Руки Золушки

Рядом с ногтем появилась заусеница. Я долго рассматривала ее, поддевая указательным пальцем другой руки. Заусеница мешала и кололась внутри козьего пуха перчатки, я чувствовала, как она неприятно  задевает ткань. Два дня я ходила с заусеницей, а потом, однажды вечером поднесла палец ко рту, пошарила языком, отделяя надоедливый кусочек кожи от фаланги, не отпуская далеко язык, прихватила заусеницу зубами и хорошенько дернула. Боль, конечно, была адская, но я быстренько справилась с ней, намазала палец зеленкой и перебинтовала.

Как и следовало ожидать, палец распух, и на месте, где раньше была заусеница, застреляла боль. Неделю я бинтовала и купала палец в фурацилине, потом все прошло.
Но на следующее утро на другом пальце появилась бородавка. Я не знала, как выглядят бородавки, но уверена, что это была она –  чуть заметное безболезненное вздутие  с черной точкой внутри. Я рассматривала бородавку в ярком свете настольной лампы каждый вечер, пока решила, что она не уродует моих рук – красивых и нервных – и забыла про нее.

Иногда я думала, что стоило чуть-чуть изменить жизнь и стать музыкантшей. У моего друга Игоря в гостиной стоял большой черный рояль, и я смеха ради иногда растягивала пальцы, нащупывая дальние ноты октавы. Не получалось совсем немного, но,  уверена, это был бы вопрос времени и упорных тренировок. Мама никогда не отдавала меня учиться музыке, а мой друг Игорек пытался учиться сам – только у него ничего не получалось, потому что слуха не было, и пальцы короткие, толстые и мясистые. Меня раздражала его манера носить на безымянном левой руки большой золотой перстень – Игорек им очень гордился, как и своими новорусскими корнями и малиновым пиджаком отца, спрятанным в недрах платяного шкафа. Этот пиджак отец Игорька носил в начале перестройки – это было модно тогда. Впрочем, я знаю об этом только по рассказам и  не могу точно припомнить ни одной песни того времени. Современные песни – то есть те, которые слушаем мы с Игорьком – мне нравятся, я даже подобрала одну из них на рояле Игорька – «…отрастут твои ноженьки…». Мы били по роялю пальцами – я тонкими и красивыми с маленькой незаметной бородавкой,  (я решила, что она, как мушка лицо будет украшать мои руки)  Игорек – царицынскими сардельками с золотой печаткой,  подвывали не в такт – «…атрасту-у-ут тва-а-а-и ноженьки-и-и….» - и ржали как лошади. Глупость какая – такого не бывает, чтобы ноги отрастали сами по себе.  Но больше мы ничего играть не умели, к сожалению.

Игорь любит мои руки. Когда холодно, и за окном метель, а мы одуреваем смотреть телевизор и прыгать по огромной  квартире, он берет меня за руки и делает вид, что ищет линию жизни. «Смотри, Мариша, вот холм Юпитера, а это Венера, гляди, богиня любви оставила свой след…Како-ой большой. Ты, наверное, будешь счастливая. А вот линия жизни…» «Полно тебе, Игорек, ты даже не знаешь, где эту линию жизни искать». «Ну, как не знаю – вот же она, вот». Он подносит мое запястье поближе к глазам и утыкает толстый палец прямо в середину ладони, а потом ведет его прямо куда-то под рукав свитера». Потом Игорек нагибается и целует меня в ладонь. Я вырываюсь и бегу к двери, но он догоняет меня. «Прости меня, Мариша, у меня само как-то получилось». Я смеюсь, и от моего горячего дыхания колышутся свечи в канделябрах на старом рояле, а тени на соседней стене, где висит поддельный Ренуар, вступают в немыслимую пляску. Игорек славный, только глупый – я хватаю его за руку и волоку к мягкому дивану, поворачиваю ладошку всеми холмами и высохшими руслами рек вверх. «Смотри, несчастный, - вот,  вот Юпитер, а это Сатурн. Кажется, он означает, что ты будешь удачливым бизнесменом, вот же, вот, линия жизни. О! Ты нас всех пережи…». Игорек целует меня в губы, и мы падаем на моментально признавшийся в застарелом артрите диван, барахтаемся, скрипя пружинами, и нам весело. «Я люблю тебя, - шепчет Игорек, - я люблю твои красивые руки, - ты выйдешь за меня замуж?». «Ну, конечно, выйду, за кого же мне еще выходить, - шепчу я  в ответ, прижавшись к его большой груди». Так мы играем в «замуж» каждый вечер. Черт возьми, нам всего пятнадцать, во что можно играть в этом возрасте, когда куклы наскучили, а взрослые игры еще так далеко.

