Фентези

Черный колдун

Друзья - это самое главное в жизни. Кто-нибудь напомнит еще про любовь, семью и родственников, но Ян знал точно: друзья и настоящая дружба - главнее всего. Поэтому он и собрался в свой поход. Не то чтобы он очень уж любил подраться, или там бойцом был великим, нет. Он и рыцарем-то не был на самом деле. Родители держали небольшую гостиницу почти под самой городской стеной, а он учился в местной академии, как полагается сыну почтенных родителей. Там, в академии этой, он и подружился.
Сначала с огромным Рашем. Раш был высок, широк, имел выдающийся вперед живот, в который можно было бить кулаком со всей силы, как в огромную подушку, а он и не чувствовал ничего. На уроках боя он пользовался палицей, да так ловко, что мог двух мечников осилить.
Раш после очередной студенческой заварушки в каком-то кабаке приволок на себе Чингиза. Заросший черным курчавым волосом до самых глаз Чингиз учился на антимагика, а в бою действовал легким клинком и кинжалом. Учителя его хвалили за воздушную легкость в бою и скорость. И ругали за взрывной характер.
Так их стало трое: Ян, Раш и Чингиз. Никто не сказал бы, глядя со стороны, кто тут у них главный. Потому что никаких таких главных не было. Они просто дружили - такие разные и совершенно не схожие по характерам. Огромный увалень Раш, от которого отлетали любые даже самые обидные шутки, потому что он и сам был рад подшутить над собой. Худощавый и гибкий Чингиз, хватающийся за кинжал при каждом смешке в его сторону. Белобрысый длинный флегматичный Ян...
Ян учился на учителя. Вообще-то на всех факультетах учили преподаванию своих дисциплин, но Ян сразу пошел именно на педагогический. Он и друзьям объяснял, что все беды в жизни - это просто от плохих учителей. Поэтому так выходило, что они встречались только на общих потоковых лекциях, да после учебы, если выпадала минутка. Ну, или часок.
Иногда, когда было совсем туго с деньгами, они втроем заваливали к Яну, вернее, к его родителям. В гостинице внизу был маленький трактир - вот там их мама Янова кормила и поила, вздыхая и жалея. Но никогда не ругала. Она понимала, что это - друзья. А без друзей в жизни трудно.
Потом вдруг пропал Чингиз.
Ян заметил это примерно через неделю. Ну, там три дня - это еще куда ни шло. Так бывает – мало ли что. Но когда неделю не виделись, и на лекциях не пересекались...
- А что случилось?- спросил Ян у Раша.
Тот пожал могучими плечами, вздохнул отчего-то и потребовал еще пива. Еще он был мрачный какой-то. Раш и так-то был не очень разговорчивый. Спокойный такой, чуть медленный. Казалось, он всегда двигается осторожно, чтобы не зашибить кого ненароком.
А потом пропал и Раш.
Ян ходил по коридорам академии, потом по кругу заглядывал во все кабаки, где, бывало, гуляли студенты, шел домой, где каждый час, а потом и чаще выглядывал на улицу: по летней поре окошко держал он в комнате распахнутым, чтобы не так жарко было. Друзья все не появлялись.
Зато появились их подруги. Они пришли вдвоем, решительно и с напором. Пробились через маму, через папу, достучались до Яна...
И вот теперь он ехал, сгорбившись, по проселочной дороге. Сгорбившись, потому что тяжело: рубаха, потом безрукавка стеганая, потом кольчуга длинная, еще кираса, наручи, поножи, шлем с клювом, длинное копье в правой руке, меч под левой. Как еще их лошадка, что таскала обычно тележку с продуктами с рынка, везла теперь на себе такую тяжесть? Со стороны поглядеть - чисто рыцарь в полном вооружении.
Ян вообще-то так и учился. Он садился в манеже на коня, потом разгонялся по длинной дорожке, усыпанной белым песком, и тыкал тяжелым копьем в мяч, насаженный на кол. Если промахивался, поворачивал, мелкой тряской рысью доезжал до старта, и по команде преподавателя снова летел вперед.
А теперь не летел, а плелся шагом. Жарко, тоскливо...
Подруги сказали, что Чингиз, как студент-антимагик, подписал контракт на черного колдуна в недалекой деревушке. Деньги по контракту могли помочь ему продержаться лишний год в городе, а там и диплом совсем близко. Карту ему дали, описание полное, мешок кожаный для головы того колдуна. Ушел Чингиз - и не вернулся.
Через неделю засобирался за ним Раш. Потому что друг, и потому что контракт они подписывали вдвоем, в кабаке, подвыпив. И там же и решили, что прибыль пополам, но подвиг - наособицу. Каждый сам хотел побить черного колдуна из недалекой деревушки Рыски.
Вот, выходит, и очередь Яна пришла.
Он-то контракт не подписывал, и на черного колдуна ему, честно сказать, было совершенно наплевать. Он же учителем хотел стать, а не рыцарем и не борцом с нечистью. Вот только дружба...
 Дружба!
Ян выехал на опушку леса и посмотрел сверху от холмов на деревушку Рыску.
Ну, вот... И где там друзья-то? Он толкнул пятками лошадь, и та, осторожно ступая, двинулась вниз. Пятками он ее пихал, потому что наотрез отказался надевать высокие рыцарские сапоги со шпорами. Во-первых, в такую жару в сапогах было просто неприлично и неудобно, а во-вторых, как же это, живое существо - шпорами?
У околицы он слез, пыхтя и отдуваясь, свалил в кучу копье, меч, шлем, кирасу, налокотники, поножи, кольчугу, из которой еле выпутался, стеганую безрукавку. Отпустил лошадь пастись, а сам пошел, загребая горячую пуль босыми ногами, по деревушке. Легкий ветерок сушил мокрую рубаху, играл с белесыми вихрами.
Рыска была именно деревушка, не деревня и тем более не село. Всего и было четыре дома квадратом и площадка небольшая посередине. Там сидел пацан лет десяти и играл в песке. Он что-то бормотал себе под нос, водил руками, передвигал с места на место игрушки. Ян подошел и стал смотреть. Ему дети нравились, он детей любил. И играть с детьми он умел. Еще через полчаса они уже вдвоем сидели в белой пыли и играли в солдатиков, передвигая их, заходя во фланг, атакуя и отступая. Наконец, глянув на начавшее опускаться солнце, Ян с сожалением встал. Глядя сверху на мальчишку, спросил:
- Слушай, тезка,- а паренек был тоже Яном, что обнаружилось в ходе игры.- Ты таких не видел здесь?
И он подробно и красочно описал своих друзей, даже показывая, как сутулится немного Раш и при этом ходит пузом вперед, как не сутулится, а опасно пригибается Чингиз...
- Кровники твои?- понимающе переспросил Ян-маленький.- Убивать их будешь?
- Да ты что?- замахал руками Ян-большой.- Это же друзья мои! Я друзей своих ищу!
- А-а-а... Друзей,- понимающе шмыгнул носом малец.- А не колдуна?
- А зачем мне колдун?- искренне удивился Ян.- Мне друзья нужны. Я соскучился уже.
- Ну, забирай, выиграл,- кивнул пацан и убежал, ушлепал, поднимая пыль, куда-то за дома.
- Что забирать?- поднял к затылку по привычке руку Ян. А в руке - оловянная фигурка бойца с палицей. В другой руке - вторая. Там присевший бородатый воин с саблей и кинжалом.
...
В город они вернулись уже втроем, хотя Чингиз и Раш еще двигались плохо. Все суставы щелкали и скрипели, и слабость была, и спину ломило. Потом немного откормились, попили пива, и опять ходили везде втроем - Ян, Чингиз и Раш. Только теперь слушали они Яна, прислушивались, переглядываясь иногда и кивая.
А он еще раз пригодился - настоящий друг! Это когда вытаскивал их из тюрьмы, где они сидели в ожидании суда. Встретился им опять тот странный человечек, что контракт подсовывал на черного колдуна. Встретился и подошел сдуру выяснить, как там, мол, дела? Ну, и побили они его, натурально. А кто бы не побил?
Иногда, когда друзья были заняты или у него самого было свободное время, Ян ездил в деревушку Рыску и там играл в солдатиков с Яном-маленьким. Только больше никак не удавалось выиграть.

