Последний поход. Часть пятая. Возвращение в Нелька

                Часть пятая.
                Возвращение в Нелькан.

 Едва передовой отряд дружины вошел в село, как отовсюду стали появляться люди. По приказу командующего колона остановилась на площади. С высокого церковного крыльца с иконой Божьей матери в руках спустился так хорошо знакомый дружинникам отец Василий. Он подошел к Пепеляеву и, осенив его крестным знамением, поднес к его губам икону. Анатолий Николаевич
перекрестился и приложился губами к святому лику. За ним по одному к священнику стали подходить дружинники. Тот со словами: - Спаси и сохрани. – благословлял их.
  Анатолий Николаевич, стоя в стороне, наблюдал за происходящим, и в душе у него возникло чувство того, что он вернулся домой. Может быть от этого чувства, а может быть и от яркого весеннего солнца, глаза у него заслезились, и он украдкой вытер их платком. Неожиданно Пепеляев почувствовал, как кто-то тронул его за рукав. Обернувшись, он замер. В беличьей шубке, в белом пуховом платке, рядом стояла она - та незнакомка из церкви с темными, как ночь глазами. Словно огромной горячей волной окатило душу Анатолия Николаевича. Глядя в тревожные черные глаза женщины, он чувствовал, как замерло, почти остановилось его сердце. Сквозь шум в ушах он едва расслышал тихое: - Я буду ждать вас здесь сегодня вечером.

 «Господи, как долго тянется время». – расхаживая по своей комнате в гостеприимном доме Протодьяконовых, думал Анатолий Николаевич. Стрелки часов словно замерли. Он вспомнил свое первое свидание с Ниной в Нижнеуденске и удивился тому, что тогда он почти не волновался. А сейчас! О Нине он тогда знал почти все. А эту, так волнующую его, женщину он совершенно не знает. Не знает ни ее имени, не знает кто она, не знает замужем ли. Вообще ничего. Конечно, можно было навести справки еще в январе, но чувство порядочности, чувство семьи, вера в Бога не позволили ему это сделать. А сейчас?  В сильном волнении он ходил и ходил по комнате не зная, куда ему девать свое большое сильное тело. Шло время, шло незаметно для Анатолия Николаевича. Сгустились сумерки. Стемнело. Наконец звонко зазвучал малый колокольный перезвон, призывающий верующих к вечерней службе. Пепеляев, было засобирался, но, вспомнив о предстоящем свидании, отбросил мысль о посещении церкви.
 Лицо его пылало, когда он вышел на улицу.
«Как хорошо, что меня сейчас никто не видит» - думал командующий, радуясь темноте сельской улицы. Легкий морозный воздух привел его чувства и мысли в порядок.
«А что собственно происходит? Отчего мучаюсь я? Ведь она, эта женщина…, а может она хочет мне сообщить мне, что-то важное, что связано с нашим пребыванием здесь?». И тут же поняв никчемность этого самоуспокоения, сам себе сказал: - Глупости все Анатолий! Глупости! Ты сам знаешь, зачем ты здесь.
Стоя в тени здания церкви, он наблюдал, как расходились по домам люди. Вот уже скрыла темнота последние людские фигуры. Пепеляев, подумав о том, что женщина передумала и не придет, облегченно вздохнул. Но в это время дверь храма приотворилась и на крыльце в облаке пара, появилась она - незнакомка. Уверенно спустилась с крыльца по оледеневшим ступеням. Остановилась и огляделась. Чувствуя внутреннюю дрожь, он смотрел на нее, не решаясь выйти из своего укрытия. Наконец, глубоко вздохнув, он сделал шаг вперед.
- Здравствуйте. – негромко произнес он. От звука его голоса женщина вздрогнула и повернула голову в его сторону.
- Ах, это вы! – так же негромко, как и он, воскликнула она.
- А я уже было подумала, что вы не придете.
Ее грудной, низковатый для женщины голос, был удивителен и приятно ласкал слух.
- Пойдемте быстрее отсюда. А то не ровен час, отец Василий выйдет и увидит нас. С этими словами она решительно взяла его за руку и повела прочь от церкви.
