Жизнь в стиле еasy

Она сказала:
- Ты испортил мне танцевальную карму. Я приходила сюда, танцевала, и все было хорошо. А сегодня они все поняли, что мы вместе и ненавидели меня.
- Нет, нет, - засмеялся он.  – Они не ненавидели, они завидовали. Причем мне. Ты танцевала со всеми, не выделяя никого, а я вдруг оказался lucky.
- Точно, you are lucky, - она тоже засмеялась.
- Ну, тогда уж так: I am lucky, because you are lucky. Знаешь, когда я увидел тебя впервые, и как владелец бара поприветствовал тебя, я удивился. Кто ты? Народу для танцев было еще не так много, и ты пила в одиночестве свой коктейль на улице, а мы с другом сидели напротив. Я был уверен, что ты не можешь быть одна и ждал. Я решил, что если через тридцать минут у тебя не состоится встреча, то подойду. И как время приблизилось, я решился, но они уже обнимали тебя, те двое.

- Смешно. Я видела их второй раз в жизни. Просто накануне мы танцевали, общались, и ты ведь сам знаешь, какая здесь атмосфера. Что я буду тебе рассказывать, если ты специально приехал сюда второй раз только из-за этого клуба и даже брал для этого уроки в Лондоне. И знаешь, для двух месяцев подготовки, ты танцуешь вполне хорошо.
- Но хуже, чем они, да?
- Ну, ты сравнил. Они же практически профессионалы. Плюс испанский темперамент. – Она засмеялась.

Он помолчал и сказал:
- Совершенно невозможно было подойти к тебе в первый день. Даже когда не танцевала – постоянно кто-нибудь возникал рядом.
- Ну, они наивно считают, что симпатичная девушка, если уж приехала отдыхать одна, вряд будет ограничиваться только танцами.
Он хмыкнул.
- Pretty woman? Ты явно скромничаешь. Поэтому, когда на следующий день я увидел, как ты спускаешься по лестнице из дамской комнаты, решил действовать без промедления.

Она улыбнулась, вспоминая, как он взял ее за локоть, и они пошли, лавируя среди танцующих пар: у нее в одной руке клатч, другую крепко держал он.
- И все же, - продолжал он, - скажи, почему, почему ты тогда продолжила разговор со мной, позволила проводить? Почему из огромного количества мужчин ты выбрала меня?

Она отвела взгляд. Да никого она не выбирала. Что за ерунда? Это просто случилось. Можно было бы рассказать, что такие, как он – умные,  с редчайшим сочетанием внутренней силы и легкости характера – ее личная карма на сегодняшний день. Учитывая ее абсолютную невлюбчивость. Уже во время второй встречи с ним, каким-то касанием, еле-еле, она почувствовала опасность для себя. Когда видишь перед собой бездну, и понимаешь, что страшно, но не отходишь от нее, потому что поздно.

- Оk. Я понял, ты не скажешь. Ты из таких, которые не признаются. Тогда просто посмотри мне в глаза, и я все пойму. Ты знаешь, что я чувствую энергетику людей? У тебя очень хорошая энергетика. И вспомни, как я точно описал твое состояние тогда, когда в первый день ты сидела за столиком и писала кому-то длинные смс. Помнишь? Ты была как будто потерянная: «где я, что я». Мне это показалось странным. В той обстановке.

- Ну, знаешь, по моему лицу легко читать, - сказала она.
- Тогда давай я расскажу тебе, почему именно ты.
- По-моему, про меня очень просто, -  вздохнула она.
- Нет, конечно, про твою красоту все понятно. Но еще ты – умная. И это сразу видно. И знаешь, на самом деле не так много встречается одновременно умных и красивых женщин. Так много stupid лиц вокруг. И еще – мне понравилось, когда ты не разрешила заплатить за твой коктейль. Ты ничего не сказала, но все показала движением.
И у тебя есть, - он дотронулся рукой до сердца, - душа.

