Отрывок из повести

     Корявым грязным пальцем нажав на звонок,  Фёдор  буквально  на миг застыл в ожидании.  Хлипкую дверь из  фанеры, навешенную  криво-косо,  и видимо, не раз уже выбивавшуюся  до этого, не открывали. 
     - Суки, притаились. Отворяй дверь, хозяин   пришёл!  – Хриплый голос сорвался до мата.
     Он услышал, что за дверью пискнул ребёнок, но это не вызвало ни сочувствия, ни жалости. Где-то внутри его закипала злость, растекалась по всему напряжённому телу, и он огромной своей ножищей в ботинке из свиной кожи, запыленном  и истоптанном  до «нельзя»  изо всей силы саданул по  этому сомнительному препятствию для вторжения.
     Жалобно звякнув, железная задвижка через секунду упала на распластанную за порогом дверь. Он заметил, как была она похожа на небольшой крестик.
     - Легла-то как, прямо на дороге. – В душе его на секунду шевельнулся безотчётный страх. Он сделал шаг.
    В комнате на краешке кровати сидела съёжившаяся женщина. Он глядел на неё с    дикой слепящей смертной  ненавистью, словно все несчастья   его жизни были связаны с  нею.
Она съёжилась ещё больше, только теперь подняла глаза  и застыла. Ему подумалось, что глаза человеческие просто не могут вмещать столько безысходного  непреодолимого ужаса, что они сейчас выскочат из орбит, лопнут.
     Жалкая женщина, наспех прикрытая краешком халата такая сдобная округлая  грудь,  в руке стаканчик с молоком...  Только тут он обратил внимание на шевельнувшийся комочек под  простынёй.  Похоже было, что женщина сцеживала молочко для малыша.  Как-то осторожно из глаза её выкатилась крупная хрустальная слеза. Она на секунду приостановилась в уголке рта, искривлённого жалкой мимикой, преодолев подбородок,  упала в молоко. 
    И тут раздался крик. Пронизывающий,  пронзительный,  жалкий и одновременно требовательный, тонкий до острия иглы – леденящий душу призывный крик голодного малыша. 
    Фёдор   обмер. Словно лавина, этот крик   обрушился  откуда-то из прошлой, такой трудной, но такой счастливой  жизни, он заставил мгновенно съёжиться его надорванное войной сердце.   Чувства всколыхнулись, захлестнули душу,  обессилили. Злость, заполнявшая, казалось, каждую клеточку его тела, сразу отхлынула, предательски оставляя его в бессилии.  Пытаясь противостоять жалости, он шагнул навстречу женщине, занёс руку как для удара, на секунду застыл и, выхватив стаканчик,  залпом вылил содержимое в рот, опрокинул так, как опрокидывал до этого фронтовые сто граммов.