Тиран

- Свобода и совесть!- рявкнули внизу так, что на миг не слышны стали топот, лязг и суета, поднявшаяся с первым криком охранника на входных дверях. По голосам, прикинул король, спокойно поднимая руки и принимая на плечи тяжелую кольчугу, не меньше пятидесяти человек. Внизу обычно дежурили десять охранников - простых кнехтов. Черные рыцари держали посты, начиная со второго этажа. Кнехтов, думал король, позволяя слугам опоясать себя широким кожаным поясом в железных скобках, не смогли срубить сразу, те успели поднять шум - значит, в самом  дворце предателей нет.
Значит, атака врага снаружи. Но как они прошли через ворота? Там же тоже стояла охрана? Во дворе была тишина, и если бы не крик того, что стоял у дверей, нападавшие могли пройти незамеченными по широкой лестнице сразу на второй этаж. Если кто-то из солдат останется жив, обязательно и щедро наградить,- подумал король, шевеля плечами под стальными наплечниками. Так наградить, чтобы все видели, чтобы завидовали честной службе.
- За короля!- ухнуло внизу гулко, как из бочки. Черные рыцари вступили в бой. Это уже второй этаж, выходит. Быстро идут.
Черные никогда не снимали на людях свои черненые доспехи и огромные, похожие на перевернутые ведра, шлемы с черным конским хвостом. Элитное подразделение. Лучшие и вернейшие из лучших. Вот только мало их, вернейших. А внизу топот - к нападающим подходят и подходят подкрепления. Давят массой.
Король повернулся к стойке с оружием.
Что взять? Огромный двуручник? Он для поля, чтобы крутиться в толпе, чтобы рубить по ногам, чтобы отсекать наконечники копий. В помещении им не помашешь. Хотя, солидная вещь. И старинная...
Парные из далекой страны на Востоке? Легкие, как кинжалы, чуть изогнутые. Король взял два парных клинка, покрутил "мельницу", когда каждая рука как бы по очереди, как крылья мельницы, ударяет сверху вниз и уходит чуть в сторону. Красиво. Но не эффектно.
А нужно именно эффектное и эффективное. Чтобы видели – сам король в бою. Вот, пожалуй, старый боевой полуторник, который помнят многие, бывшие с ним в боях. Простой прямой меч, начищенный до зеркального блеска, прямая же, крестом, гарда, туго оплетенная кожаным ремешком рукоять. Он позволит взять на левую руку один из щитов. Вот тот, для мечного пешего боя, с гербом, чтобы видели и знали.
Что-то гулко упало на парадной лестнице.
Шкаф с подарками, похоже. Огромный шкаф стоял на виду в коридоре, чтобы все, приходящие к королю на прием, могли видеть драгоценности, подаренные соседями и не соседями, а очень даже далекими королями, князьями, герцогами... Даже два царя отметились здесь. Под каждым подарком - табличка, чтобы было ясно, кто, за что, когда. Не проданы, не переплавлены в монету, не заложены ростовщикам. Вот они, подарки, все могут видеть! Вернее, все могли видеть. Теперь-то не увидишь.
- За короля!- и хрип...
Это уже здесь, неподалеку совсем. Все-таки давят своей численностью. Хорошо, что дворец строился так, что лучникам тут было неудобно. Сплошные повороты коридоров, изломы лестниц. А то давно бы утыкали стрелами защитников. А так им приходится пробиваться. Тратить время.
А время работает на нас, подумал король. Время - оно нужно, чтобы поднять гвардейцев и привести их от казарм к дворцу. Еще бы хоть с четверть часа продержаться. Гвардия успеет. Гвардия справится.
- Свобода и совесть!
Что за дурацкий пароль? Что они орут какую-то чушь? Какая свобода, кому, от чего? И какое отношение свобода имеет к совести? Если есть совесть - нет никакой свободы. Это же ясно даже выпускнику гимназии. А тут - взрослые люди... Что за дешевый романтизм? Кто это, кстати?
Король повернулся к двери. Две створки. Вышибут быстро. Надо было хоть в спальню делать маленькие двери. Тогда - еще пять минут. а если бы оковать железом, да железный же засов - так и все полчаса.
Двери рухнули с грохотом, поднимая белую каменную пыль.
- За короля!- жидковато, жидковато...
Трое выступили вперед. Смертники. Последние из черных. Последние верные. Личная охрана. Король сам шагнул вперед, плечами оттеснив в стороны рыцарей.
- Ну, и кто это тут пришел к своему королю?- спросил он вроде бы тихо, но слышно было всем. Король не надел шлем, седые кудри стояли облаком, подсвеченные сзади горящими факелами.
- Время-то неурочное, неприемное, утреннее...,- хэкнул, отбивая щитом первый удар копья.
Копья - это плохо. Умелый копейщик в строю всегда сильнее мечника. Тут надо сразу ближе пробиваться, вплотную, чтобы они друг друга прикрыть не могли. Подставив щит под уколеще одного  хищно прянувшего к нему острия, сияющего красным, он сделал широкий шаг в полуприсяде и не глядя ткнул мечом снизу вверх. Тут же слева и справа поддержали черные, слитно шагнув и оттеснив к дверям нападающих. В дверях бы их сдержать. Все же тут трое в ряд - максимум. А если пустить в комнату, то придется биться с десятком одновременно. Сомнут. Где же гвардия? Пора бы уже...
Отбить удар, пропустить над головой второй, подпрыгнуть, опять закрыться щитом, рубануть сверху, отгоняя.
Долго им так не простоять.
Слева вскрикнул и отшатнулся, зажимая плечо, рыцарь. Его место заступил последний, держащийся до того сзади.
- Свобода и совесть!- раздалось вдруг мощно и слаженно из коридора.
И обороняющуюся троицу, как пробку, вышибло напором тел из двери. Ну, вот и все. Теперь - каждый сам за себя. Король крутнулся на месте, стуча мечом по подставленным щитам, сделал шаг назад, еще один, увидел, как падает последний черный, почувствовал за спиной мелкое плетение окна. Ну же, гвардия! Где ты, гвардия? Он окованным локтем вышиб стекло, махнул перед собой резко сверху, тут же снизу и опять сверху... Глянул быстро через плечо.
Руки опустились бессильно. Это не враг. Это кто-то свой. Заговор!
Гвардия в полном порядке стояла парадным строем во дворе. Со знаменами и офицерами впереди. Она стояла и ждала. Чего? Смерти его ждала? Ах, ты, нечисть какая...
Еще мечом, толкнуть щитом, чтобы место было для замаха... Не толкается. Тесно. Давят со всех сторон. Уже и руку не поднять для удара.
Король выронил меч, дернул тут же из-за пояса кинжал, ткнул вперед, но кто-то  уже кинулся в ноги, со всех сторон толкнулась толпа, качнулась, давя... И вот уже только ноги вокруг. Ноги и щиты, которыми давят, жмут. Выдирают кинжал из руки, снимают с руки щит, режут ремни и скидывают доспехи.
Король хрипел в ярости и ненависти. Дергался под неподъемным весом... Даже сапоги сдернули. Боевые сапоги с кармашками для ножей, со стальными клювами спереди...
Все. Теперь - все.
Он расслабился, уступая силе.
Упустил. Просмотрел что-то... Сам виноват.
Запах крови и смерти туманил голову. Воздуха не хватало. Ну, чего ждут?
- Свобода и совесть,- сказал кто-то негромко. Толпа расступилась, пропуская к королю...
- Карл? Ты?- узнал король своего племянника.
- Выйдите все. Караулить двери. Гвардии занять посты,- команды раздавались четко и так же четко исполнялись. Отходили люди, становилась стража у дверей, от строя гвардейцев отделялись патрули и двигались на свои посты по боевому расписанию...
- Ну, дядя, вот и все...
- Что за детский лепет? Что это такое вы кричали? Что еще за свобода и к чему тут приплели совесть?- недовольно ворчал, поднимаясь медленно с пола, король. Переворот уже удался, а раз так - хоть немного поговорить, протянуть хоть немного. Все равно не жить. Потому всех и удалили. Король не может умереть от рук простолюдина. Король умирает своей смертью. Или не своей. Но - от рук короля. И никак иначе.
- А как ты хотел, дядюшка? Народ хочет настоящей свободы и хочет, чтобы правили им по совести. По совести и по закону, а не по велению и хотению сумасшедшего тирана.
- А сумасшедший тиран - это я, выходит?
- Да. Ты. Такие, как ты, не должны жить на земле. Если просто посчитать, сколько людей, самых честных и отважных рыцарей, ты уничтожил...
- Я - уничтожил?- мальчишке удалось изумить короля. То есть, бывшего короля.
- Как только появлялся смелый человек, который не боялся спорить с тобой, так сразу...
- Что - сразу? Мальчишка, ты видел казни? Хоть кто-то в мире видел казни и расправы в нашей столице?
- Уж лучше бы их казнили при людях, на свету, чем так - расправляться втихомолку. Где граф Рейнольд - честнейший из честных, поднимавший свой голос против тебя? Где рыцарь Осс? Где храбрый Бэр, получивший за сражение на перевале дворянство? Где они? Ты убил всех! Это знает каждый в стране…
Король засмеялся, заперхал, стуча кулаком по груди...
- Да-а... Вот как я все устроил хорошо... Это ты убил их всех, мальчик. Ты сегодня убил их всех. Граф Рейнольд командовал моими черными рыцарями. Рыцари Осс и Бэр были моей личной стражей. Вон их тела. И все остальные, лучшие из лучших, кто мог спорить со мной, кто не боялся "сумасшедшего тирана и деспота" - они все были моими самыми верными защитниками и друзьями. Они все были черными рыцарями...
- Не верю! А где же их дети, их семьи?
- Их семьи вывезены в дружественные страны. Их дети учатся в лучших университетах... Пойми, чем страшнее выступить против - тем честнее выступивший. А честность требует награды. Все честные теперь лежат на втором этаже. Честные устилают своими телами парадную лестницу. Мои честные... А теперь, выходит так по всему, честные - это ты и твои бойцы. Ну, заканчивай, мальчик, свое дело. Одно скажу напоследок. Восстанови отряд черных рыцарей. Сразу восстанови. И тогда тебя будут бояться враги, тебе будут верны друзья, и бояться ты будешь - только совестливых родственников...
Через минуту тело короля упало на площадь из окна третьего этажа.
- Король умер!- протяжно возгласил с высокого крыльца герольд в церемониальном ярком наряде.
- Да здравствует король!- слаженно рявкнула гвардия, вглядываясь в окно, из которого смотрел вниз новый король, обещавший всем свободу и правление по совести.

