Голубая полоска зари. Главы 20 и 21

                Глава 20

                Нет, ей никого не хотелось видеть, тем более Женьку. Его нежный взгляд мог спровоцировать Вику на откровение. Не хватало еще жаловаться... кому? Мальчику, который терпеливо ждет от нее хоть крошечного проявления любви.
Вика надела легкую курточку с капюшоном, кроссовки, джинсы и вышла на улицу, соображая, куда бы двинуть подальше от людей. Надо успокоиться, подумать, что делать дальше..
                Ноги сами понесли в сторону Днепра. Ей вдруг захотелось разыскать камень, на котором они с дедом встречали рассвет. Днепровский берег был густо застроен водными станциями и лодочными причалами. Противный запах бензина, рев моторок, не желающих заводиться с первого раза, гнали ее прочь от берега все дальше. Вот уже кончились высокие деревья, и пошел мелкий ивняк, река заблестела в его просветах, и от песка отяжелели шаги. От Днепра потянуло прохладой.
                Вику то и дело обгоняли раздетые до маек и трусов студенты физкультурного института, а потом стали попадаться и первые смельчаки-пляжники. Они лежали на подстилках, подставляя весеннему солнцу белые спины и бока. А по другую сторону набережной тянулся бесконечный ряд белых высоток, может быть, и красивых, но таких унылых в своем однообразии, что хотелось отвести от них глаза.
                «Нет больше моего камня, – внезапно поняла Вика и остановилась.– Так далеко мы с дедушкой не заходили. Камень убрали... Нечего мне здесь делать»
Она повернула назад, с грустью осознавая, что нет не только камня – здесь больше нету ее Днепра! Того, вольготно раскинувшегося между двумя далекими друг от друга берегами! Есть другой, послушный Днепр, зажатый в гранитную оправу на много километров, местами  стиснутый безобразными постройками водного хозяйства. Тот, прежний Днепр, на изломе своем разливался морем, над которым по утрам всходило солнце, а этот словно сам покорно сворачивал к трубам теплоэлектростанции, которая красовалась на противоположном берегу.
                Зачем она вообще искала этот камень? Чтобы прикоснуться к детству, когда еще не было все так запутано, а люди четко делились на злых и добрых? И когда добрых было много-много, они надежно укрывали от боли. Добрые (взрослые) умели находить волшебные слова, от которых высыхали слезы, и хотелось улыбаться. А теперь? Кому она может передать то, что чувствует? Мама выполнила свою задачу – настроила дочь на оптимистическую волну  (как ей казалось) и спокойно ушла смотреть телевизор. Дед не поверит в предательство своего любимого Стасика. Будет уверять, что Стелка – вруша. Майя? Тетя Майя, всегда готовая пожалеть, могла бы утешить, но зачем Вике жалость?
                Надо идти домой и в своей норе приводить в порядок сердце и нервы. Мама считает, что здоровая нервная система, как у нее самой, гарантирует спокойную жизнь в любых обстоятельствах. Ах, ей бы, Вике, такие железные нервы...
                К дому своему она уже еле приплелась и по лестнице поднималась, словно больная старуха. На столе в кухне ее ждала записка: «Скоро буду, я у Майи. Ужин на плите».
                – Вот и хорошо, – сказала Вика вслух.
                Она заставила себя сесть за ненавистную химию. Уж этот предмет должен был отбить всякое желание плакаться. Через несколько минут учебник  опротивел, Вика открыла историю, но мысли при этом не желали сворачивать с печального сюжета коварства Стелки и Стаса на материалы двадцатого съезда компартии. Нечего им было делать на этом съезде...
                Вернулась мама и тут же запела любимую песню:
                – У меня для тебя хорошая новость! Леонид Назарович серьезно взялся помочь с поступлением.
                – Твоя Майечка выходит замуж или нет? – спросила Вика, не поворачивая  головы.
                – При чем тут Майя? И какой-то «замуж»? Я про институт! Осталось два месяца до окончания школы, а ты и в ус не дуешь.
                – Очень даже дую. Я в мед не пойду, сама знаешь. Сначала работа, потом... Передай своей подружке, чтобы не заботилась обо мне.
                – Я заметила, что ты не жалуешь тетю Майю. Которая, кстати, так тебе преданна и так тебя любит.
                – Она всем преданна и всех любит. Ей, по-моему, все равно, кого любить.
                Ирина Алексеевна удобно устроилась в Викином кресле, словно  приготовилась для длинной беседы. Вика тяжко вздохнула, повела глазами в ее сторону.
                – Я помню, как твоя подруга пожалела убийцу и спасла от нашего  возмездия, – сказала Вика угрюмо.
