Шанс. 17, 18. Эпилог

Начало см.  http://www.proza.ru/2010/07/09/1043
            http://www.proza.ru/2010/07/10/872
            http://www.proza.ru/2010/07/11/462
            http://www.proza.ru/2010/07/12/114
            http://www.proza.ru/2010/07/14/29
            http://www.proza.ru/2010/07/15/87
            http://www.proza.ru/2010/07/18/847
            http://www.proza.ru/2010/07/19/1353
            http://www.proza.ru/2010/07/20/66

17
Она выкатила из-за шкафа новенький вкусно-бордовый пылесос, щеголяющий блестящим корпусом, пробормотала: «Опробуем…» За секунду до того, как агрегат бодро взревел, дверь распахнулась: пыхтящий сосредоточенно малыш тащил за собой складной стул. Громкоголосое хоботное чудище заставило его бросить это занятие и в изумлении разинуть рот.
- Тём дея?! – вскричал он, всплеснув ладошками, и бросился вперёд. Она выключила мотор. – Тём дея?! – в негодовании и слезах вопил ребёнок, обнимая бордовый бок. «В чём дело… – усмехнулась она про себя. – И меня, и папу копирует, наше словечко». – Не тёгай мой пупОсь! Сянь боть! Ни-ни!
На шум и вопли прибежал папа.
- Что тут у вас? Что за тарарам?
Саша сидела на полу, пытаясь обнять малыша.
- Славик решил, что я обижаю пылесос!
- Пупось! – пожаловался Славик. – Сянь боть!
- Как? – не понял папа.
- Пупось – пылесос, – перевела Саша. – Не трогай, говорит, за шланг – сянь. Боть – болит… Думает, что больно ему. Не верит мне! Он же его ещё в работе не видел. Скажи ты – тебе поверит.
- Боть? – засомневался ребёнок, слегка успокоенный тоном переговоров.
- Что ты, сандрик! – укорил папа. – Разве мама сделает кому-нибудь больно? Это её помощник и защитник. Она его любит!
- Люблю, – Саша для наглядности обняла пылесос и чмокнула. – Он у нас хороший.
- Халёся, – согласился Славик и тоже чмокнул бордовый панцирь. – Касия!
- Ну ещё бы не красивый, – подтвердил папа. – Красавец просто! Мама сама выбирала. А главное – сильный и смелый. Никого не боится. Попробуй его обидь – заворчит и проглотит!
Славик с папой занялись изучением повадок красавца с хоботом, он же чудище, и его трубного гласа, а Саша заметила:
- Саш, ты слышал? Славик стремительно осваивает грамматические конструкции. Говорит: не трогай мой пылесос. А? каково? Я просто ушам не поверила. Ещё в прошлом месяце у него «тетЕй» обозначало – для детей, дети, с детьми, ребёнок, детский… А тут совершенно правильная фраза. Скорость обучения просто невероятная для взрослого.
- Только фонетика пока… японская! – засмеялся Саша. – Сянь да халёся… чем не японец? Может, возьмёшь его с собой в Японию? Если, конечно, опять твой Шумаков тебе дорогу не перебежит.
- Шумакову Бразилии хватит. В этот раз я ему не уступлю.
- Всё жалеешь, что не попала тогда в Бразилию?
- Саш, опять дразнишься? Какая Бразилия? Хватит ещё на наш век Бразилий. Что такое Бразилия – по сравнению со Славиком? – Она подхватила Славика на руки и смачно поцеловала. – Вот моя Бразилия! Да тяжёленькая какая уже сделалась… Бразильский ты наш карнавал!
- Кавай, – нежно подтвердил Славик и уютно положил светловолосую головешку на мамино плечо.
- Саш, ты чуешь? – она тревожно принюхалась. С кухни явственно пахло горелым. – Плита! Я же тебя просила… когда закипит!..
Она спустила Славика на пол и ринулась на кухню, налетев по дороге на складной стул. Стул обрушился с грохотом.
