!

 Юлик играл хорошо, уверенно, не волновался. Он исполнял вышеупомянутую "сонАтину" - мелодичную пьесу Паганини, а также всеми любимый и с восторгом принимаемый неизбалованными слушателями "Чардаш" Монти. Брат исполнял и другие произведения, но мне более всего запомнились именно эти.

  По вечерам, при свете самодельной керосиновой коптилки Юлик готовил уроки (очень часто из-за отсутстивя дров на элетростанции или её ремонта не было электричества), позже в темноте он упражнялся в игре на скрипке, играя всё лучше и лучше.

 Мама обменяла на рынке золотое кольцо с бриллиантом на мешок картошки: её высыпали под одну из кроватей в нашей комнате, где мы жили вчетвером. Эта кровать стояла у запертой двери, которая вела в комнату соседей. Их сын - Шурик, такой же голодный, как и мы, в наше отсутствие при помощи кочерги вытаскивал через щель под дверью наши картофелины.

 В январе 1943 года меня призвали в армию, затем - фронт, но это уже совсем другая история.

 С Юликом и родителями я встретился снова после войны - в июле 1945 года. Мы поселились в Риге, в большой квартире, вместе с семьёй моих двоюродных братьев. После демобилизации я работал и готовился к поступлению на медицинский факультет университета, а Юлик, за одно лето сдавший экзамены за 8-й и 9-й классы, учился в 10 классе средней школы. Одновременно он стал брать регулярные уроки игры на скрипке. Его учителем стал концертмейстер симфонического оркестра Латвийского радио Артур Яковлевич Мадревич.

 Когда Юлик окончил средню школу, серьёзно встал вопрос о выборе профессии, о месте дальнейшей учёбы. Надо было выбирать: музыка или медицина. Юлик к тому времени очень хорошо играл на скрипке и мог поступить в консерваторию, связав своё будущее с музыкой, которую любил.
Другая возможность - поступить на медицинский факультет: профессия врача, медицина, являющаяся и наукой, и искусством, привлекали его не меньше. Варианты без конца обсуждались на семейных советах, взвешивались все за и против. В конечном итоге чашу весов перевесила медицина, и Юлик стал готовиться к экзаменам.

 Дальнейшая жизнь доказала, что он сделал правильный выбор, хотя скрипку он не забросил, продолжая брать уроки у А.Я.Мадревича, а позднее - у профессора консерватории К.Брюкнера, чей внук - нынешняя мировая знаменитость скрипач Гидон Кремер.

 При подаче документов в Латвийский университет выяснилось, что поступать имеют право лица, достигшие 17 лет, а Юлику было лишь 16. Разрешение на допуск к экзаменам дал декан медфакультета - профессор Д.А.Кавелис (отец ныне работающего терапевта и кардиолога профессора А.Д.Калвелиса). Экзамены Юлик сдал отлично и был зачислен на медицинский факультет.

 С этого времени Юлик и я стали настоящими друзьями, а не только братьями. Ведь появились общие интересы: мы оба очень любили свою будущую профессию, много общего мы находили и в музыке, посещая музыкальные спектакли и концерты. Юлик продолжал брать уроки у профессора Брюкнера, играл он уже очень хорошо.

 В те далёкие (увы!) годы в ЛГУ была прекрасная художественная самодеятельность: хор, симфонический оркестр, танцевальный коллектив, солисты-певцы и инструменталисты. Юлик часто и с успехом выступал на различных концертах, вечерах самодеятельности. Я ему аккомпанировал. Лучшими номерами наших выступлений были "Цыганские напевы" Сарасате, "Славянские танцы" Дворжака, а особенным успехом пользовалось адажио из 2-го акта балета Чайковского "Лебединое озеро" - эта пьеса исполнялась нами много раз - вдвоём, а иногда втроём. В таких случаях партию виолончели исполнял наш коллега, ныне профессор невропатолог Юрис Берзиньш.

 У Юлика был прекрасный звук и отличная техника игры. В студенческие годы он ежедневно упражнялся, регулярно посещал уроки, совершенствовался в исполнении всё более сложных произведений. Не менее серьёзно он относился и к учёбе в университете.

 Дома нам всегда было о чём поговорить. Лекции, практические занятия, конференции - всё это мы оживлённо обсуждали по вечерам. Учили нас очень хорошие педагоги. Особенно запомнились профессора В.А.Кальберг (анатомия), К.С.Богоявленский (гистология), А.А.Зубков (физиология), М.Л.Беленький (фармакология), П.Я.Страдынь (хирургия), К.К.Рудзитис (терапия) и другие. Пропедевтику преподавал Н.Я.Скуя - тогда ассистент, ныне профессор, ставший для Юлика не только учителем, но впоследствии прекрасным коллегой, товарищем.