                – Боже, о чем ты?
                – Пацан из дома напротив кота повесил, а мы, я и Женька, и еще две девочки, хоть и не успели кота спасти, но уже приступили к расправе над убийцей, и тут явилась Майечка и нас растащила. Спасительница!
                – Вспомнила! Вам тогда было по семь лет! Это был самосуд. Она вас спасала, а не его.
                – Мы потом на ее дверях писали мелом: «Здесь живет защитница фашиста! Смерь фашистам!»
                – Это я помню. Плакала она тогда. Вы же, дряни такие, не уставали малевать свои лозунги. И чего это ты сегодня такая недобрая? Теперь о главном: Леонид Назарович назначен ответственным секретарем приемной комиссии.
                – Я за него счастлива! Передай ему мои поздравления!
                – И у нас больше не будет такого шанса. Он мне поможет поступить.
                – Ты решила второй раз поступать? На какой же факультет?
                – Не валяй дурочку. В этом году вводят собеседование. Оно будет важнее экзаменов. Так сказать – на профпригодность будущего абитуриента. Мы тебе  срочно наймем репетиторов...
                – Бедные репетиторы... 
                В том, что дочь не закричала, как раньше, что ей надоело об этом говорить, а иронически усмехалась, Ирина Алексеевна увидела добрый знак и приготовилась к основательному разговору. Теперь она покачивала в воздухе ногой, закинутой на другую, и эта нога привлекла внимание Вики красивой туфелькой с белоснежной меховой оторочкой.
                Вике вспомнился разговор со Стелкой о врачах-взяточниках...
                Туфелька свалилась с ноги Ирины Алексеевны, и та ловко подхватила ее на лету кончиком носка.
                – Мам, а сколько стоят твои тапочки?. Ты где их купила? Я таких в магазине сроду не видела.
                – Сейчас твоя судьба решается, а ты про тапочки. Что за бред?
                – Тебе их за операцию преподнесли?
                Ирина Алексеевна искренне рассмеялась:
                – Умора! Тапочки – за операцию!
                – Ну, это не совсем тапочки. Это импортные домашние туфли...
                – Мы будем обсуждать мой гардероб или твое поступление?
                – Мы ничего не будем обсуждать, мы будем спать. Спокойной ночи.
                – Для тебя это еще не ночь. Ладно, созревай до нормального решения. Только не запоздай. Иначе я умою руки.
                – Вот и ладно.
                Промаявшись еще пару часов без сна, Вика успела и поплакать, и помучаться совестью, а потом все-таки заснула.
                А совесть ее ныла из-за Женьки. Мама сказала, что он приболел... Странно. Мама вообще не говорит о чужих болезнях, словно не придает значения всем этим хворям, естественно сопровождающим человеческую жизнь. И ведь странно: за весь день он ни разу не позвонил в их дверь, хотя в воскресные дни всегда находил повод, чтоб увидеть Вику...
                «Ладно, завтра зайду перед школой», – утешила себя Вика, засыпая.

                Глава двадцать первая

                Утром Вика исполнила свое обещание. На ее звонок выскочила тетя Настя. Вместо приветствия она тревожно уставилась на Вику:
                – Это ты? А мама твоя ушла на работу? А Женечка... у него температура за сорок!
                – Что вы, тетя Настя! Может, перепутали? Как это – за сорок? – испугалась Вика.
                – Нет, твоя мама вчера заходила к нам. Я сначала ее у Майи застала. Побежала к Майе, просила укольчик какой-нибудь сделать, а там Ирина Алексеевна, она и...
                В сумбурной тираде тети Насти Вика выловила один факт: мама еще вчера знала, что Жека болен, а не приболел.
Тетя Настя отступала в комнату, Вика шла за нею с покаянным лицом. Она должна увидеть Жеку!
                – И что мама? Она чем-то помогла? Что она сказала?
                – Она велела вызвать врача, – тетя Настя приготовилась заплакать. – А потом сказала мне, что сама вызовет. Ты позвонила, я думала – это врач пришел.
                Женя лежал с мокрой тряпкой на голове, от которой шел уксусный дух. Его глаза были закрыты, а щеки пылали. Руки поверх одеяла почему-то блуждали по нему, как у слепого.
                Вика отступила назад с таким растерянным видом, что тетя Настя тут же и расплакалась. Пришлось ее утешать. Потом Вика вернулась домой, решив, что никуда не пойдет, пока не узнает точно, что будет с Женей. Мама ушла на работу чуть свет, и только теперь это показалось Вике странным.
                Ирина Алексеевна неожиданно вернулась домой.