 Улица была пустынна. Узкий серп растущей луны едва освещал дорогу. Оттаявший за день наст к вечеру подмерз вновь. Идти было скользко и неудобно. После недолгого раздумья Анатолий Николаевич нерешительно взял свою спутницу под руку. Та, почувствовав крепкую опору, ускорила шаги.
- Куда мы идем? – поинтересовался Пепеляев у незнакомки.
- Ко мне. – ответила женщина и, повернув голову к Анатолию Николаевичу, произнесла: - Я живу далеко. Там в конце села. И она взмахнула рукой, показывая направление к  ее дому. Пройдя большую часть пути молча, обдумывая, как обратиться к своей спутнице, Анатолий Николаевич не выдержал и спросил: - Я великодушно прошу меня простить. Мне очень не удобно. Я ведь даже не знаю вашего имени. Женщина неожиданно остановилась и, повернувшись лицом к Пепеляеву,
сказала: - Извините ради бога. Я думала вы знаете. Ведь у нас в Нелькане все друг о друге всё знают. Пепеляев молча пожал плечами.
- Екатерина Иннокентьевна, можно просто Катя. – непринужденно ответила она, протянув ему руку для знакомства. Анатолий Николаевич, взяв в ладони ее протянутую руку, поднес к своим губам.
- Ой, что вы не нужно. – смущаясь, произнесла она и отняла руку.
- А меня зовут Анатолий Николаевич. – представился он в свою очередь.
- Да я знаю, знаю. У нас ведь все вас знают.
- Ну, вот и познакомились. – весело произнес Пепеляев, радуясь тому, что узнал имя этой, так волнующей его незнакомой женщины. Понемногу завязался непринужденный разговор, который был прерван словами Екатерины: - Вот мы и пришли. Это - мой дом.
Дом, на который указывала Катя, был большим, добротным пятистенком, стоящим почти на окраине села, у подножья пологой, густо заросшей кедровым стлаником сопки. Окна были темны. Катерина толкнула рукой незапертую дверь и вошла в сени.
- Вы тут постойте Анатолий Николаевич, я сейчас лампу запалю. Пепеляев стоял у раскрытых дверей и думал о происходящем. Чувства его были противоречивы. С одной стороны его мучили угрызения совести, с другой, переполняло новое радостное чувство от общения с Катей.
 Желтое пятно света керосиновой лампы осветило пространство сеней.
- Входите, Анатолий Николаевич. – послышался голос Екатерины. Чуть наклонив голову, Пепеляев вошел в просторные сени. Взглядом, поискав веник, нерешительно затоптался на месте.
- Ну, что же вы? – внимательно глядя на него, произнесла женщина.
- Да, вот ноги обмести.
- Ах, бросьте вы! Проходите! Проходите!
Анатолий Николаевич вслед за Екатериной вошел в дом. Большая передняя комната была хорошо натоплена, а от большой, покрытой цветными изразцами печи, казалось волнами исходило тепло.
- Раздевайтесь. – предложила хозяйка и указала рукой на вешалку. Пепеляев, сняв шинель и повесив ее на место, подошел к печи. Прижавшись к горячим изразцам спиной, закрыв глаза, произнес: - Господи, Катя! Если бы вы знали, как я люблю тепло. Как я устал за все это время от холода.
Наслаждаясь теплом печи, он неожиданно вдруг почувствовал другое, живое тепло, тепло близкого женского дыхания. Горячие, чуть влажные губы, сладострастным поцелуем обожгли его рот. Гибкие, невесомые руки обвили шею. Растерявшись, он замер, а она, вся трепеща, уже покрывала его лицо жадными, неистовыми поцелуями.  Трепетные, чарующие волны исходили от этой женщины. Они возбуждали его и теперь уже он, не отдавая себе отчета, сильно сжал ее гибкое тело в своих объятиях. Женщина застонала от возбуждения и приникла к его груди. В едином порыве их тела слились настолько, что Пепеляеву вдруг показалось, что эта маленькая хрупкая женщина, внезапно растворившись, проникла в него. Чувство это было настолько сильным, что он уже почти физически ощущал биение ее и своего сердца у себя в груди.