 Вскоре Юлик стал концертмейстером первых скрипок симфонического оркестра университета. Дирижёр И.Пукис - личность весьма колоритная - имел большой опыт руководства различными оркестрами, но был глуховат. На репетициях и концертах очень размахивал руками и, по выражению виолончелиста д-ра М.И Иоффе, был человеком с профилем Вагнера, анфасом Листа, глухотой Бетховена и жестами Дон-Кихота.
Юлик был не только концертмейстером,- он и солировал под аккомпанемент оркестра.
С коллективом самодеятельности мы выступали в Риге, в провинции, ездили и в Литву, в Каунас.

 В Риге мы с Юликом часто слушали оперы, смотрели балеты. Юлику, как и мне, в то время очень нравилась музыка П.И.Чайковского к балету "Лебединое озеро". Этот спектакль мы посещали неоднократно: хореография нас интересовала меньше, нам нравилось следить за работой дирижёра и оркестра. Слух у Юлика был прекрасный. Он замечал все шероховатости в игре оркестрантов. Дирижировал оркестром балета в то время Арвид Янсонс (впоследствии дирижёр оркестра Ленинградской филармонии), он был тогда молод, плыл над оркестром, как лебедь, потрясая своей шевелюрой.

 Часто бывали мы и в драматических театрах, а также в театре оперетты, где шли в то время классические оперетты Штрауса, Кальмана и Дунаевского. Но особенно привлекали Юлика, как и меня, концерты классической музыки в филармонии. Нам посчастливилось слышать таких замечательных исполнителей, как скрипачи Д. Ойстрах, Л. Коган, Я. Флиер, Э. Гилельс и др.

 В 1952 году студенческое время для меня закончилось. Я получил диплом и был направлен на работу в Елгаву, старинный латвийский город в 42 километрах от Риги. Юлик окончил мединститут на год позже и также был направлен в Елгаву. В этом городе Юлик работал одновременно в поликлинике и в больнице, где получил первый опыт практической работы терапевта под руководством д-ра Р.Я.Чаксте, прекрасного клинициста, обладавшего редкой интуицией и обширными знаниями.

 В то время Юлик и я жили в комнате на территории больницы, по вечерам, после работы, обменивались мнениями и впечатлениями  о наиболее запомнившемся за прошедший день. Юлик играл на скрипке и... варил манную кашу, которую он тогда ел каждый вечер ( в отличие от военных лет в Череповце, мы уже умели варить кашу, не пересаливая её).

 Вместе мы прожили и проработали в Елгаве год. Затем Юлик подал документы в аспирантуру. Он выдержал конкурсные экзамены и стал учиться в аспирантуре по терапии при Рижском мединституте. Я же остался в Елгаве.

 С тех пор мы стали видеться реже, но непременно встречались раз в неделю - в субботу или  воскресенье. Я приезжал в Ригу, и мы с Юликом подолгу беседовали о различных случаях, новых веяниях в нашей профессии, слушали музыку, посещали концерты.

 В это время Юлик познакомился с Захаром Мироновичем Черфасом - блестящим терапевтом, эрудированным врачом, прекрасным, сердечным человеком. У него Юлик научился очень многому: искусству диагностики, применению лекарств, деонтологии - всего не перечесть... Одновременно происходило становление брата как вдумчивого врача, а также и педагога, так как в аспирантуре на кафедре Э.М.Буртниека ему стали поручать и занятия со студентами.

  Отдавая всё время обучению и совершенствованию в своей профессии, Юлик уже всё меньше времени имел для игры на скрипке. А для поддержания формы - хорошего владения инструментом - необходимо было хотя бы 1-2 часа ежедневно упражняться. Юлик был цельной натурой: он не умел и не хотел что-либо делать некачественно, поэтому он отказался от игры на скрипке совсем, но это не означало отказ от музыки!

 Он начал собирать фонотеку классической музыки, покупал пластинки, а затем кассеты и диски. В это время мы близко познакомились с нашим преподавателем в институте, уже упомянутым участником университетского симфонического оркестра, врачом и виолончелистом Михаилом Исааковичем Иоффе - интереснейшим человеком, эрудитом и ходячей энциклопедией, музыкантом до мозга костей. Я сейчас даже не могу вспомнить начала нашего знакомства. Уверен, что это знакомство и дальнейшая дружбы произошли на почве музыки, которую М.И.Иоффе очень любил и, главное, знал.

