Терпение и труд маслят принесут

               

       Тишина… На улице ни души.  Спокойные плотные облака нависали над самой головой и, казалось, цепляли  крышу старинного пятиэтажного дома. Сеял мелкий, но довольно густой дождь. То ли из-за дождя, то ли из-за испарений от тёплой земли, видимость  совсем небольшая,  и правильное  направление к цели они определяли,  только хорошо зная окружающую местность. Не чувствовалось никакого колебания,  воздух  был  неподвижен.
      -- И чего ты поднял меня в такую рань? Всё-таки воскресенье… Так хотел выспаться.., -- толстый поёжился под длиннющей плащ-накидкой, отчего та недовольно зашелестела.
      -- А я тебе говорю: самая погода для грибов. – Длинный откинул капюшон. На волосы сразу же осели мелкие дождинки, и его голова,  казалось,  стала  шире и круглее. – Тепло и дождливо – самое то, что любят грибки. Вот мы их сейчас и…
      -- Натопчемся, вымокнем зря. Засмеют нас соседи. Да и жёны скажут: «Вам бы только удрать из дома», -- Толстый широко зевнул.
      -- Не ной! Лёгкие провентилируем – и то польза. Здесь же воздух, а не пыль аудитории.
      -- Какой воздух?  Одна вода, -- хныкал Толстый.
      Пока перешли близлежащий аэродром, «окончательно проснулись». Сразу же за лётным полем большой участок  засажен соснами.  Сосенки, посаженные рядами,  все, как одна: высотой метра  два, с широко раскинутыми над самой землёй пушистыми лапами.  Посажены, видимо, года два назад; междурядья ещё не заросли густой травой, дерновое покрытие на  них  ещё  не образовалось, так и были пока песчаными.  Над этими «коридорами между деревцами» натянуты нити паутины. Настолько тоненькие паутинки, что и видны они только из-за  сверкания на них  малюсеньких  бисеринок  дождя.
      Тоскливо посмотрев вдоль одного, другого пространства между густыми рядами сосен, Толстый укоризненно уставился на друга.
      -- Ну и где грибы? Побежали на нашу кухню?
      -- А ты хочешь «накосить» грибков и не вымокнуть? – Длинный выпростал из-под плащ-палатки руки, на левую повесил ведро, достал и открыл перочинный нож. – Смотри!
      Он  торжественно  поднял одну из широких сосновых лап.
      -- Иди, глянь! А это что?
      Увиденное поразило Толстого: вся земля под сосной усеяна коричневыми головками мелких, но настоящих…
      -- Маслята… -- только и выдохнул  он.
      -- А в молодом лесу других и не должно быть, --  Длинный выпрямился; его поза и сияющее мокрое лицо радостно утверждали правоту его  слов. 
      -- Иди по второму ряду, а я пойду по этому.

      Руки сразу  вымокли  по локоть, плащ-палатка мешала, но восторженно шелестела под каждой  сосёнкой  от количества  молоденьких маслят.  К пальцам обоих  прилипали прошлогодние сосновые иголки, шляпки «малышей» выскальзывали  из рук, но настроение у обоих (и даже у  нытика Толстого) заметно улучшилось. С азартом и жадностью лезли они  под каждую сосёнку, срезая «дары природы». Путались под ногами плащ-палатки, хотелось их сбросить, но уж очень доставуче сеял густой дождь и перспектива сразу же промокнуть насквозь заставляла терпеть  неудобства – впереди был триумф возвращения с удачной грибной охоты на виду у соседей много-многосемейного дома. Неожиданно ряд сосёнок кончился.
      -- У меня полное ведро. А время, -- Толстый посмотрел на часы, -- день только начинается.
      -- Идея! – Длинный отстегнул капюшон, вывалил в него ведро своих «малышей»--маслят, оценил. -- Ещё ведра два войдёт. Бог с ним, хоть и вымокну,  ничего  не  случится,  зато…
     Толстый,  не задумываясь,  тоже  опорожнил  своё  ведро  в капюшон, прикрыл  его  лапами  крайней   сосёнки.
     -- Ещё по ряду пройдём? – суетливые движения выдавали его нетерпение. – Давай: это – твой ряд, этот – мой.

     Нести полный капюшон было неудобно: не хотелось сильно мять грибки, но «своя ноша не тяжела».  Насквозь мокрые, но озарённые счастливыми  улыбками,  в полдень,  когда  и  ленивые  встали,  мимо многочисленных  соседей – слушателей академии -- триумфаторами поднимались  Толстый  и  Длинный  на  свой  четвёртый  этаж  много-многосемейного  дома.  Шли  неспеша,  наслаждаясь  восторгом, недоумением и завистью смотревших  им вслед  круглыми от удивления глазами коллег.  У всех сам собой выскакивал вопрос: «Где?»
    -- На стадионе.
    -- В бассейне.
    -- Под мостом.
    Ну  какой  же  рыбак,  грибник,  ягодник  выдаст  место  удачной  охоты? Отшучивались,  как могли,  горделиво  вышагивая  старателями  с богатого «золотого прииска».
    -- Господи! Что же с ними делать?
    -- Как что? Мариновать!
    -- А чистить?
    -- А разве их нужно чистить?
    -- Вот что, -- нашлась жена Толстого, -- сам набрал, сам и…

    Но женское сердце не камень:  до  поздней  ночи  оба счастливых грибника  со  своими   жёнами -- хохлушками,  не разгибаясь,  сидели  в  кухне  над  чудесными,  но,  оказалось,  такими трудоёмкими  грибочками.
    Зато,  месяцочка этак через три, при морозах и глубоком снеге за окнами,   когда  вдруг  над  празднично  накрытым   столом   запахнет сельдереем, смородиновым листом, укропом от  хрустящих огурчиков,  дохнёт  мочёным  яблочком  и  неожиданно   внесут  свежесть  солёные арбузы,  к  этим  умопомрачительным  запахам  добавятся  аромат  хвои, веяние тёплого сырого воздуха; спина и ноги почудятся  мокрыми,  рука покажется, усталой от неудобства ноши -- тяжёлого капюшона, до самого  верха наполненного малюсенькими  маслятами.

     Хоть  жёны  героев-грибников   и   были   молоденькими   и  малоопытными,  но  получился  «дар природы»  изумляющим  и видом, и на  вкус.   Помню,  руководила  маринованием  жена  Толстяка.