Истории Берега Свободы. Интервью. часть 1

Эта история произошла довольно давно. Что-то уже стерлось из памяти. А многие детали, которые забыть никак не получается, пришлось немного изменить. Так что не обессудьте, сквозь туманный кристалл неумолимого времени все видится совсем по-другому...

Возможно, с точки зрения строгого историка с благородной сединой и циничным взглядом из-под золотой оправы толстенных очков, это вряд ли возможно.  В нашем рациональном мире трудно поверить, что все это когда-то случилось на самом деле: так что, это проще рассматривать как заокеанскую сказку...

Жил-был человек, который не смотрел на звезды. Он торопил время, спешил все успеть. Его жизнь в те времена можно было назвать, вот только ничуть не скучной. Но наступает та точка  в быстротекущей жизни, когда странник, наконец, решает, что достаточно он исходил дорог. Может быть, настало время остановиться и повесить ружье на гвоздик. Построить комфортабельную хижину на берегу спокойного океана. И начать все сначала, на новом месте, в стране, куда уже не первое столетие приводит дорога мечты многих странников, где неторопливое течение дней располагает к спокойному созерцанию…
_______________________

На излете первого года американской жизни, он еще только привыкал к внезапно пришедшей, столь незнакомой свободе. Свободе поиска работы, как особому искусству иллюзорной продажи самого себя, талантов и способностей, о которых, порою, догадываешься только ты. Свободе выживания в чужой стране. Свободе отсутствия искренних друзей. Свободе от вопросов о национальности родителей. Свободе от нескончаемых ночных дежурств, тревоги и руководящих дубов с золотыми погонами, держащих в своем сейфе водку - ежедневную дозу всеобщего эквивалента земли несуразной сермяжности. Свободе от иллюзий построения всеобщего счастья в далеком, но, несомненно, светлом будущем.

Искренне казалось, что мосты в прошлое сожжены, и все это навсегда. Жизнь делится на две части: до стены «прыщавого убожества таможенных погон», и после. В то далекое время, так, наверное, и было.

Имя героя этого повествования не столь важно, но назовем его «славным в борьбе», или, в простом и буквальном переводе, Борисом. Он был мужчиной относительно молодым, еще не справившим свой тридцатилетний юбилей, находящимся в хорошей спортивной форме,  благодаря нетривиальной работе в прошлой жизни, и далеко не сидячей работе в жизни нынешней. Он начал все заново. Опять, в который уже раз. Он старался не думать о прошлом, жить сегодняшним днем и строить планы на будущее. Он был в том счастливом возрасте, когда люди еще увлечены строительством планов на будущее.

В один из весенних дней, его разбудил телефонный звонок: он получил нежданное  приглашение на интервью. Вкрадчивый мужской голос говорил медленно, с каким-то незнакомым акцентом. Обычный разговор,  а вдруг это и есть возможность найти лучшую работу, да и просто редкий повод надеть двубортный костюм, галстук и дорогие туфли. Надо ли говорить, что такой костюм был всего один и имел статус «выходного», для редких интервью. А походов в ресторан в то время не было вообще. Время нелегкого выбора одежды на предстоящий рабочий день, когда необъятный шкаф полон, а одеть то особо и нечего, тогда еще тоже не пришло.
Сейчас, даже смешно, а в те месяцы привыкания к американской жизни, любое приглашения на интервью было для него событием...

К тому времени, в его новой жизни уже прошел первоначальный период, когда с удовольствием совершались дальние прогулки в магазины, и счастливое чувство экономии денег на автобус не оставляло на протяжении всего долгого пешеходного перехода от разухабистого изобилия местного «сезама» средней руки до самого дома.
Борис уже был на той стадии, когда первая работа позволяла не экономить на автобусах и разрешала редкие путешествия в центр города, на встречу с самым дорогим островом огромной страны эмигрантов, Манхэттеном. Дверь в будущее была приоткрыта, и грядущее казалось  чуть-чуть светлее.  Уже и этот город, казавшийся витриной другого, все еще непонятного мира, не казался таким чужим. Появился реальный шанс что, этап выживания когда-нибудь закончится, и начнется жизнь...