В вечер знакомства, вернее, ночь, даже под утро,  когда они шли по городу – угадывали, кто кем работает. Он, улыбаясь, сказал, что работает моделью.
- Правда? Правда, моделью? – решила она подначить его, делая серьезное лицо.
А его – стало таким смешным, что она засмеялась. Он смотрел, не отрываясь, на нее и пытался понять, поверила ли она, или просто издевается над ним.

- Знаешь, очень жаль, что ты не модель. У меня никогда не было «романтик» с моделями. И вообще, я думала, тебе меньше лет.
- Да и я бы ни за что не дал тебе твой возраст. Ты выглядишь моложе.
Она никогда не скрывала свой возраст, считала это бессмысленным. А может, что лукавить, делала это спокойно всегда потому, что ей хотелось увидеть вот эту реакцию
- Really?
И она еще подразнила его с этой моделью, с возрастом и он даже показал ей свои права, чтобы она убедилась, что не юнец.
- Что же,  - вынесла она вердикт, -  хоть твоя фигура и вполне сгодилась бы для модели, но возраст уже не тот, да, не тот, увы.

Он снова и снова возвращался к вопросу, почему же именно он.
- Почему именно я? Чем я тебе понравился?
- Мне интересно с тобой.
- И все? - удивился он.
- Ну да, а что еще?

Он недоверчиво смотрел на нее. А она с какой-то тоской подумала, что он действительно считывает ее, и чтобы он не увидел сейчас того, чего бы она не хотела, быстро заговорила о том, что пришло в голову.
- Ты, как и я, приехал сюда на свой holiday второй раз, и только из-за этого танцбара с латинской музыкой. И я согласна с тобой, что он the best. И даже специально готовился, брал уроки. Мне показалось это интересным.

Он внимательно смотрел на нее. И она поняла, что не поверил, и стала усердно  перемешивать соломинкой мяту в коктейле, смотря куда угодно, только не в глаза ему.
А еще, подумала она, «интересно» - это не так мало на самом деле. В последнее время делать заинтересованное лицо в беседе бывает все трудней и трудней. Не хватает даже на чашку капучино.
- Это потому что вокруг тебя всегда много мужчин и всегда есть выбор. И ты не даешь им шанса. А так нельзя. Разве ты не знаешь, что мужчины комплексуют и боятся подойти к красивым и умным женщинам?
- Откуда ты взял, что вокруг меня всегда много мужчин?
- Слушай, но у меня есть глаза. Я же вижу, что происходит, и не только в клубе, везде. Просто ты не смотришь на них. А нужно хотя бы как-то намекнуть, проявить интерес.
- Например?
И он изобразил, как ходит и смотрит она, и как можно это сделать по-другому. Она засмеялась и спросила:
- Слушай, а ты точно работаешь прожект-менеджером?
- Даже не сомневайся, - он взмахнул рукой. Знаешь, вот итальянки, они очень хорошо умеют это делать.
И он показал еще раз. Это напомнило ей классическую стрельбу глазами. И было очень смешно.
- Ну, не знаю. По-моему, это выглядит глупо.
- Не бойся, тебе - можно. Я верно говорю. Они очень выделяются, итальянки, и в этих намеках им нет равных.

Она уже собиралась сказать, что его-то ничего не напугало и не остановило, но не стала. Ее радары, настроенные на таких, как он, видимо, указывали специальные пути, и освещали их особым милостивым светом. Не стала ничего этого она говорить. Зачем?
Лондон – Москва. Москва – Лондон.

- У тебя очень красивые руки. Знаешь, когда я работал во Франции, обратил внимание, что у половины француженок мужская кисть – грубая, широкая, с короткими пальцами. Она уже знала его руки, но посмотрела еще: его руки назвать грубыми было никак нельзя. Да, она любила аккуратные мужские руки, а как иначе? Tender, but strong. Идеальное сочетание.