- Милый, милый мой - шептала она, в истоме отрываясь от его губ, затем, откинув назад голову,  пристально глядела на него своими темными, как ночь глазами, и вновь, и вновь, жадно, неистово  покрывала его лицо поцелуями.
 Внезапно, словно испугавшись чего-то, она отстранилась от него и огляделась по сторонам. Потом, тряхнув головой, решительно взяв его за руку, повлекла за собой в другую комнату.

 Первый косой луч солнца, едва коснувшись потолка, скользнул вниз и ярко осветил лица спящих на кровати Пепеляева и Екатерины. Лицо Анатолия Николаевича во сне было безмятежно-спокойным. Екатерина, напротив, даже во сне казалась чем-то возбужденной. Ее черные, цвета воронова крыла, волосы, разметались по подушке. Время от времени, сквозь сон, на ее лице появлялась  то счастливая улыбка, то гримаса печали.
 Анатолий Николаевич проснулся первым. С несказанным чувством нежности он посмотрел на Катю. Ее головка покоилась на его плече. На длинных черных ресницах застыли еще не просохшие слезы.
«Милая, милая моя. О чем ты плачешь во сне? Что волнует твою душеньку в это чудное раннее утро?» - глядя на нее, думал Пепеляев. От его пристального взгляда Катя проснулась. Ее глаза, все еще наполненные слезами встретились с взглядом Пепеляева.
- Милый мой! Милый! Ты здесь, ты не ушел! Мне снился страшный нехороший сон. Буран, лес, ночь. Ты, в этой ночи ищешь дорогу. Я зову, зову тебя, а ты не слышишь. Потом старуха. Темная, страшная. Она манит тебя за собой. Она уводит тебя.
Пепеляев внимательно посмотрел на нее.
- Ты знаешь Катя. Это ведь мой сон. Он снится мне очень часто. Это не хороший, пророческий сон, а старуха эта – смерть.
- Нет Толя, нет милый мой! – вскочив с постели, вскричала она.
- Я никому, никому тебя не отдам! Если старуха эта – смерть, мы обманем ее. Мы сейчас же едем с тобой к шаманке. Она обманет ее, уведет ее в сторону, запутает. Я знаю, она умеет, она поможет.

 Через час упряжка ездовых оленей уносила легкие нарты с Катериной и Пепеляевым по льду Маи к устью Маймакана. Они сидели плечом к плечу в широких женских, или как еще их называют в семейных нартах. Отбрасываемый копытами снег, подхваченный встречным ветром, нещадно сек  их лица. Но Екатерина, управляющая оленями, ни сколько не обращая на внимания на снег, лишь нетерпеливо погоняла и без того резвых животных. Через час с небольшим показалось извилистое устье Маймакана.
- Уже близко милый мой! – прокричала она, перекрывая своим голосом свист ветра. И, правда, вскоре на правом, высоком берегу показался одиноко стоящий чум. На звук бубенцов оленьей упряжи из него вышла пожилая женщина, одетая в национальную одежду.
А, сдраствуй Катька! Сдраствуй асаткан! (девочка) – с интересом поглядывая на Пепеляева, произнесла она, обращаясь его спутнице.
- Си ке (как) о-мй (ты) эли (здесь)?
- Бабушка! Милая моя, он мой бзерэн (любовник).- путая русские и эвенкийские слова, не стесняясь,  произнесла она.
-  Я очень, очень люблю его бабушка! Ему н,элэвкэн (угрожает) эрэ (беда)
- Далыча. (садись) – спокойно сказала женщина и указала Екатерине на низенькую скамейку, стоящую возле чума. Екатерина, ухватив Пепеляева за рукав, повлекла его за собой. Анатолий Николаевич послушно уселся на скамейку, указанную шаманкой. Та, ни слова не говоря, ушла в свое жилище. Затем, спустя двадцать, а может быть тридцать минут, она вышла, неся в руках сухие можжевеловые ветви. Необычным образом она начала раскладывать на плоском валуне, небольшой костер. Ветер, и доселе ощущавшийся, вдруг начал крепчать. Искры от костра улетали в сторону, не давая ему разгореться. Но шаманка, что-то сосредоточенно шепча, стала взмахивать руками, делая круговые движения у себя над головой,  отчего ветер внезапно стих и костер занялся. Старуха велела рукой Пепеляеву подойти к ней. Анатолий Николаевич поглядел на Екатерину. И та, прошептав: - Иди. – подтолкнула его к старухе.