В тот год, словно ироничное напоминание о прошлых приключениях в более суровых широтах, прошли мартовские снегопады. Белоснежные посланцы небес медленно и величаво спускались и не таяли на удивленных улицах. Телеканалы наперебой сообщали о наступившем снежном шторме, которым принято было называть любой мало-мальски приличный снегопад в городе Большого Яблока и его окрестностях. Неторопливые автомобилисты из сонных пригородов, нелепо проскальзывая и, изредка ударяясь друг в друга,  сходили с ума от заснеженных скоростных дорог.

Но в приюте разноликих странников, расположенном на широте Ташкента и Сухуми, зимняя феерия лапландских морозов –  это всегда пришелец, не привыкший к продолжительному гостеприимству. И вот настала пора, когда последнее «прости» холодных месяцев капало с огромных сосулек под крышей многоквартирного дома, где Борис снимал студию с видом на кажущийся все еще далеким город призывно сверкающих по ночам небоскребов.
Еще стояли две рвущиеся в небо башни-близнецы, где он успеет еще поработать и падение которых произойдет на его глазах. Это, пожалуй, будет темой отдельного повествования.
Но все это – в будущем, а пока снежная сказка уходящих холодов в никогда не спящем городе благополучно закончилась, и природа вокруг уже сняла элегантные дизайнерские белые одежды зимы с просыпающихся деревьев. Даже бесстыдная нагота обнаженных ветвей межсезонья успела смениться совсем уж нежданной зеленью запоздавшей весны, времени возрождения надежд и любви.

Тот день запомнился редким, почти нездешним счастьем: проснувшись, по привычке, рано, можно было не спешить в офис и насладиться чашкой вкусно пахнущего растворимого кофе. Как прекрасны были эти редкие минуты, когда бешеный ритм сумасшедшего мегаполиса сменялся беспечной безмятежностью мелодии наступившей весны в небогатой окраине, месте, где отчаянные мечтатели и лихие авантюристы всех национальностей и вероисповеданий начинают свое восхождение по неровной и неблагодарной лестнице видимого успеха.
Где же они теперь, эти кажущие почти блаженными  времена, когда кофе был одного сорта и способа приготовления. С кофеином, вредный и вкусный утренний напиток. До нынешнего разложения кофе, как белого света, на радужный спектр фрапуччино, латте и мокко, каждый из которых в свою очередь делится по месту произрастания и степени вредности. До эстетства дорого коньяка и блаженства горячего шоколада. До всеобщего увлечения особенно здоровой, органически выверенной и, потому, особо невкусной едой.

В те времена чайник еще просто ставили на огонь, а не включали в розетку. Он, не торопясь и довольно бурча, грелся, ненавязчиво приглашая всех страждущих  и ожидавших согревающего напитка к задушевному разговору. В конце концов, чайник весело свистел, еще раз, решительно напоминая о своем существовании, приглашая к долгожданной трапезе. Разнообразие огромного продуктового магазина еще радовало глаз, калории еще тщательно не подсчитывались, и чистота продуктов отнюдь не означала, что они органические. Национальная игра «вырежи купон и сохрани деньги»  была всеобщей. Кредитная карточка была одна, и совсем не золотая или платиновая, а  денег все равно хватало на все, даже на излишества.

В «смешанном» районе, вблизи легендарного острова Манхэттен, был всего один  магазин, гордо называвшийся русским. Он и в самом деле принадлежал выходцу из  русского района Харбина. Его сонный владелец каждый раз иронично поглядывал на посетителей, как бы внутренне удивляясь их странной для него прожорливости. Он, как будто бы хотел воскликнуть: «Да неужели вы все уже съели и, опять, завернули ко мне!».  А огромный пушистый кот свободно бегал по магазину, и казалось, что именно он первый пробовал все изысканные яства.

Проходя как-то раз мимо этого магазина, Борис увидел едва сдерживавшегося хозяина, который из последних сил старался мило беседовать  с его соседкой по дому, которую все называли просто и со вкусом - мадам Роза. Период цветения этого божественного создания уже давно прошел.