- Тють! – горестно указал пальчиком Славик. – Тють!
Тут же залился пронзительной трелью телефон в прихожей.
- Ну вот вам и карнавал… Поднимай свой «тють», помоги ему! – Папа устремился к телефону, а Славик спросил поверженный стул:
- Боть? Ни-ни.
Стул, казалось, был не прочь поваляться на полу, как часто делывал сам Славик. Ну, пусть… гораздо интереснее «пупось»… Когда Саша вернулась в комнату, «пупось» с завыванием поглощал бахрому тюлевой занавески, натянув её пологом над разбитым горшком с подоконника – переломанные листья и стволик, рассыпанные по паркету жирные комки земли, наполовину сгинувшие в жадной утробе пылесоса…
- Ну! Натворили дел! – подоспевший к «месту происшествия» папа причмокнул. – Эх ты, сандрик… Понял теперь? – с этим зверем шутки плохи!
- А-я-яй! А-я-яй! – укоризненно причитал Славик, грозя пальчиком невинно примолкшему «пупосю» и сокрушаясь: – БАтюки-мАтюки! Батюки-матюки!
Родители поневоле расхохотались.
- Где это он нахватался?
- Понятия не имею… – усмехнулась Саша, прибирая разгром. – Знаешь, я, конечно, знала, что будет трудно… но чтобы вот так, ни на минуту не оставить… не думала! Помню, когда Славику было месяца два, и я паниковала, растерялась, – меня Машка утешить пыталась. Ничего, говорит, трудно только первые полгода. Призадумалась немного и добавляет: «Нет, пожалуй, год…» Ещё подумала капельку и уточняет: «Ну, года три… хотя, наверное, семь… или десять…»
- Вдохновляющие обещания… Устала? – Он отвёл её падающую на глаза прядь волос.
- Устала… ну и что? Это жизнь, Саша. Мы живём, пока кому-то нужны. А все наши с тобой статейки, «глубокие мысли», книжки… нужны – якобы нужны – только абстрактному человечеству. А на деле – только нам самим. Вот брось мы всё это, что, прибежит «благодарное человечество» и будет, заламывая руки, умолять продолжать?
- Не будет, – улыбнулся он.
- Угу… А нашей с тобой нужности Славику – хватит до конца наших дней. Нет?
- Дай бог, чтоб так… Кстати, про статейки и книжечки! Из библиотеки сейчас позвонили – требуют вернуть, грозятся абонемент закрыть. Железно так требуют – я ещё перед защитой докторской брал. Прямо вот сегодня им подай, немедленно, перерегистрация у них!
- Хм! А ты собирался до ночи каторжно корпеть-кропать?
- Ну да! Грант горит, который я для кафедры выбил. Обоснование на пятнадцати страницах. Завал! Что делать-то?
- Надо отвезти…
- Саша! Подруга жизни! Свези ты, а?
- Я? А Славик как? Не с собой же его брать! Далековато, – соображала Саша. – Он ещё не обедал… Может, звать бабу Леру?
- Нет, – решительно отрезал Саша.
- БубУ, – не поднимая головы от возни с лежащим стулом, принял участие в разговоре Славик. – Бубу ни-ни.
- Слышала? – обрадовался подкреплению папа. – Это с тобой она овечка… А нас со Славиком только и делает, что строит в шеренгу. Тем более здесь. Ходит по комнатам: у меня всё было иначе, и тут, и тут. Давно забыла, что сама предложила нам переехать в эту, а самой – в твою квартиру.
- Забыла? – усмехнулась Саша.
- Напрочь! Это у неё теперь главная тема – собственное мученичество. «Принесла себя в жертву». Нам, неблагодарным. Ну, и уже до того доходит, что её «выжили»…
Славик вскарабкался к папе на коленки, устроился и заявил, грозно сдвинув светлые бровки:
- Бубу сякюёть!
