TS-из где-то ближе к концу. Ближайший бордель

 (Это – пока не получивший порядкового номера фрагмент того, что я, скорее всего, так и не назову "Tabula Smaragdina". Герой – один из последователей Николя и Пернелль, возможно, даже их единственный сын, который родился в Индии. Кстати, да. Похоже, он. :)))




      Хотелось бы обратить внимание читателя на различие субстанций, называемых... сатурном и сатурнией, ртутью и меркурием, луной и серебром; в этих различиях спрятаны ключи ко многим тайнам, а также ловушки для легковерных и невнимательных.
 
      Используй <...> для добрых целей. Таким образом, ты ... станешь намного богаче всех королей, потому что будешь иметь сокровищ гораздо больше, чем они, и больше, чем кто-либо в подлунном мире, но все же золото лучше изготавливать понемногу, соблюдая осторожность и не говоря никому ни слова, а также избегая публичного бахвальства.
N.F.

– Твой клиент, Лили.
– Ну почему как маньяк или шизик, так обязательно мой?! 
– Потому что ты – самая...
– Красивая?
– Жужу, не подсказывай, всё равно ж пальцем в небо. Потому что ты – самая...
– Умная?
– Надьюшка, не лезь, научись хотя бы разговаривать по-французски, а уж потом и пытайся им острить! Так вот... Кстати, если кто меня сейчас снова перебьёт, возьмёт этого волосатого придурка себе вместо Лили.

– Ээ-э, мадам Жанвье, так почему всё-таки мой?
– А потому, Лили, что ты – самая сильная. Если что... сможешь его завалить до прихода охранника. Ну и потом, – мадам вытолкала упиравшихся от любопытства Жужу и Надьюшку из крошечной комнаты и только после этого, ядовито змеясь губами, пробормотала в самое ухо Лили так, что та почти задохнулась от перегара. – Тебя всегда предпочитали самые богатенькие, а из карманов этого сумасшедшего хиппи Картуш и Красавчик вытрясли два желтка размером со страусиное яйцо каждый и несколько стекляшек.

Лили отпрянула, а мадам Жанвье выскочила наружу, захлопнула дверь – и быстро заперла её на ключ.
– Дерьмо! – одним ударом ноги Лили вышибла замок. – Я же сказала, дерьмо!!!
– Ну а я сказала, что ты в состоянии постоять за себя... крошка. Так что иди – и блаженствуй, я хотела сказать, трудись! Слесарь уже в пути.

Через полчаса дверь была заперта изнутри, а клиент, накрепко связанный, замотанный с головой в тяжёлое покрывало, наконец, освобожден и пристально рассмотрен при включённом свете и распахнутых шторах.

– Ээ-э... Ну привет! А можно я вас сначала ээ-э помою, постригу – я вообще-то педикюршей вламывала в Истре, умею и постричь, если что... Истр – не Марсель и уж никак не Париж, там если только этим делом, на жизнь не хватит... А у вас волосы такие длинные не только на лице, но и по всему... телу, да?

Мужчина был до крайности заросшим и диким, но разглядывал свою спасительницу с явным одобрением.

– Вы что, совсем глухонемой, да? А блох или там вшей, например, всяких у вас нет? Здоров? Ну и хорошо. Кивните, пожалуйста, если можно вас ...эээ-э всё же обработать... ну и отмыть немножко... и вообще!

Она набрала ванну, напустила туда пены… Клиент быстро-быстро и очень заинтересованно закивал, не сводя глаз с танцующей груди Лили.

– Ну не надо, я же не могу... так... работать.

Лили была одновременно взбешена, смущена и заинтригована. Мужчина оказался одного с ней роста, но телосложение, в отличие от Лили, имел хлипкое... и осанку типичного фрика.
Он так и не открыл глаз, выполняя её просьбу, правда, успел получить своё раза три-четыре за то время, пока она его намыливала. А может, и больше – Лили не считала. Причём безо всяких усилий с её стороны, но с таким первобытно-дивным урчанием с его, что окончательно расположило к нему Лили. Когда она срезала его волосы и бороду, побрила, побрызгала лимонным одеколоном унисекс, нарядила в свой халат и довела до постели, он упал и мгновенно заснул.

"Ах, ты мой зайчик!" – с благодарностью подумала Лили, помылась и сама тоже, затем порасслаблялась в ванне, а после прилегла рядом и задремала.
В дверь тихонько постучали.
– Лили, живая ещё?

