В мире звёзд

Непонимание. Самая большая проблема на этой планете. И если когда-нибудь здесь будут люди с других планет, она, пожалуй, снова даст о себе знать. Да, обидно…
Чёрт знает, что творится в этом мире. Вокруг происходят странные вещи. Люди, любящие друг друга, ругаются и расстаются навсегда из-за пустяков, дети и родители навсегда разрывают неразрывные узы, потому что не понимают потребностей и переживаний друг друга. Предательство стало не просто необходимостью, а нормой. Деньги решают всё. Ты не значишь ничего. Как будто родился с клеймом на лбу или в кандалах. Клетка: пол, потолок, четыре стены. Выше ты уже не прыгнешь. Нам с детства советуют не смотреть вверх. Для тех, кто слишком высоко поднимает голову, уже уготован молоток. Он выбьет лишние мысли из вашей головы. Для особо упорствующих – топор. Он вообще избавит от необходимости думать.
Согласитесь, это был не лучший день в моей жизни. С такими-то мыслями… Но он стал последним. Если б я только знал, что всё закончится сегодня. Возможно, я бы не думал об этой грязи. Возможно, я бы вернулся к Наде. И, уж конечно, знай я об этом неделю назад, я не сказал бы ей того, что сказал.
Как бы там ни было, сердце не любит шутить шуток и редко даёт второй шанс. Моё остановилось в час тридцать семь ночи. Может, я слишком скучал или устал, а может, всё же не стоило курить столько. Минздрав меня предупреждал…


Что это ещё за дыра? Да уж, любопытное местечко… Куда это я попал? Темно. Открыв рот, я быстро понял, что это бессмысленная трата времени. Головой пошевелить тоже не удалось. Темнота мешала сосредоточиться или мой мозг как-то неправильно воспринимал всё, но руки и ноги отказывались слушаться тоже. Вялыми и неверными, я кое-как ощупал ими себя. Внизу живота, в районе пупка какая-то жуткая трубка и она, кажется, не просто вставлена в него, а… о Боже! она часть моего тела. Голова закружилась, может, именно поэтому я ещё не очень скоро понял, что всё моё тело – совсем не моё и не такое, каким было раньше. А ещё я плаваю в какой-то слизкой жиже. Возможно, если меньше сравнивать её с соплями, меня и не стошнит.
Пока голова ушла в отпуск я, окончательно отдавшись на волю головокружению, медленно поворачивался по часовой стрелке, а потом – против. В какой-то момент крышу совсем снесло, я начал неистово колотить ногами и руками всё, что подворачивалось в темноте. Внезапно меня слегка приподняло, а потом снова мягко опустило. Я затих, выжидая. Но было поздно. Сопли, в которых я плавал, хлынули куда-то. Я стал задыхаться.


Сколько длилось это издевательство, точно сказать не могу. Меня снова и снова сжимало нечто мышечное и скользкое и как будто старалось вытолкнуть из себя. Душило, толкало. Толкало, душило. В глазах периодически темнело, я задыхался и уже серьёзно начал прощаться с жизнью. Тут только я сообразил, что завис головой вниз. Мой череп стало сплющивать. Я заорал. Но это только всё усугубило. Своего голоса я не услышал. Череп тем временем словно сложило вдвое, перевернуло, перекрутило и замотало в какой-то винт. «Вот и всё» - мелькнуло и пропало. В следующую секунду произошло две вещи: голова хрустнула и выскользнула наружу.
По глазам ударил свет. Он был белый и противный, как мокрая холодная тряпка. Он отбил мне всякое желание снова открывать глаза. Но я всё-таки это сделал. Надо мной колыхался компот из голосов, размытых светом лиц, суеты, паники, чьего-то крика. Я неловко завернул шею, чтоб посмотреть, кто кричит и где моё тело. Цепкие сильные пальцы схватили меня за плечи и, оскальзываясь, потянули. Снова стало больно. Хоть это и нельзя было сравнить с болью от сплющивания черепа. Удивляло ли меня происходящее? Не думаю. Хоть я и не понимал, что со мной происходит, боль отодвинула вопросы в сторонку своей костлявой лапой. Но вот что я увидел: её лицо, похожее на сморщенное яблоко, сбрызнутое водой из пульверизатора. Моё тело, каким оно было теперь и росло из моей головы, уходило внутрь её тела. И море крови. Мы оба в крови. Надя! Что за чушь?! Что, мать твою, за фокусы?! Моё скрученное в спираль и перевёрнутое тело, наконец, выдёргивают из неё цепкие руки. Я ору. Ору, что есть сил. От страха, боли, которой, впрочем, почти уже не чувствую. А больше всего от нереальности происходящего. Те же руки отсевают от моего тела трубку, которой мы были соединены. Надя прижимает меня к своему разгладившемуся лицу. Невозможно! Это она! Только она так пахнет. От шока я накрываю рот и перестаю орать, как резаный. А чуть позже уже соплю в сторонке от неё на хрустящей стерильной простыне.