                – А ты чего это не в школе?
                – Что с Женей? Где ты была? Ты же мне вчера ничего не сказала толком про него!
                – Так, иди в школу. Не до тебя сейчас. Я неотложку вызвала. У меня сегодня дела на кафедре. Могу задержаться. Хочу с врачом увидеться. Бегом в школу!
                – Он умирает?!
                – Дура! Ангина. Просто сильная ангина. Но я хочу убедиться, что врач приедет приличный, а не коновал. Отвезем его в нашу клинику, в терапию. И не паникуй. Не заражай страхом Настю. Она и так, как курица, раскудахталась. Только мешает.
                Ирина Алексеевна ушла к соседям, а Вика побежала к окну – ждать неотложку.
                В школу она пришла к третьему уроку, убедившись, что Женю увезли в больницу, а это значит – все будет хорошо. В медицину Вика верила свято.
Но вся эта история с Жениной болезнью помогла ей справиться со своей бедой. То есть, она, конечно, страшно волновалась при мысли, что увидит Стаса, и по дороге в школу строила планы, как себя вести себя с ним и со Стелкой. И все-таки то и дело возникавшая перед глазами картина больного Жени с закрытыми глазами отодвигала ее личную боль.
                Она напрасно волновалась: Стас тоже не пришел в школу. Зато Стелка накинулась на Вику, едва та появилась.
                – Ты чего контрольную пропустила?
                – Наше дело, – кратко ответила Вика, проходя мимо подруги без обычной улыбки.
                – И Залевский не пришел, и твой дружок, Жека. Вы что, все поболели? Натали тут дергалась из-за вас. Конец года, конец года!
                Теперь ее  встревожило отсутствие Стаса. Вот уж кто не пропускал уроки просто так. Значит, что-то случилось с тетушкой. А она, эгоистка несчастная, только про свои обиды думает. Может, у Стаса сейчас несчастье...
Последним уроком была география, но Наталья Сергеевна устроила вместо него классный час и все сорок пять минут посвятила «разбору полетов». Она, оказывается, в ужасе от плохой посещаемости и массы двоек:
                – В среднем на каждого приходится по пять двоек с начала четверти!
                – У меня нет двоек, – возмутилась Лина Безуглая.
                – И у меня! – крикнула оскорбленная такой арифметикой Инга.
                – Тогда нам перепадает по три штуки сверху, – подсчитал Науменко, – если от всего коллектива отнять еще Залевского, Кильман, Стеллочку  и меня!
                Класс заволновался.
                – Вы бы еще разделили на всех число прогулов, Наталья Сергеевна! – радостно  крикнул Воробьев. – Тогда у меня получится всего один!
                – Хватит бузить!– стукнула по столу ладонью Натали.
День оказался для Вики пустым. С физкультуры она тоже сбежала – внесла в лепту общих прогулов еще одну единицу.
                На ее звонок в квартиру Демченко никто дверь не открыл, и Вика долго еще маялась от ожидания каких-то новостей о Жене, Стасе. У нее даже возникла бредовая идея пойти к Стасу домой, но картинка – Стас целуется со Стелкой – вернула ее мозги на исходную позицию обиды.
                Под вечер выяснилось, что Женя лежит в диагностическом отделении, ему лучше, и даже завтра можно его навестить.
                У Вики все валилось из рук, ничего не хотелось делать. Ирина Алексеевна призывала дочь переключиться на полезное дело – на уборку.  Но та отвертелась от задания, разложив на столе учебники и тетради.
Звонок в дверь подхватил ее со стула. Оказалось, что это пришла Инна, которую Вика тоже не хотела видеть.
                – Я не вовремя, знаю, но у нас нет телефона, а я... – залепетала Инна, прочитав на Викином лице легкую досаду.
                – Не обращай на меня внимания, у меня депрессия. Проходи. Извини, что не подошла к тебе в школе. У меня... неприятности. Не хотелось портить настроение и тебе.
                Но стоило Вике взглянуть на несчастное лицо Инны, как ее тут же охватило чувство вины и сострадания.
                - Извини меня, дуру и эгоистку!
                И кинулась обнимать подругу. Та растерянно, но с просветленным лицом принимала эти объятия, не зная, куда девать свои руки. Она так не привыкла к подобным эмоциям по отношению к себе! Тем более, если те исходили от Вики, которую Инна немного побаивалась. Что-то было в этой девочке такое, что не допускало фамильярности. Вика Синичкина  была на целый год младше своих одноклассников, но казалась Инне  старше и серьезней остальных.