Король Кунц

Он гордился.
Он так гордился, что чуть не лопался от такой явной своей гордости. Гордиться помогало то, что ему внимали. Внимать, если кому не понятно, это слушать со вниманием. Если бы он был тут среди всех начальником, то мог бы еще сказать, что его "ели глазами". Да только какой он тут начальник, откуда бы?
- Опять расселся тут, бездельник,- прошипел над его ухом хриплый голос.
Прошипел, потому что с уважением. Чтобы не все слышали, значит, а только он. А хриплый голос оттого, что двери здесь все время настежь. Так и машут деревянным крылом, загоняя в уютный плотный, пропитанный пивом и запахами капусты и мяса, теплый зал холодный ветер с улицы. Вот и хрипит почти всю зиму кабатчик хромой Михей.
Охромел он еще пять лет назад, когда по такой же вот примерно погоде сверзился, поскользнувшись на разлитом да и замерзшем потом пиве, в собственный же глубокий подвал. Болел тогда долго. Потом еще ходил по кабаку с палкой подмышкой. Теперь вот хромает и все косится сердито на очередного посетителя, медлящего закрыть дверь.
- Ну,- снова захрипел он в самое ухо.
Кунц даже не поморщился, только повернул медленно чуть в сторону голову, приподняв гордо бороденку, будто только сейчас заметил Михея, человеком-горой возвышающегося в своем коричневом кожаном фартуке, пропитанном жиром.
- А, это ты, дружище Михей! Извини, не сразу заметил. Рад тебя видеть, старина. Как нога? Ну, неси, неси нам на всю честную компанию. Так ведь, мужики?
Мужики, внемлющие до того рассказчику заграничных небылиц, закивали согласно головами.
Время было вечернее, морозное. Дверь, хоть и обита специально полотном поверх пучков соломы, вся промерзла и закрывалась от этого неплотно. А по самому низу, где Михей прибил ржавую железяку, чтобы ногами пинать можно было, уже висел плотный слой льда. И тянуло от двери так, что снимать кожух совсем не хотелось.
Но даже этого сквозняка не хватало, чтобы разбавить хлынувший из кухни запах от только вскрытого бочонка с кислой капустой. На запах этот, правда, почти никто внимания не обращал, нос откровенно не кривил, потому что знали все, что нет ничего лучше, чем вот такая кислятина, слегка промытая, а потом выложенная в огромную сковороду, в старый свиной жир, расплавленный и плюющийся по сторонам. И туда же хозяин, наверное, прикажет покрошить пару колбас, что зависелись у дымохода над печью аж с серпеня, как кололи свинью у Франка, который вовсе и не Франк на самом деле, а просто так - Франтишек. То есть, раньше он был просто Франтишеком. Да только после службы в армии загордился он невесть отчего и велел всем называть его коротко, но с уважением, как иноземца какого. Вот с той самой свиньи две колбасы еще оставались, но никто их уже не брал, потому что зимой свежатинка всегда есть.
А в капусту если такую покрошить - самое оно получится.
Когда все покоричневеет, просолится, проперчится, прожарится - вывалит Михей-кабатчик, не жалея продукта, на большое деревянное блюдо, что в полстола, принесет мужикам, бросит на стол деревянные же ложки тем из них, кто свои не приготовил.
Правильный-то мужик ножик и ложку всегда с собой носит. Летом - за обмоткой онучевой, а зимой - за голенищем высокого валяного сапога. Валенки, да кожухи, да штаны суконные - это же самая лучшая по зиме одежда. А запаха этого от тех валенок, что как псина мокрая, его и не слышно совсем, потому что капуста перебивает все.
А еще, по запаху, что с кухни потек, в сало Михей щедро покрошил луку да чеснока. Вот теперь уже запахло вкусным и острым.
- Ты пока нам выпить неси, Михей!- крикнул вдогонку кабатчику тщедушный Кунц, довольный новыми слушателями, и опять закивали мужики, ожидая продолжения рассказа.
Выпить вечером субботы после тяжкой трудовой недели не находил для себя зазорным никто. Говорят, даже герцоги разные и графы – и те по субботам себе позволяли.
В кабаке у хромого Михея подавали по холодному времени казенную прозрачную и чуть маслянистую на вид палинку, которую проверяли, специально поджигая и нюхая запах от нее. Да еще наливали в тяжелые глиняные кружки густое черное зимнее пиво, валившее непривычных с ног посильнее той палинки. Честно говоря, то же самое подавали и летом, в самое пекло.
Ну, не умел Михей варить правильное светлое. Выходило оно у него всегда мутное, с запашком, как будто дрожжевым. Так он придумал называть его "живым", и с проезжих за то брал в полтора раза больше. А проезжим - что? Им лишь бы диковину какую. Заезжие эти про "живое" пиво от Михея и разнесли по всей дороге.
Вот только местные, свои, пили у него только темное. Потому что знали. Темное-то пиво у Михея было правильным, с настоящим хлебным вкусом, с квасным запахом, бьющее в голову и в ноги, греющее зимой и охлаждающее, утоляющее жажду и даже голод летом.
- Дак, чо дальше-то? Ты говори, говори,- бормотали мужики наперебой, обхватывая большими корявыми ладонями выставленные перед ними кружки.
И Кунц продолжил свой рассказ, всплескивая руками и тряся жидкой бороденкой:
- В столице, говорю, девки-то спят в специальных костюмах из прозрачного шелку. Называют его "пэжам". Слово иностранное, откуда пошло – никто не знает, а сами эти пэжамы - донельзя смешные. Меня тоже учила одна красавица-купчиха, чтобы ночью - только в пэжаме. Но я такого не выдержал и сбежал, хоть и просила она остаться и обещала даже мне купить не кабак, как у Михея, а самый настоящий трактир, с комнатами и конюшней. Обещала поставить трактир на хорошем перекрестке. А еще в той столице моются постоянно.
Он обвел мужиков горящим вдохновением взглядом и добавил для крепости:
- Не меньше двух раз в неделю! Во как!
- Ну, положим, два-то раза в неделю я бы выдержал,- пожевал губами самый здоровый и бородатый мужик.- Оно противно, конечно, но ежели за трактир - можно и потерпеть.
- Это ты, ты же вон какой здоровый,- захихикал мелко Кунц.- А глянь на меня? Ась?
- Это да,- прогудел добродушно мужичище.- Тебя, дак, вовсе смылить можно. Если по два-то раза...
- Это что! А вот был я еще в южной стране Юразии, так там бабы в постелях спят натурально вовсе без всего! Совсем, значит, голые!
- Как же это?- засомневался кто-то, запуская пятерню в затылок.
- А вот так! Жарко там у них, в южных странах. Они даже не прикрываются ничем, так и лежат. А мужчина там может иметь три и даже больше жен. Если, конечно, прокормить может - так и все семь можно. И вот, представьте, все семь спят нагишом! У меня там, правда, всего одна была, но красивая такая, заводная, да молодая! Она не так просто с улицы - дочка князя ихнего. Дворец, понимаешь, все дела, как положено. Она и меня научила спать безо всего. А что?
Кунц поднял кверху палец, обвел вокруг себя, потом сложил кукиш и ткнул им напоказ в темный угол.
 - Да вот, а что такого? Нормально! И нечего вам ржать! А ежели еще вдвоем, так и вовсе приятно даже! Эх, любила же она меня страстно. Предлагала остаться навсегда. Да. Но не могу я, не могу на одном месте. И однажды просто сбежал. Была погоня, но мой конь был быстрее. А стрелять они не стали, потому что не убить меня хотели, а женить. На княгине.
- Ух, ты-ы-ы...
- А в северных странах мужики спят так же, как и бабы. В длинных, в пол, толстых таких рубахах. С рукавами,- добавил он, подумав мгновение.- И на голову надевают колпаки специальные теплые с ушами. Потому что мороз у них стоит такой, что лед не только на двери, как у Михея, но и по всему полу лежит. Красиво там, все такое гладкое и блестит.
- А ходить-то как? По льду?
- А так и не ходют они. Катаются на коньках. Маленькие такие конечки, железные, блестящие. Я там правда совсем недолго жил, потому что морозов сильно боюсь. Я ж худой, сразу кости мерзнуть начинают. А вот толстым там очень даже хорошо. Не жарко. Да, и женщины, что интересно, у них очень красивые. Белые такие, высокие, волосы почти до полу...
- Они-то высокие, а ты маленький,- засмеялся сбоку и закашлялся, подавившись, кто-то из приезжих.- Небось, там-то, на северах, никто тебя такого мелкого не любил, да?
- Отчего же,- приосанился Кунц, задрав бороденку уже чуть не к потолку, масляно блестевшему в слабом свете лучин.- Очень даже любили. Прынцесса местная была в меня просто влюблена. Был бы я сейчас северным прынцем. Да только вот не сложилось у нас. Война у них там началась, и пошел я за них воевать. За них и за прынцессу эту, значит.
- Ну, ну? И что там дальше было? Как воевал?
- Что дальше, что дальше... В плен попал. Раненый,- со значением поднял он снова палец.- За героизм меня величали враги на своем языке багадуром.
- Это каким дуром-то? Насмешничали, что ли?
- Багадуром, балда! Это богатырь и герой по-ихнему. А когда я выздоровел, то положила на меня глаз сама их цариня. У них там, понимаешь, женщины правят, потому что мужики все время в деле - на войне, в походе...
- Ну, это, пожалуй, правильно, это и у нас почти так,- закивали, переглядываясь, мужики.
- ...Да сбежал я,- продолжал заливаться Кунц.- Не выдержал в плену быть. Ненавижу, когда притесняют. За мной, конечно, гнались, да. Но я пробился в степи, а там мне каждый кустик - товарищ. я же маленький. Меня и не видно. Сошелся с племенами кочевыми. Там у меня тоже была любовь. Такая любовь...
Он закатил глаза, поцокал языком, покрутил в немом восхищении головой:
- Вам, мужики, не понять. У них девки, понимаешь, на конях скачут во весь опор - без седла. И без порток,- добавил он тут же, заметив, что отсутствие седла не вызвало оживления.
- Да-а... Ух, ты-ы... Ляжки такие, знать... Как зажмет, видать…
Опять хлопнула дверь, впустив волну морозного воздуха, заколебавшего пламя над поставцами.
- Кунц! Ты где тут опять? А ну, пошли домой! Хватит тут из пустого в порожнее с проезжими. Делом заняться пора!- сурово пробасила от порога высокая женщина в богатой шубе и в восточной шапке с ушами, завязанными под подбородком.
Кунц тяжело вздохнул. Еще раз вздохнул со значением, мол, как он устал от этих женщин. Даже ойкнул немного от старания. Потом медленно поднялся, чтобы не терять солидности перед слушателями, поклонился всему обществу и молча вышел.
- Это кто же был?- дернул кто-то Михея за фартук.
- Кто-кто... Баба его. Не видно, что ли? Жена законная. Королева евонная и наша, Феодора ...э-э-э... восьмая, что ли.... А он, стало быть, наш подлинный король Кунц. Как есть - король. Вот так и живем с ними, королями,- прохрипел сквозь внезапно напавший кашель Михей. Откашлявшись, смахнул рукой слезы, выступившие от натуги на глазах, и быстренько скрылся на кухне.
- А хороший у них тут король, мужики!
- Да-а... Нам бы такого! Все повидал, все знает. И женщины, что главное, его любят. Сразу видно - справный король!
Задумались каждый о своем.
Затихло в кабаке.