Шаманка поднесла к его губам бело-серый порошок.
- Вдохни! – повелительно сказала она.
Анатолий Николаевич послушно вдохнул порошок с ладоней старухи. Все, все, что досель казалось значимым, исчезло вмиг, и он, вдруг почувствовал себя совершенно свободным. Настолько свободным, что он уже не чувствовал тяжести своего тела. Сквозь невесть откуда взявшуюся туманную дымку, он различал знакомые ему очертания перевала на безжизненном Джугджурском хребте. Увидел растянувшуюся колону усталых людей, которые, низко нагнувшись, шли против сильного встречного ветра. Затем, он увидел сверкающее в лучах заходящего солнца море. До него было еще далеко, а позади на колону наползала темная, шевелящаяся, как живая тьма.
 Внезапно видение исчезло. Анатолий Николаевич с трудом открыл глаза. Старуха внимательно глядела на него.
- Ичэде мй - ейний бйнй. – твердо произнесла она.
- Твое видение – твоя судьба. – тихо прошептала вслед ей Екатерина.
- Айв-мй ту мугу мй.
- Спасение в возвращении. – еще тише перевела Катерина.
- Нет, бабушка, нет! – вскричала она.
Шаманка, внимательно посмотрев на нее, произнесла: - Эдунун, анн,ин бунй.
- Сделай же! Сделай же, что нибудь! – заливаясь слезами, вскричала Катя. Строго посмотрев на нее, старуха ушла в свое жилище. Какое то время ее не было. Пепеляев, утешая плачущую Катю, спросил ее о последних словах шаманки. Та внимательно посмотрев на него, произнесла: - Бабушка сказала, что тебя здесь ждет смерть! Обняв любимую женщину за плечи, Пепеляев размышлял о превратностях судьбы. «Да. Несомненно, это проведение завело его в эту снежную пустыню. Одарило радостью военных побед и горечью поражений. Свело его с необычайной женщиной, а теперь заставляет расстаться. Пути Господни неисповедимы! Сколь еще доведется перенести? Что ждет впереди его людей, его самого, Катю?».
                - 200 -
 Размышления его было прервано появлением шаманки. Она сменила свою повседневную одежду на одежду для камлания.
- Пойдем. – приказала она Пепеляеву.
- А ты асаткан сиди – строго приказала она Екатерине.
Идя по проторенной тропинке за старухой, Пепеляев подумал о том: «Что эта шаманка – Катина бабушка, с ее слабосильными божками, вряд ли, что сможет что-то изменить в его судьбе, если уж его Господь отвернулся от него». Тропинка, петляя, поднималась вверх по склону сопки. Идти становилось все труднее. Анатолий Николаевич с удивлением для себя отметил, с какой необыкновенной легкостью взбиралась по крутому склону эта немолодая эвенкийская женщина. Наконец, поднявшись на вершину сопки, шаманка остановилась перед каменной глыбой отдаленно напоминающей фигуру человека.