Мадам Роза, дама «послебазальковского» возраста,  была ночным кошмаром всех владельцев магазинов. Во всей округе, от улицы Беверли и до самого Брайтона, не было человека, более тщательно выбирающего продукты, чем она и ее домработница Елена, долговязая и угловатая девица, приехавшая из далекой  и неведомой страны со странным названием «Украина». Процесс заработка на новую квартиру для Елены несколько затянулся, и она злилась на весь белый свет…

Имя сыграло с Розой злую шутку: в молодости она, на самом деле, напоминала яркий и благоухающий цветок. У нее, невзирая на подлую пакостность доставшейся ей эпохи классовой борьбы,  все получалось. Казалось, что проблемы обходят ее стороной, а природный ум и красота помогали ей добиваться того, что казалось абсолютно невозможным для других.

Борис не застал Розу в момент расцвета ее отчаянной красоты. И в самом деле, красота была ее изменчивой подругой, благосклонностью которой она пользовалась довольно долго. Но потом, красота упорхнула от Розы и больше не приходила, даже на короткое время, в гости.

Все это было в прошлом. Она еще отчаянно пыталась догнать навсегда обогнавшее ее время, но с каждым годом отставала от него все больше и больше. Многолетняя привычка дефилировать на модных туфлях с высоким каблуком испортила ее ноги, и даже всеми стараниями врачей, прежнюю походку вернуть не удалось. А потом и вовсе ей пришлось пересесть на инвалидную коляску.

Мадам Роза достигла пенсионного возраста незадолго перед тем, как партия рабочих и крестьян неожиданно надорвалась. Ожидавшееся со дня на день торжество всеобщего равенства растаяло в предрассветной мгле, а ветер перемен перенес ее в заокеанскую державу, подлую политику которой мадам Роза не раз обличала на партсобраниях. Время иронически улыбнулось ей. Теперь ветеран партии большевиков была просто убеждена, что ей просто все обязаны, как ветерану труда и почетному пенсионеру.
Когда мадам Роза встречала незнакомого ей человека, то спрашивала его национальность и называла молодцом каждого представителя рассеянного по миру беспокойного иудейского племени. Борису удалось стать полным молодцом в ее глазах, хотя, по правде, он должен был бы быть им только наполовину…

Как он узнал немного позже, ей в тот день не понравилась свежесть хлеба и разнообразие его сортов. К тому же, именно в этот день мадам Роза стала сомневаться в кошерности своего любимого сероватого хлеба, гордо названного «ЭКСТРА». Дрогнула рука заводского раввина, и штампик приобщения очередной порции ежедневной выпечки  к миру кошерности, оказался не совсем четким.
Но при встрече с Борисом, мадам Роза начала разговор с того, что не должен называться русским магазин, принадлежащий еврею.

Борис, кивком головы поздоровавшийся с ней, и, не имея никакого желания разубеждать пришедшую, наконец,  к истинной вере поборницу чисто кошерной жизни,  хотел идти дальше. Он и забыл уже думать о межнациональных проблемах, но его догнала Елена и объяснила, что Борису предстоит новое важное задание: в тот день мадам Роза узнала от своей соседки-американки про бесплатные обеды в соседней синагоге.
 И надо ли повторять еще раз очевидную банальность о том, что найти реально голодающих в районе Большого Нью-Йорка, особенно среди выходцев из «почившего в бозе»  Советского Союза, нужен талант «записных» политических комментаторов, хранящих в домашних шкафах офицерские фуражки с голубым околышем. Так что, мадам Роза совсем не голодала. Вот только шанс получить обеды «нахаляву» пропустить было никак нельзя.
По выражению Елены, надо было написать бумагу для «получения обедов через синагогу», а также объяснить глупому местному раввину на простом и понятном диалекте английского языка, как же он неправ в том, что не предупредил мадам Розу о своей новой затее с бесплатными обедами повышенной кошерности.

Согласившись написать это занимательное письмо, Борис получил разрешение идти дальше. Идиоматическое выражение о том месте, через которое следовало получать обеды, Бориса немного покоробило. Он и не думал, что это место получения кошерных разносолов.
Но, честно говоря, он бы согласился написать письмо не только местному раввину, но и его верховному руководителю, удобно расположившемуся на небесах, только бы от него сегодня отстали.