Справедливый суд

- Ваша честь, подсудимых привел, кого велено!
В дверь сунулась широкая красная морда стражника. Судья графства, сухонький старичок неопределенно старого возраста, поднял голову от разложенных на темном дереве стола бумаг и молча уставился ему в переносицу блестящими черными глазами.
- Э-э-э... Прошу прощения, привели, значит, ваша светлость!- уже тише повторил стражник.
- К судье графства обращаться надлежит просто и без чинов -  "судья". Говорить ему надобно "ты", но вежливо и с соблюдением достоинства,- наконец, недовольно проскрипел, будто прочищая горло, седой судья.- Ты понял меня, стражник?
- Э-э-э...,- тот тяжко сдвинул брови вместе и наморщил лоб.- Точно так. Я ... тебя... понял, судья!
- Тогда вводи.
- Так, которого же из них-то?
- Вводи обоих. И сам заходи с ними вместе. И моих ребят позови там со двора - пусть посидят тут в углу, послушают.
Стражник буквально вбросил, как два куля с тряпьем, изломанных и покрытых сажей и собственной кровью подсудимых. Они тут же с явственным стоном рухнули на пол.
- Перестарались, что ли?- приподнялся обеспокоено судья.- Слушать и говорить могут?
- Могут, могут! Они теперь такие разговорчивые стали, не то, что поначалу-то.
- Ну, это,- махнул судья своим, присевшим на лавки в темных углах комнаты, освещаемой только свечой на столе судьи.- Посадить, значит, напоить, придерживать.
Быстрое почти неслышное движение, несколько стонов, гулкие глотки, когда в разбитый рот полилась вода из поднесенного медного чайника.
- Готовы? Ага… Итак, подсудимые, горемычные мои, дело разбирается судьей графства, а не мировым судьей, потому что... А кстати, что я вам буду рассказывать. Это вы сейчас мне и поясните, почему меня к вам прислали, оторвав от всех важных дел графства. Законы, как я гляжу по допросным листам, вы изрядно знаете.
Он помолчал, смотря на каждого по очереди, склоняя голову то к левому, то к правому плечу, будто выбирая.
- Ты. Говори, сидя. И я буду сидеть тогда, а не дергаться.
- Судья графства привлекается когда речь идет об оскорблении словом или делом графских служащих.
- Так, да. Но с добавлением: для соблюдения истинной справедливости в делах между графскими служащими и городскими жителями. Запомнил? Вот потому, значит, я  здесь сейчас, а не в столице. А ты, выходит, и есть тот самый графский служащий. Так?
- Я - квартальный надзиратель. Зовусь Ян Короткий,- привычно отбарабанил левый из двух.
- А ты, значит...,- судья переложил несколько бумажек на столе, поднял глаза на правого.
- Ремесленники мы. Шорник. Тоже Ян. Ян Длинный.
- Ну, вот, и познакомились, процедуру соблюли. Теперь у нас с вами будет так: вот тут у меня все написано, что вы говорили под честной пыткой. Я буду задавать вопросы, а вы так же честно отвечать, чтобы я уяснил то, чего не понятно может быть из написанного. А если не честно, то я опять отсылаю к палачу. Все понятно? Возражения?
Стражник молча навис сзади над подсудимыми, придерживая их за плечи огромными ручищами.
- Все ясно...
- Да. Понятно.
Судья опять помолчал, что-то черкнул в подложенных бумагах, а потом задал совсем немного вопросов, на которые получил от обоих честные и развернутые ответы.
Ян Короткий, квартальный надзиратель, давно уже никак не мог поймать ловкого вора, который грабил дома граждан, когда те уходили по своим ежедневным делам. Ювелиров грабил. Портного грабил. Кузнеца, когда тот был в кузнице. Ян бесился, и потому стал искать, как учили в столице - кому выгодно. В его квартале остался нетронутым только дом шорника Яна Длинного. Но Ян был всегда на людях, за работой. Вот только был у него сын, который все больше бездельничал и шатался по улицам в компании таких же малолеток. Надзиратель взял сына прямо на улице, увел его к себе в канцелярию, порол ремнем и кнутом до крови, и сын шорника во всем сознался. Но когда квартальный надзиратель повел его в тюрьму, чтобы передать дело мировому судье, как-то пацан этот извернулся и убежал. Ян Короткий гнался за ним, но был слишком тяжел и ноги коротковаты - ушел, разбойник.
Ян Длинный, шорник, спрятал сына от стражников, а потом пошел к канцелярии, дождался вечера и побил квартального надзирателя. Крепко побил. При большом скоплении народа. И все радовались, потому что был народ недоволен Яном Коротким. Тот всегда распускал руки, и у многих дети были биты, а некоторые даже выкупали своих за большие штрафы уже из тюрьмы.
- Ну, что же,- сказал удовлетворенно судья, переворачивая второй раз песочные часы.- Теперь я все знаю. Ты, квартальный надзиратель, нарушил закон, когда схватил невиновного - молчи, молчи! Он не виновен, пока судья не скажет иного. И пороть мог только дознаватель, а не ты. Закон нарушен, причем, как говорят, не в первый раз.
Он повернулся всем телом, левой рукой растирая поясницу, ко второму подсудимому:
- Ты, городской шорник, напал на графского служащего, бил его, валял, и тем умалил графское достоинство. Молчи, молчи... Правильно бил, знаю. За собственного сына я бы тоже - ух, убил бы, наверное...
Он потер руки, потряс ими, чтобы отдохнули немного, потом поставил последний росчерк и убрал в футляр, тщательно протерев, редкое стальное перо.
- За работу, ребятки, взяли мне всех троих! Поставили!
Из всех темных углов выступили сразу "ребятки" в черном сукне и коже, которых привез судья с собой из столицы. Они ловко перехватили у стражника подсудимых, вздернули их на ноги, придержали так. Двое же заломили руки самому стражнику, ошарашено молчащему и только вертящему головой в полной своей непонятливости.
- Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Короткого, квартального надзирателя, разжаловать с лишением всех выслуг и пенсиона, лишить имущества, а самого казнить для примера всем остальным графским служащим и для успокоения народа.
Он повернулся к заулыбавшемуся той стороной лица, что была видна из-под грязи и засохшей крови, шорнику.
- Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Яна Длинного, шорника, лишить покровительства графства, лишить имущества, которое будет отписано в пользу суда, сына его направить на казарменное обучение в столицу, а самого Яна казнить с жестокостью для примера всем, на графских служащих умышлявшим, и для успокоения народа.
Ян Длинный подавился улыбкой и обмяк в руках черных прислужников суда.
- Я, судья графства, заслушав показания подсудимых и изучив суть дела и настроение в городе, вынес сего числа и сего часа приговор. Стражника, имя сейчас впишу, да оно и не важно, по делу шорника и надзирателя казнить тоже примерно и  с жестокостью вместе с двумя вышеозначенными подсудимыми.
- За что же меня-то?- бухнулся на колени, вырвавшись на миг, стражник.- Судья, я же свой! Меня - за что?
- А для порядка и истинной справедливости. Пусть все видят, весь город, что у нас нет тут своих и чужих. Приговор привести в исполнение немедленно на городской площади перед ратушей. Подпись, печа-а-ать,- он растопил на свечке палочку сургуча, капнул на край листа, приложил вынутую из кармана медную печатку с щитом и двумя мечами, обвитыми змеями.
- Ну, а потом свободны до утра,- кивнул своим, собирая бумаги.- Завтра поедем домой.
Загрохотали сапоги, хлопнула дверь.
Справедливый судья графства дунул на свечку.

Расправа

- Едут, едут!- поднимая белую пыль босыми ногами, по самой середке улицы к дому старосты бежал Хведька-пастушок, загодя поставленный у деревенского плетня, чтобы вовремя упредить.
- Ну,- выдохнул староста.- Вот, значит, и дождались... Гостей дорогих. Доигрались, мать вашу, прости господи со всеми апостолами... Ну, пойдем, деды, встретим гостей дорогих.
Между поспешно раздвинутыми козлами в деревню медленно втягивался обоз. На телегах сидели хмурые бородатые мужики, посматривая остро по сторонам. Пять телег не смогли въехать на утоптанную площадь перед домом старосты, где обычно собирался деревенский сход, растянулись по единственной улице. Мужики поспрыгивали с них, потягивались, приседали, разминая ноги и спины, копались в сене, доставали тяжелые кожаные куртки, хищно изогнутые сабли, высокие бердыши с широким лезвием. Двое облачились в красное сукно и теперь набивали неспешно длинные фузеи, подсыпая порох из рогов-пороховниц.
Староста и двое местных старейшин, седых и согнутых временем, стояли в растерянности, не понимая, к кому нужно обращаться.
А понаехавшие мужики уже разошлись по деревне, встали караулами на въезде и выезде. И те, что с огневым боем, разделились, встали с разных концов единственной настоящей улицы. Теперь из деревни никто не сможет выйти.
Только после этого от самой задней телеги, прихрамывая на правую ногу и морщась недовольно, подошел заросший черной бородой чуть не до глаз крупный человечище:
- Здорово, деды!
- И вы здравы будьте,- поклонились все трое в пояс.
- Не ждали, небось, хитрованы? Ишь, вырядились в старье... А налоги кто платить будет?
- Дак, разбойники у нас... Грабют...,- забормотали старики.
- Ага. Разбойники, они самые. И на нас напасть пытались. Только вот интересно... Кто к вам еще ездит-то?
- Ась?
- Ездит к вам кто? Кого тут грабить? Церковь у вас есть?
- Дак, нет церкви-то, деревня мы...
- Кабак тогда, может, есть богатый? Народ съезжается пиво пить?
- И кабака нету. У нас же не проезжее тута место. В лесу сидим, крайние.
- Ярмарки тоже нет, что ли?
- Нет, господин,- решил староста умаслить приезжего обращением.
- Ну, так кто же тогда тут разбойничает и над кем? Чем живут благородные разбойнички? Вот в чем вопрос. И мы этот вопрос разрешим сегодня к общему спокойствию. А пока, деды, организуйте поселить и накормить всех наших. Я буду у старосты. Как солнце дойдет до крыши, так начинайте по одному приходить на разговор. Все, кто может говорить. От самого мала и до велика - все. К утру закончим, думаю,- почесал он голову под кожаным круглым подшлемником.
Деревня угрюмо зашевелилась. По домам повели приезжих мужиков. Печи специально стояли горячие с утра, потому щами с давленым чесноком и зеленым луком перьями накормили всех. Мяса в хлебове по летнему времени не было, за что извинялись перед городскими, но те кивали понимающе, благодарили, и снова шли на улицу, присматриваясь к окружающему.
К вечеру городские оживились, забегали скорее, стали, как овчарки с овцами, сгонять всех жителей на площадь. Тычками и командами выстроили подобие очереди, в которой непривычно для общества первыми стояли дети малые, да женщины. Как только солнце коснулось крыши, первый из пацанов мелких шагнул, заметно трясясь от страха, на крыльцо. Обратно он уже не вышел. Обратно всех поднимавшихся на высокое, в четыре ступеньки, крыльцо проводили сразу на зады, чтобы не советовались с другими. И там сажали их прямо на мягкие грядки старостова огорода под присмотром городских.
Ночь наступала теплая, но деревенским было холодно от ожидания решения приезжих. Разговаривать не хотелось и не моглось. Сидели, покачиваясь, как от боли, вспоминая, а что, собственно, спрашивал страшный чернобородый?
Хведьку он спросил, не разбойник ли он. Посмеялся на разинутый в изумлении щербатый рот и отправил на огород.
Машку спросил, сколько ей лет. И все. И правильно ли она сделала, что ответила?
Олешна так и не поняла, что спрашивали. Очень сложное что-то.
...
Старосту ввели последним, когда он уже еле дышал, и черные точки плавали перед глазами.
Уже светало.
- Ну, что, староста, готов помочь государству и раскрыть преступные замыслы?
- Я-то?
- А кто еще? Ты - и кто еще? Сын твой? Или вон Хведька, щербатый этот? С чего он щербатый? В бою зуб выбили?
- Э-э-э...
- Так и запишем.
- Но, господин...
- Все, староста. Иди, иди, готовь людей к расправе.
Старосту вытолкнули на крыльцо. Людей погнали с огорода и согнали снова на площадь. Староста пересчитал всех глазами и дребезжащим голосом завел:
- Общество! Приказано нам на рассвете стоять здесь и ждать, значит, суда и...
- Ты так ничего и не понял, старик,- раздалось за его спиной.- Мы тебе не суд и не королевская жандармерия со следствием. И не церковная сотня. Мы, дед, Расправа. Наша задача, по наставлению древнему, от отцов и дедов данному - поиск невиновных и наказание непричастных. Чтобы впредь никому неповадно было. Так что готовьтесь люди. расправа вам будет...

