Мадагаскар

            
               


   «У попа-то рукава – батюшки! У стены-то дураков – матушки!» - распевал безумный Серафимыч, постукивая связкой ключей о крышку парты.
   Действо это называлось «сортировка» - жуткая драма, точнее, трагифарс. Гениальный до примитивности. Ученики класса выходили один за другим к карте мира, Серафимыч выкрикивал с галерки географическое название, например, Кзыл-Орда или Симанасеки, и начинал отстукивать мгновенья. Если до пятого стука ты успевал ткнуть указкой в нужную точку, то садился на место с пятеркой. Если не успевал или тыкал не туда – вставал к стене, которая простенько, но со смаком, называлась «стеной дураков». Следующий заход был от стены на четверку и так далее – до единицы включительно.
    Мандражировали во время «сортировки» все. Даже абсолютно круглый Пузиков. Так что многие, очень многие отстаивали у стены полный срок.
   Лёвин был твердым «хорошистом». Очкастый и не шаловливый учителей он к себе располагал. Вот даже садист Серафимыч на той злопамятной «сортировке» по первому же разу дал задание ему, скажем прямо, не очень-то убойное. Мадагаскар – огромный островище справа от Африки. Тут, пожалуй, даже отпетый Воронцов не промахнулся бы. Но от упомянутого уже мандража мозги у Лёвина так крепко присохли к гортани, что он после первого же стука ткнул указкой куда-то в Южную Америку. Ткнул и пошел к стене под  незлобивые смешки товарищей по несчастью.
   Так и прилип этот Мадагаскар к Лёвину. С седьмого класса по десятый – все «Мадагаскар» да «Мадагаскар». А Лёвин и не обижался. Чего там. «Мадагаскар» - это не какой-нибудь трехсмысленный Попокатепепель или похабненькая Гваделупа. Мадагаскар! Есть в этом слове даже что-то уважительно романтическое.
   В Политехе Лёвин стал, разумеется, Львом. А в ВАМИ, куда попал он по распределению, звали его сперва Лёша, потом Алексей, а потом уж и вовсе Алексей Александрович.
   Так бы и канул злополучный «Мадагаскар» в анналы, если б не удивительная, прямо-таки маниакальная тяга нашего Могучего и Единого к дружбе навек со всевозможными маргиналами, готовыми с голодухи присягнуть (до первого столба) на верность идеям передового учения.
   Были ли в Анголе неисчерпаемые залежи апатита  - науке не известно. Но, разумеется, на самом-самом верху приняли решение, что они там есть и, следовательно, жизненно необходимо строить в республике или, как ее там, алюминиевый завод. В конце концов, руду можно и морем завозить или там воздушным путем. Мы, как говорится, за ценой не постоим. Братская помощь – это вам не кошка накакала! Ну, а где алюминиевый завод, там, разумеется, и ВАМИ.               
               