Отец Игорька пришел со своей бизнесменской работы – он усталый и голодный – несет с собой пиццу в коробке. А мама у них умерла. «Моя мама была королевой, - говорит Игорек, - и улетела к звездам. Значит, я принц, а ты, когда выйдешь за меня замуж, будешь принцессой. О, кей?» «А-а, принцесса пришла», - папа Игорька любит здороваться со мной за руку, и всегда чуть дольше удерживает ее в своих ладонях – новорусская молодость немного испортила его, и, если бы не малиновый пиджак в шкафу, он, возможно, поцеловал бы мои тонкие пальцы. Я жеманничаю, ниже обычного приседаю в реверансе, придерживая воображаемый подол, и упархиваю за дверь, поцеловав кинувшегося провожать меня Игорька в нос.

На улице идет пушистый снег. В перчатке козьего пуха уже ничто не колет и не отвлекает внимание, поэтому вся я как будто бы слилась с природой. Освещенная улица не мешает огромной, в полнеба луне. Ветер, который уютно завывал за окнами, пока мы с Игорьком занимались хиромантией, как по волшебству, стих, и я, не придерживая капора и широкого подола, иду по электрическо-лунной улице. Времени еще мало, и то и дело попадаются знакомые, спешащие с работы: «Привет Мариша! Как Игорек – ведь ты от него?». «А как же, хорошо, хорошо поживает, и папенька его хорошо». «Работает все, устает? Бедная Ирэн, она была верной женой. Как жаль…». Черные, подсвеченные луной тени, шепчущие приветствия, мелькают, и я не успеваю с каждым поздороваться за руку – все любят здороваться со мной за руку. Игорек сказал даже как-то, что от меня исходит положительная энергия, поэтому все подзаряжаются от меня, как от батарейки. Бедный Игорек! Он слишком доверяет оккультному учению. Я слышала (это говорили недавно на суарэ у кузины Михаила), что Ирэн, царство небесное, тоже любила раскинуть пасьянс загадочных цыганских карт, и Игорьку досталась по наследству эта мистическая тяга, хотя линию жизни от линии судьбы – я улыбнулась- он так и не научился различать. Я подняла голову – прямо надо мной светил яркий фонарь – тяжелое чугунное наследие викторианской эпохи. Я медленно сняла перчатку и обернула руку ладошкой кверху, под бледно-голубой неоновый свет (мелькнула маленькая бородавка – за эти недели она не стала больше) – какая чудная у меня судьба. Я стояла и рассматривала линии, мимо меня мягко шуршали иномарки и газовали «Жигули», пролетали знакомые и незнакомые люди.