- Ты была когда-нибудь в Лондоне?
- Нет.
- Почему?
Почему. Вот так прямо и почему.
- Не знаю. Много всего. И если честно, и не тянет. Хотя подруга зовет уже который год. Она живет там.
- Да, тебе не понравится в Лондоне. Знаешь, постоянно плохая погода. А ты любишь солнце. Мне тоже не очень нравится, но там удобно жить и работать. А в Москву, когда случались командировки, я всегда отказывался лететь. Это получалось, как правило, зимой, я смотрел погоду и – нет. Ни за что.

Хм… Вот ведь англичанин. Обо всех городах судит по погоде.
- А есть такой город, который тебе нравится больше всего?
Он вытянул губы как в поцелуе и мечтательно улыбнулся.
- Париж. Париж. Только Париж. Кстати, отсюда я сразу же лечу в Париж, неделю – там. Потом еще на неделю в Тунис.
- О… Тунис. А Марокко? Кровь предков не зовет?

Свои тридцать пять лет он прожил в Лондоне, за исключением пяти, когда работал во французском филиале огромной компании. Мама – американка, из Чикаго, папа – марокканец. Они познакомились в Чикаго, когда его будущий отец, инженер, приехал туда на год работать по контракту. Абсолютно чистокровный марокканец и белая американская женщина.

Интересная вещь – информация. Пока ты ее не знаешь, воспринимается только визуальный образ и те слова, которые слышишь. Но когда появляются новые знания, удивляешься, ну, да, ведь точно, как можно было не видеть, не замечать этого раньше?

Она смотрела на него новым взглядом и ахнула в прямом смысле слова.
- Скажи, ведь ты похож на отца, да?
- All, - ответил он. -  Like father.

Она глядела в его глаза и видела другие, неевропейские пейзажи и реально ощутила его в той, нездешней обстановке. В белых и длинных одеяниях. Бесконечные желто-белые пески, и, кажется, даже был слышен голос пустыни. У нее голос пустыни почему-то ассоциировался с тонким и протяжным звоном, разносящимся далеко-далеко.
Это поразительно, но сейчас она видела совсем другое лицо – как же она не заметила этого сразу? Довольно узкое, высокие скулы, и глаза. И взгляд. Совсем другой.
Вот. Вот откуда она почувствовала эту мощную внутреннюю силу. И опасность для себя. И при этом такой совершенно легкий взгляд на все. Абсолютно на все.
Как – то, что досталось от папы – могло не проявиться и уйти на второй план? Когда они разговаривали, танцевали, этого совершенно не было заметно. Чудны дела твои…

- А мой брат – копия мамы. Беловолосый и голубоглазый. Иногда я и сам, веришь, не понимаю, что он – мой брат. И как такое возможно? Когда я родился, родители решили, что жизнь лучше в Европе, чем Америке, и переехали в Лондон. 35 лет назад.

Теперь она могла бы ответить, почему именно он. Взгляд. Когда они впервые встретились глазами, он смотрел на нее очень внимательно и осторожно. Так вот, у него был взгляд такой, какой надо взгляд. И пусть не пытает, не спрашивает, не знает она больше ничего. Да и то, что уже знает, не скажет.

Они обсуждали свои работы, боссов, коллег. Он рассказал, что хотел бы жить в Париже, но там намного сложнее в плане профессионального общения. Больше чопорности и снобизма, а в Лондоне демократичнее. Нет такой надуманной субординации, и работается легче.

Он уже много рассказал ей о себе, когда вдруг, поменяв тему, спросил:
- У тебя есть еще отпуск?
Она не поняла, попросила уточнить.
- Ну, отсюда ты возвращаешься в Москву, или еще будешь отдыхать? У тебя есть еще свободное время? Вот у меня четыре недели летнего отпуска и он только начался.
Она сказала, что у них, не как в Европах – по восемь недель отпуска в год, а всего четыре. Но, в-принципе, не все жестко, и она может брать свои дни почти всегда, когда захочет.