Чума

В эту простую полотняную палатку-шатер - столб посередине и выцветший парус куполом - очередь не стояла.
Очереди были туда, где показывали бородатую женщину и крокодила, тварь лютую в воде, но на суше вызывающую смех. Очередь была в большой цирк, где сегодня обещали призы победителю первого циркового силача. Призы были немалые. По расчетам выходило, что если кто из горожан сможет справиться с этим неохватным в плечах оглоедом, то полученных призовых хватит на целый год безделья. Год! За это стоило попытаться хотя бы. Попытка стоила всего один золотой. Тоже не дешево, конечно. Но и приз главный такой, что окупал все потери на много дней вперед.
Очередей к ларькам с едой тоже не было. Но не потому, что не вкусно готовили или плохо обслуживали. Совсем наоборот. Там суетились маленькие нездешние смуглые люди, повязав по поясу белые фартуки чуть не до земли. Ты еще только поворачивал в их сторону, а они уже заворачивали в большую лепешку овощи и мелко порубленное жареное мясо, поливали все соусом - красным или белым - посыпали перцем, и когда покупатель останавливался перед прилавком, ему уже с улыбкой вручали получившийся съедобный сверток. Те, кто не боялся купить нездешнюю пищу, ели осторожно, заранее сморщившись, но потом задумчиво кивали, и медленно обсуждали с толпящимися и заглядывающими в глаза любопытными: да, мол, неплохая еда. Совсем не наша, конечно. И острая. Но под пиво домашнее такое пошло бы. Опять же и экономия какая выходит. Если чистое мясо делать, так гораздо больше его уйдет. А тут вот тебе и лепешка вместо хлеба, и овощи для сытности и сочности. Нет, совсем даже неплохая еда. Да попробуйте сами!
Одни отходили, другие подходили и получали тут же эту нездешнюю еду, кусали, морщась поначалу, потом улыбались - вкусно.
Палатку, стоящую почти у входа на рынок, старались не замечать. Глаза отводили, задумчиво глядя по сторонам, как бы невзначай обходили по кругу, издали. Вроде и нет тут никакой палатки. Пустое место, только неудобное – вот и обходили.
Но если кто-то замедлял шаг, вчитываясь в табличку над входом, или направлялся туда, чуть не весь рынок замирал и наблюдал за ним. Вот он шагает. Вот стоит, читает табличку. Скребет в затылке, сдвигая шапку на нос. Роется в карманах. Считает мелочь.
Заходит!
Все ждали.
А еще через минуту или две из палатки вылетал раскрасневшийся селянин и кидался тут же к прилавкам с напитками.
Пиво тут было плохонькое. Городское, свое, в каждом кабаке было разное. Но всегда вкусное, плотное, крепкое. А тут - вода водой. Но зато у них еще были вина и разные напитки из нездешних фруктов и овощей, что на виду у любого протирали, заливали тем же вином, взбалтывали, процеживали и наливали в глиняные кружки всем желающим.
Нет, хорошая ярмарка была, хорошая. Нечего бога гневить. И погода стояла сухая и теплая, хоть и осень уже давно.
Вот только эта палатка...
- Там у вас при входе написано...
- Вы умеете читать? Похвально. Заходите, присаживайтесь. Приятно пообщаться с грамотным человеком.
- Я хотел спросить...
- Вот и спросите. Что же вам стоять?
- Погодите, но там сказано - десять серебряных? А за что, собственно?
- И за что - написано, вы же прочитали, верно?
- Но это как-то странно даже. Разве дано нам, людям, знать такое?
- Я повторю, что сам же и написал на табличке: за десять серебряных я готов сообщить вам точную дату вашей смерти. Точную. Могу и причину смерти назвать. Если я ошибусь, вы получите свои деньги обратно.
- Вы смеетесь? Я выйду, меня за углом местные пырнут ножом, и кто получит с вас мои деньги?
- А кто вам сказал, что я не сообщу вам именно сегодняшнюю дату? И не приведу причиной смерти - нож? Ну же? Вы зашли поговорить? Или будете платить деньги?
- Жулики! Все равно - жулики!
Хлопнул брезентовый полог, быстрые шаги протопали по утоптанной до каменной твердости площади.
- Учитель,- выдвинулся из темного угла худой черноволосый мальчишка.- Но он же прав? Нельзя знать дату своей смерти?
- Во-первых, можно. Нет такого запрета на людях – знать. Все знания хороши и благородны. А во-вторых, никто пока да этого вопроса не дошел, ты обратил внимание? Они все боятся. А я ведь им просто напоминаю: все мы смертны. И они – тоже смертны. Но вот только думать-то об этом не хотят...
Кто-то потоптался у входа и откинул, наконец, полог, всматриваясь с солнечного дня в полусумрак палатки.
- Есть тут кто?
- Заходи, заходи, странник.
- Откуда ты знаешь, что я - странник?
- Прости меня, но твоя одежда, твои сапоги, твое оружие - все не местное. Ты издалека.
- Да-а, я издалека. И у меня много разных дел в этом городе. Но я специально зашел к тебе, пройдоха, как только увидел табличку. Ну-ка, скажи, когда я умру? Попробуй, обмани меня...
- Зачем мне тебя обманывать? Я скажу тебе совершенно бесплатно. Мне не нужны твои деньги, странник. Ты умрешь завтра до захода солнца.
- Я и не думал давать тебе денег, старик! Знаю я вас, шарлатанов... Но ты сказал, а я услышал. Завтра на заходе солнца я вернусь и погляжу тебе в глаза.
Он так и не вошел, брезгуя. Весь разговор прошел на пороге палатки. Опять закрылся полог. Опять простучали мимо каблуки. А старик, сидящий в центре, под световым пятном из отверстия вверху, вдруг встал и начал командовать:
- Собирай вещи. Складывай палатку. Мы уходим прямо сейчас.
- Учитель, ярмарка недавно открылась, мы еще можем заработать здесь много денег!
- Денег? Хочешь заработать денег? Оставайся. Скоро в этом городе будет очень много денег. Ничьих, свободных, лишних... Я ухожу.
- Да, учитель, мы уходим. Конечно. Не сердитесь на меня. Я уже собираюсь. Только ответьте мне, неразумному, почему? Почему сначала вы два дня сидели здесь и ничего не заработали. А теперь, когда к вам стали заходить, вы решили уйти, хотя ярмарка будет длиться еще долго?
- Сначала я просто предупреждал их, что все они смертны. Я не зарабатывал на этом. Заработаем мы потом, когда уйдем из города и пойдем по деревням. Так я думал сначала... А теперь. Ты видел его одежду? Видел его оружие?
- Да.
- А видел ты его лицо, его глаза, его шею?
- Я не обратил внимания, учитель.
- Вот поэтому ты ученик, а я учитель. Поэтому. Он умрет завтра до захода солнца. Я его не обманул. А за месяц вымрет весь город. Чума пришла на ярмарку с этим караваном. И они еще смеялись надо мной...