 В молодости он, окончив медицинский факультет, врачом почти не работал, а играл на виолончели в оркестре Оперы, а также в ряде других симфонических оркестров. У себя дома он собрал огромную фонотеку. Там были пластинки с записью симфоний, скрипичных, фортепианных, виолончельных концертов с участием известных исполнителей, а также много произведений камерной музыки. По вечерам у М.Иоффе собирались его приятели, которые за чашкой кофе или чая часами слушали музыку. Юлик посещал этот дом часто, иногда приходил к Михаилу Исааковичу, впоследствии доценту, и я. Общение с этим человеком обогащало нас знаниями музыки, да и не только.

 Запомнилось, что как-то летом в течение двух недель мы втроём - Юлий, М.И.Иоффе и я - совершили на машине поездку в Литву (Вильнюс) - Львов - Брест, несколько дней провели в Карпатах, затем посетили Киев, Чернигов, Гомель, а затем вернулись в Латвию. Эта поездка была не только развлекательной, но и весьма познавательной.

  Юлик мечтал увидеть балет Чайковского "Лебединое озеро" не только в Риге, где, как я уже писал, мы его неоднократно смотрели, но и в Большом театре в Москве. И вот мечта осуществилась.

  Мы гостили у родственников в Москве...В кассах, конечно, билетов на "Лебединое озеро" было не достать, но по совету знатоков мы, побродив у Большого театра, набрели на личностей, которых Юлик назвал "синдикатом", - те по завышенной цене продали нам билеты на хорошие места. И мы, действительно, получили огромное удовольствие от этого спектакля. Как сейчас помню: заглавную партию танцевала Н. Тихомирова, а дирижировал тогда молодой Геннадий Рождественский. Соло на скрипке, так близкое моему брату адажио, исполнял С.М.Калиновский.

  Довольно быстро Юлик защитил кандидатсткую диссертацию и в качестве доцента был направлен для дальнейшей работы на базу кафедры госпитальной терапии - в 1-ую Рижскую городскую больницу. К этому времени (возможно, несколько раньше) он подружился с Анатолием Фёдоровичем Блюгером, вначале доцентом, затем профессором, академиком. Эта дружба крепла, и Анатолий Фёдорович, впоследствии просто Толя, стал для Юлика самым близким другом. После работы, по вечерам, они подолгу могли беседовать по телефону, главным образом, по различным вопросам медицины, и темы этих бесед не иссякали.

 К работе Юлик всегда относился очень ответственно, быстро завоевал авторитет и уважение врачей больницы и сотрудников кафедры. Он никогда не позволял себе спешки при консультации больных. Один из моих коллег, проходивший практику в 1-й Рижской городской больнице, рассказывал мне, что он как-то обратился к Юлику, попросив:"Юлий Вульфович, не можете ли Вы быстро посмотреть одного пациента, назначенного на выписку?", и получил ответ:"Я быстро больных не смотрю!".

 Однако Юлий был коммуникабельным, всегда старался выполнять просьбы, был очень отзывчивым. Он всегда держал слово, старался быть точным, пунктуальным. Когда он работал над докторской диссертацией (я в то время писал кандидатскую), мы вместе поехали в Москву на несколько недель поработать в Центральной научно-медицинской библиотеке. Эта поездка мне хорошо запомнилась: напряжённую многочасовую работу в библиотеке мы прерывали порой  лишь на 15-20 минут,чтобы выпить чашку крепкого кофе. А вечером мы ходили в театры, на концерты или просто, часами беседуя, гуляли  по вечерней Москве. Во время этих прогулок я узнал ещё одного Юлика: мой брат в душе был романтиком, это далеко не всем дано было в нём узнать.
Мы уже больше никогда не ссорились, а в спорах всегда находили, как теперь говорят, консенсус.

 После зашиты докторской диссертации Юлик стал заведовать кафедрой, получил звание профессора. К лекциям и занятиям со студентами он всегда тщательно готовился, много читал. Его лекции и доклады на научных конференциях, заседаниях обществ терапевтов и кардиологов были содержательными, он излагал материал ясно, обладая прекрасным литературным языком и хорошей дикцией.

 Приезжая из Елгавы в Ригу, почти всегда я заставал его читающим медицинскую литературу или пишущим очередной доклад. В квартире в то время обычно звучала музыка - записи классических произведений для скрипки, фортепиано, виолончели или оркестра. Огромную роль в организации домашнего уюта, быта в семье брата играла его жена Галя - пианистка, которая успевала работать, воспитывать детей, вести хозяйство.

