Тихоня

(рассказ)

Юля кое-как передвигалась на костылях. Она старалась держаться поближе к стене и просто замирала от страха, когда мимо пробегали ходячие ребятишки – вдруг столкнут. У девочки были очень слабые больные руки и, пытаясь удержать равновесие, она далеко отставляла от себя костыли, поэтому казалась сутулой.

Юля постоянно смотрела в пол, следила за своими шагами, и можно было подумать, будто она вовсе не интересуется тем, что ее окружает. Одни считали ее дурочкой и обходили стороной. Другие, зная, что она не даст сдачи, издевались над нею. Особенно ей доставалось от Ленки. Ленкина бабушка работала в детском санатории толи кладовщицей, толи старшей медсестрой – и Ленка считала себя принцессой, которой все позволено. С утра до вечера она пищала своим капризным голосом: «А я бабушке скажу!» О чем она хотела сказать своей бабушке и на кого пожаловаться, Юля не понимала, ведь даже старшие тринадцати летниедевчонки старались с нею дружить. Они обычно смотрели намалышню с высока, но третьеклассницу Ленку угощали кексом и допускали к своим взрослым разговорам.

Юля не могла понять и того, зачем Ленка так ее мучает, зачем она развязывает ей на ботинках шнурки? Конечно, Ленка видела, как в массажном кабинете Юлю заставляют шнуровать джинцевую распашонку, наклеенную на твердую фанерку. Она и сама занималась с этими тренажерами: на одном училась шнуровать, на другом застегивать пуговицы. Видимо, Ленка играла с Юлькой в лечебную гимнастику? Просто играла, а глупая Юлька отчего-то плакала и скрипела зубами.

В палате, как обычно, они остались одни. Ходячие уже оделись и ушли в столовую на полдник. Юля натянула на себя платья, гольфы и долго не могла всунуть ногу в ботинок – пальцы сжимала судорога. Когда же ботинки все-таки были обуты, а шнурки завязаны неумелым однопетельным бантиком, подошла Ленка и дернула за кончик шнурка.

– Ну, не надо, - чуть не плача просила ее Юля.

– Надо, надо, - вполне довольная собой отвечала ей Ленка. – Тебе надо тренировать руки, а будешь ныть, я совсем тебе ботинки расшнурую. Сиди здесь до вечера.

– Дура! – разозлилась Юля и потянулась к костылю.

– А я бабушке скажу, что ты меня ударила, - капризно пропищала Ленка и здоровой не скрюченной рукой принялась расшнуровывать Юле ботинок.

Это повторялось почти каждый день после сон-часа. Юля плакала, ощущая своё бессилия перед избалованной девчонкой. Ленка же, наигравшись вдоволь, лениво зевала и, сильно припадая на больную ногу, ковыляла в столовую пить кипяченое молоко с печеньем и есть свой подарок, так дети называли передачи, привезенные родителями из дома, фрукты и шоколадные конфеты.

Обувание – дело сложное, и лучше других с этим справлялся отец. Он долго массировал Юлькины стопы и терпеливо ждал, когда она расправит пальчики. Ножки расслаблялись, и он мигом нахлобучивал на них ботинки или зимние сапожки. Вообще, родители старались покупать обувь для Юльки на размер побольше. Мать, в отличие от отца, была менее терпеливой. Она кричала на Юльку и даже шлепала ее, будто девочка нарочно съеживала стопы, чтобы, как она выражалась, поиграть у матери, то есть у нее, на нервах.

Да, отец был добрым малым. Он чуть ли ни каждый месяц угощал дружков собутыльников, пропивая с ними почти всю получку. В день, когда отцу выдавали «кровно заработанные», мать сажала Юльку в детскую коляску, которая дрожала под ее давно уже не двухлетним весом, и бежала с нею к ТЭЦовской проходной, чтобы перехватить его с деньгами. Она долго стояла у ворот, высматривая в многолюдной толпе своего нерадивого кормильца, затем медленно катила коляску вдоль бетонного забора, но отец знал этот забор куда лучше ее. Он находил лазейку и возвращался домой затемно уже чуть теплый.