Непобедимый

Принц Аджах был непобедимым борцом на поясах. Весь год до обязательной ежегодной очередной войны с очередным врагом он только и делал, что разъезжал по стране, выискивал в каждом городе борцов и обязательно боролся с ними на поясах. И всегда выигрывал, укладывая огромного местного силача аккуратно плашмя на спину. После этого всенародного действа под громкую музыку и возбужденные вопли толпы был пир на весь мир - это тоже была традиция. Поэтому во всех городах и селах ждали с нетерпением, когда же принц Аджах приедет к ним. Побороть его никто и не мечтал, но вот пир... Пир - это да! И еще - разве просто побыть рядом с великим силачом, то есть, с величайшим силачом и непобедимым борцом, да еще и принцем - разве одно это не счастье?
Ваньо был простым пастухом в своем селе. Но он тоже мечтал о приезде принца. Для этого Ваньо каждый день делал зарядку, а потом бегал по холмам и лесам за баранами и овцами, иногда специально пугая их, чтобы бежали резвее. Еще он поднимал тяжести. Целыми днями он поднимал встречающиеся валуны, или таскал на спине молодого барашка. А иногда, поднатужась, взваливал на плечи опоясанную ремнем тушу старого барана-вожака и тащил его на себе под неумолчное баранье "бэ-э-э". Отара слышала голос вожака и бежала, куда вел их Ваньо.
Вечером, сдав скот владельцам, Ваньо обливался холодной колодезной водой, надевал праздничную рубашку, вышитую красными крестиками по вороту и рукавам, и шел  к месту сбора всех селян, к харчевне, стоящей на выезде из села. В ней всегда останавливались проезжающие через село купцы, потому что пиво у них тут варилось вкусное - это из-за воды, наверное - и еще потому что это была самая последняя "сельская" харчевня. Дальше начинались места, которые относились к городу, и там почему-то такая же еда и такая же постель стоили уже гораздо дороже.
У харчевни Ваньо снимал рубаху и похаживал по вытоптанному до каменной твердости двору, пошевеливая плечами, напрягая руки и покрикивая, что готов сразиться на поясах с любым желающим, обещая напоить пивом того, кто победит. Пиво в селе любили. И развлечение такое - тоже. Потому каждый вечер Ваньо боролся. Он уже не раз кидал через себя или аккуратно укладывал перед собой всех сельских силачей. И даже кузнец признал, что хотя на руках он бы Ваньо быстро обставил, но вот спина у Ваньо крепче, потому на поясах он и выигрывает.
Долго ли, коротко, близко ли, далеко, но заехал в село по своим королевским делам и какой-то гвардеец. Он пил пиво, отирая пену с длинных черных усов, касающихся его мощной груди, если он чуть наклонял голову, смотрел рассеянно в окно на закат, думал о чем-то своем. А Ваньо опять похаживал по двору и звал селян сразиться с ним на поясах. И клал одного за другим всех, кто выходил против него.
Заинтересовался гвардеец, потом подозвал хозяина, переговорил с ним негромко, узнал имя борца, а утром, молча и неспешно собравшись, легкой рысью ускакал на своем невысоком коньке дальше. Наверное, в столицу.
А через месяц староста получил извещение, что принц Аджах заедет в село на пути из столицы к границе.
После письма сразу наехали столичные. Они бродили везде, все трогали, все измеряли и все что-то морщились. Потом потянулись подводы. На них везли разобранный по бревнышку походный дворец принца. На каждом бревнышке был свой номер, поэтому молчаливые опытные рабочие быстро собрали на луговине, где до того всегда пасли коров, высокий с острой крышей, похожей на наконечник гигантского копья, дворец.
Подводы приходили и уходили.
Были заполнены все кладовые дворца - вино, еда для будущего пира, как поняли селяне, наблюдающие всю эту суету.
Наводнившие село и окрестности рабочие быстро вырубили лес на сто шагов в каждую сторону, чтобы подлый враг не подполз и не ужалил принца.
Потом рабочих увели, а вместо них пришел полк солдат, быстро раскинувший походные шатры на тех местах, где раньше был лес. Часовые встали цепочкой, перекрикиваясь днем и вечером и сменяясь каждые четыре часа. С этого дня сельский скот остался взаперти. Даже накосить травы, чтобы покормить скотину, не удавалось. Сначала скармливали старое сено, потом даже солому давали, тягая по пучку с крыш, а потом уже начали резать жалобно блеющую и мычащую скотину.
На дворе стояло лето, было жарко, а соли, как обычно, не было. Чтобы не пропало мясо, его ели, давясь и уже ругаясь. Отец старосты помер от переедания. Еще несколько селян были при смерти от того же.
Наконец, дошло дело и до Ваньо.
Он проснулся оттого, что на него кто-то внимательно смотрел. Попытался вскочить, но крепкие умелые руки тут же бросили его обратно на жесткий травяной матрац, прижали, полезли под подушку, приподняли лоскутное одеяло, потом прижали его за плечи и за ноги. Люди в черном - Тайная стража королевства - стояли вокруг Ваньо и смотрели на него холодными змеиными глазами.
- Ты будешь Ваньо-пастух?
- Я,- кивнул Ваньо.
- Не дергайся, а слушай внимательно и исполняй в точности. Завтра приедет принц Аджах. Он будет бороться с тобой. Времени у него мало. Значит, сначала ты встанешь на колени на счет раз-два-три, а потом он положит тебя, не кидая через голову. На счет раз-два-три-четыре. Понял?
- Нет,- честно сказал Ваньо.- Я сильный, я хочу побороть принца Аджаха.
- Запомни, пастух: принц Аджах есть непобедимый борец на поясах и символ нашей армии, непобедимой в боях. Никто и никогда не может его побороть...
- А если я смогу?
- А если ты сможешь, то все жители села будут убиты, дома сожжены, дорога перенесена в сторону, и принц все равно останется непобедимым. Ты понял? Ты борешься завтра не за победу, а за жизнь всего села. И жизнь село получит только в том случае, если ты, пастух Ваньо, на счет раз-два-три упадешь на колени, а на счет раз-два-три-четыре ляжешь под ноги принца.
Сказали и исчезли, как будто и не было черных воинов Тайной стражи королевства. Но они были, потому что Ваньо очень хорошо запомнил этот серый и сухой голос, монотонно заученно твердящий ему "раз-два-три" и "раз-два-три-четыре".
На другой день к обеду приехал с небольшой свитой принц Аджах.
На вытоптанную луговину перед походным дворцом принца вывели умытого и обрызганного цветочными водами Ваньо и поставили напротив принца. За принцем стояли двое в черном, внимательно смотря на Ваньо.
Принц и пастух сошлись, взялись крепко за пояса друг друга.
Ваньо посмотрел в глаза принца и увидел там скуку и лень. И ему тоже стало скучно.
На счет раз-два-три он рухнул на колени. А на счет раз-два-три-четыре - упал на спину.
- А говорили, силач,- лениво процедил принц, отряхивая руки.- В пехоту его, рядовым.
Подскочившие тут же сержанты с цветными нашивками на кожаных шапках дубинками подняли на ноги Ваньо и погнали бегом к шатрам охранного полка.
- Все парень, ты свое дело сделал. Теперь будешь в армии служить!
Сзади уже скрипели подводы, на которые клали бревна от разбираемого дворца. На бывшую луговину выставили столы. Еды было по счету - ровно по числу живущих в селе. Только никто не толкался и не рвался к дармовому угощению: все и так объелись мяса. Потому сидели тихо, пили пиво и покачивали головами в неспешном разговоре:
- А силен наш принц-то! Как он Ваньо грянул о землю... А ведь мог и через себя кинуть, поломал бы парня. Силен и добр наш принц.
...
В армии Ваньо научили ходить строем, держать тяжелое копье и тяжелый щит, колоть мечом, бить двуручной секирой. Бойцы вокруг него все были крепкие, как на подбор, перевитые сухими жесткими мышцами, как канатами. По вечерам они боролись на поясах. А по ночам переговаривались почти неслышно у своих костров.
Ваньо с ужасом узнал, что все его товарищи тоже легли на счет раз-два-три-четыре...
- Но как же так? Тогда принц, выходит, не самый сильный? Но тогда перед сражением его победит любой принц со стороны, и мы проиграем войну?
- Ну, ты даешь, паря... Точно, пастух. Думаешь, их принцы по-другому борются? И потом, есть же еще мы, армия. И чужому-то принцу объяснили, небось, что если на счет раз-два-три-четыре не ляжет под нашего, то мы, армия, сожжем и сотрем с лица земли его королевство, и убьем всех жителей, и перенесем границы... А так, все же – по мирному почти. Ну, посчитает - раз-два-три-четыре - ляжет под нашего-то. И мирно-спокойно вольется в наше королевство. Будет в друзьях у принца. В ближних, может, даже. И будет всем рассказывать, какой наш принц есть непобедимый борец. Так что спи, деревня! Спи и славь даже во сне непобедимого принца Аджаха!

Вампиры

- Все на самом деле настолько просто, что даже смешно иногда читать эту вашу ненаучную фантастику!
- Э-э-э... Фентези? Это называется иногда - фентези.
- Все это в итоге одно -  фантастика. И то фантастика, и это - фантастика. На самом же деле и было и есть все не так, как пишут эти писаки...
- Простите?
- Да я не о вас, сидите уж... Стал бы я приглашать вас, чтобы устроить тут  ... как его... разгон?
- Разнос?
- Да, да, раз-нос! Для этого есть почта. Есть телефон, наконец.
Хозяин огромного кабинета, напоминающего сразу и библиотеку, и химическую лабораторию, встал из-за старинного дубового письменного стола с резными ножками в виде звериных лап, прошелся по мягкому ковру, провел пальцем по ближайшим книжным корешкам.
- И пишут, понимаешь, и пишут... А подумать? Ну? Хоть немного подумать? Не так же все было!
Автор приободрился. Ругали все-таки не его. Он даже попытался выдавить язвительную ухмылку. Покивал, как бы соглашаясь. А потом спросил с усмешкой:
- А вы, значит, знаете, как было?
- Я?- глаза в глаза, до дрожи, до непроизвольного поворота головы в сторону, как от судороги, до... Бр-р-р, автор мотнул головой, прогоняя навалившуюся сонную одурь. Погода, что ли, меняется? А? Что он говорит?
- ...Да вы не слушаете меня, вижу?
- Простите, душно...
- Тогда я повторю. Вы мне нравитесь. Ну, ну… Не смущайтесь. У вас простой и ясный слог. Вы не украшаете текст вензелями и финтифлюшками, не имеющими отношения к делу. Поэтому я решил: печатать вас мы будем. Но только после существенной правки. Поменьше фантастики, прошу вас!
- Извините... Как это? У меня же роман о вампирах?- у автора мелькнула мысль, что его перепутали с кем-то из "почвенников", из "производственников".
- Именно, именно о них! Просто писать надо о реальности, понимаете?
- Э-э-э... Не совсем. Вампиры... Реальность... Как это?
- Я вам помогу. Это очень просто.
На стол перед автором грохнулся атлас.
- Давайте подходить ко всему, как к реальности. Попробуем. Представьте, что вампиры были на самом деле. Итак, чего боятся вампиры?
- Чеснока?
- Ну, положим, тут не боязнь, а скорее отвращение. Вы пробовали целовать женщину, поевшую сырого чеснока? Вот, то-то... Но все же, возьмем за основу. Итак, ареалы распространения чеснока, хотя бы примерные. Именно там могли видеть вампиров, иначе бы мы не знали этих сказок о чесноке, как лекарстве от них.
- Ну,- автор почесал карандашом бровь.- Наверное, вся Евразия?
- Обводите. Теперь пошли дальше. Чего еще боится вампир, если верить этим фантазиям?
- Ну, как это… Осина, говорят, осиновый кол.
- С точки зрения биолога скажу вам, что осина ничем совершенно не отличается по разрушительности действия любого другого дерева. Вбейте в грудь человека кол и посмотрите, что получается. Отличаются опять же области сплошного осинника, где что ни кол - то и осиновый. Понимаете меня? Именно там, где осина - оттуда эти фантазии. Там видели и там ...э-э-э... ликвидировали, да, так, вампиров. Ну? Вот в вашем круге чесночном ищем осиновые области.
- Наверное, вот так?- автор обвел карандашом всю Европу до Уральского хребта.- Вроде, Сибирь - она больше хвойная?
- Ну-ка, ну-ка,- наклонился хозяин кабинета к карте.- Не забудьте еще, что вампиров просто не может быть там, где нет людей. Чем ниже плотность населения, тем ниже вероятность, что там есть вампиры. Следовательно, Европа. Пусть так. Но дальше...
- Серебро!- вскинул голову автор. Он уже понял, как и что надо делать.
- Вот-вот. Ищем серебро.
- Но это всего лишь вот тут, тут и здесь вот?
- Ну, и Урал все-таки покажите. Старые выработки, конечно, но ведь было когда-то...
Высокий и худой хозяин кабинета отошел к камину, протянул руки к низкому огню, постоял, согнувшись, потом с кряхтением распрямился, держась за поясницу, вернулся к столу:
- Вот, видите? Это уже не фантазия пустая, а реальность. Это - карта. И на ней вы кое-что нарисовали. А теперь еще раз: вампиры живут среди людей. Не в пустыне и не в тайге.
- А-а-а! Понял!- автор отметил в выделенных карандашом областях крупные города.
- Видите, как становится все меньше и меньше от сказки? А теперь вспомним, где в Средние века действовала инквизиция. Ну? Ведь именно ее трудами было покончено с вампирами во многих областях.
- Это что же получается?- автор откинулся на спинку стула, смотря на получившееся.
На карте оставался только один город, соответствующий описанию.
- Ну, вот. А эти "фантасты"...,- презрительно выделил хозяин кабинета,- Они же только о загранице и умеют придумывать.
- Но как это? Это же наш город!
- Именно, наш.
- Но...
- А вы почитайте статистические сборники, полистайте медицинские отчеты. Где у нас малокровие, а? Здесь,- палец ткнул в заштрихованный кружок.- Где исчезновения людей? Здесь. Где, наконец, при настоящем экологическом бедствии, отравленной воде, дымном небе - масса долгожителей? Тоже здесь. Надо меньше придумывать, но больше думать. Тогда вам поверит читатель. Тогда будут тиражи. Тогда будет хороший гонорар. Я понятно объясняю?
- Но как же... Почему читатель должен поверить? Ведь вампиров нет?
- А вот пока вы пишете о том, чего нет, вам и не верит никто. Пишите о том, что есть. Думайте, думайте. В общем, вот ваша рукопись. Мы ее не будем сжигать. Лучше я вам ее верну, а через месяц вы мне принесете первый переработанный вариант. Считайте, что у вас уже есть заказ, понимаете? Я буду вас печатать. Но  на таких условиях. Ясно?
- Я попробую.
- Не попробовать, а ровно через месяц. Здесь же. Вот, отмечаю в календаре. Жду вас здесь в полночь через месяц.
Когда за автором закрылась дверь, хозяин кабинета зябко передернул плечами:
- А заодно пусть наши почитают. А то чуть что - диаспора, диаспора... А сами даже книжек новых не открывают. Безграмотный вампир - мертвый вампир! Пусть с детства учатся таиться и скрываться. Пусть знают, что их можно легко вычислить. А мальчик этот хорош... Если не догадается, если не испугается, если придет через месяц - будет с нами.