Только через полчаса я была у себя дома. «Где ты была, Мариша? - встретила меня моя добрая матушка. – Игорек уже два раза звонил, беспокоился, как ты добралась. Почему он не провожал тебя сегодня?». «Ах, мама, я не позволила ему». «Но почему?» «Не знаю, каприз у меня случился такой. И вообще, мама, я счастлива сегодня, только руки немного замерзли». Они не замерзли. Я сказала это специально, чтобы мама взяла мои пальцы в свои, тонкие и длинные – это у нас семейное – и поднесла к красивым губам. «Давай, доченька, я погрею. Почему пальчик красный? А это – откуда бородавочка? Ты знаешь, в детстве бабушка лечила меня от бородавочек кусочками льда из холодильника, а еще – мама засмеялась так красиво, что я поцеловала ее в щеку – она говорила, что на бородавки нужно пописать и они сразу пройдут». Такое смешное слово мама сказала, такое уютное, откуда-то из детства, что мы засмеялись и, держась за руки, побежали на кухню, где меня уже ждало блюдо с горячими пирожками. Мама никогда не покупает тесто в магазине, а всегда месит  сама, и я очень люблю помогать – мы вместе запускаем руки в приятный липкий ком, который то и дело подпитывается мукой и делается эластичным и тугим, так что в нем не сделать даже самой маленькой дырочки. «Ты без меня сегодня месила, мама, - с укоризной говорю я. – «Ну и что, - весело откликается мама, - можно подумать, ты не будешь есть мои пирожки». «Конечно, буду!». «Тогда беги, мой руки, и – к столу».

Мы сидим под большой лампой с красным абажуром – мы специально выбирали такую, чтобы можно было регулировать высоту – она висит низко-низко над столом с желтой скатертью – на нашей кухне всегда осень. Мама заварила горячий чай, мы едим пирожки и одним глазом смотрим телевизор. Пирожки такие вкусные, что я не могу уловить ни слова из новостей – слышу только – террористы, самолет, террористы…

Телефонный звонок. «Мам, подойди, я встать не могу!». Мама берет трубку: «Да, Игорек, пришла». Протягивает в мою сторону трубку, я закатываю глаза и делаю отрицательный жест руками. «Подойти не может, - констатирует мама. – Объелась пирожков, желудок давит на глаза, поэтому скоро заснет. Передам, спокойной ночи». «Тебе привет и страстные поцелуи». «Ага». «Засыпаешь уже, иди». «Не могу, мам. Конспект надо подготовить. Я чуток в инете посижу?». «Ну, посиди, горе».
В моей комнате небольшой бардак – я аккуратно рассовываю по шкафам накиданные вещи и замираю у загудевшего «Пентиума». Самые счастливые минуты – ощущение начала работы, невозможность уже выключить машину до начала первых аккордов музыки оркестра Билла Гейтса, а потом уже нет смысла делать этого. Я слукавила – реферата на завтра нет – просто хочу пообщаться со своими виртуальными приятелями. На самом деле я подозреваю, что большинство из них здоровалось со мной сегодня, и знала, что они догадываются, кто я, но сохранять инкогнито – это всегда так романтично. Я прибыла на маскарад одной из последних – все наши были уже в сборе. Как всегда кружились в вальсе слов Roxette и Малый, тихо беседовали, обмахиваясь цифровыми веерами Люси Лю и Anюta,  Mazzдай флиртовал с Линдой и Одуванчиком – и что за дело, кем были они – воздушными подругами, или здоровыми мускулистыми мужами, забредшими в чат приколоться. «Мэри, хаюшки!» - завопили все и, оставив свои уютные компании, кинулись делиться последними новостями. «У Пита и Крэйзи аськи – хочешь номер? Леня купил новый автомобиль. Vera сказала, что познакомилась с симпатичным парнем»! Мои красивые тонкие пальцы стучали по клавиатуре, щедро раздавая направо и налево смайлики. Друзья тоже дарили мне улыбки, подмигивали, брали за руку.

«Мариша, я знаю, что ты в чате, давай спать». Боже, двенадцать уже! «Иду, мамочка! Не сердись, пожалуйста, я тебя люблю». «Знаю, егоза. Живо в постель».