Денег в семье постоянно не хватало. Нужно было кормить и одевать детей, и, самое главное, доставать для Юльки дефицитные лекарства. Матери пришлось устроиться уборщицей в «красное здание», где заседала вся верхушка ТЭЦ (этот трехэтажный дом был выстроен из красного кирпича). Она протирала влажной тряпкой письменные столы, мыла пол, а отец, когда не гуливонил, таскал тяжелые ведра с водой и иногда помогал мыть окна.

По вечерам Юлька боялась оставаться дома одна, и мать часто брала ее с собой на работу. Странная все-таки у людей жалость: они жалеют, будто жалят. Кабинетные барышни угощали Юльку шоколадными конфетами, дарили ей картонных кукол с яркими бумажными нарядами и сочувствовали несчастной матери.

– И как ты, бедная, с нею таскаешься, ведь девчонка уже большая? – спрашивала одна. – У меня бы давно пуп развязался.

– Ну, вот зачем спасают таких детей? – пожимала плечами другая сердобольница и вздыхала. – Они же сами мучаются, а еще больше матерей мучают. Извини, допустим, я говорю жестокие вещи, но и государству от них одна растрата. Разве сможет твоя Юлька когда-нибудь работать? Недешево нам обходится наш гуманизм.

– Хорошо, когда маленький умирает и так, чтобы его ни разу не видеть, - соглашалась мать. – Моя Юлька задохнулась при родах, роды у меня были тяжелые. Врачи знали, что она будет неполноценной, но все-таки спасли. Я слышала, что за границей больных детей не спасают и даже тем, кто выжил, колют усыпляющий укол.

– Эх, Тамарочка, врачей тоже нужно понять, - вступала в разговор третья. – У меня свояк работает в родильном доме. С них, знаешь, как строго спрашивают за каждого умершего ребенка, даже премии лишают – вот им и приходится выкручиваться, держать профессиональную марку, ведь у нас в Советском Союзе по статистике самая низкая младенческая смертность.

– А разве их не лишают премии, если они сутками не подходят к роженице, пока ребенок, идущий ягодичками, ни застрянет и ни задохнется? – разозлилась мать и бросила на стол мокрую тряпку. – У меня уже нет сил, таскать ее на руках!

Девочка привыкла к этим разговорам, а по-другому с нею никто и не разговаривал. Она чувствовала себя зайцем-безбилетником, который заскочил в переполненный автобус. Юля не имела права на жизнь, но все-таки жила. Она рано поняла, что своим рождением принесла матери одно лишь горе. Ее младший брат выскочил на белый свет втихомолку, зато заплакала роженица: «Господи, опять мертвенький!» Рассказывая об этом и еще, о многом другом, мать испытывала какое-то странное наслаждение. Она изливала душу и перед соседкой, и перед незнакомой парикмахершей, к которой попутно забегала на стрижку, наивно принимая людское любопытство за искреннее сочувствие.

Юля слышала, что Ленка со своими родителями живет далеко на Севере. Да, ее обидчица чуть-чуть походила на северянку. У Ленки были раскосые темно-серые глаза, в которых стояла злая усмешка, и жесткие, как солома, темно-русые волосы, подстриженные под ровную «скобку». Эти соломенные волосы оказывались так близко, когда Ленка наклонялась к Юлиным ботинкам, что Юля испуганно отдергивала от них свою руку. «Только бы не вцепиться в ее космы мертвой схваткой», - думала девочка, и по всему ее телу пробегала дрожь. Но временами она задыхалась от беспомощной злобы. Вот тогда Юле хотелось, чтобы в ее спастическом кулаке остался клок Ленкиных волос: «Пусть орет! Пусть! – мысленно расправлялась она с Ленкой. – Уж после моей трепки ей будет, на что пожаловаться своей бабке».