Он молчал, долго смотрел на нее, потом провел своей ладонью по ее и спросил:
- Ты хотела бы в Париж?

Так совпало, что улетали из Барселоны они в один день.
В Париж. О, да. В Париж. Хотела бы она в Париж? Если честно – ей все равно. Дело не в Париже. Зачем он это сказал? Зачем? Господи, он, видимо, не подозревает о масштабе ее… как бы это сказать…

Она долго молчала, а потом подошли знакомые, и они здоровались, целовались, и несколько слов ни о чем: «да, как вы, все ok. Мы тоже, скоро. By».

И он много раз все говорил tell me, tell me. Да что тебе сказать? Ну, что?
Он не мог понять ее состояния, и все каждый раз строил разные догадки.
- Are you married? married?
Она молчала.
- Точно, ты замужем.
- Да не замужем я. Не замужем.

Кстати, бывший муж, не появлявшийся долгое время, умудрился напомнить о себе смс, а когда она не ответила, еще и позвонил. Почему именно в эти дни? Чувствуют что ли они…

- Тогда почему? Я не понимаю, почему? Ты такая красивая, умная, у тебя все хорошо, почему ты так? Я же вижу, что тебя что-то волнует. Ты переживаешь. Причем постоянно. Ты не хочешь говорить мне?
- Нет, у меня все хорошо. Просто такой характер.

И вот тогда она и услышала от него: be simply. Когда она это слышала от других, ей хотелось вылить им на голову то, что находилось под рукой. И действительно, у говорящих ей это, второго шанса не было.
Проще. Где? В каком месте именно проще? Насколько проще? Проще, чем что? Чем кто?

Этот диалог она вела с собой, а у него уже родились следующие предположения:
- Tell me, у тебя какая-то личная драма? Твое сердце болит?
- Да. Уже, - хотелось ей сказать, - уже болит. Еще не сильно, но оно догадывается об этой боли. Оно, ведь такое умное, что уже заранее все знает. У людей сердце как сердце, оно чувствует, а у нее еще и знает.
Она провела тыльной стороной ладони по его щеке и сказала:
 - Все хорошо.

Так трудно было выносить эти его попытки выяснить причину ее вечной задумчивости – «я где-то там»…
- Пойдем танцевать?
Когда танцевала, она могла не думать ни о чем. И это было счастье.

Be simply. Это хорошо, это действительно хорошо быть проще, жить проще, поймать кайф сегодняшнего дня, быть благодарной за это, и не думать о том, что будет завтра. Потому что когда будет завтра, то и мысли об этом будут завтрашние. Она думала, что почти уже научилась так жить – сегодняшним днем, а оказалось – нет. Он там, наверху, испытывал ее, а она…

Он говорил:
- Понимаешь, это очень облегчает жизнь, делает ее легче. Все становится easy!
О, да. Она тоже хочет, чтобы было easy. Она обожает эту легкость в людях, и даже старается, правда. Она не побоялась отказаться от всего, что было стабильно и понятно, смогла уйти – в никуда, сказать самой себе – хватит. Она позволила своей мечте не только быть, но и – жить. Без страховки.  Так почему сейчас, вот именно сейчас, невозможно действительно быть simply? Почему? Потому что та бездна, которая манит, все же пугает? Пугает знанием, что выбираться потом из нее будет так больно, что не хватит сил? Но зачем заранее «знать»? Когда «знания» нет ни у кого. Никто не знает, что будет. Возьми то, что есть сейчас. Возьми! Когда дают.

Она вспомнила, как они шли по тихой ночной улочке, и хоть она молчала, он чувствовал, как она волновалась. Он сказал:
- Хочешь, я спою тебе?
Он назвал ей имя французской певицы, которое ей ни о чем не говорило.
- Мне очень нравится эта песня, она красивая и какая-то очень успокаивающая. Когда жил во Франции, очень часто слушал ее и знаю всю.