- То есть? – не поняла Саша.
- Бубу заклюёт, – перевёл папа. – Повторяет, конечно, но… Устами младенца… Он знает, что говорит. Он всё чует, всё понимает, – может, больше, чем мы.
Саша кивнула:
- Знаешь, я не перестаю этому удивляться… разве это не чудо? Не знаю, каких ещё чудес жаждет человечество. Вот – ведь не было ничего, и из этого «ничего» вдруг откуда-то существо, которое любит, сострадает, обижается, судит… всё чует, ещё грамматики не освоив… Может, потом люди даже портятся, примитивнее становятся, теряют эту способность чуять, полагаются на слова. Неточные, приблизительные, лживые. И обманываются… Так что ж делать-то? с книгами? Я могу, конечно, съездить, но это часа два. Управитесь?
- Да мы тут со Славиком!.. Всё тебе пропылесосим! И ещё набесимся! Правда, сандрик?
- Пада! – восторженно подтвердил Славик.
- Представляю, что меня ждёт по возвращении… А статья?
- Ничего, сделаю перерыв. Мне два часа со Славиком – отдых. Энергетическая подзарядка. Статью ночью добью, главное завтра к девяти утра отправить электронной почтой.


18
Саша дошла до остановки, завернула под мутный стеклянный навес, поставила сумку с книгами на край металлической скамьи, и огляделась. Народу собралось немало – значит, скоро и транспорт прибудет. С другой стороны стеклянной стенки стояла лёгкая коляска, в которой неугомонно ёрзала черноглазая девочка в шапочке с ярко-розовыми помпонами. Она молотила сжатыми кулачками по боковинам своего «экипажа», яростно подкидывала обе ножки сразу, ударяя ими вниз; кряхтела и выгибалась. Задумалась, передыхая, потом выбросила вперёд обе ручки с растопыренными пальчиками и неожиданно низким голосом прорычала:
- Дя-дя! Дя-дя!
«Дядя» – долговязый парень, по-птичьи кивающий головой на едва слышное тяжёлое буханье в наушниках – никак не отозвался. Девочка возобновила отчаянные попытки освободиться из коляски и захныкала.
Саша посмотрела вокруг – чья это? На железной скамейке смирно сидели полная пожилая дама в замысловатой шляпке и щуплый нездорово-бледный старичок в заношенном балахоне. На краю тротуара высился, ко всем спиной, неколебимым монументом толстяк с бычьим затылком: ноги широко расставлены, руки в карманах натягивают ткань на обширном заду. Мальчишка, обременённый горой заплечного школьного ранца, тихо и безнадёжно канючил:
- Бабуль, может, не надо на музыку… бабуль…
«Бабуля», моложавая, с короткой чёлкой и в узких очках, не отвечала, неодобрительно посматривая на выкрутасы розовых помпонов.
Девчонка в джинсах-облипках, со скуластым напряжённым личиком и злым прищуром широко расставленных глаз, являла собой незначительный придаток к раскрытой «раскладушке» мобильника, вжатого в ухо, и время от времени нетерпеливо била в асфальт высоким каблуком.
Низенькая толстуха с хозяйственной сумкой грела на солнце, жмурясь, пухлый колобок добродушного лица.
По краю тротуара прохаживалась девица в ярко-красной куртке с золотой сумкой на плече. «Вот мама, – подумала Саша. – Что ж она так…» Но красная куртка, отойдя метра на три, неторопливо развернулась, встряхнув прядками выбеленных волос, и Саша про себя смущённо ойкнула: да нет, это скорее бабушка…
Внезапно девчонка на каблуках спрятала мобильник и схватила ребёнка за шиворот:
- Катька, зараза, кому сказано, сиди! Чего вертишься?!
Она втряхнула ребёнка обратно в коляску и снова раскрыла мобильник. Сашу передёрнуло от нешуточной злобы в голосе юной мамаши, но на помпонистую бунтарку всё это произвело мало впечатления. Посидев с минутку, она опять стала извиваться, пыхтя и сползая вниз.
