1. Так и было

   
   «Зворыкинские   дома»-   непривычное для слуха название, но  для меня они  заветные . Стоит , хотя бы мысленно, произнести их ,  время  сворачивается и память переносит   на много лет назад.   У каждого  есть такие  слова. Мы храним  их в памяти , как ключ, открывающий в воспоминаниях  дверь в  страну  «Детство».               

Именно так  старожилы  Костромы  и сегодня, называют жилой район  по улице «Ленина».   Довольно далеко от центра ,  рядом с сосновым лесом , где в былые времена проходили рабочие маёвки. Это и есть моя «малая» Родина.
Жил здесь давно, ещё в начале прошлого века,  фабрикант  Зворыкин.  Владел фабрикой, где пряли лён и ткали льняное полотно:  тогда  лён  успешно  выращивали в наших  северных краях. Позднее, уже во времена Советской власти,  эти  дома были выстроены для  фабричных  рабочих  и  надо признаться – на совесть . 

Каменные, трёхэтажные,  с  крепкими деревянными лестницами в  подъездах,  с широкими окнами в каждой комнате, с   «уборной»     и    единственным краном  холодной воды   в общей кухне  на три  семьи. Они стоят  до сих пор,  правда,  со временем   заменили   печное  отопление  на паровое,  но  признак бедности – неистребимый запах жареного лука ,   остался  и поддерживается новыми жильцами. Сейчас люди  вынуждены  покупать эти квартиры, а не получать, как было раньше: многое меняется в жизни.

Сами люди  мало изменились, пятьдесят и даже сто лет, не такой уж большой срок, чтобы это стало слишком заметным.  И атмосфера или , как сейчас  говорят,  «аура»  старых домов, не может не влиять на них.  Стёртые до блеска, потерявшие первоначальную форму, деревянные ступени подъездов скрипят, напоминая  новым жильцам о десятках усталых ног,  когда-то  возвращавшихся с фабрики вечерами   и торопливо бегущими   утром  по зову фабричного гудка.
Он раздавался в утренней тишине каждый день кроме воскресенья. Первая смена начиналась в шесть.  В пять часов   за окнами  ещё темно.  Мама, стараясь не шуметь, собиралась  и спешила на фабрику вместе со всеми. Она так и называлась:  «Зворыкинская».  А  отец   чуть позже: он работал на другой фабрике с красивым    названием   «Искра Октября»  прорабом в строительном отделе, а это – уже  служащий ,   рабочий день   с восьми.

Мы жили в квартире на втором этаже, одного из шести фабричных домов, в маленькой , но  очень светлой комнатке. Все  они  были  похожи тогда небогатым  убранством. И в нашей, как у всех, был  небольшой  стол  у  окна ,    у левой стены  кровать   родителей,   у правой – старый комод с большим  зеркалом  в углу.  Мне почему-то страшно было смотреть в него, всегда казалось, что   увижу  там ещё  кого-то.  Но,  комод   был  уставлен множеством мелких ,  очень интересных  вещиц.
Я забиралась  на стул и перебирала их: вот  мамина коробочка с пудрой «Белый лебедь»,  зелёный  одеколон во флаконе, похожем на виноградную гроздь, тюбик с помадой –  объект  моего особого внимания .  Когда   удавалось добраться до него ,  маме потом долго не удавалось отмыть меня.   И конечно же, набор из семи мраморных слоников , один меньше другого – обязательного   украшения  наших бедных квартир.  Ближе к двери стояла  моя кроватка – самодельная,  огороженная  тонкими деревянными перекладинами,  выкрашенными  в светло-голубой цвет.

Я часто болела в детстве , как  многие послевоенные городские дети. Лёжа под байковым одеялом,  чувствовала на лице движение воздуха, когда мама выходила из комнаты. Мне становилось холодно,  хотелось, чтобы она посидела рядом, не суетясь.  Тогда я спрашивала:
-А ты никуда больше не пойдешь?
-Нет , никуда.  Буду с тобой дома - отвечала она ласково.
-И на кухню не ходи -  просила я.
-Нет, дочь, мне  нужно готовить обед - мама  становилась строгой и опять выходила.

Но  всё же, когда  болела, мне  больше уделяли  внимания.  Мама   читала  «Алёнушкины сказки» Маршака , я их любила и могла слушать как угодно долго.  Чаще покупала сладости, иногда – грецкие орехи. Отец усаживал меня к себе  на колени , сильно сдавливая орех пальцами ,  с хрустом разламывал , а я с удовольствием ела ядрышки. Потом   брал газету, это была      «Северная правда» , её до сих пор выпускают в Костроме , и  учил  меня читать. Буквы я  ещё кое-как  запоминала , а  складывать  в слова долго не могла. Отец был недоволен . Ему, наверное,  хотелось поскорее  увидеть результат  занятий с ребёнком,  он сердился , что-то выговаривая  по поводу моей бестолковости.  Но его-то я никогда не боялась, а вот маму…
Она  была убеждена , что хорошие дети должны быть  послушными  и строго требовала послушания . Но с годами   для меня   это  становилось  всё сложнее.
По характеру мама была   весёлой, иногда насмешливой,  строгой, но справедливой . Мало сказать – общительной, она просто не мыслила себя без общения с людьми. Отец  был «нелюдимом» , как  она  говорила , поэтому  дома я чаще видела её серьёзной и озабоченной .С соседями и многочисленными знакомыми  она была другой. Я думаю,  и на работе тоже.
 
В Кострому она приехала  восемнадцатилетней девчонкой из далёкой и вольной Сибири  с родителями, младшей  сестрой  и двумя братьями . Жили они в Красноярском крае, в небольшом городишке Канске . Родители   самостоятельными хозяевами там  не были. Отец,  очень добродушный человек,  был сыном священника.  Получая   жалование наёмного работника,  старался содержать    семью. 
Мама была старшей из детей, поэтому приходилось  помогать родителям, а значит – быть самостоятельной ,  отвечать за младших.    Когда дети подросли,  решено было  уехать  из Сибири,  в надежде устроить  свою жизнь в промышленном городе.  Потому  и остановились в Костроме.               

Родителей  приняли   на ликеро-водочный завод , а сестёр  - на  ткацкую фабрику.     Их большая   семья поселилась в двух смежных комнатах на первом этаже  одного  из домов  фабричного  района.
 Все  работали,  но   всё равно  жили бедно.  Мама с  сестрой решили отделиться от родителей и ,экономя на продуктах, старались получше одеться , покупали и шили обновки.  Как все молодые девчонки, бегали на танцы в   городской парк. 

Много позже я часто вспоминала их полупустую квартиру,   когда дед, уже  старый и больной, лёжа на кровати прямо против двери, улыбался, собирая морщинки вокруг глаз,  говорил:  «Вот и Лизонька пришла!», а мама никак не могла  втолковать ему, что зовут меня Леной. Я почему-то боялась его и сразу  просилась домой.