Она ничего не ответила, просто подумала: «какая еще песня. Для успокоения». И оказалась не права. Песенка была очень с незатейливым мотивом, длинная, он пел тихо, французские слова так переливались, что, казалось, совсем не было пауз. Это было  просто, красиво и действительно она успокоилась.
Он еще и петь умеет, - подумала она. И не хотелось в тот момент ничего более. Только стоять на длинной узкой улице, где они были совершенно одни, долго-долго, и чтобы он держал ее обе руки в своих, потому что так ей было спокойней.

Они говорили обо всем, и это получалось естественно. Она терпеть не могла намеков, недоговоренностей, особенно если это касалось близости. Ведь если чувствуешь другого человека так, как будто дышишь, и при этом душа свободна, ничего не останавливает. Их не останавливало ничего.

Они обсуждали свои взгляды на отношения, секс, одиночество, и вообще, что следует считать одиночеством. Она не очень верила в брак и, хотя их взгляды совпадали не полностью, во многом они были одинаковы.
Его задела какая-то ее фраза, и, жестикулируя, он стал горячо говорить ей:
- Нет! Ты должна верить. Это нехорошо, неправильно. Вот ты крещеная, - он дотронулся до крестика на ее груди, - ты должна верить! Понимаешь, если бог создал мужчину и женщину, значит, все для них уже задумано. Если есть ты –  значит, и есть мужчина только для тебя. А ты – для мужчины.
Он сжал ее плечи обеими руками
- Ты должна верить, слышишь? Это – правильно.

Она молчала. Слава богу, что он не назвал это «двумя половинками», хотя смысл, наверно, был тот же. Очень странная теория, на ее взгляд, и далеко не такая простая, как кажется ему. 
- А ты?
И, подумав про марокканца папу и американку маму, спросила:
– А ты веришь своему богу? И… какому?
- Nobody. Так легче. Да и не в этом дело. 
Легче. Легко. Все легко…
- Ну, хорошо, - согласилась она, - но если ты веришь, то почему ты до сих пор не встретил «свою» женщину?
- Ну, я не как ты. Я смотрю, постоянно смотрю, понимаешь? Где б я ни был. Но это происходит у всех по-разному. Возможно, не такое желание, как надо, но я верю.
Вот, - подумала она, - тут ты прав. Сила желания – она необходима. Но искусственно ее не взрастишь.

Они совпали и в том, что самые длинные отношения, которые удались им, длились около года. Выяснили, засмеялись и пожали друг другу руки.
- Не могу спать с человеком, с которым не могу разговаривать.
- Like me.

А как-то разговор зашел о фаворитах-артистах, а она пришла в замешательство от его расспросов. Оказалось, что ни Джорд Клуни, ни Джон Траволта, ни Питер Бросснан, и ни другие красавцы не являются ее любимцами. Он все же допытывался, ну, кто, кто? И все перечислял самых очевидных и признанных красатунов. Очевидно, ему было интересно, насколько ее реальный выбор приближен к киношному. С мужчинами-героями было сложно, и тогда она предложила ему назвать любимых актрис, и при первом же имени сказала сама себе: ну, вот. А то все, почему именно я, почему я. Потому что.

Оказалось, Моника Белуччи. Это был и ее выбор тоже.
- А вот почему, скажи? - теперь уже она пытала его.
- Легко, - согласился он. Она красива, умна, и у нее есть душа. Очень много пустышек. И красивых, и неглупых, но они без души.
- А из молодых актрис?
Он задумался.
- Из совсем молодых, наверное, никто. Знаешь, меня не привлекают молодые девушки. У меня к ним отношение, как к детям.
- Children? - переспросила, удивившись, она.
- Да, даже не знаю, почему, но это так. Мне не интересны девушки моложе меня.
Он опять задумался и назвал:
- Пожалуй, Пенелопа Крус.
- А Скарлетт Йохансон?
- Нет, она красивая и не глупая, но у нее нет души.