Клиент спал. Чтобы его не потревожить, Лили на цыпочках допрыгала до двери и зашептала в замочную скважину:
– Жива, жива. Всё в порядке.
– Ну, если что... все на месте!
– Вот и валите отсюда все на ...место!
– Как скажешь, девочка, как скажешь...

"Не, ну умеют же обломать удовольствие... гады." Шорохи и переговоры разбудили клиента. Без спутанных грязных волос до пояса и клочковатой бороды с усами мужчина выглядел довольно неплохо – и даже симпатично. У него были серо-зелёно-голубые с золотистым ободком внутри небольшие глаза, тёмные волнистые волосы, крупные черты лица и три ямочки – две в уголках губ и одна на подбородке.

– Как зовут-то?
Пока они снова разглядывали друг дружку, Лили приготовила кофе и протянула клиенту вместе со свежим круассаном.
– Меня – Лили.
– Дени. Дени Де... Хотя теперь это – уже и неважно... Шевалье, сударыня.
– Ой, шутите!
– Я вполне искренен с вами, поверьте!
– А верю, Дени. Вам – верю. Скажите, а как вы тут оказались? Мадам насвистела, что вы фантастически богаты. Любите извращения? Или приключения? Или и то, и другое?

Странный клиент бесподобно улыбался Лили – и думал о своём. Его глаза меняли цвета и выражения. Он с удовольствием выпил кофе со сливками и сахаром, съел предложенный круассан, восхищаясь его вкусом, ароматом и формой, а потом уничтожил все съестные припасы Лили. Не отказался и от водки, и от малосольных огурцов Надьюшки. Дени был очень нежен и жаден в любви, он был бережен и великодушен к Лили, как никто прежде.
За первую неделю, что они провели вместе, Лили узнала, что Дени – не фрик, хотя и что-то вроде этого, только в области физической химии и религиозной философии – остального она просто не запомнила или не поняла. Что Дени – большой ученый и сделал долгожданное великое открытие... Что он просто лет двести не трахался, а потому сразу как закончил, так и бросился в ближайший бордель.

   
      
____________________________

Так уж вышло, что я собрала в одну кучу всё, что пока у меня есть по Табуле.
Пять фрагментов, каждый из которых я осторожно правлю, бережно перечитывая, и перечитываю снова и снова, слово за словом. Помещаю под каждой частью весь материал в той последовательности, как написалось и принялось. Зачем? А на всякий пожарный.
____________________________




Tabula Smaragdina. ИЗ ОКРЕСТНОСТЕЙ ПОНТУАЗА В СЕРДЦЕ ПАРИЖА

Verum, sine mendacio, certum et verissimum

       Теперь, конечно, уже и не найти никого, кто мог бы себе представить мэтра Николя ребёнком, юношей, молодым человеком или того пуще – младенцем. А уж каким прехорошеньким новорожденным он был! И говорили, не доставлял особых хлопот своим родителям – людям добрым и скромным. Николя мало кричал, почти совсем не болел – он был не по дням разумен, не по месяцам развит и не по годам прилежен. Кто бы подумал, что летом 1337-го в их доме невесть откуда объявится странный монах, который возьмётся выучить Николя всему, что знал сам, за еду и кров. Цифрам и знакам, буквам, слову Божьему и закону человеческому, чтению и письму на французском, испанском, итальянском, а также основам латыни, греческого и арамейского. Особо преуспел мальчик почему-то в греческом и арамейском. Спустя годы, уже зарабатывая на жизнь в качестве общественного писаря и нотариуса, Николя неоднократно корил себя, что не так хорошо преуспел в латыни.
      Но и старцем мэтра Николя тоже весьма трудно себе вообразить, несмотря на бороду и луковые морщинки возле лукавых глаз, обрамлённых чрезвычайной пушистости ресницами. Лицо – красновато-бронзовое, как у моряка, просоленного солнечными брызгами ветра. С годами мэтр Николя всё больше становится похож на Вечного Жида, а может, и не на вечного. Хотя это, пожалуй, вопрос на все времена – удостоверить, Вечный перед тобой Жид или не очень... Ну, хорошо, пусть будет просто на Авраама Иудея, автора той самой Книги, без которой никто из живущих так и не достиг бы осуществления чуда единой вещи... Триждывеличайший, разумеется, не в счёт.