Последний дракон

- Зачем тебе это? Ты же всем мешаешь.
- Тебе не понять.
- А ты попробуй объяснить.
- Да что там объяснять...,- хмурый рыцарь сидел перед единственной кружкой пива - крестьянским пойлом - и раз за разом надоедливо и громко шоркал точильным камнем по своему мечу, лежащему на коленях. Иногда он поднимал меч, смотрел уныло вдоль кромки, трогал пальцем, качал головой, и снова - ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...
- Прекрати, а...
- Молчи, смерд,- неуверенно вполголоса сказал рыцарь.
- Я не смерд, я купец.
- Ну, тогда - молчи, купец.
- Я и молчу. Это ты все ширкаешь, да ширкаешь. На кого собрался, рыцарь?
- Да какой я теперь рыцарь?- ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик.- Рыцари - они подвиги совершают, драконов убивают, принцесс спасают... Ну, или просто девиц, которых драконы страсть как любят,- ш-ш-шик,ш-ш-шик,ш-ш-шик.- А я сижу тут какой уж день...,- ш-ш-шик,ш-ш-шик, ш-ш-шик.- Пиво это вот пью. Фу, гадость какая... Деревенщиной скоро пропахну.
- Ты скрести-то свою железяку перестань, да объясни, в чем дело!
- Дело, спрашиваешь? А нет больше никакого дела. Кончились драконы.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...
- Так зачем тебе меч тогда? Что ты к нему привязался-то?
- А без меча я вовсе не рыцарь. Что я за рыцарь - без меча?
- Ну, знаешь ли... Рыцарь без меча - это практически то же самое, что рыцарь с мечом,- пожал плечами купец.- Только без меча. …Если он рыцарь.
Купец обстоятельно закатал рукава, наклонился, понюхал напоказ поставленную перед ним закопченную доску с ароматной коричневой горкой жареного седла молодого барашка под хреном со сладкой горчицей, отрезал кусок, подцепил его двузубой вилкой, макнул в острый пахучий соус, положил в рот и замер. Глаза его подернулись слезами, одна даже скатилась по гладко выбритой щеке и затерялась в роскошных усах, достающих кончиками до бакенбардов.
- М-м-м... Хорошо как,- прошептал купец. А потом, уже нормальным голосом, спросил:
- Так что, выходит, вы, рыцари, сами себе жизнь испортили?
- Как это?
- Ну, махали этими своими железяками, головы рубили - вот и не стало драконов. Так? Логично?
- Логично,- грустно кивнул рыцарь, макнув кончик длинной, заплетенной в плотную косицу, бороды в кружку с пивом.- Логично, да не исторично. Нас, рыцарей, всегда было столько, сколько нужно. Одни погибали, другие приходили им на смену. Иногда погибал дракон, но всегда находилась новая тварь. И принцессы ведь не перевелись в мире...
- А что же тогда с драконами?
- Последний умер у меня на руках. Понимаешь? Он умер! И я вот этими самыми руками закрывал его глаза! Огромные золотые глаза умнейшего из чудовищ в мире! ...Я не убивал его! Нет! Он умер сам. И он был последним... Рыцари есть, а драконов нет - представляешь себе эту картину? Зачем теперь рыцари? С кем драться? От кого спасать принцесс? Разве только - друг с другом? Пока не перебьем сами всех, и не сойдутся в последнем бою два последних рыцаря?
Ш-ш-шик - шоркнул он опять камнем по лезвию и отложил его в сторону, разведя руками в извинении.
- Хм...,- поковырял в зубах вилкой купец.- А чего ж они все умерли-то? Всегда же были - а вдруг и не стало? Что, всех? Всех... Хм... Вроде, и звезда новая не загоралась, и морозов очень уж сильных не было... Может, съели что не то? Кстати, барашка рекомендую - очень у них сочно и забористо получается.
- Съели не то?- вскричал рыцарь, вскакивая с места.- Съели не то? Драконы - съели не то? Да ты знаешь, чем кормились драконы?
- Ну, там... Кого поймают, того и едят, наверное. Дикие звери, одним словом. Иногда коровку унесут, иногда - быка.
- А еще? Ну? Вспоминай, купец, вспоминай! Кого отдавали драконам, чтобы не хулиганили, чтобы не разоряли села? Чтобы коров и быков не таскали? А?
- Девок красивых,- причмокнул купец жирными губами.- Но это ж легенда - нет?
- Легенда... Девок... Девственниц ему отдавали. Понимаешь, дев-ствен-ниц. Драконы - они же не нашего мира, они мясом не питались. И разор устраивали только с одной целью - чтобы девственниц приводили им...
- Так они, э-э-э… того-с?
- Дурак ты, купчина, хоть и грамотный. Драконы питались самой девственностью. И девушка, которую отдали дракону, росла с ним рядом, а он кормил и оберегал ее. Если принцесса – тут мы приезжали, рыцари. Был честный бой. Отбор был, понимаешь? Самые умные, самые сильные - выживали. И жили они себе, и жили... Красивые. Золотоглазые. Летучие. Умные. Пока рядом с ними была девственность...
- А-а-а... Дак, у нас же это... Как его там... Сексуальная революция. Вот.
- Вот и не стало больше драконов. Вместе с девственностью. И не станет скоро рыцарей.
Ш-ш-шик, ш-ш-шик, ш-ш-шик...

Принцесса

Все принцессы - прекрасные.
А чтобы не забывал об этом окружающий народ, принцессы всегда носили небольшие легкие короны о трех зубцах, украшенных бриллиантами, красиво сверкающими в солнечном свете. Сама корона делалась из витой серебряной проволоки, а кроме бриллиантов еще по ободу вставляли несколько крупных рубинов, но ни в коем случае не изумрудов, чтобы отблески на принцессины щеки были розовыми и красными, но никак не зелеными.
Вторыми по прекрасности во всех королевствах были всегда матери принцесс. Корону они не носили, а надевали на голову поверх стандартного цветного однотонного шелкового платка красивую диадему с огромным изумрудом посередине.
Отцы принцесс были храбрыми рыцарями в юности, а в зрелом возрасте именовались мудрейшими мужами. По королевской своей должности они носили тяжелые золотые короны в виде верхушки крепостной башни, изукрашенные самыми разными каменьями. Но это только во время официальных приемов. Обычно же они покрывали голову легкими бархатными шапочками, стараясь только, чтобы они не были похожи на береты. Береты были признаком вольных профессий, бедных и безобразных в своей бедности.
Все женщины в королевствах всегда носили головные уборы. Непокрытая голова вызывала брезгливую оторопь и поиск взглядом ближайшего стражника - что за непонятное такое тут ходит? Именно непонятное, потому что как было понять, насколько красива женщина, если нет на ней установленного обычаем и законом головного убора?
Вот видишь ты еще издали трехлепестковую корону в бриллиантах, и можешь сразу хвататься за сердце (за свое, дурак!), закатывать глаза и шептать, что она, носительница короны, прекраснейшая в королевстве. Никогда не ошибешься. 
Видишь диадему - и можешь начинать светский разговор с похвал прекрасной дочери.
Если простой серебряный обруч удерживает расшитый плат - это красавица.
Если заморский головной убор со смешным названием "кика" - любезная взгляду.
Если короной связаны косы и покрыты сверху сеткой с мелкими жемчужинами в узлах - простушка, но очень симпатичная.
Все ясно с самого первого взгляда.
А что можно сказать вон о той, стоящей у кареты с непокрытой головой? Ну? Что это такое - на голове ничего, кроме своих волос? Густых рыжих волос, отливающих в свете утреннего солнца начищенной медью. Даже с искрой, как у начищенной меди. И глаза. Вот только и видно - глаза и волосы. Волосы - в медь, глаза - в изумруд. Зеленые, прозрачно-темные, как морские волны, как глубина, в которую затягивают русалки неосторожных мореходов. И кожа. Белая кожа с маленькими коричневыми пятнышками...
Уродка! Самая настоящая уродка. На что тут смотреть? На фигуру только если?
Ну, рост средний, руки крепкие и тоже белые, не загорелые, высовывающиеся из коротких рукавов платья. Ног не видно под подолом, но и они должны быть крепкими - ишь, как движется. Прямо как наш мастер боя!
И ведь не стыдно же ей на люди с таким... Может, слепая просто? Или из самой глухой провинции, где еще не научились ценить прекрасное? Но разве же можно так - в столичный город с таким уродством.
А-а-а... Наверное, родители везут ее в монастырь. У нас тут есть строгий женский монастырь как раз для тех, кому незачем показываться на людях, чтобы не пугать народ своим внешним видом. Бедняжка... Это на всю жизнь. Это не лечится.
- Ваше высочество, ваше высочество!
Что? Что они тут кричат такое? Бегают, суетятся, шумят…
- Ваше высочество, наденьте немедленно!
Трехлепестковая корона! Бриллианты пустили радугу. Голова с тяжелой рыжей копной преобразилась - другой человек, это же совсем другой человек!
- Прекраснейшая! Позволь быть твоим провожатым на пути к дворцу!- упал на одно колено стоящий неподалеку рыцарь.