Уже почти ближе к утру, когда стало чуть прохладнее и отзвучала последняя бачата, они сидели за столиком на улице, близко, наклонившись друг к другу, и  о чем-то говорили. Он нежно проводил пальцами по ее ноге, начиная от узкой перемычки открытых босоножек  и до колена. 
Они не сразу поняли, что хотела от них девушка,  и только когда та повторила свою просьбу дважды, она улыбнулась и ответила: «Dont smokе». Девушка перевела взгляд на него, и он с задержкой и нескрываемым неудовольствием повторил ей то же самое. Он был не очень дружественнен, и девушка заметила это, что-то забормотала, заулыбалась извиняюще и, запинаясь, протянула:
- Ооо… Я думаю, что это очень хорошо для вас, что вы не курите, good for you, good for you.   

Девушка была милая, и ей даже стало немного жаль, что он так отреагировал.
Она подумала: «Ах, зайка, ты тут совсем не при чем. Ну, может, отвлекла, да, но его досада – это результат не твоих действий. Вот так мы иногда попадаем под «раздачу».

И потом, днем, плавая в море, она думала  - «good for you, good for you».
Если б знать, что хорошо для них. Ну, или хотя бы для нее. Нет, ответа никто не даст. Она не могла бы объяснить ему то, что чувствует, да и не хотела, боялась это делать, но это состояние вряд ли можно было бы назвать easy…
Какое-то внутренне чувство раздвоения постоянно жило в ней. Она вспоминала то, чего вспоминать было не надо. Ее никогда не пугали раньше ни расстояния, ни разность миров. В конце концов, у нее были отношения, когда накал страстей чувствовался даже за тысячи километров. Но тогда не было такого «попадания». Ей хотелось, как всегда, свободы. И чтобы чувства были тоже свободными.   
А сейчас ее изматывали противоречия. И было так мучительно от желания остаться, замереть навечно, чувствуя на своем затылке его губы, и внутреннего бега «нет, нет, нет».   
Потом, когда до отъезда оставалось всего ничего, и он все спрашивал, что же мучает, какие проблемы у нее в Москве, и какие тайны – хо-хо, какие еще тайны – она начала эту канитель.

Сорвалась и уехала на катере в прекрасную Тоссу, бродила там по улицам, а когда совсем становилось невыносимо, садилась в укромном месте и плакала. И писала в Москву длинные смс, что, наверное, сейчас умрет, прямо здесь, у храма. Здесь тенек, прохладно, и умирать вполне себе комфортно. Потом наткнулась взглядом на магазин. Такого стремительного шоппинга она не помнила в своей жизни. А ведь еще и летняя sale.   Через полчаса вышла с пакетами и написала: «все, полегчало, жить буду». Потом нашла  нереальную по красоте кофейню, и долго пила там капучино. И девушка-продавец тактично отворачивалась, видя, как она поливает слезами круассан и пишет очередные сообщения на родину.

Канитель усугубилась перепиской с ним. Не понимая ее реакции, он писал: «You are terrible. Where are you?»

А она отвечала, еще более ужасней, с ошибками в английском. И это еще хорошо, что приходилось вспоминать этот инглиш, и было время, чтобы не вывалить все сразу, а потратить время на перевести-понять-перевести-сказать.

В последний день она решила не встречаться, потому что бездна была не просто близко. Она сидела уже на ее краю, свесив ноги, а на дне бездны был Париж, куда завтра он должен был улететь. А она – в Москву. У нее был открытый шенген еще ровно на неделю. Как раз на Париж. В этот раз Эйфелева башня уходила своей вершиной не ввысь, а туда, в пропасть. Если б он увидел ее и просто дотронулся, она не выдержала, и вместе с башней была бы там, внизу.

Она закрыла плотно балконную дверь, чтобы не слышать звуков города. Написала последнюю смс-ку в Москву, чтоб не волновались, и отключила телефон. Полночи просидела на кровати, глядя на него. Потом уснула, просыпалась, хватала телефон, вспоминала, что он выключен, и снова засыпала.
 