Однажды случилось то, чего так боялась Юля. Она и сама не заметила, как ее пальцы вцепились в Ленкины волосы. Юля слышала лишь истошный крик своей обидчицы и бешеный стук собственного сердца. Она постаралась разжать уже влажный кулак, но у нее получилось обратное. Она потянула на себя Ленку, и та завопила еще громче.

На Ленкин крик прибежали взрослые. «Совсем с ума сошла! – услышала Юля, как через вату. – Ты же ей так волосы выдерешь!» Юля чувствовала, как ей массировали руки, спину, чтобы она смогла расслабиться и разжать кулак. Затем перед ее носом появились ножницы – все, больше она ничего не помнила.

Весь следующий день Юля пролежала в постели. Сюда, в палату, ей приносили и завтрак, и обед. Ленка, в легкой косынке на голове, раза два проходила мимо Юли, косилась на нее и шипела сквозь зубы:

- Припадочная! Я бабушке все уже рассказала!

В этом привычном Ленкином нытье Юля не услышала прежних капризных ноток, зато увидела в ее глазах страх. «Говори хоть бабке, хоть дедке, - промелькнула у Юли в голове. – Я-то не боюсь, а ты боишься, меня боишься». На девочку нашел смех, неудержимый, не управляемый, как спастика во всем ее теле.

- Дура ты, дура, - в ужасе шептала Ленка и пятилась назад. Пятилась, пока ни потеряла равновесия и ни шлепнулась на пол. Ее трусливое отступление, а потом и отползание, видели все девчонки. Ее подружки остолбенели от небывалого зрелища, ну тут же минуты через стали предательски хихикать, отворачиваясь и прикрывая рты ладошками. «Девочка-выпендрелочка, - наверное думали они. – Все время ходит хвастается, какие ей родители красивые кофточки юбочки покупают, а теперь так и. будишь, как старуха повязываться косынкой. Обкорнали твои волосенки!»

Юлька каждую минуту ждала, что в их отделение заявится Ленкина бабка и начнет ее ругать, а она из-за того, что плохо разговаривает, ничего не сможет сказать в свое оправдания. Ленка-то может наврать, что хочет. Да, Юлькин бунт был ограничен ее ограниченным физическим состоянием, но все сгладилось самим будничным течением.

До конца заезда остался почти месяц, но за Ленкой уже приехали родители. Они боялись, что их доченька отстанет в учебе от своих одноклассников, и ее одну в последнюю учебную четверть не примут в пионеры – вот будет трагедия. Конечно, в санаторий приходили учителя из соседней школы и кое-как вели уроки в узкой комнатушке, куда разом набивались ученики с первого по седьмой класс. Беда с этими дефективными после школьной двухсменки: один царапает в своей тетради неразборчивые каракули, второй лепечет неизвестно что, третий и вовсе занимается по вспомогательной программе. Какая уж тут успеваемость?

После Ленкиного отъезда Юля вздохнула с облегчением. Ее уже никто не донимал. Мало того, девчонки начали ее уважать, и даже иной раз помогали одеваться. Не такая уж она и дурочка, если самой Ленке сумела дать отпор. Взрослые поглядывали на Юльку с удивлением: «Ну, надо же, - говорили они между собой, - тихоня, тихоня, а какой номер выкинула». Да, им совсем не понравилась Юлькина выходка, ведь с тихим и равнодушным ко всему ребенком намного проще. Провел с ним лечебные процедуры, накормил его, посадил на горшок – и спать, а главное, никаких конфликтов.А девочка почувствовала, что в ее душе затеплилась маленькая, еще слабенькая искорка жизненной силы. "Ты славная, сильная , в этом мире и для тебя найдется местечко, просто не будь нюней" - словно кто-то шептал ей на ушко.