Филька

Друг ( Филька)

История  появления Фильки в нашей семье уходит в мое младенчество, ранние воспоминания начинаются лет с десяти-одинадцати, когда мама говорила, что ей было уже пять, поэтому мне казалось, что она жила всегда с нами.
Филька - это безродная дворняга, черная как смоль с белой полоской на грудке и пробивающейся сединой на мордочке. Такой она вошла в мою память. Но мама прекрасно знала ее собачью молодость и,  глядя на серебристые волоски, вспоминала, как ей принесли маленький черный пушистый комочек с двумя бусинками-глазками и кнопочкой-носиком. Кормить этот комочек надо было молоком из соски и в подстилку заворачивать грелку, чтобы щеночек мог согреться, уткнувшись носиком в теплый уголок с искусственным нагревателем, предназначенным для подмены живого  тепла филькиной матери. Но щенок этого не понимал и забывался сладкими грезами малыша в своем ложе. 
Теперь из щенка Филька выросла в небольшую  собаку дворовой породы, обитавшую у нас то, в сарае, то в сенях.   
Любовь к Фильке мне привила моя старшая сестра. Для сестры и ее подружек она была чем-то вроде куклы, которую можно было пеленать, держать на коленях, "нянчить" и вытворять прочие девчачьи глупости - это безобидное создание  всегда терпеливо относилось к проявлениям "заботы" со стороны этих маленьких мучителей, игравших в мам с малышами в пеленках, в медсестер заботящихся о больных детках. Фильке, конечно, всегда отдавали  роль малыша или пациента, а еще, она служила чем-то вроде модели.   Они привязывали к ней бантики, пытались сделать ей прическу. Филька героически переносила эти издевательства и была всегда рада общению с детворой.   Ее карие глаза- вишенки готовы были поддержать и ободрить нас. Казалось, что это маленькое создание способно понять и разделить все детские чаяния и проблемы. А уж когда  совсем невмоготу, то можно  позвать ее, и жаловаться на жизнь так, что она начинала поскуливать, помахивая хвостиком и стараясь лизнуть тебя в нос или глаз для выражения большего сочувствия.
Несмотря на ее добродушие по отношению к детям, спокойных характер в домашних условиях,  Филька вела свою собачью жизнь как это  и полагается дворняге – гонялась за котами, рычала на незнакомцев, гуляла с псами. Обычно Фильку  потчевали чем принято для собак – косточки, мясо, иногда ей перепадали  какие-то деликатесы, которые оставались с семейного стола. Как члена семейства ее не обделяли ни пищей, ни вниманием.   Но однажды ее застукали после семейного обеда, подбирающей что-то на помойке, среди мусора и гниющих остатков от жизнедеятельности человека. Маму это сильно рассердило, и она прикрикнула на Фильку, чтобы прогнать ее с помойки. Но Филька не поняла, чем расстроена ее хозяйка, подняла мордочку, чтобы посмотреть на маму. И снова уткнулась  в аппетитные залежи, выискивая для себя угощения в куче отходов.  Ведь там стояли такие завораживающие запахи!!! Наверное, хозяйка, тоже хочет чем-то полакомиться. Пусть идет сюда и присоединяется ко мне, я не буду ей мешать – так, наверное, думала Филька. Ей было невдомек, что у нас несколько иное мнение по этому поводу. Видя, что Филька не собирается покидать мусорник, мама вооружилась веником и поспешила, чтобы отогнать ее от гниющих зловонных яств.  К моменту, когда мама приблизилась к ней, Филька разгребала своим носом кучку детских фекалий в распотрошенном подгузнике. У мамы перехватило дыхание  только от одного вида филькиной мордочки испачканной этими «деликатесами». Снова услышав хозяйку, Филька подняла глаза на маму и стала облизывать свою пасть и вилять хвостиком, как бы приглашая к трапезе и хозяйку. Тут мама не выдержала и огрела ее веником и всплеском эмоций чем- то вроде : «Ах ты псина безродная!  Как ты можешь так поступать! Тебе дома не хватает чего-то что-ли?!»  Филька, уже совсем сбитая с панталыку, просто уносила ноги от гнева и веника хозяйки.