Командир воздушного судна, следовавшего по маршруту Барселона-Москва, сообщил, что они только что пролетели Италию и Францию. Она посмотрела в окно. Ей повезло, соседнее кресло оказалось пустым, боженька пожалел ее. Она не выдержала бы сейчас никого в такой недопустимой близости от себя. Что там сказал товарищ капитан борткорабля? Мы пролетели Францию? Ах, Францию…
Эх, товарищ капитан, товарищ капитан. Если бы вы знали, как вы правы. Как же мы пролетели… Мы пролетели так, что…

Она вспомнила, как во время ожидания посадки на рейс, уже после прохождения всех контролей, шла к своей зоне регистрации, и увидела на световом табло – Париж, рейс №… Она стояла рядом с залом, где люди готовились к посадке на этот рейс. До ее - еще было время и она зачем-то свернула туда. Она шла вдоль рядов и смотрела на лица людей. Кто-то болтал, читал книгу, просто ожидал. Они собирались лететь в Париж и они были все… не те. И почему-то смотрели на нее с любопытством. Может, она слишком пристально разглядывала их? А, может, ей просто показалось. Обойдя зал, она постояла еще немножко перед табло, глядя на пять букв. Его имя тоже состояло из пяти букв, и именно их она видела за названием города, который он так любит. Она знала, что его рейс позже, но все равно, скоро он появится здесь.

Говорите, пролетели Францию? Она смотрела в иллюминатор, дотронулась пальцами. Стекло было теплое. И светило солнце. Господи, боже мой, товарищ капитан, какой же вы умничка. Как хорошо, что вы предупредили, что за бортом минус 48, а то бы, честное слово, она попросила сделать остановку. Над Францией. Ведь это могло быть. Если?

А легко. Действительно еasy. Вот чтобы сделала на ее месте другая, живущая в стиле еasy?
Тогда она, когда он брал ее лицо в свои ладони, ответила бы: да, конечно! Why not? Есть шенген. Отпуск закончился? Не вопрос. Есть еще много отпускных дней. Ноутбук всегда с собой. Выйти на связь с боссом, отказаться от моря, поработать сутки, сделать все самое главное, пообещать быть на связи – это еasy, да. Что еще? Деньги. Деньги – это да. Она привыкла ни от кого не зависеть, в любых ситуациях, поэтому деньги были нужны. Но и этот вопрос можно было вполне решить в наш-то век. А разве ей привыкать покупать очередную сумочку или тряпку, отправляться в путешествие на последние деньги, а то и в долг? Ведь это для нее – легко? Так почему же? Почему?

Может быть, потому, что такой естественный для него стиль еasy - не для нее? Или…это просто страх.

Она закрыла глаза и почти ощутила его ладонь на своем лице. Он так странно гладил ее. Как ребенка. Говорил, я очень люблю твои волосы. И гладил ладонью, проводя от макушки до кончиков. Постепенно, по всей голове. И так же – по челке, сверху – вниз, отчего она становилась длиннее и доходила до ресниц. Приходилось прикрывать глаза. Ему это нравилось, потому что место поцелуя всегда оказывалось неугаданным.

Самолет начал посадку. Она, в-принципе, не боялась летать, но снижение было для нее неприятным. Обычно она закрывала уши руками и утыкалась головой в колени. На этот раз она не чувствовала ничего. Абсолютно.

Она глядела в окно иллюминатора и видела огни большого города и даже пронаблюдала, как самолет коснулся посадочной полосы. Люди, как всегда, начали торопиться к выходу – зачем? Минутой раньше, минутой позже. Впрочем, возможно, у них был какой-то свой отсчет этих минут, который непонятен ей, а ее – им.

Ожидая свой багаж на ленте транспортера, она смотрела на табло с указанием номера рейса и в горящих четырех цифрах ей мерещилось – easy.
Подхватив вернувшийся в родные пенаты чемодан, она пошла к выходу.