Еще одна приятная процедура перед сном. Я, свежая и чистая сижу под теплым лоскутным одеялом и мажу кремом руки. Сначала – по праву удобства – правой левую. Намазываю влажную субстанцию, которая моментально впитывается в кожу – я всегда покупаю только самый дорогой крем для рук – тихонько массирую все по очереди пальцы. Вот маленький мизинчик. Прости, дорогой, что я обгрызла заусеницу. Безымянный, средний, указательный (я специально, придав лицу наполеоновское выражение, ткнула им в полутемный угол, куда не падает свет от ночника – расступись мрак). Большой – на нем маленькая бородавочка-мушка, на которую надо непременно пописать, чтобы прошла. Потом вторая рука. Мизинчик, безымянный – на нем рано или поздно будет кольцо Игорька, средний (он для нехорошего жеста, мама не должна знать, а то страшно расстроится), указательный – для риторического поднятия вверх, большой – русский о’кей. Десять маленьких неутомимых друзей, длинных и красивых, которые, растянувшись в приятной истоме, могут брать гамму, гладить по лицу Игорька и дотрагиваться до радужной бабочки в городском саду.

Туда мы ходим гулять летом – я, Игорек, папа Игорька. Иногда к нам присоединяется мама. Взрослые идут впереди, и их совершенно не волнует, что мы вытворяем с Игорьком. А мы прячемся за деревьями, падаем в густую траву, толкаемся и резвимся как молодые щенки. Мама ведет с папой Игорька серьезные разговоры на темы двойной бухгалтерии и свободного рынка, а нам немного жалко, что у них нет такой же любви, как у нас, хотя Игорек в шутку иногда говорит, что надо торопиться с замужеством, а то как бы предки не опередили, а он  не хочет инцеста. Ну, просто сказочные, упоительные летние дни, которые тянутся так долго, что хочется остаться в них навсегда, а в конце августа уже думается, что вот это было последнее лето, и больше такого не будет. Впрочем, и в конце мая, и в конце хлипкого февраля, когда погода дышит на ладан, тоже так кажется. И вовсе это неправда.

Ночью я вспоминаю прожитое лето и считаю дни до его возвращения. Часы бьют двенадцать. Раз, два, три… На шестом ударе мои веки смыкает какая-то невидимая сила и я против своей воли проваливаюсь…Нет…Я не хочу этого кошмара. Кто-нибудь разбудите меня! Мама, помоги, я хочу обратно в свой мир! Мама!

- Ну что ты орешь среди ночи? Одеяло что ли свалилось. Сейчас подоткну, спи, людей разбудишь, им завтра на работу.
Я повернулась на другой бок, и мой нос уткнулся во что-то нечистое и плохо пахнущее. Я встала и побрела в ванную. Хотелось пить и плакать, а хуже всего, я не знала, где нахожусь, то ли в действительности, где были милые моему сердцу Игорек, друзья, мама, или опять в том ужасном кошмаре, который приходит ко мне с наступлением ночи. Войдя в ванную, я поняла, что все еще сплю, и мне снится тяжелый, ужасный сон. Вместо нашей красивой ванной комнаты с веселенькой розовой плиткой (мама с Игорьком утверждали, что я тайная поклонница китча, но после ремонта ванная стала как будто бы светлее и больше) я увидела ржавую лохань с каким-то кислым серым бельем, грибковые стены, отколотое зеркало со скорчившимся тюбиком пасты и полусгнившей зубной щеткой. Каждый раз он, этот сон…

Я подошла к осколку, как делала это всегда и увидела очень полную, рыхлую девушку с плохими зубами и спутанными волосами. Но ведь это не я, я не могу быть ей! Сейчас этот сон кончится.