...ad perpetranda miracula rei unius

       И если у кого ещё есть какие-то сомнения по сему поводу – зря. Хотя и недалёк был путь из Понтуаза до "чрева Парижа" – Кладбища Невинноубиенных на правом берегу Сены, где поначалу нашла себе пристанище гильдия писарей... а уж затем и до крошечной каморки рядом с церковью Сен-Жак де ла Бушери, но труден. Эту изумительно красивую церковь выстроили на деньги гильдии мясников, а разрушили и мясники, и писари, и не только – только башня одна и осталась. Но какая!
       Так вот на улице Писарей – среди собратьев переписчиков, каллиграфов и нотариусов – в доме, украшенном барельефом с королевскими лилиями, спустя 33 года, летом 1370-го появилась вдова, обратившаяся к нотариусу Фламелю по поводу своих документов. Одного взгляда и приветствия со стороны каждого хватило для того, чтобы сразу и навсегда изменить жизнь обоих – тридцатисемилетнего нотариуса и писаря Николя и пятидесятивосьмилетней дамы Пернелль. С тех пор они не разлучаются уже седьмой век.
       В 1407-ом мэтр Николя построил дом, на котором с 1900-го обновляется мемориальная доска от благодарных жителей города Парижа.

Separabis terram ab igne...

       И опять – и снова. И Пернелль-то преставляется в 1404-ом, что само по себе весьма достойно во времена, когда мало кто доживал и до менее преклонного возраста. И могила-то с обоими виновниками кутерьмы оказалась неприлично пустой. И ставшая известной в силу досадной случайности счастливая загробная встреча супругов в 1438-ом, а затем их совместные путешествия по Индии, Египту, Китаю, Японии... И так далее... почти триста тридцать лет. Их единственный сын родился в Индии, когда его матери должно было уже перевалить за... ох, не будем пугать акушерок и гинекологов-геронтологов!
       Ну, верить или не верить одному уважаемому налоговому инспектору по поводу полученной им, если не ошибаюсь, в 1762-ом году от супругов Фламель взятки в виде небольшой толики некоего порошка – дело каждого... Как и делом самого чиновника было брать подозрительный порошок или не брать, а уж как им распорядиться... Я – верю. Хотя бы потому что и самой доводилось иногда удостоиться то понюшки, а то и целой щепотки – вот потому и...
        Когда не короли-президенты, не олигархи-горцы, а семья простого гуманитария, правда, с уклоном в физическую химию, живёт себе в любви и здравии беспредельно, путешествует по миру безгранично, да ещё и тратит сказочные суммы не на себя, а на благотворительность – причём такие и так, что Париж и весь мир аж семь веков не могут смириться и успокоиться – это отвлекает от идеи и процесса.

...suaviter, cum magno ingenio

     Почему про ... И почему так лично – с улыбкой, с умилением, с восторгами, смущением... в предвкушении... А главное – отчего ж я? И не в первый раз. А Бог меня знает. Хочется. Можется. Да и сердце велит. Потому что нет ничего более волнующего и захватывающего, чем поиск себя истинного, чем тайна жизни и тайна бесконечной любви.

Sic mundus creatus est





Tabula Smaragdina. ПЕРНЕЛЛЬ СОВСЕМ НЕ ХОЧЕТ ЗАМУЖ

Pater ejus est Sol, mater ejus Luna... portavit illud ventus in ventre suo... nutrix ejus terra est...