- Дя-дя, дя-дя! Дя-дя! – взревел басовитый призыв, на этот раз к толстяку. Девочка дотянулась до его куртки и крепко уцепилась за нижний шнурок, грозя завалить коляску набок. Толстяк лишь слегка дрогнул неповоротливой шеей, а мамочка звонко шлёпнула дочку по рукам, ткнула обратно в нутро коляски, прошипела:
- Куда лезешь? дядю ей… рано тебе дядю! Сиди тихо!
Саша отвела глаза и глубоко вздохнула. Не твоё дело, Александра, не твоё дело…
Шурша шинами и подвывая мотором, подкатил длинный пенал троллейбуса, с разбегу пролетев столбик расписания на пару метров. Вся остановка пришла в движение, люди снялись с мест и резво потрусили вслед. Саша тоже подхватила свою сумку и, войдя с задней площадки, устроилась на длинном, «поцелуйном» сиденье. Салон исправно заполнялся публикой, довольной окончанием остановочного ожидания, по рядам двинулся оранжевый жилет кондуктора, но вдруг снаружи возник какой-то переполох. Раздались крики, пассажиры тревожно сунулись к окнам.
- Вон, вон!.. – непонятно волновалась со ступенек дама в шляпке, тряся дряблыми щеками и указывая рукой.
- Ой, куда, куда!.. – не менее бестолково причитала Колобок с хозяйственной сумкой, приникнув к стеклу.
Саша тоже выглянула в окно и увидела толстяка: нога на ступеньке, крупный кочан головы обращён куда-то вбок. Он тыкал волосатой ручищей и трубил:
- Э, э! потеряла! Э!
До него как раз добралась джинсовая мамочка на каблуках, волоча за собой коляску. Коляска была пуста.
- Ребёнок остался! – на весь салон внесла, наконец, ясность хорошо поставленным голосом стильная бабушка в очках.
Саша вытянула шею и увидела возле остановки розовые помпоны непослушной Кати. Девочка лежала на асфальте навзничь, раскинувшись толстенькой звёздочкой, и молчала. От этого её молчания и неподвижности Сашино сердце ёкнуло дурными подозрениями, но продлились они только мгновение: Катя широко отворила рот и огласила окрестности мощным воплем, помогая себе сжатием кулачков и брыкаясь ножонками.
Развитие дальнейших событий происходило под пристальным вниманием всего салона; пассажиры сплотились в коллектив болельщиков, не скупящихся на советы и комментарии.
- Погоди, – стучал в кабину водителю кондуктор, – ребёнок там…
- Куда ж она коляску-то назад… коляску-то оставь! – переживала Колобок.
- Боится, что уведут, коляску-то… – предполагал бледный старичок в балахоне.
- Да она, чтоб всё «до кучи»… – возражали откуда-то с передних мест.
- Это надолго! – раздался протяжный вздох.
- От… мамаша… тоже мне! Дитё выронит и не оглянется…
- Молодой человек, помогите ей затащить…
Наконец, колёсное сооружение оказалось в салоне, и «сигнал воздушной тревоги» был доставлен на заднюю площадку; юная мама, красная, встрёпанная, закусив губу и раздув ноздри, рухнула на сиденье рядом с Сашей. Катя продолжала надрываться, извещая мир о своей обиде; конца этому звуковому воздействию не было видно, и настроение салона, до этого довольного своей помощью нерадивой мамочке, заметно переменилось. Пассажиры морщились, оглядывались, затыкали уши; стильная бабушка строго хмурилась; её внук, малолетний мученик музыкального образования, глядел на «источник звука» с презрительной ненавистью; толстяк вертел неодобрительно головой.
- Она у вас ударилась, наверное, – обернулась Красная Куртка со страдающим выражением на лице.