Через некоторое время, Филька пришла к дому, с опущенной головой и хвостиком, что говорило о ее раскаянии в содеянном. Но мама отгоняла ее от дома и оставляла ночевать в сарае несколько дней. Та послушно несла повинность и безропотно сидела на подстилке в сарае, ела все, что давали ей и не убегала далеко от двора.
Я и сестра навещали Фильку в моменты опалы и заточения в сарае, приносили ей косточки и развлекали, как могли своими разговорами, гладили ее по брюху, спине. Нам было жаль, что Фильку не пускают домой, ведь она была нашим другом.   
После того раза Филька, поняла, что ходить на помойку когда видят люди не стоит. Ее и в дальнейшем замечали в районе помойки, и бывало, что она с невинным видом возвращалась домой, а от нее смердело так, что сомнений не оставалось где она только что лакомилась.  Хоть мама и ругала ее, но такова ее собачья суть – дома хорошо, а на помойку все равно тянет. А потом снова в уютный дом,  к человеческой семье, частью которой она считалась.   
Особый интерес появлялся у нас, когда Филька щенилась.  Сестра звала меня  и, затаив дыхание, мы прокрадывались к ее лежанке, оборудованной  в укромном уголке дома специально для этого повода. Улучив минутку, когда Филька отойдет поесть или справить иную нужду, мы смотрели на несколько слепых тупоносых комочков. Они могли копошиться, пищать, при этом тыкаясь своими носами друг в друга, ища теплый филькин сосок. Потом приходила мамаша и укрывала свои драгоценные комочки собой от посторонних глаз. Комочки быстро пристраивались по своим местам, согреваемые теплом матери  замолкали, посасывая свое псиное молоко.
Судьба почти всех выводков Фильки была одна и та же, после нескольких  дней жизни их топили в ведре. За редким исключением, когда кто-то запрашивал себе щеночка. Обычно наша мама занималась всей домашней опекой и ей приходилось избавляться от никому не нужного приплода. Щенят, пока они еще слепые, мама забирала, когда на 3 или 4 -й день после родов Филька позволяла себе выбежать на улицу. Нельзя было затягивать с этой процедурой, чтобы и для окружающих и для Фильки это проходило как можно безболезненней. Иначе мы (дети) могли бы привыкнуть к этим теплым, беспомощным существам и, в случае их исчезновения, плакать и рыдать вместе с Филькой, только в голос и со слезами. А она, наверняка, понимала, кто в последний раз брал ее щеночков, ее маленьких тепленьких кровинушек. Вернувшись к своей лежанке и обнаружив ее пустой, некоторое время недоуменно обнюхивала всю ее, а потом бросалась к нашей маме. Филька вопрошено скулила и путалась под ногами у мамы. Она не издавала из себя никаких агрессивных нот, только жалобные звуки, а  взгляд ее пытался проникнуть внутрь человека, что бы получить ответ на вопрос - где они? ведь они еще беспомощны и нуждаются в ее заботе. При этом глаза ее становились влажными и заполненными  тоской и переживанием за своих щенят.
Спустя пару дней Филька уже никому не надоедала, просто избегала встреч с людьми, уходила куда-то. Вскоре она приходила исхудавшая, с поникшим хвостом и головой, смирившись с жестокими правилами жизни в симбиозе с двуногими хозяевами. Она в такие дни не ела и не смотрела на нас, лежала, свернувшись клубком не издавая никаких звуков. Глаза ее по-прежнему  были грустны и слезились от горечи потери.
Первыми знаками ее "возвращения" к жизни были повиливания хвостиком при виде детей.  Мы сидели рядом с ней, принося колбасные шкурки и другие собачьи угощения, делились своими эмоциями  от прожитого дня, гладили и всячески жалели ее.  День за днем  наш верный  друг возвращался к нормальной жизни и тогда,  детской  радости не было предела.
Время шло год за годом, сестра уехала в другой город учиться в университет, и я оставался для Фильки единственным доверенным лицом из детворы. Она помогала мне играть в индейцев, олицетворяя краснокожего, или попавшего в снега полярника, которого я, сначала закинув, «спасал» из снежного плена. Филька отфыркивалась от снега, но выбраться из сугробов не могла самостоятельно, поскольку я зашвыривал ее в пушистые и глубокие сугробы. Тогда «спасательная экспедиция» в моем лице добиралась до снежного пленника и вытягивала его из снегов,   а освобожденный «полярник» был искренне рад своему «спасителю».  И пока я нес ее на руках, она повизгивала и лизала меня в знак благодарности за спасение.  Я, представляя себя главным участником «спасательной экспедиции», был чрезвычайно доволен своими геройскими поступками.