– Ну, нет! Вы только посмотрите на эту дрянь... Прогнать из дома дворянина – какая наглость, какой позор!
– Матушка, но шевалье Дельмар – сам наглый и позорный! Я боюсь его, смертельно боюсь его собак, детей, слуг... У него две лысины и ни одного зуба!
– Ну, хорошо, зубы – да, но где же у господина Дельмара вторая лысина, отвечайте!
– Не скажу.
– Скажете!
      Её мать, которая за двадцать лет унылого изнурительного брака была шестнадцатый раз беременна, с ожесточением ударила Пернелль хлыстом. Ветхая ткань штопанного-перештопанного платья лопнула вместе с кожей.
– Пернелль, ваши подружки все замужем, а кое-кто уже и нянчит своих детей. У вас прескверный характер и плохая фигура, нет приданого и семь младших сестер, одна прекраснее другой – куда лучше и милее вас.
      Не от боли, от жгучей обиды Пернелль плачет, её красавицы-сёстры смеются, чтобы угодить матери, а кормилица, мамушка Розали, пытается закрыть любимицу своим животом. Пернелль давно переросла и мамушку, и матушку если не ввысь, то вширь уж точно, а потому получают обе – и Розали, и она. Однако у беременной Аделин уже нет сил долго размахивать хлыстом, она с трудом дотягивается до локонов Пернелль – и неожиданно вырывает у дочери густую прядь. Женщина в ужасе швыряет локоны, но это – всего лишь часть шиньона, которым мамушка уже несколько недель маскирует коротко остриженные кудряшки Пернелль. Но всё рано или поздно становится явным – и вот уже мамушку Розали, тоже беременную, отправляют в свинарник, а строптивую Пернелль сёстры волоком тащат в подвал.
– Придётся сообщить шевалье Дельмару, что вы в деревне набрались вшей – поэтому вам подкоротили локоны. Ничего, волосы – не зубы, отрастут. Кстати, про зубы... – Аделин хватает Пернелль за ухо и начинает больно выкручивать.
– А ну, говорите, что за вторая лысина?
– Ой!
– Говорите же! Я жду.
– Ну, хорошо, матушка. Знайте, что этот вонючий боров, едва вы оставили нас с ним вчера, когда за вами закрылась дверь, снял свои штаны – и схватил меня. Я отбивалась и кричала, но он покусал моё лицо. А верная Фелис вцепилась ему в ногу! Тогда он попытался стряхнуть кошку – и повернулся ко мне спиной. Так вот у Дельмара вторая лысина – на его мерзком заду. Вся спина, руки и ноги заросли волосами, а на голове и на заду – лысины! У нашего батюшки – лысина, у отца Антуана – лысина, у звездочёта Моше – лысина... Может, и по две, конечно. Без штанов-то я их, слава сладчайшему Господу, никогда не увижу. Но они же не кусаются и не мучают женщин!
       Перед сном к Пернелль заглянул упомянутый ею лысый священник, добрейший отец Антуан, который сначала чуть не усыпил её назиданиями, но тут же и разбудил, когда возвестил, что завтра днём Пернелль венчается с шевалье Дельмаром. А поскольку её единственное платье разорвано и в крови, то утром ей предстоит поехать с женихом и тётей в Париж за всем необходимым к свадьбе.
– Святой отец, а есть что-нибудь, что могло бы отвратить от меня шевалье Дельмара? Я же некрасива, толста, строптива и стара, зачем ему я? Любая из моих сестриц была бы рада покинуть дом с вечно беременной тошнотворной и злобной матушкой и выйти хоть за дьявола.
– Не богохульствуйте, дочь моя! Откуда мне знать? Шевалье почему-то давно вас вожделеет – как, впрочем, многие холостяки и вдовцы в округе. Но поскольку деньги есть только у него, и он готов взять вас в жёны безо всего и даже обеспечить ваших сестёр приданым, то ваши родители, конечно, счастливы.
– Но я-то очень несчастна, святой отец! Я ненавижу господина Дельмара. Да я убью его!
– Господи упаси чистую душу от грешных мыслей! Смиритесь, бедное дитя. Жертвуйте собой – и вам воздастся по заслугам.
– Не желаю я жертвовать! Я умею искусно вышивать, плести кружево, шить, прясть... ухаживать за животными, за младенцами, за ранеными, я понимаю в травах и цветах... Я даже могу написать, как меня зовут, и нарисовать звёздное небо. Я готова работать, очень много работать, только бы не ложиться к нему в постель. Помогите же мне, святой отец!
      Священник погладил её по щеке, вздохнул, а потом вдруг участливо и озорно улыбнулся – и вытряхнул задремавшую было в тепле Фелис, что укрывалась в его одеянии, прямо на солому к Пернелль.
– Господь не оставит. Мужайтесь, дочь моя. Я помолюсь за вас. И вот ещё... Шевалье отказался бы от вас только в одном случае, если бы вы были не девственницей. А поскольку с этим всё в порядке, то и...

