Божья Искра

               
               
      -- Здравия желаю, тов. старший лейтенант!   
Посреди Кантского  полупостроенного авиагородка курсант сверлил чёрными восточными  глазами заместителя  командира  по политчасти. Среднего роста, худощавый,  с желтоватым цветом кожи. Из-под пилотки выбивались  жёсткие волосы,  в тон  вороньему крылу.   
     -- Тов. старший лейтенант! Мы решили к 35 годовщине Великой Октябрьской революции выпустить стенгазету. В левом верхнем углу нарисую портрет тов. Ленина, в правом верхнем углу – портрет тов. Сталина, внизу  во всю ширину листа – панораму кремля, а посредине заметки, заметки…
     -- Правильно, Ниязов! Верная мысль. Действуйте…
     -- Тов. ст. лей—т! Есть загвоздка. Портрет тов. Ленина и портрет тов. Сталина я нарисую по памяти. А вот кремль… Не помню его хорошо. Мне бы найти, с чего срисовать.
     -- А где же я Вам, Ниязов, найду кремль?
     -- Тов. ст. лей—т! А Вы мне дайте сторублёвку, я с неё и срисую.

     Тогда, в 1952 году, на обратной стороне громадной сторублёвой купюры во всю ширину  была во всех деталях расписана чудесная панорама кремля. Вот  её-то и просил Ниязов   для благого дела – выпустить стенгазету.  Но в то время  сто  рублей были большой суммой  денег,  тем  более  для  старшего  лейтенанта.  Призадумался зам. по политчасти, но – дело нужное, даже политически важное, поэтому он и пообещал Ниязову достать. Достал, отдал.  Бедный старший лейтенант!  Мог ли он думать, что Ниязов за один вечер по памяти нарисует и портрет тов. Ленина, и портрет тов. Сталина, и замечательную, во всю ширину листа, панораму московского кремля со всеми мелочами?  А сторублёвку  они, т.е. Ниязов, его друг, вечно молчавший Гена Шахаев, тоже его  «компаньон»,  шумный баламут Боря Киселёв,  банально… пропили.  И, как всегда после выпитого, Эркин с криками  «Утоплюсь!»  побежал вдоль Большого Чуйского канала, а Боря и Гена с мольбами  «Эркин, не надо!» -- за ним.

     Долго искал встречи с должником ст. лей—т,  долго от этой встречи увиливал Ниязов… Хорошо, что курсантская общественность узнала об этой истории  и,  пригрозив Ниязову, заставила его где-то достать и вернуть замполиту сто рублей, для которого они были большими деньгами.

     Ниязов Эркин Абдуллаевич. Почти окончил самаркандское художественное училище, как вдруг  «пошёл  в  лётчики».  Летал слабо. Настолько слабо, что инструкторы решили не выпускать его в самостоятельные полёты, т.е. «списать с лётной учёбы».  Эркин  добился
приёма у начальника училища, чтоб задать ему один вопрос: «Вы списываете единственного во всех ВВС уйгура?»  Генерал распорядился:  «Этого уйгура выпустить, во что бы то ни стало!»    Долго ещё его вывозили инструкторы,  в то время, когда основная масса курсантов уже продвигалась по программе,  летая самостоятельно.
     Всё-таки допустили его к самостоятельным полётам и даже выпустили из училища.
     Правда, его лётная жизнь, как и вся его жизнь, оказалась  недолгой.  Любил он, по-настоящему любил девушку – соседку по родному Ташкенту.  И она—его.  Но родители были категорически против: «Нас, уйгур, и так мало, а ты вздумал жениться на русской».  И женился он на уйгурке. А,  когда  в отпуске  узнал,  что и у   его любви,  как и у него,  жизнь не сложилась,  то… покончил с собой – повесился.

     На память об Эркине у меня сохранились его рисунки.  И ко дню рождения, и портрет мамы, нарисованный с фотографии, и другие.

     Жаль!  Выпивал  Эркин,  не зная  ограничений – торопился выхлебать свою меру.  Творить бы ему,  а не летать,  но… в чьих-то  железных  руках.
     Умел! Владел! И кистью и карандашом. Был у него дар! Божья искра!