Американская мечта пионеров Дикого Запада, стремившихся построить будущее своими руками, не ожидая ничьей помощи, к тому времени уже изрядно потускнела. Ее место «на Олимпе» уже прочно заняла латиноамериканская мыльная опера сомнительной душещипательности. Целая стайка разноязычных людей постоянно толпилась у  магазина, где продавались разные мелочи и лотерейные билеты – сомнительный пропуск в сверкающую, недоступную жизнь через «черный ход». Теперь все мечтали купить билет на поезд удачи и проснуться богатыми, не прикладывая к этому никаких усилий.

И даже нью-йоркское метро к тому времени стало привычным, почти родным. Преодолев  первоначальный шок сравнения с подземными дворцами московского метрополитена, даже казалось даже логичным предпочитать функциональность красоте. Музыканты радовали песнями народов мира, погорельцы рассказывали жалостливые истории о несчастной судьбе и просили милостыню. Веселые и загорелые ребята из  Гарлема лихо отплясывали прямо в вагоне метро, а не менее загорелые господа постарше радовали натужным исполнением  многоголосных романсов о страданиях своей души. Даже крысы, весело бегающие по путям, придавали какой-то живой вид этому технологическому чуду. Впрочем, они вечные: до сих пор бегают в немалом количестве, радуя глаз многочисленных разноплеменных пассажиров.

В те времена, в ходу были металлические токены с дыркой посередине,  которые не мялись как нынешние карты, и необходимости снова и снова сканировать их не было совсем. Можно было просто опустить этот токен, как монетку, и пройти в царство кондиционированных поездов, управляемых кажущимися такими сонными  и небритыми инженерами.
Нашего привычного названия «машинист» в Соединенных Штатах до сих пор нет – все водители поездов гордо именуются инженерами. Вообще, названия профессий, это тема особого разговора. Так, все полицейские с самого первого года службы именуются офицерами. А охранники, сопровождающие осужденных преступников, и вообще называются маршалами…

Борис стоял на платформе метро одетый так, как он будет одеваться через каких-то несколько лет каждый день. А пока, это все было очень торжественно и необычно, и вызывало  удивленные взгляды стоявших на платформе и замотанных в грязно-белые одежды набожных пакистанцев. В руках у Бориса была папка для резюме из настоящей кожи из той, прошлой жизни на земле родимой сермяжности. Он думал о странности этого многоликого города, косясь на расположившегося справа от него  вождя неизвестного африканского племени, «завернутого», словно кочерыжка от капусты, в разноцветные одежды цвета солнца и экзотических зверей «черного» континента. Африканец мерно и самозабвенно отбивал незнакомый ритм до тех пор, пока его не заглушило грохочущее чудо цивилизации – скрипящий и качающийся поезд метро. 

Приехавший поезд со свистом и скрипом остановился и открыл двери. Он зашел в полупустой вагон и сел - непозволительная роскошь в час пик. Пока Борис ехал в центр города, он несколько раз пытался перечитать вновь сочиненное резюме под аккомпанемент мерно стучащих на стыках пути колес.  Борис чувствовал себя настоящим сказочником, подлинным властелином судьбы. Уснуть в этот раз Борису не давала непонятная «разухабистость» песни о несчастной или счастливой любви, исполненной нестройными голосами мексиканского трио в широкополых шляпах. Они появились, как казалось, совершенно ниоткуда. Подобно правителям той далекой земли, откуда он однажды приехал, считавшим своим долгом снова и снова переписать историю земли родимой сермяжности, Борис правил свою историю, написанную в нескольких параграфах резюме. Правил уверенной рукой, набело. 

Воистину, Борис же приехал из страны с непредсказуемым прошлым. Так что все это было не лишено жизненной логики. В этой, новой жизни, для начала надо сочинить красивую сказку о себе, похожую на правду. Некоторые детали из настоящего прошлого, как изображение на фотобумаге, проступили в его резюме гораздо позже, когда уже и в этой жизни можно было рассчитывать на похожий и весьма достойный уровень работы. А пока все еще было впереди. Впрочем, фраза про достойный уровень работы – она, пожалуй, из той, прошлой жизни. Этого понятия  в нынешней его  жизни просто не существовало: если за работу платят какие-то деньги, то она, как раз, и есть достойная и уважаемая. Понятие престижности - оно все-таки, в большей степени, от лукавого.