"О, благодарю вас, святой отец, вы спасли меня," – Пернелль ещё не знала, каким образом она исхитрится лишить себя единственной преграды к свободе, но то, что она это сделает – хоть кочергой, хоть веретеном, хоть бродягой, не сомневалась.
       На другой день лишь только шевалье Дельмар и тётя зазевались, торгуясь с лавочником, Пернелль бросилась в хорошо известную ей каморку, где среди духов, благовоний, загадочных камней и талисманов чертил таблицы, пентакли и карты, возжигал свои волшебные огни Моше-иудей. Она упала на колени перед тем, кто научил её именам звёзд и характеру изменчивой Луны, когда Пернелль сопровождала свою тётю, которая частенько наведывалась к Моше то за гаданиями, то за советами, не говоря уже о покупках.
– Избавьте меня от мучений! Кроме жизни мне заплатить нечем, но мне её нисколько не жаль.
       Старый звездочёт выслушал Пернелль, легонько хлопнул её по раскрытой и так хорошо изученной им ладони – и поднял с колен.
– Не бойся, мэйдел! Смело шагай по дороге своей судьбы, ничего плохого с тобой не случится. Дельмар не коснётся тебя, он умрёт за свадебным столом, дав тебе сегодня право выбирать направления, скорость, попутчиков и цели. Тебе твоя жизнь ещё ох, как пригодится. Ты подаришь бесценную свою любовь достойнейшему человеку, он пока ещё даже не явился на этот свет, а до того ещё не раз выйдешь замуж. Так что забудь про все свои глупости насчет кочерги или какого-нибудь бродяги.
       Изумленная Пернелль обняла старика.
– Ну-ну... Ступай, уже хватились. Вот тебе на удачу, – Моше-звездочёт вложил в её руку медальон. – Как овдовеешь, похоронишь, приходи, поговорим. Объясню тебе самое важное. Только не тяни - я уже и так довольно задержался тут из-за тебя.





Tabula Smaragdina. ЗВЕЗДОЧЁТ МОШЕ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ДЬЯВОЛОМ

Omnia in unum

Я покажу тебе, каким образом древние наши учителя воссоздавали Камень свой, полученный от Всевышнего, дабы применять его с пользой для собственного здоровья и наилучшего устройства в земной жизни.
Базилевс Валенс
       Пернелль не приехала ни через неделю, ни через месяц. В её жизни наступило время движения – и она не смогла справиться ни со своим вдохновенным любопытством, ни с потребностью это любопытство феерически усмирять и ублажать за счёт ещё более вдохновенных опытов. Тем паче, статус богатой дамы позволял ей многое, даже гораздо больше того, чем было нужно.
        Всё произошло именно так, как и предсказал ей звездочёт Моше. И первым – и конечно же, самым благоразумным – порывом юной вдовы Дельмар было бежать в Париж и принять те дорогие крупинки знания, что ожидали её в лавке Моше. Но Пернелль отличалась крайним неблагоразумием, к тому же, будучи чудесным образом избавленной от ненавистного ей союза – она просто-напросто потеряла голову. Вдова шевалье Дельмара не поддалась первому порыву. Оно и понятно, четырнадцать с половиной лет –  во все времена – всего лишь ещё даже не пятнадцать.
        Но и Моше за те четыре месяца, что поджидал Пернелль, тоже не бездельничал. Он оказался гораздо ближе, чем предполагал, к завершению магистерия, ибо интуитивно использовал так называемый короткий путь. То, о чём спустя несколько столетий свидетельствовал Гельвеций из Гааги, коему была явлена счастливая возможность убедиться в реальности Великого Делания, благодаря половине крошки порошка-катализатора хрисопеи, подаренной ему незнакомцем вместе с бесценной инструкцией по поводу необходимейшего условия трансмутации – Моше совершил сам, не дождавшись Пернелль.
       Но когда звездочёту, работавшему вопреки традиции без пары, не удалось защититьcя от паров свинца и ртути, рядом не было избранной женщины-творца, способной составить символичное единство. В общем, к своему непереносимому ужасу, Моше узрел в формирующей материю иллюзии vera imaginatio видение четвёртой ступени, четвёртой стадии, четвёртого первоэлемента melanosis или nigredo образ мелкого, но гигантского в своей власти над его кипящим сознанием дьявола.
       Однако не стоит забывать, что трагический случай с Моше стал примером и наукой всем последовавшим за ним герметическим философам, что творили своё искусство после.     Дьявол, возникший для звездочёта Моше, был грандиозно чёрен и мрачен, у него было сморщенное в беззвучном вселенском страдании безглазое личико, напомнившее несчастному герметисту четвёртого и последнего абортированного им младенца. Когда-то он, молодой блестящий лекарь, поддался на мольбы своей самой прекрасной и столь же чудовищной сердцем пациентки, которая забеременела и доносила почти до срока, а после передумала рожать. До последнего мига на земле Моше продолжал сомневаться, было ли это его собственное единственное дитя...
      Звездочёт протянул онемевшие пальцы к своему видению, с облегчением опустил их в огонь – и даже не заметил, как покинул этот мир, столь великой оказалась его душевная боль в сравнении с болью тела. И не помог звездочёту Моше философский камень – универсальное снадобье, тот самый эликсир долгой здоровой жизни, который лишь проверяли трансмутацией металлов. А на самом деле он служил физической и моральной трансформации адептов.
       И величайшая магия женского соучастия не сыграла своей спасительной роли в его судьбе.