- Да где… – возразила Колобок. – Это она с перепугу… шапка на ней! И комбинезон толстый…
- Ребёнка уймите! – крикнули из середины салона.
У мамаши заиграл в кармане мобильник, она спешно выхватила его, крикнула: «Да!» и согнулась у окна, зажимая ладонью второе ухо. Саша поймала пухлую ручку ребёнка, забормотала успокоительно:
- Ну-ну-ну-ну-ну… тихо, тихо… что ты, маленькая… всё прошло… видишь, поехали? все вместе… знаешь стишок… мы едем, едем, едем…
- Погоди… – крикнула в трубку мать, – это Катька тут… перезвоню счас!
Она положила трубку в карман и яростно обернулась к коляске:
- А ну тихо! Кому сказано! И так вся в грязи перевалялась, всю коляску вЫвозила, довертелась! А по заднице? Забыла, как по заднице? – Мать крепко шлёпнула Катю по ляжке, добавила по другой. Девочка испуганно прищурила глазки и перешла на тихое хныканье. – Вспомнила? Поори мне ещё!
Саша тоже сощурилась, словно «попало» и ей, и поглядела по сторонам, но увидела одни затылки. Троллейбус удовлетворился наступлением тишины…
- Светка, – быстро заговорила в трубку мать, опять пригнувшись к полу, – это я, Ирка. Я уж извелась… где ты ходишь? А чего трубу не берёшь? Ладно, давай говори скорей, где он… в квартиру зашли?.. Что за баба, не знаешь? Раньше не видела? А на прошлой неделе… не та?.. Блондинка, нет? рыжая?.. А Генка трезвый? Чего?.. звякало? Ясно – пить… вот гад!
Юная мама добавила нецензурное слово. Девочка продолжала скулить, обиженно выгнув ротик античной трагической маской. Саша лихорадочно зашарила по карманам, вытащила связку ключей и показала их девочке:
- Смотри, малыш… видишь, что у меня есть? Вот какие ключики… давай поглядим… вот этот и этот – золотые, настоящие! Как в сказке. Волшебные такие ключики… а вот эти два не золотые, зато смотри, какие большие, красивые! С узорчиками… таких теперь не бывает, они старинные… от очень-очень старой дверки, в очень-очень старом доме… а в этом доме…
- Ты только не отходи больше, – не отрывалась от трубки мать, – на стрёме стой… продержись… Я Катьку взяла, еду… как зачем?! Пусть эта глянет, какой он холостой… накрою с поличным… не успеют, я раньше буду… уже в троллейбусе… ты глаз не спускай, поняла? Если увидишь чего, сразу звони… давай-давай, свидетелем будешь… теперь не отвертится…
- Знаешь, как они звенеть умеют? Как колокольчики, и у каждого свой голосок… вот у этих маленьких тонкие голосочки – дзинь, дзинь! А эти – серьёзные: бряк-бряк, бум-бум…
Катя перестала хныкать:
- Маеньки… басийе…
- А волшебные ключики, от волшебных домов… умеют расти… и эти маленькие вырастут, и тоже станут вот так говорить: бум-бум…
Девочка зачарованно глядела на массивные ключи, за которые когда-то так отчаянно боролась её мать. Внезапно она протянула ручку и крепко схватила связку:
- Дай!
Ключи перекочевали к ней. Повертев их перед глазами, девочка вдруг быстро спрятала ключи за спину и бросила на Сашу хитрый и хищный взгляд:
- Моё! Май-о!
Саша растерялась… но Ирочкина рука вырвала ключи у Кати:
- Отдай тёте! приехали… Спасибо, женщина. Сладу с ней никакого нет, вредная она девка. Жалею вот, что родила, лучше б не рожала. Придержите вот тут… спасибо…
А я не жалею, думала Саша, глядя из окна, как Ирочка яростно прокладывает себе путь в толпе, таща за собой коляску с дочерью всё тем же манером – словно туристка тяжёлый чемодан на ремешке.