Слишком много дофамина, сынок

  Общение с мамой было похоже на приём нейролептика. Мама стреляла по дофаминовым рецепторам и перекрывала мезолимбические дороги. Наверное, она была бы не прочь вводить внутримышечно («…верхний наружный квадрант… парентеральный путь…  эффект выражен сильнее…»), но практически умела обращаться с ремнём. По этой причине маме приходилось начинять капсулы. Купирующий состав помещался в желатиновую оболочку, приготовленную из прозрачного и безвкусного студня, которым была склеена и одновременно наполнена  наша семейная жизнь.   
  Надо сказать, я слишком недооценивал эти пилюли. Смоченные священным жиропотом маминого волнения, они кувыркались в её пальцах и катились по моим губам. Иногда накатывала брезгливость, но «Мама есть мама», - говорила мама, и я покорно раздвигал губы. Под безвкусным прикрытием желатина, мой ум наполнялся антипсихотиком. Для него всегда имелось много работы. Думаю, любые удовольствия были слишком сильны для меня. Еда, длинные прогулки, долгое сидение на горшке (не  говоря уже про секс и наркотики, которые поджидали меня в более позднем возрасте) – всё это даже в небольших дозах могло бы разорвать моё сознание на части. Я был похож на тонкую, натянутую до предела мембрану.   
  Слишком сильные удовольствия… Слишком много дофамина, сыночка. 
  Думаю, в период острого детства, я получал от неё слоновые дозы. Когда маленький шизофреник был утихомирен, можно было перейти на мягкие, пролонгированные формы. Но мама никогда не позволяла мне спрыгивать окончательно. Наверное, благодаря этому я и сохранил свою личность в целости. Впрочем, последняя имела отчётливый седативный привкус. Иногда мне казалось, что я лежу в коробке, обложенный ватой, и слушаю приглушенные звуки, доносящиеся снаружи.