Tabula Smaragdina. ПУТЬ ТУАНЕТТЫ, или VIRTUS EJUS INTEGRA EST, SI VERSA FUERIT IN TERRAM         

Имея очаровательную внешность, она сочетает в себе обаяние, грацию, умение держать себя... Её характер и нрав – превосходны.
Аббат Вермон

– Вам нравится бывать с нами, ещё больше вам нравится бывать у нас – так почему бы вам, наконец, не прислушаться к тому, что мы говорим. Поймите, ваше величество, если бы у меня хватило сил сообщить вам правду о вашей всё более вероятной участи, вы бы сей же час возжелали себе мгновенной гибели, а не бесконечных развлечений, – длинноволосый господин с невероятно яркими глазами, плеснул в неё горечью.
– К чему мне ваша правда, сударь?! – двадцатипятилетняя королева принуждённо рассмеялась. – Правда, которая не сможет спасти...
– Зачем вы так – я не сказал "не сможет"...
– А вы зачем меня пугаете? Зачем пытаетесь лишить меня удовольствий, кои нахожу я также, тайно посещая ваш дом и присутствуя при ваших с супругой магических опытах. Не каждый смертный удостаивается подобной чести.
– Но и не каждый правитель её удостаивается, – оппонент королевы позволил себе завершить разговор и, учтиво поклонившись дамам, удалиться.

       Нижняя губа Туанетты оттопырилась ещё сильнее, что не придало молодой женщине никакой надменности, лишь подчеркнуло её прелесть. Сидевшая напротив изящная дама в закрытом тёмно-синем платье немыслимого покроя, судя по виду, хозяйка дома и супруга посмевшего вступить в спор с королевой яркоглазого господина, улыбнулась и без колебаний взяла холёную руку Туанетты. Затем – вторую, раскрыла белоснежные ладони своими тонкими позолоченными солнцем пальцами. Она медленно и нежно водила ими, одновременно успокаивая и наполняя силой разум и тело Туанетты. И будто бы отступали куда-то все кажущиеся в ритуальной дворцовой жизни такими желанными её желания и жажды.
       Вот, что мощнее всяких чудес притягивало её к этой странной паре – непрестанное ощущение в их присутствии волшебства безыскусности и чистоты, сострадания и честности.


У неё больше интеллекта, чем можно было предполагать, но, к сожалению, <…> она не привыкла его концентрировать. Немножко лени и много легкомыслия затрудняют занятия с нею. <…> хорошо усваивает она лишь то, что одновременно и развлекает её.
Аббат Вермон

– Вот, ваше величество, пожалуйста... Сравните линии на обеих руках – и вы всё поймёте сами. Тут – замысел Господа: власть и слава земная, путь служения людям, путь милосердия и доброты, а здесь – то, как вы ему следуете... А теперь – по звёздному небу... Взгляните, что приготовил для вас шевалье Девре – эти карты мы расчертили с ним ещё до вашего рождения, а эти – датированы 2-ым ноября 1755-го года. И так все двадцать пять лет.

Туанетта закрыла глаза, она уже всё это видела и успела научиться ненавидеть – её губа задрожала, и она неожиданно больно прикусила её. Собеседница королевы тем не менее продолжала.

– Вы же знаете, дорогая, мы с шевалье Девре вернулись в Париж исключительно ради вас. Ваша любящая и пребывающая в непрестанной за вас тревоге матушка...
– Довольно, госпожа Девре! – упоминание о матери, которая за годы непрерывного контроля и порицаний если и не окончательно оборвала ту привязанность, что Туанетта питала к ней, то уж изрядно её истончила, вызвало раздражение. – Меня окружают подобострастные ничтожества, попрошайки, шпионы и соглядатаи. Я не могу и минуты побыть в одиночестве, чтобы каждый мой шаг не доложили королю, его советникам, моим врагам, брату... Даже родная матушка изводит меня нравоучениями и наставлениями в своих письмах или науськивает на меня тех, кого я считаю своими друзьями.
– Но, дорогая Туанетта, во-первых, рядом с вами есть и весьма достойные, искренние, желающие вам хорошего люди. Во-вторых, ваше положение ещё далеко не безнадёжно – начните с малого: отправьтесь инкогнито, как делает ваш венценосный брат, в поездку по Франции, мы с шевалье Девре будем рады сопровождать и оберегать вас. Вы должны своими глазами увидеть, как ужасно бедствуют французы, какая нищета царит за воротами Трианона...
– Ни слова, прошу вас! Я ухожу. А вы можете продолжать свои дела и странствования далее и более уж не заботиться обо мне. Да, конечно, кто-то живёт хуже, кто-то богаче... Так вы предлагаете мне, насмотревшись на бедность, самой жить в бедности! Ну, уж нет. Я – милостью Божьей королева Франции, помните это.