                Сначала она думала, что у Вики не хватает чувства юмора, как, впрочем, и у нее самой. Но, понаблюдав, поняла, что как раз этого качества у Вики  достаточно. Недаром ей  учителя часто делали замечание за смешливость. Синичкина с Демченко, когда сидели вместе за одной партой, все время смеялись. А чего стоила Викина  пикировка с Топой, когда весь класс с удовольствием слушал их перепалку?  А вот в промежутках между отдельными случаями Синичкина казалась грустной. Или это ее особый разрез глаз создавал впечатление постоянной  печали на детском лице? Как бывает у клоунов маска постоянной смешливости, так и у Вики слегка опущенные вниз уголки больших глаз сбивали с толку окружающих.
                У каждой  подрастающей девочки есть свое представление о женском идеале. Всем хочется быть похожей на кого-то, и почти все недовольны своей внешностью. У Инны, рожденной далеко не красавицей, были кумиры среди артистов кино и певиц, но у нее хватало ума понимать, что ей никогда не дотянуться до этих кумиров. Она и не стремилась.
Синичкина тоже не блистала красотой, но в ней было то очарование, которое бессознательно воспринимает каждый, не лишенный чувства красоты. К девятому классу Инна уже определила для себя, что  обаятельней Вики  она никого  в своей жизни не встречала. И это неожиданное сближение внесло в жизнь Инны такое разнообразие и чувство счастья, о каком Вика даже не догадывалась.
                Когда Вика, поглощенная своими проблемами, словно не замечала Инну, та страдала. Если бы Вика догадывалась о том, что творится в душе ее новой подруги, она бы каждое школьное  утро начинала с улыбки в сторону Инны.
Вот почему, когда Вика опоздала на уроки и была бледнее обычного и грустнее, Инна не выдержала неизвестности и преодолела свою скромность – примчалась сюда, в дом, где она была всего два раза, и где чувствовала себя скованно. Из-за Ирины Алексеевны. Та была величественна, как царица, в своих роскошных халатах, туфельках на каблучке и с распущенными шикарными волосами. На ней всегда был макияж. Она так не походила на всех окружающих женщин, что Инне хотелось мышкой прошмыгнуть мимо и скрыться с глаз долой.
                Вика не хотела рассказывать о своих неприятностях никому. Как случилось, что она уже через несколько минут выложила гостье все до мельчайших подробностей? Инна слушала, не задавая вопросов. В ее темно-рыжих глазах было столько сочувствия, что Вику словно накрыло теплой волной. Она оборвала себя на полуслове, улыбнулась сконфуженно:
                – Извини, я разнылась... У тебя самой столько горя в семье...
                Инна только протестующее махнула рукой: молчи, мол! Она не стала давать советов, как это сделала бы Стелка,  или расспрашивать о подробностях. Она не стала осуждать ни Стаса, ни Стелку. Сказала только:
                – Я думаю, что все прояснится завтра. Подожди. А вот что Женя заболел, это...
                – Можно, я к тебе завтра пересяду?
                – Ой, конечно, я буду рада! Очень...
                На следующий день по дороге в школу Вика забежала к тете Насте, где выслушала ее сбивчивый пересказ вчерашних событий и  убедилась, что Жеке лучше, и он даже просит чай с лимоном. Успокоенная таким поворотом событий, Вика пообещала после занятий навестить Жеку в больнице и тут же переключилась на свои переживания. Она так разволновалась перед школьными воротами, словно шла на экзамен. Ей и предстоял экзамен по мужеству. Попробуй не обращать внимания на человека, с которым почти два года дружишь! И которого любишь изо всех сил!
                Стас поджидал ее в вестибюле, чего Вика не ожидала.
                – Привет, Синичка! – сказал он весело, привычно обнимая ее плечо. Вика увернулась.
                – Салют, – ответила она сухо, без улыбки.
                – Что с тобой?
                – Мы сегодня в литературном кабинете?
                – Стоп, – сказал Стас и властно взял ее за плечи. – А ну посмотри на меня!
                Он не привык, чтобы Вика отводила глаза, не в ее манере было так разговаривать.
                – Тетя  Лара в порядке? – спросила Вика и подняла бесстрашно глаза, хотя ей хотелось удрать подальше.
                – Тетя жива-здорова, чего и вам желает. Правда, она в больнице, но дело идет на поправку. А с тобой что?
                – Дайте пройти! Стали тут на дороге! Обжимаются! – крикнул кто-то весело, пробегая.
                Стас посторонился, но руку с плеча не снял. Как Вика любила его за вот эту отстраненность от всех, когда она была рядом! Как гордилась, что он в упор никого не видит, кроме нее!