 Юлик окончил русскую среднюю школу, учился в институте на русском потоке и к началу врачебной деятельности слабо владел латышским языком. Однако он овладел им очень быстро, не посещая курсов, а лишь слушая латышскую речь своих коллег и студентов, и вскоре уже читал лекции и вёл занятия на латышском языке. Он работал над собой очень много.

 Мне Юлик часто говорил и в молодости, и много лет спустя, что ему как врачу наиболее близка именно лечебная работа и менее - научная деятельность. Хочу отметить, что при назначении медикаментов он выбирал золотую середину: с одной стороны, являясь учеником Р.Я.Чаксте и М.И.Иоффе - нигилистов, считавших, что главное для терапевта - поставить диагноз, а медикаментов много назначать на следует, и З.М.Черфаса, любившего назначать много лекарств и очень верившего в их действие, Юлик назначал лишь те лекарства, без которых больной не мог, не должен был обойтись. Это были принципы школы знаменитого Б.Е. Вотчала, с которым он был хорошо знаком, и взгляды которого разделял.
Много времени у Юлика отнимали консультации в других больницах Риги и в районах Латвии, где он также пользовался авторитетом и уважением.

 Его сыновья - Михаил и Валентин - пошли по стопам отца, оба стали врачами. Миша унаследовал от отца и любовь к музыке - играет на рояле и гитаре, поёт, а главное, он принимал участие и в коллекционировнии музыкальных записей. Хочу рассказать о случае, продемонстировавшем прекрасное знание Мишей классических произведений.

Как-то раз я увидел в музыкальном магазине пластинку с записью фортепианного концерта Аренского - очень мелодичного, но крайне редко исполняемого. Купив две пластинки, я одну отвёз Юлику. Когда мы её слушали, с работы пришёл Миша. Музыка звучала громко... Когда я спросил, знает ли он, что за произведение звучит, он, чуть помедлив, сказал:" Это концерт для фортепиано Аренского", чем крайне удивил и Юлика, и меня.
В дальнейшем Миша специализировался по кардиологии. С Юликом, который в последние десятилетия также больше занимался кардиологией, у них было о чём поговорить, и под звуки музыки они могли подолгу обсуждать различные случаи из практики и новейшие методы исследования и лечения больных. Я приезжал к брату часто, и почти всегда в квартире слышались звуки музыки.

 Через некоторое время Миша с семьёй уехал в США, и его общение с отцом происходило по телефону. Знаю, что личного общения со старшим сыном Юлику очень не хватало, об этом он иногда говорил мне.

 С тяжёлым сердцем я должен приступить к последней, наиболее печальной части рассказа о моём брате.

 Он, так много внимания уделявший разбору врачебных ошибок, своих и коллег, делая это тактично, стараясь не обидеть товарищей по профессии, сам стал жертвой диагностической ошибки. Когда у него впервые появилось кровотечение, он обратился к своему коллеге - диагносту, и тот, проведя исследование, не придал этому должного значения. Лишь через год, когда симптомы появились снова, тяжёлое заболевание было верно диагностировано. Оперировавший брата хирург (наш приятель) после операции с грустью сказал нам - родным, что, к сожалению, время упущено, и процесс вышел за пределы больного органа.

 Тем не менее Юлик около двух лет после первой операции работал в полную силу и чувствовал себя хорошо. Только музыки у него дома я уже почти не слышал.
А затем процесс стал распространяться... Последовали вторая операция, третья... Хирург, оперировавший его в третий раз, как я понимаю, не хотел оперировать, но Юлик настоял. Он боролся с болезнью до последнего вдоха, продолжал работать : консультировал больных, проводил утренние конференции, хотя слабел и уставал всё больше и больше. Дома он подолгу лежал у себя в кабинете на кушетке, закрыв глаза. О чём думал он в эти долгие часы, не узнает теперь никто. Наверное, о прошлом, о своей жизни, наполненной событиями, работой и музыкой, о семье, о детях, о том, что хотелось бы ещё хоть немного пожить...

 Когда я приезжал, он всегда был приветлив, никогда не жаловался, не говорил о своей болезни, о том, что предстоит... Мы беседовали о чём угодно - о политике, о медицине, о музыке, о близких, но не о болезни, которая приносила ему большие страдания.
Он ушёл тихо, во сне.

 Прошёл год, но каждый день я вспоминаю Юлика, думаю о нём. Хочется повидаться, позвонить, поговорить - ведь так много надо с ним обсудить!
Но его нет, и остаются лишь воспоминания. Воспоминания о моём единственном брате и друге, горячо любимом человеке...