        Мадам Девре достала из кармашка на груди крохотный мешочек и передала его Туанетте.
– А вы, дорогая, помните, мы всегда будем ждать вас. Но вы сможете почувствовать и заметить наше присутствие, лишь когда ваши мысли станут не только о себе, но и о тех, кто нуждается в малом, тогда как вы разбрасываетесь великим. Примите от нас этот медальон, возможно, он вам когда-нибудь окажется полезным. Под алмазом, если его слегка нажать...
– Благодарю, – Туанетта взяла подарок и направилась к дверям.
– Дорогая! Не пройдёт и месяца, как вы останетесь без матери. Навестите же свою матушку, мы с шевалье готовы поехать с вами...
– Прощайте, госпожа Девре! Прощайте, шевалье Девре!
– Прощайте, ваше величество!

        За двенадцать лет Туанетта не раз проедет в карете мимо дома с королевскими лилиями, но никогда больше не увидит его обитателей. Лишь направляясь к месту своей казни, королева, у которой давно отняли подаренный медальон с неизвестным ей тайником, почувствует на пересохших губах то ли песчинку, то ли крошку вчерашнего хлеба. И невольно слизнув её, окажется там, где её обнимут все, кого она любит и любила. И это не её обритую голову, наколотую на шест, поднимут над толпой. Не её, обезглавленную, несколько раз будут перекладывать из одной могилы в другую.

– Столько усилий, столько времени, столько жизни, жизней...
– Но мы попытались сделать всё, что было в наших силах, для этой девочки.
        Пернелль прижалась к мужу, зарылась лицом в пушистые кончики его волос, которые он скручивал и подвязывал кверху, переняв это искусство в Японии, и заплакала.
– Туанетта так и не дослушала, она просто приняла алмаз...
     Николя поднял Пернелль на руки:
– Ого, а ты уже весишь явно на целого человека больше! Собирайся, любимая. Наше дитя должно родиться не здесь. Будущее – канва, по которой мы вышиваем свои судьбы. И каждый миг бытия всё новые и новые узоры распускаются в соцветиях звёздного неба.





Tabula Smaragdina. БЛИЖАЙШИЙ БОРДЕЛЬ

      Хотелось бы обратить внимание читателя на различие субстанций, называемых... сатурном и сатурнией, ртутью и меркурием, луной и серебром; в этих различиях спрятаны ключи ко многим тайнам, а также ловушки для легковерных и невнимательных.
      Используй <...> для добрых целей. Таким образом, ты ... станешь намного богаче всех королей, потому что будешь иметь сокровищ гораздо больше, чем они, и больше, чем кто-либо в подлунном мире, но все же золото лучше изготавливать понемногу, соблюдая осторожность и не говоря никому ни слова, а также избегая публичного бахвальства.
N.F.

– Твой клиент, Лили.
– Ну почему как маньяк или шизик, так обязательно мой?! 
– Потому что ты – самая...
– Красивая?
– Жужу, не подсказывай, всё равно ж пальцем в небо. Потому что ты – самая...
– Умная?
– Надьюшка, не лезь, научись хотя бы разговаривать по-французски, а уж потом и пытайся им острить! Так вот... Кстати, если кто меня сейчас снова перебьёт, возьмёт этого волосатого придурка себе вместо Лили.

– Ээ-э, мадам Жанвье, так почему всё-таки мой?
– А потому, Лили, что ты – самая сильная. Если что... сможешь его завалить до прихода охранника. Ну и потом, – мадам вытолкала упиравшихся от любопытства Жужу и Надьюшку из крошечной комнаты и только после этого, ядовито змеясь губами, пробормотала в самое ухо Лили так, что та почти задохнулась от перегара. – Тебя всегда предпочитали самые богатенькие, а из карманов этого сумасшедшего хиппи Картуш и Красавчик вытрясли два желтка размером со страусиное яйцо каждый и несколько стекляшек.