    По первости на подписание контрактов с банкетами и сафари все больше руководящий состав гоняли – такая уж у него нелегкая доля. Только как оно ни вьется, а пришла пора и за дело браться – на контроле ведь. Стали депутацию технарей снаряжать. Тут уж без Лёвиных ни как. Кто ж еще, как не главспец технологического отдела может на глазок анодную печь от самовара отличить?
   Состав депутации, как положено, должно было утвердить бесповоротно на партбюро. Пятница, лето – голосовать решили списком. И совсем уже было единогласно руки подняли, как встает, вдруг, со своего места товарищ…               
    Да, пришло время про рояльчик в кустах объясниться. Только авторский кандебреж тут совсем не причем. Вспомните, разлюбезные вы мои, сколько роскошных «Стейнвейнов» приходилось вам по жизни прям под носом у себя обнаруживать? Припомнили?
   Так вот.
   Цыганков учился во времена оны в одной школе с Лёвиным, в параллельном классе. Служил, кончил СевЗап заочный, побегал туда-сюда и осел, наконец, уж извините уж, в ВАМИ.
    Если Лёвин, как родился инженером, так им же и помереть собирался, то Цыганкова всегда влекло в инженеры человеческих судеб. Особенно своей. Староста, звеньевой, председатель совета дружины, комсорг роты, главнокомандующий стройотряда, кандидат, а вскоре и полноправный член Ума, Чести и Совести. В ВАМИ Цыганков, как вошел шустренько в партбюро, так и переизбирался безвылазно в него же 128 раз. Отвечал и за участок, и за сектор, и за направление.
   Вот Цыганков-то как раз и встал с места, когда все уже были практически готовы разойтись с глубоким чувством.
    «Я, товарищи, ничего такого сказать не могу, но скрывать тоже не имею морального права. С одной стороны, конечно, полная мелочь, но глядеть нам приходится  со всех сторон особенно сейчас, когда… Просто для информации. Чтоб не говорили потом: «где ты раньше был!». Короткая справка. Товарищ Лёвин Алексей Алексанрович, которого я, как и все присутствующие… Да. Так вот, в школе, не знаю по какой причине, имел он, так сказать, прозвище – «Мадагаскар». А, как раз недельку назад, изучая очередной «Блокнот агитатора», прознал я, что правящая клика этого островного и, по всей видимости, глубоко буржуазного государства весьма недружелюбно отзывается о прогрессивном правительстве дружеской республики, или как ее там, Ангола и грозит даже прекратить поставку бананов и другого оружия нашему братскому народу ее, вступившему на путь.»
    Главный инженер Колесников, он же секретарь партбюро, аж подскочил аж. «Где именье – где вода? Если мы, вместо того чтобы, начнем вспоминать, кого как в детском саду дразнили! Меня, например, все мое счастливое детство обзывали «Колесо», так что, прикажете мне катиться отсюда куда               
подальше? И потом не один ты, Цыганков, литературой интересуешься. Я тоже люблю перед сном журнал «Коммунист» полистать. Ничего, абсолютно ничегошеньки я там про Мадагаскар никогда не встречал. Откуда ты Мадагаскар этот вообще взял?! Может, никакого Мадагаскара и вовсе нет, блин!?»
     Тут, разумеется, все головы к Макееву поворотились. Макеев, как штатный политинформатор, два раза в неделю ходил в райком на закрытый инструктаж и много чего наслушался, о чем не всем знать положено.
    Макеев прокашлялся. «Нет. Конкретно про Мадагаскар ничего плохого или хорошего сказать не могу. Однако, что касается Африки, как таковой, могу подтвердить: это мягкое подбрюшье Евразийского континента вызывает пристальный интерес со стороны известных нам всем сторон. Стратегические запасы тропического леса и слоновой кости давно притягивают к себе щупальца. Так что не будем обольщаться, но и заблуждаться тоже не следует.»
   Марат Финогенов, ответственный за работу с молодежью, известный внутрипартийный диссидент, стал кричать что-то про 37-ой год, про загибы и перегибы кой у кого в том месте, где должны быть мозги…
   Тут уж Свистунов не вытерпел. Помимо бессмертных афоризмов типа «тебе хоть колом голову чеши» или «несут, сволочи, разную анихею в калаурах», Свистунов еще был славен в курилках ВАМИ колоритными воспоминаниями о том, как он, молодой, розовощекий, носился по заснеженным платформам, утрамбовывая прикладом ППШ хилые телеса врагов народа свисающие из дверей промерзших теплушек. «Да ты бы Финоген, помолчал бы ты! Да в 37-ом тебе бы наганом по голове! Мадагаскар ему не понравился! А на Калыму?! На Калыме, между прочим, тоже не одни медведи живут!»               
     Директор Коршунов всегда знал, когда пора слово сказать. Директор Коршунов был рядовым членом партбюро с правом решающего голоса. Говорил директор Коршунов негромко, так что слышали его все, до самого спинного мозга слышали.
    «Строительство алюминиевого завода в братской Анголе – задание партии и правительства, так что мнений тут быть не может. Но. Не будем забывать, что Ачинск у нас тоже - ответственность никто не снимал. Думаю, необходимо срочно сориентировать товарища Лёвина, как наиболее опытного, на Ачинский  комбинат. Теперь Ангола. По моему, Цыганков справится. Справишься, Цыганков? Лёвин проинструктирует. Покажет, если надо будет, то и расскажет.»
    «Кто «за»?» - просипел Колесников. «Ты, Марат, «против», что ли?»
   «Я воздержался. По семейным обстоятельствам» - попытался сохранить свое багровое лицо Финогенов и поднял руку.
   Залязгали язычки портфельных застежек. Потянулись к двери, обсуждая перспективы зимней рыбалки и грибного сезона. Ушли.               
    Только безумный Серафимыч остался сидеть в уголке, постукивая связкой ключей о крышку стола и приговаривая: «У попа-то рукава – батюшки, у стены-то дураков – матушки!»