Книга Смерти

- Здравствуйте! Вы знаете эту книгу?- улыбка и открытый взгляд в глаза. Улыбка не наша, не губами, а так, чтобы все зубы (зубы, кстати, хороши, не чета моим) были видны. Раздражает очень этим.
- Да, я знаю эту книгу, знаю...
И тут же, не давая ему вставить ни слова, потому что хорошо знаю все эти их подходы-отходы и приемчики, добавляю, так же широко улыбаясь и показывая побитую жизнью щербатую челюсть с желтыми зубами:
- Это Книга Смерти!
Его улыбка «схлопывается». Как будто с щелчком выключили громко орущий телевизор. Он неуверенно поворачивает голову и смотрит на книгу в своей правой руке, которую держал у плеча, показывая мне.
- Видите, видите?- показываю я.- Она же черная!
- Вы ошибаетесь...
- Что? Вы хотите сказать, что она не черная?- распахиваю пошире глаза в изумлении, убираю улыбку, заменяя ее тревогой и мучительным сомнением.
- То есть, по обложке черная, конечно, но это совсем не то, что вы думаете...
- Вы умеете читать мысли?- восхищаюсь я.
Продолжаю наседать на беднягу, не понимающего, на кого он попал. У меня есть время и настроение, потому что магазин еще закрыт, а сидеть просто так - скучно.
- Откуда вы знаете, о чем я думаю?
Он совсем скис и попытался улизнуть. Не тут-то было! Меня понесло вдохновение:
- Ну-ка, дайте.
Буквально вырвал книгу у него из рук, полистал для вида:
- Ну, точно. Это она самая - Книга Смерти! Тут же все - о смерти. О том, что бесполезно что-то делать, потому что все равно умрешь. И кто бы ты ни был, царь там какой или пророк, или даже сын бога - все равно кончается смертью. Вся книга только об этом. Как готовятся к смерти, как предрекают смерть, как умирают. ... А вот тут,- открыл я Откровения Иоанна. - И вовсе умирают все и сразу. Скажите, а вы не сатанист случайно? Что это за культ смерти у вас такой? И на книге, смотрю, знак смерти, как на могилах ставят... А-а-а... Я догадываюсь! Вы, наверное, тайный некромант?
Он побледнел сразу, на лбу выступил пот, глазки забегали. Страшно, конечно, кто спорит. Сейчас вот крикну громко, что некроманта поймал, так разорвут же на части, не дожидаясь полиции. Народ только-только вздохнул немного после недавнего бунта, когда зомби шатались по улицам и ломились в двери.
- А-а-а, отдай, сука!- он вырвал у меня из рук библию и странными прыжками, будто ожидая выстрела в спину, кинулся в ближайшую подворотню, вжав голову в плечи.
- Ну, куда же вы? Мы же не поговорили почти!- смеялся я, смотря ему в спину.
А потом открылся магазин.
Черные свечи я купил заранее в хозмаге напротив. А тут, в продуктовом, мне нужно было свежее бычье сердце. Во-первых, в сердце сохраняется кровь, а она нужна, чтобы рисовать пентаграммы, а во-вторых, я хотел попробовать вставить его в грудь покойника. Вроде, должен получиться настоящий боец. Сильный и неутомимый.
Да, а Книга Смерти у меня лежит посреди комнаты на пюпитре. Открываю я ее, только надев перчатки. Каждый раз - свежие. Не потому что опасно касаться, а просто белая она, книга эта. Совсем белая. Сияющая.

Гаврюша и Миха

Мы пошли на рынок - нас мама послала. Утром, говорит, пораньше, чтобы не слишком жарко. В каникулы подняла в девять утра - и на рынок послала. Хорошо еще, что не меня одного. Вот тогда было бы по-настоящему обидно. А вдвоем совсем почти не обидно. Потому что жарко обоим. И не выспались оба, хмурые с утра поэтому. Но мама не стала ничего слушать. Она у нас - ого-го! Ее даже папа слушается, когда она так говорит. А она сказала:
- На рынок! Быстро! А то вернется отец, а у меня не готово ничего!
И мы даже забыли ответить, как обычно:
- Ну, ма-ам, ну, прямо в каникулы, ну, ты чего...
А просто повернулись и пошли. Вдвоем. Вот так она сильно сказала, что даже и не подумали спорить - а повернулись и пошли. Даже без завтрака.
Когда уже повернули за угол, Миха дернул меня за рукав:
- Чего молчишь?
Миха младший. Я старший. Это все знают. Правда, ростом мы одинаковы, а некоторые даже путают в лицо, но все равно я родился раньше, и значит, по закону, все хозяйство останется мне. А Миха может остаться со мной, а может идти в службу. Но я думаю, что ему можно будет остаться. Потому что - ну, как я без брата? Вот сейчас на рынок идти в одиночку было бы гораздо обиднее. А вдвоем, вроде, нормально.
- Ну, чего молчишь?
А чего говорить, когда вон он - рынок. Я дал Михе корзину, а сам считал деньги. На самом деле, Миха считает ничуть не хуже меня. Честно говоря, даже лучше. Но я старший, а поэтому деньги у меня. И спрос потом с меня будет, если что.
Мы купили круглый хлеб у пекаря, потом густой желто-белой сметаны, еще крынку свежего молока - папа любит молоко - и кусок сыра. Тут уже Миха мне подсказывал, какой лучше. Я люблю сладкий, коровий, а Миха всякий сыр любит. Он про сыры много знает и на вкус сразу определяет время созревания. Он сказал, чтобы взяли сегодня козий, белый с голубыми прожилками. Ну, правильно. Такой родители как раз любят. Но зато мы еще поторговались, пока по сырам ходили, и осталось чуть денег. Мы переглянулись с Михой молча, и пошли опять к пекарю. И он нам дал по сладкому маковому бублику. Это было справедливо, я считаю, потому что завтрака у нас не было. Хоть и каникулы...
Потом мы побежали домой, потому что солнце уже было высоко, а это значит, что папа скоро вернется, и его надо кормить. Мы успели как раз вовремя. Только отдали корзинку маме, как сзади свирепым зверем завыло, заскрипело, заухало, а потом как накинулось! Страшно и смешно до визга. Это папка так всегда шутит. Он большой и сильный. Он может взять коромысло на плечи, и когда мы ухватимся за концы, раскрутить лучше любой городской карусели. Еще он может подкинуть меня, ну и Миху тоже, высоко-высоко, а потом поймать, когда уже сердце закатывается от испуга. Он веселый и добрый.
Я поливал ему из ведра, а Миха носился рядом и не знал, что бы еще сделать. Потом он сбегал к крыльцу и принес полотенце. Но папа еще долго мылся, отфыркиваясь и отплевываясь от мыльной пены. Он снял с себя все, кроме исподних штанов, и я лил из ведра прямо на спину, на голову, на затылок. А он громко ухал, разбрызгивал воду, подпрыгивал даже босыми ногами.
А потом мы все вместе пошли завтракать.
На завтрак мама приготовила нам кашу пшеничную. Вернее, эта каша была не на завтрак, а стояла с вечера в печи, упревала. Еще были вареные яйца, совсем горячие. Ими можно было стукаться. А папа научил бить яйцом в лоб, чтобы раскалывать сразу. В лоб больно, как от щелбана, но не обидно, потому что сам. Еще были толстые пышные и дырчатые блины, которые мама намазывала густо свежей сметаной, и горячий чай с медом, что принес медоноша на той неделе.
Мы так наелись с Михой, что не могли вылезти из-за стола. А папа посмотрел на нас хитро и сказал, чтобы шли гулять, потому что вечером он нас ждет на площади.
Мы, конечно, пошли. Потому что когда папа так говорит - это не каждый день и даже не каждую неделю. Это праздник просто такой получается. Да еще и каникулы, и лето. Мама тоже сказала, что нам можно гулять до вечера, и отрезала краюху черного хлеба на двоих. Вот мы и пошли. А они остались, потому что папе спать после ночной смены.
Летом хорошо. Можно просто гулять по улицам и на всех смотреть. Можно выйти за ворота и дойти до леса. Можно играть во дворе. Там играли в ножички. Рисовали большой круг, как царство. Делили пополам. А потом играли в ножички, отрезая по куску то там, то здесь. Если умеешь в ножички - можно долго играть. Мы даже рубахи сняли, потому что было жарко. Но не кричали и не шумели, а то папа проснулся бы, а мама бы стала ругаться.
А когда уже нагулялись и наигрались, съели весь хлеб, а из полей потянуло прохладой - вернулись домой. Папа уже ушел, но напомнил про площадь маме. И она нас покормила, а потом туда отправила, потому что каникулы, и не каждый день такое бывает, и даже не каждую неделю.
А на площади уже было людское море, но нас пропустили к самой середине, потому что узнавали.
- О!- говорили в народе.- Гаврюша с Михой! Проходите ближе, пацаны!
Гаврюшей они меня звали. Вообще-то я Гавриил, а Миха, конечно, Михаил. Как старшие архангелы. Только все равно я старше, и дом с хозяйством - мне.
Мы протиснулись в самую середку. Там был такой помост со столбом и ступеньками  с двух сторон. Вокруг стояли стражники в форме. А с помоста громко кричали - читали обвинение. Потом вывели нашего бывшего директора гимназии. Мы его никогда не любили - он слишком строгий был и злой на всякие шалости. А тут, выяснилось, что был он кроме того в сговоре с врагами и даже хуже того - еретик.
А потом вышел папа. Он был в красном колпаке с дырками для глаз, целиком закрывающем голову, но мы-то знали, что - папа. Мы это чувствовали. И вот он раздел до пояса директора. Вернее, теперь уже бывшего директора. Потом уложил его на бревно и ловко и усело замкнул специальными цепями руки и ноги. А потом ходил вокруг и махал руками всем, чтобы кричали. Вся площадь кричала, и мы тоже кричали:
- Смерть! Смерть! Смерть!
Папа взял большой лом и сломал директору руки и ноги. Тот стал кричать, но мы кричали сильнее:
- Смерть! Смерть! Смерть!
Потом снова вышел герольд и громко огласил, что за такие преступления положено сжигать заживо на медленном огне, но князь наш добр и дает поблажку.
- Да, точно, таких только сжигать и надо,- кивали в толпе.- Ишь, какая зараза выросла!
А поблажка для директора была такая, что папа взял большущий топор, поплевал на руки, взмахнул им - все замерли сразу и даже директор больше не кричал и не стонал. А потом - раз! Тупой стук, и покатилась голова. Губы еще кривились и глаза открывались - я видел!
Но папа-то был каков - с одного удара!
Потом он спустился с помоста, снял свой колпак, бросил его на помост, обнял нас обоих за плечи, и мы пошли домой. К маме.
- Ну, что, дети мои,- спросил папа.- Учиться когда начнем? Дело-то семейное бросать нельзя.
Я сказал солидно:
- Мне нельзя. Я старший – на мне все хозяйство. Это вон, Михее в службу идти придется.
А Миха подумал, подумал, а потом сказал, как взрослый:
- Через месяц, пап. Вот дай от этой гимназии отдохнуть - а потом учи.
Вокруг шумела площадь. папу хлопали по спине, приглашали в гости, кланялись вежливо, махали издали руками. Но он мотал головой и говорил, что обещал сегодня дома быть. Вот, с сыновьями будет ужинать и о жизни говорить. И все кивали уважительно. Потому что кто еще о жизни мог знать больше, чем городской палач?