Лили отпрянула, а мадам Жанвье выскочила наружу, захлопнула дверь – и быстро заперла её на ключ.
– Дерьмо! – одним ударом ноги Лили вышибла замок. – Я же сказала, дерьмо!!!
– Ну а я сказала, что ты в состоянии постоять за себя... крошка. Так что иди – и блаженствуй, я хотела сказать, трудись! Слесарь уже в пути.

Через полчаса дверь была заперта изнутри, а клиент, накрепко связанный, замотанный с головой в тяжёлое покрывало, наконец, освобожден и пристально рассмотрен при включённом свете и распахнутых шторах.

– Ээ-э... Ну привет! А можно я вас сначала ээ-э помою, постригу – я вообще-то педикюршей вламывала в Истре, умею и постричь, если что... Истр – не Марсель и уж никак не Париж, там если только этим делом, на жизнь не хватит... А у вас волосы такие длинные не только на лице, но и по всему... телу, да?

Мужчина был до крайности заросшим и диким, но разглядывал свою спасительницу с явным одобрением.

– Вы что, совсем глухонемой, да? А блох или там вшей, например, всяких у вас нет? Здоров? Ну и хорошо. Кивните, пожалуйста, если можно вас ...эээ-э всё же обработать... ну и отмыть немножко... и вообще!

Она набрала ванну, напустила туда пены… Клиент быстро-быстро и очень заинтересованно закивал, не сводя глаз с танцующей груди Лили.

– Ну не надо, я же не могу... так... работать.

Лили была одновременно взбешена, смущена и заинтригована. Мужчина оказался одного с ней роста, но телосложение, в отличие от Лили, имел хлипкое... и осанку типичного фрика.
Он так и не открыл глаз, выполняя её просьбу, правда, успел получить своё раза три-четыре за то время, пока она его намыливала. А может, и больше – Лили не считала. Причём безо всяких усилий с её стороны, но с таким первобытно-дивным урчанием с его, что окончательно расположило к нему Лили. Когда она срезала его волосы и бороду, побрила, побрызгала лимонным одеколоном унисекс, нарядила в свой халат и довела до постели, он упал и мгновенно заснул.

"Ах, ты мой зайчик!" – с благодарностью подумала Лили, помылась и сама тоже, затем порасслаблялась в ванне, а после прилегла рядом и задремала.
В дверь тихонько постучали.
– Лили, живая ещё?

Клиент спал. Чтобы его не потревожить, Лили на цыпочках допрыгала до двери и зашептала в замочную скважину:
– Жива, жива. Всё в порядке.
– Ну, если что... все на месте!
– Вот и валите отсюда все на ...место!
– Как скажешь, девочка, как скажешь...

"Не, ну умеют же обломать удовольствие... гады." Шорохи и переговоры разбудили клиента. Без спутанных грязных волос до пояса и клочковатой бороды с усами мужчина выглядел довольно неплохо – и даже симпатично. У него были серо-зелёно-голубые с золотистым ободком внутри небольшие глаза, тёмные волнистые волосы, крупные черты лица и три ямочки – две в уголках губ и одна на подбородке.

– Как зовут-то?
Пока они снова разглядывали друг дружку, Лили приготовила кофе и протянула клиенту вместе со свежим круассаном.
– Меня – Лили.
– Дени. Дени Де... Хотя теперь это – уже и неважно... Шевалье, сударыня.
– Ой, шутите!
– Я вполне искренен с вами, поверьте!
– А верю, Дени. Вам – верю. Скажите, а как вы тут оказались? Мадам насвистела, что вы фантастически богаты. Любите извращения? Или приключения? Или и то, и другое?

Странный клиент бесподобно улыбался Лили – и думал о своём. Его глаза меняли цвета и выражения. Он с удовольствием выпил кофе со сливками и сахаром, съел предложенный круассан, восхищаясь его вкусом, ароматом и формой, а потом уничтожил все съестные припасы Лили. Не отказался и от водки, и от малосольных огурцов Надьюшки. Дени был очень нежен и жаден в любви, он был бережен и великодушен к Лили, как никто прежде.
За первую неделю, что они провели вместе, Лили узнала, что Дени – не фрик, хотя и что-то вроде этого, только в области физической химии и религиозной философии – остального она просто не запомнила или не поняла. Что Дени – большой ученый и сделал долгожданное великое открытие... Что он просто лет двести не трахался, а потому сразу как закончил, так и бросился в ближайший бордель.
       


Рецензии