                – Тебе разве не передали, что я уехал? Ты меня ждала, а потому обиделась?
                – Жених и невеста! – заорала дружно малышня, толкая их по дороге.
                Залевский молча щелкнул одного пацанчика по башке, тот скривился. Потом потащил Вику  к окну. Вместо того чтобы уйти с гордым видом, как планировалось ею раньше, Вика сказала твердо:
                – Я все знаю.
                – Что – все?
                – Как вы со Стелкой целовались. А теперь оставь меня в покое.
                И снова  она не ушла, а стала ждать... чего? Его оправданий?
Она, вцепившись в подоконник, видела, что Стас смотрит на нее сбоку. Он молчал. Вика оторвалась от подоконника и быстро выбежала из школы.
                Он не кинулся вслед.
                В сквере Вика, как слепая, уселась на первую попавшуюся скамейку и просидела на ней, глядя в никуда. Сердце колотилось. Ей было стыдно, ей было горько. Он не стал отрицать! Он даже не остановил ее! Значит, все правда? Зачем же тогда нежно обнимать за плечи? Зачем таким ласковым голосом расспрашивать? К чему это притворство?! И как теперь она, Вика, будет вообще жить в одном классе с ним?
                Возвращаться в школу было страшно и стыдно. Она поплелась домой, но свернула к двери тети Насти. Та оказалась дома. Тетя Настя обрадовалась Вике. Она вообще повеселела с тех пор как Жене поставили предварительный диагноз: ангина. Ангины она не боялась. Ну, подумаешь, кто не болел в детстве ангиной? Чайку с малиновым вареньем побольше – и все!
                – Сейчас сбегаю к нему, бульончик понесу, чаю с липовым отваром целый термос, пирожки испекла. Хочешь пирожок?
                – Можно и мне с вами?
                – А как же!
                Женька встретил их с такой радостью, что и Вика повеселела. Она даже чмокнула его в щечку, как братика. Тетя Настя с умильной улыбкой смотрела на «детей». Она верила, что Вика – будущая невесточка. Вон как дети друг друга любят и уважают! Вон как Женечка раскраснелся от счастья!
                – Давай, рассказывай, как там в школе!
                Вика без особой охоты отрапортовала.
                – У тебя что-то случилось?
                Господи, подумала Вика, все всё понимают!
                – Ничего особенного. Со Стелкой поссорилась.
                – Давно пора! – с энтузиазмом сказал Женя.– А Залевский?
                – Что – Залевский? С каких это пор ты интересуешься им?
                – Вот, теперь понятно! Ты и с ним поссорилась!
Вика вздохнула. Тетя Настя слушала с интересом, как всегда, когда речь заходила о школе.
                – Не будем о них, ладно?
                – Не будем! – с удовольствием согласился Женя. – А вдруг я не выйду отсюда до экзаменов? Ты мне уроки будешь носить? Боюсь по матёме отстать...
                – Чего это вдруг – не выйдешь? У тебя же все в норме. Мама говорит и врачи.
                – А чего тогда температура? С утра была тридцать восемь, сейчас упала... После уколов.
                – Ты, сынок, побольше пей жидкости! Ирина Алексеевна так велела. С малинкой, липой, с лимончиком! Принести еще лимон? Я достала! Вернее, это Ирина Алексеевна где-то достала, в буфете, что ли... Спасибо ей!
                Дома Вика не знала, куда себя девать. Никого не хотелось видеть, даже деда. Тем более – маму. Но та как раз и посчитала, что дочь нуждается в моральной поддержке, а потому с энтузиазмом стала расспрашивать все про ту же школу (чтоб ей пусто было!). Вика отвечала вяло и односложно.
                – И долго будешь еще страдать? – не выдержала Ирина Алексеевна.
                – А сколько положено? – огрызнулась Вика. – Сутки? Двое?
                – Да не стоит он твоих страданий! Я его, голубчика, раскусила в первый же день! Типичный карьерист! Просто на внешность ему повезло. А в душе...
                – Хватит, мама!
                В семь часов вечера позвонил Стас. Трубку взяла Ирина Алексеевна.
                – Тебя, – шепнула дочери и показала жестом, чтобы та держала нос кверху.
                – Надо поговорить, – услышала Вика.
                – Не надо! – сказала она и бросила трубку.
                – Умница! – похвалила мама.
                Следующим этапом на пути примирения с Викой Залевский избрал записку: «Тебя ввели в заблуждение. Все это ерунда. Встретимся на перемене».
Вика ответила: « Не надо встреч. Обойдемся».


Продолжение  http://www.proza.ru/2010/07/22/890