И тут я увидела то, на что не хотела обращать внимания, из ночи в ночь наблюдая за этой несчастной дурнушкой в осколке битого стекла. Чуть левее зеркала, на маленькой деревянной полке с огромными заусеницами (сразу вспомнилась заусеница на пальце – я бы отдала все, чтобы она была здесь, в этом кошмаре грязной кислой ванной) одна-одинешенька лежала большая опасная бритва. Совершенно неуместная, ржавая, такая никому не нужная, что я сразу поняла, что она – и есть выход из этого ужасающего сна. Вот сейчас все кончится, и ко мне больше никогда не придет эта ржавая ванная с серым тряпьем, захламленными углами и отвратительным раздавленным до розоватых кишок тюбика. Я, преодолевая отвращение протянула руку, взяла бритву – ржавчина долго не хотела отпускать лезвие – и осторожно открыла. Отвратительный атрибут мужского шовинизма – как хорошо, что ни у Игорька, ни у его отца не растут усы – их лица – гладкие белые, молочные. Сомневаюсь, чтобы у них в доме водилось что-то подобное. Так же преодолевая отвращение я отодвинула босой ногой пахучее тряпье и вступила в склизкое теплое дно ванной, присела в мутную жижу, приняла позу поудобнее и постаралась расслабиться….

Вот мы с Игорьком идем в первый раз в первый класс. Наши родители несут букеты, такие огромные, что не видать неба, Игорек волочет мой ранец, на моей голове покачивается огромный белый бант. Мы держимся за руки, и все родители шепчут: «Какая красивая пара, они обязательно поженятся, когда вырастут…» . Мама улыбается папе Игорька, мимо проезжают экипажи, старый кондитер Шнеер улыбается и машет нам из окна, а его тринадцатилетняя дочь выбегает и дарит нам по золотистому маленькому пирожному, которое мы едим, обсыпая свои форменные костюмчики сахарной пудрой. Игорька дома ждет подаренный на первое сентября ноутбук, мне мама купила мобильник с видеокамерой. «Папа-мама», - шутит Игорек, имея в виду самый надежный способ передачи информации – через сеть. Пройдет время, и я забуду этот страшный детский сон, который досаждает мне на протяжении всей моей жизни. Вот-вот я вынырну отсюда, из этой мыльной кровавой воды прямо в свою светлую спальню, где мама пробуждает меня поцелуем.

- Маша, Маша…- твердит она, беспокоясь, что я долго не встаю – Маша…Маша. – О господи, что же делать….Ты, наверное, что-то свалила, негодяйка! Ну, хоть голос подай, черт. Так, где здесь записано, ни муя не видать. Так вот они – спасатели.… Да, приезжайте, да звонила уже, адрес запишите, да поскорее. Теперь доктору этому…

…Чехарда, странная чехарда в моем сне. Так и должно быть после двенадцати часов – Игорек, кареты, бритва. Мыши, мыши, тыква, ведьма…Крики. Какие-то крики, мужские, женские, кто-то тянет меня за мою красивую, розовую пижаму, которая почему-то вся мокрая. Она не может быть мокрая, это было во сне, во сне. Я хочу проснуться, но мне очень хочется провалиться обратно в серую муть. «Не спи, не спи! - кричит Игорек,  - погибнешь». И я изо всех сил стараюсь разомкнуть веки, но черная темнота наваливается на меня тяжелым ватным одеялом. Мне снится мама…

- Все, она умерла… – Врач в заплатанном ржавыми пятнами халате вынул из ушей стетоскоп.
- Отмучилась, - тихо сказала женщина в грязных засаленных тапках и халате с выглядывающей снизу ночной сорочкой. – Все закончилось. – Она тупо провела рукой по холодному лбу.
- Не для вас, моя милая. Сейчас приедет милиция.
- Милиция, зачем?
-Ну для начала вам придется ответить на ряд вопросов, первым из которых , я думаю, будет такой, как девочка без рук, инвалид детства оказалась в ванной с перерезанными венами. Я попросил бы вас ничего не трогать до приезда правосудия, потому что на этой бритве  наверняка найдут ваши отпечатки пальцев.
- Но это.…Это не я… Она …Она сама…
- К сожалению, не могу с вами согласиться. А вот и милиция. До свидания. Мне очень жаль…