Да, уж… Да уж!! Открыв глаза, я понял, что это всё был явно не сон. Зрение странное, как будто песка в глаза насыпали. Нет никакой возможности долго на что-то смотреть. Зато я теперь знаю, кому принадлежали эти цепкие пальцы. Молоденькая медсестричка Светочка носит меня к Надюше на кормление грудью по нескольку раз в день. Светочка… да! Я бы вдул!
Но, кроме, шуток, что со мной? Как я оказался в теле ребёнка, которого от меня родила Надя? Где я сам? Вернее, где моё настоящее тело? Последнее, что я помню о нём – резкая боль в груди. Это меня не обнадёживало.
В роддоме было хорошо. Но время выписки всё-таки пришло. Я знал, куда она меня отвезёт. В этой квартире мы с Надей прожили около полутора лет. Точнее не помню. На этом балконе мы курили, а на диване… Вас это не касается. Идиотские пружины! Потом она залетела… и понеслось.
Квартира сильно изменилась. Наверно, она переставила мебель, освобождая место для кроватки. В последние дни она была одна. А я отсиживался у друзей. Наше заявление уже лежало на столе  в отделении загса в грязно-серой папке.
Надя сирота. Квартира – и не квартира совсем, а комната в подселёнке, работа - и не работа, а распределение после училища. И наша жизнь, наверно, совсем не та жизнь, которой мы оба хотели…
Теперь я непонятно где, а мои мозги – в теле нашего ребёнка. Надя мать одиночка. А я, возможно, труп. Или какой-то глюк в программе вселенной.
В ту ночь они впервые заговорили со мной. Я где-то слышал, что маленькие дети, до того, как начинают говорить, понимают язык звёзд. Кажется, это было в какой-то книге… Только я совсем не думал, что всё так буквально. Они заговорили со мной. Какими словами? Нет, это не была обычная речь. Не было слов. Был вихрь помыслов, чувств, желаний, света, тени. Я как будто падал  в чернильно-чёрное небо, но звёзды пружинили меня, каждый раз чуть-чуть не давая в нём утонуть. Целый рой всего на свете. Были и печаль, и смех, и слёзы, и горечь, и счастье. Чей-то крик ужаса, чей-то радостный возглас. Это не пугало, а завораживало. И если это был сон, я желал бы спать всю жизнь.
Так или иначе любой сон неизменно обернётся пробуждением. Чудесные сны зачастую оборачиваются пробуждением не из приятных. К чему я веду? Нет, я не перестал говорить со звёздами. Просто по пробуждении я обнаружил, что снова обделался.


На днях случилось худшее. Я ждал этого. Но как я надеялся, что этого не произойдёт! Утром Надя собрала меня и укутала, как следует. В окно скрёбся ноябрь. Сама она оделась во всё чёрное. Надя… она стала похожа на маленького промокшего до последнего пёрышка галчонка.
Наш путь лежал на ближайшее кладбище. Оно совсем рядом. Парк, за которым оно раскинулось, виден из окон нашей квартиры. Надя шла через парк с выражением решимости. Это странное выражение. Оно гостит у неё между глазами и губами, делая глаза похожими на промокший под дождём лист жести, сжимая губы в нитку. Это выражение выбеливает румянец и делает лицо похожим на маску.
Чтоб не тянуть кота за хвост, скажу сразу. Я увидел мою могилу. Скромный крест не особо отяжелел под весом одного-единственного венка, на ленте которого я с трудом разобрал: «От друзей». Даты рождения и смерти были мои. Именно тот день. Земля ещё не успела осесть, как следует, могильный жёлтый песок бугрился порами – следами недавнего дождя. Как будто дышал.
Я глупо заплакал. Сам уже не помню, когда плакал в последний раз. Как-то не доводилось и было всё время некогда…
Вернувшись домой, Надя долго курила в форточку. И плакала. И руки у неё дрожали. Она шептала моё имя. Точнее, не моё, а того меня, который умер. Хотя разницы большой нет. Меня назвали в честь меня. Максимом. Она скучала.


Вот если бы не было всего этого дурдома. Было бы всё хорошо, просто отлично. Был бы у меня по крайней мере лимон долларов. Тогда я сказал бы Наде: «Эй, детка! Бросай эту гадость, Минздрав же русским языком говорит. А я могу на личном опыте подтвердить. Если бросишь – куплю тебе квартиру с лоджией, как ты мечтаешь. И красное платье. Оно тебе очень пойдёт. И кольцо и…»
Но нет у меня лимона баксов, ничего у меня нет, кроме отработанного памперса, который она сменит мне через минут пятнадцать. А, значит, она не перестанет травиться.
Всё это на самом деле просто глупая привычка. Точно вам говорю! Вот не курила же она во время беременности. Сдерживалась как-то… Не курила неделю ещё раньше, когда мы сели на жёсткую «мель», и денег не было даже на хлеб. Может, когда хочет. Надо, чтоб захотела…
Набрав побольше воздуха, я как мог правдоподобно, зашёлся в сумасшедшем кашле. Что тут началось, мама моя! Надя вышвырнула все сигареты в окно и захлопнула форточку. Потом схватила меня и зацеловала всего. Честное слово! Бормотала что-то, о том, что она ужасная мать и этого больше никогда не повторится. Хорошее дело. Я надеюсь.
Всё это стресс, конечно. Но уж точно никакой не лишний. Во мне погиб актёр. Дааа! Я горд.
Ну, хватит уже обо мне. Надя эту гадость больше в рот не брала. Умеет же, когда хочет. Моя девочка!