По мере приближения к центру города, его праздничная одежда стала приобретать налет рутины и казаться обычной, ежедневной спецодеждой многочисленного племени офисных чиновников средней руки. Она начала казаться привычной, вот только время для привычной элегантности к тому времени еще не пришло к страннику, столь недавно поселившемуся в заокеанской державе…

Когда эскалатор безучастно выплюнул Бориса на поверхность, а ветер, приветствуя и запутываясь в его волосах, напевал что-то о пришедшей весне, Борис оказался в той части городе, где бывал много раз. Ему нравилось бывать в каменных джунглях средней части города, сверкающих бесчисленным разнообразием сверкающих витрин бесконечного ряда магазинов и магазинчиков, рассыпающихся бисером между широких проспектов-авеню и пересекающих их частой сеткой пронумерованных по порядку улиц.

Борис вышел на тридцать четвертой улице в районе Бродвея специально, чтобы неспешно прогуляться по мегаполису, однажды названному Городом Большого Яблока. От бурлящего фейерверком транжирства самого большого в мире универмага, однажды названного  “MACY'S”, к восточной стороне острова, где расположился университетский госпиталь, нависший  над нескончаемой лентой скоростной дороги. Этот новомодный медицинский центр давал призрачную надежду усталым путникам немного оттянуть неизбежную встречу с одиноким лодочником у реки Стикс. Борис тоже не торопил свои года и, где-то в глубине души, надеялся, что его встреча с лодочником у переправы через реку мертвых еще далека. Хотя лицо смерти он в этой жизни уже видел, и очень близко.

Ему, человеку, прожившему большую часть своей жизни в столичных европейских городах, уже стала надоедать гигантомания надменных мегаполисов. Хотелось простого счастья,  которое многие его знакомые называли диким. Просто на небольшой элегантный замок, скромно и незатейливо затерянный где-то в горной Швейцарии, он еще не заработал, да и не ждали его там совсем. Он внезапно подумал об этом и понял, что ему бы не хватало в сонной Швейцарии, помимо прочих радостей жизни, мадам Розы с ее «обедами через синагогу».
Он медленно двигался на восток и, уходя от блеска шикарных и убыточных по простому определению престижности магазинов для туристов на знаменитой Пятой Авеню, он чувствовал, как меняется этот вечный город. Чем дальше Борис шел, тем больше  остров открывал ему свою душу, снимая сверкающий праздничный фрак бутиков, баров и ночных клубов.

Борис оставлял за спиной редкую зелень Парк Авеню, с ее швейцарами в золотых ливреях и живущими вне проблем остального мира дам с «карманными» собачками. В этом районе закрывались детские садики, и открывались салоны красоты и отели для собак.
Меж тем, думая о своей странной жизни, Борис шел все дальше на восток. Скоро он уже достиг скромного и почти неприметного издалека отеля, находящегося на пересечении Лексинктон Авеню и одной из тридцатых улиц. Туристов здесь было заметно меньше, и лишь немногие вообще забредали дальше Парк Авеню. 

На улице перед отелем чугунный художник c палитрой в руках, стоя перед высоким мольбертом, рисовал усыпляющий летний морской пейзаж далекого Лазурного Берега, из сказочных лет девятнадцатого века. Если и был когда-либо в европейской истории временной интервал без войн и потрясений, именно его и изображал этот безвестный творец. Если вам удастся побывать в этих местах, вы все еще сможете увидеть его, он до сих пор в дождь и снег  не мерзнет в своей тоненькой кофте, надетой поверх сорочки и подпоясанной невидимым ремнем.

Его элегантная борода не седеет, и он по-прежнему ищет нужную краску для заката солнца в бухте средиземноморского порта, оставаясь неизменным в интерьере быстротекущего времени. И даже его раскрытый чемоданчик с красками все так же небрежно лежит чуть поодаль от него. В чем-то ему можно даже позавидовать, ведь он так и останется навсегда заниматься искусством в возрасте ироничного созерцания. Для Бориса в тот весенний день художник был главным ориентиром. Посмотрев на свои «командирские» часы, которые казались здесь экзотикой, он понял, что у него еще есть время. Он никогда не опаздывал – привычка из прошлой жизни.