Пузырёк

               
               

   Даже если отутюженная красная косынка все еще хранится у тебя в шкафу, даже если ты член ВКПб с 1926 года и работаешь в Наркомпросе – все равно женскую интуицию приказа отменять еще не было, а самовольно… Эх, Зинаида, Зинаида! Что б тебе всполошиться еще пару месяцев тому? Ведь тогда еще Тюхин, брившийся всегда до чиста, запустил, вдруг, над верхней губой желтоватую щетинку. Зинаида только прищипнула его чуток: «Что, Тюхин, с товарищем Буденным потягаться решил?» Тюхин по обычаю своему на усмешки жены дергаться не стал, а продолжал хлебать себе борщец, не отрывая сосредоточенный взгляд от передовой статьи газеты «Правда».
   Легкий холодный ветерок скользнул по груди Зинаиды, когда Тюхин, не переносивший табакокурение ни в каком виде, вдруг, явившись со службы, достал из кармана короткую трубочку вишневого отлива, засунул ее в уголок рта, да так весь вечер и сосал пустую, будто дитя малое мамкину титьку.
   Да, скользнул ветерок – и всех делов. А ведь вот оно, вот. Катило уже. Катило и прикатило. Да так прикатило, что и горло, и грудь, и живот – все сдавило разом у Зинаиды. Стиснуло и не отпускало уже до самого окончания.
   В этот вечер Тюхин притабанил домой целый сверток, развязал аккуратно узелок и явил на свет (господи, какой уж тут свет!) не то френч, не то китель светлой чесучи.
   Надев китель-френч и застегнувшись до самого подбородка, Тюхин сунул в рот вишневого отлива трубочку, пригладил коричневатую скобочку оформившихся уже усов, сел за стол и проговорил как-то странно, даже как будто с акцентом знакомым до исступления: «Товарищ Зина, будьте добры, принесите стакан чая товарищу Сталину и, если можно, с лимоном».
  Зинаида сразу прониклась: не шутка это, ой, не шутка. Да и в какую здоровую голову червяк заползет шутки такие шутить хоть и перед родной женой!
   «Ага, ага. Сейчас. Я быстренько» - Зинаида выскользнула из комнаты, бесшумно повернула ключ, запирая входную дверь и, как была в тапочках и домашней кофте, понеслась (и как ноги только держали?), полетела проходными дворами, переулками, срезая углы, к брату своему Григорию.
    Григорий, хоть и не работал в органах почти три года, твердость понимания, цепкость мысли и остроту нюха ни чуть не утратил.
   «Эх, Зинка, Зинка! А я что? Что я тебе говорил? Ведь знала же ведь, что мать у него припадочная, и дед наверняка падучей маялся. Я тебе все говорил, Зинка, а ты: «пойду да пойду»! Не терпелось тебе под мужика залезть. Вот и залезла! Вот он и показал себя всего придурок твой! Я его всегда… Хорошо детей хоть не настругали».
    «Гришенька!» - глотала комки в горле Зинаида. "Родненький!"  «Родненький!»               

   «Родненький! Ты, Зинка, думаешь, запамятовал я, как кантовался у вас по первости, когда в столицу нашей Родины выцарапался только? Думаешь, забыл все? Куренка сваришь, так придурку своему все мясо белое соскребешь, а мне ножку подсунешь или там крылышко какое – жри, брательник!»
   «Гришенька! Родненький!» - только и булькала Зинаида.
   «Я тебе так, Зинка, скажу: на тебя и на недоумка твоего писать я хотел с высокой Кремлевской стены. Так ведь брат я твой единоутробный, чтоб ты сдохла! Сразу хватятся: а где тут братаны ихние? И не чихнут даже, что я пять лет… награды имею».
   «Гришенька, может санитаров позвать?»
   «Ага, разбежались они - руки выкручивать! Кому?! Ты понимаешь, кому? А доктора! Думаешь, если психушка, так и доктора там тоже психи! Дура! Им же в журнал писать надо. Чего они туда напишут: «А в палате нумер 136 сидит у нас…» Кто? Мигом оттелефонят – и прощай родные просторы! Сука ты, Зинка, последняя сука».         

   Григорий придвинул стул к высоченному буфету, влез, открыл дверцу самой верхней полочки, шарил, позвякивая банками-склянками, достал, что искал, слез со стула.
   «Вот, Зинка, гляди: чего для сестры, сучки поганой, не пожалеешь. Для себя держал. Бери. Капнешь в щи капель пять-десять».
   Он протянул Зинаиде пузырек с плотно притертой пробкой.
   «Гришенька, а дознаются?!»
   «Доктор придет. Очкастый такой. Напишет, как надо. Мол, аневризма там или жаба задушила. Он знает. Да держи ты! Ты чего думаешь: тебя сразу в расход? Ты, Зинка, не старуха еще, крепкая – пока до пули дело дойдет, ты такого нахлебаешься. Бери, падло.»
    Как она дома очутилась, Зинаида и не поняла даже. Отперла дверь, вошла в комнату.
   Тюхин сидел за столом с любимой «Правдой» в руках. Сидел в обычной своей косоворотке. Трубка и усы исчезли, будто и не было их никогда.
   «Зинуль – не отрываясь от передовой, проскулил он – жрать охота. Куда ж ты вдруг прямо как провалилась? Ей богу, с голоду помираю».
   «Сейчас, сейчас, разогрею только» - вскинулась Зинаида.
   Она простояла у плиты, не шевелясь, покуда щи (у нее и впрямь в этот день были заготовлены щи), покуда щи ни забулькали. Налила половиком тарелку. Еще постояла чуть, прислушиваясь, как там у нее в горле и груди. Не-ет, давила, давила, гадина! Зинаида вынула из кармана кофты пузырек и выблюхала его в тарелку со щами. Весь. До капельки.