Так прошёл ни много, ни мало почти год. Жили мы с Надей не в роскоши, но мирно и душа в душу. Я старался её не тревожить и по пустякам не дёргать. Ну, сами понимаете. Мне стало уже казаться, что если нет другого выхода, то и эта жизнь нам вполне подходит. Только одно но.
Одно, но достаточно веское. Знаете, что происходит примерно к году? Дети начинают говорить. Приобретение такого важного элемента, как речь было чревато для меня потерей двух других важных вещей: разговоров со звёздами и памяти о моей жизни до этой забавной реинкорнации. Ни того, ни другого я лишаться не хотел. Наверно, многие мои сверстники этого не хотели. Некоторые с этим сильно затягивали. Может, поэтому дети начинают говорить в разное время? Это, наверно, единственный выбор, который у нас есть за всю жизнь. Некоторые так и остаются в мире звёзд…
Надя серьёзно взялась за меня. Целыми днями просиживала напротив, монотонно повторяя на разные лады: «Скажи «мама»… мама, ма-ма, ма-ма!» Этот дурдом, казалось, не закончится никогда, хотя для его немедленного прекращения нужно было всего одно слово. Не всё так просто…
Я сегодня вообще случилось невообразимое. Вот сами посудите. Мы с Надей гуляли в парке. До чего хорошо! Интересно, неужели, когда мы ещё жили в нашей квартире, и я курил на балконе, ходил на работу, напивался… неужели всё это тогда было таким же прекрасным? Почему я не замечал? Снова некогда? Чушь.
Надя, как всегда рассказывала, что мы будет кушать, когда вернёмся домой, как вдруг её кто-то окликнул. Нас догнал мой друг Денис. Старина! Как же я рад был его видеть! Жаль, он не знал, что я так близко. Они заговорили о его работе, Денис как бы вскользь обронил, что расстался с девушкой. Они сели на скамейку, а меня в коляске Надя развернула и поставила напротив. О чём они говорили, не знаю. Я не слышал ни слова, потому что не мог оторвать взгляда от этого нахала. Как он смотрел на мою Надюшу! Ох, я бы ему показал. Он раз пяток исследовал опытным взглядом всё её тело в спортивном костюме, задержался взглядом на груди, бёдрах. Слюну, наверно, сглотнул, паразит!
Тут он обратил внимание на меня. Зря. Ох, зря. Не следовало мотать игрушкой перед моим носом. Знаете, как это, ногой в челюсть? Всю прогулку мечтал об этом. Дёнькины зубы клацнули и челюсть затрещала. Я не мог не засмеяться при виде его изумлённой рожи.
Дома пытки продолжились. Ма-ма, ма-ма, ма-ма… От безысходной тупой злости я таки вывернул кашу на пол.
Да ведь и она тоже! Вертихвостка! И она была не против его откровенных взглядов и того, как близко он сидел.
Всю ночь я гадил и орал, как резаный. Всё равно не уснул бы. Это же единственный вид ультиматума, доступный мне теперь… Под утро отрубился.
Звёзды кружились, закручиваясь спиралями и зигзагами. Они рассказали мне. О женщине, которая живёт в далёком-далёком городе, за тысячи километров. Старая больная, её сын работает в столице. Он женился, завёл свою семью и приезжает только по праздникам. А иногда и не приезжает… Новый Год. Полутёмная квартира. Одинокая фигура, приникшая к оконному стеклу. Тает день за днём…
Через несколько дней Денис принёс Наде розу. Кремовую, цвета шампанского. Странно, я никогда не дарил ей цветов. Как-то не приходило в голову. Если б я только знал, что это сделает её такой счастливой…


Он ничего оказывается, этот Денис. Я думаю, у них всё получится. Я вот раньше думал, что мы сможем так всю жизнь. Но это неправильно. Завтра я скажу Наде «мама». Пусть порадуется, если это так важно. Пусть я это всё забуду, но я многому научился. Не звёзды меня образумили. Я сам понял, что можно делать чудеса своими руками. И сейчас я намерен сделать такое чудо. Я отпущу ту, кого люблю.



- Скажи «мама», - в очередной раз устало произнесла Надя.
Максимка улыбнулся, взял своей маленькой ручкой её за палец и отчётливо повторил «мама».
От удивления Надя даже не заметила, как сразу изменились его глаза. Они стали более подходящими для ребёнка, чем раньше. Это слово стёрло в них напряжённое наблюдение и ироничную насмешку. Зато они распахнулись шире от удивления, и в них как будто зажглась новая вселенная. Вселенная в одно лицо и в одно слово. Мама.