Мой собачий друг всем своим поведением проявлял искреннее доверие  и любовь ко мне. Эта преданность не всегда оценивалась по достоинству ее маленьким хозяином и могла подвергаться испытаниям самыми жестокими методами в коих детвора, порой, не знает меры. Например, чтобы разозлить, мы хватали ее за пасть, так чтобы челюсти были сжаты ладошкой, она вырывалась и с недовольством огрызалась на обидчика. В таких случаях настроение ее портилось, и она убегала от детворы. Это касалось всех кроме меня. На меня Филька не лаяла, не убегала, а зачастую в свою защиту просто прятала свой нос под лапы и поглядывала исподлобья, следя за моими действиями. 
Как-то раз я разговаривал с Филькой и в поле моего зрения появились ножницы.  У нас был довольно веселый и душевный «разговор», я чем-то развлекал своего четвероногого приятеля, Филька виляла хвостом и издавала радостное тявканье.  Взяв для какой-то цели ножницы, я несколько раз ими клацнул в воздухе и нацелил их в глаза Фильки. Она еще с искоркой игры в глазах села на лапы, разгоряченная возней со мной,  высунула язык и стала наблюдать за моими движениями.  Я же стал угрожающе приближать ножницы к ее мордочке. Сложно сказать, что мной руководило в этот момент. Мне вдруг захотелось напугать, вывести из себя эту миролюбивую и добрейшую собаку, заставить ее злобно рычать на меня или даже покусать. Но она не рычала, просто сидела и смотрела на меня, тогда я взял нож, вспомнив как она бросилась со злобным рыком на отца, когда тот, будучи «навеселе»,  с кухонным ножом в руке что-то делал вблизи с ней.
Филька почувствовала что-то неладное и глаза ее уже не блестели игрой, она закрыла пасть и виновато втянула голову по-прежнему  сидя на своем месте.  Непонятное поведение хозяина, явно не дружелюбное, и не сулящее ничего хорошего ввели ее в недоумение. Собака была способна чувствовать не только мою радость или печаль, но и эту злобу и агрессию направленную против нее. Не получив  никаких активных действий в ответ от верной псины я начал водить лезвием ножа у нее перед носом и  прицеливаться в ее морду. Филька,  ощущая свое положение заложницы хозяйского своеволия, стала поскуливать, нос ее стал суховатым и вся она сжалась и забилась  в уголок. Что происходит с двуногим другом не было понятно ни ей, ни мне самому. Жажда крови стукнула мне в голову, я хотел достичь своего результата  - добыть злобу из этого черного сгустка позитивных эмоций.
Нож уже несколько раз описывал зловещие круги перед испуганной, жалкой мордочкой с ужасом наблюдавшей за этим сумасшествием.  Филька переводила свой взгляд с ножа на меня и продолжала покорно сидеть и ждать своей участи. Хотя она могла бы свободно убежать или покусать обидчика, в конце концов, просто зарычать, как она не раз делала на других людей. Но ее мозг думал и работал по-другому. Она, не смотря ни на что, не могла обидеть своего друга, хоть он и сошел с ума и угрожает ее жизни, но это ее друг. 
Я бросил нож и кинулся  к ней со слезами раскаяния и отчаяния за то, что я так гадко поступил с маленьким верным мне существом. Она лизала меня и тоже радовалась, что я тронулся не окончательно и снова стал тем веселым пацаном, с которым она провела почти всю свою собачью жизнь.

Вскоре  я тоже вырос и, вслед за сестрой, уехал из родного города. Постаревшая Филька провожала меня, повиливая хвостом, глядя вслед мне своими глазами-вишнями. 
В тот момент  я даже не догадывался, что больше уже не увижу своего верного четвероногого друга никогда.

Я погружался во взрослую жизнь с ее хлесткими ветрами, ударами по голове и невероятными сюрпризами, с находками и потерями.  Мне сложно было представить, что через десятки лет среди всех этих штормов с исполинскими волнами, разбитыми и построенными кораблями,  недостигнутыми высотами и покоренными вершинами я буду вспоминать с грустью о маленькой черной собачонке преданно смотрящей на меня.