- Стой здесь однако и никуда не сходи, что бы я ни делала и что бы ни происходило. – неожиданно на хорошем русском языке, сказала она. Шаманка стала привязывать на ветви стоящего рядом дерева, разноцветные лоскутки. При этом она что-то чуть слышно напевала. Слова Пепеляев расслышать не мог, а если бы и смог, то все равно ничего не понял бы. Затем, старуха достала из складок широкой одежды небольшой бубен. Трижды громко ударив в него, она замерла, словно прислушиваясь к чему-то. Тишина, стоящая на вершине сопки была такова, что Анатолий Николаевич слышал даже удары своего собственного сердца. Ветер, что полчаса назад, шумел в ветвях деревьев там внизу, у подножья сопки, здесь не ощущался. Выждав минуту, шаманка вновь, но уже требовательно застучала в бубен. Гулкие звуки туго натянутой кожи заполнили все окружающее пространство. К ним мелодично присоединился перезвон бубенчиков. Под гулкие звуки бубна шаманка начала кружиться. Вначале движения ее были неспешными и плавными, но затем они стали убыстряться. Пепеляеву стало казаться, что ее уже не существует, а лишь, какой то вихрь кружится на вершине сопки. Гортанные звуки голоса шаманки становились все громче и громче. И вот уже сквозь эти звуки, Пепеляев явственно расслышал другие, абсолютно незнакомые ему голоса. Голоса прорывались, как будто спорили с кем-то. Одни голоса перекрикивали другие, а затем вновь сливались в один единый гул. От этого наваждения Анатолию Николаевичу стало не по себе. Голова у него закружилась, ноги стали дрожать, и он хотел, было уже просто присесть на снег. Как внезапно все кончилось. Он глянул туда, где только, что в своем колдовском вращении кружилась шаманка. Женщина лежала на снегу, странно вытянувшись, глаза ее были широко открыты, бубен валялся рядом. Легкий столб снежинок, кружащийся вокруг ее тела, отвесно поднимался вверх и исчезал у изголовья идола. Пепеляев бросился ей помочь, но остановился, заметив, что та уже пришла в себя и встает с земли.
- Вам помочь? – нерешительно спросил он. В ответ на это шаманка отрицательно покачала рукой и, шатаясь, поднялась на ноги.
- Слушай луча (русский),- сказала она, когда они уже спускались к подножью сопки.
- Я уговорила своих духов продлить твою жизнь. Они согласились. Но за это ты должен оставить мою внучку и уехать. Это нужно для нее самой.
- Это - слишком дорогая цена.
- Жизнь дороже! – мудро сказала старуха.
- А если я не соглашусь?
- Это твое дело. Но учти, что вместе с тобой здесь погибнут все твои люди. А ты отвечаешь и за их жизнь. Тебе нужно уйти. Не спорь.
Больше не разговаривая, в полной тишине, они спустились вниз к жилищу шаманки. Екатерина, едва завидев их, бросилась к ним на встречу. Прижавшись к груди Пепеляева, она, глядя на шаманку, спросила: - Энекэ (бабушка), что сказали духи?
- Духи сказали, что отведут от него смерть на время, но за это он должен заплатить.
- Чем бабушка? Чем?
- Тобой моя асаткан! (девочка) Тобой!
- Как! – тревожно глядя на шаманку, вскричала Катя.
- Он должен уйти. В этом его и твое айв–мй (спасение).
- Но я не смогу жить без него одна!
- А ты и не будешь одна. С тобой будет его кун,акан (ребенок). Он уже в тебе. А ему нужно уйти. Ты ведь не хочешь его гибели?
Катерина беззвучно плакала, крепко прижавшись к груди Пепеляева.
- А теперь собирайтесь домой, скоро стемнеет. – приказала старуха.

 Возвращались в сумерках. Катя почти не управляла упряжкой. Грустная и молчаливая она сидела, тесно прижавшись к любимому. Умные животные, споро шли по накатанному утром следу. Тонкий серп растущей луны едва освещал путь. И уже в полной темноте олени прибежали к окраине села.
 Оставив животных в загоне у дома, Катерина, взяв Анатолия Николаевича за руку, повела в дом. Печи, хорошо протопленные накануне, все еще отдавали тепло. Всю ночь Катюша проплакала, и лишь к утру, положив тяжелую ладонь любимого на свой живот, забылась в беспокойном, тревожном сне.

 Утром негромкий стук в окно разбудил Пепеляева. Одевшись, он вышел на крыльцо. Смущенно улыбающийся адъютант, доложил:
 - Анатолий Николаевич! Еще позавчера, вечером в селе объявился Попов. А вчера, с утра он собрал старейшин и провозгласил Аяно-Нельканскую республику. На этом съезде они решили привлечь нашу дружину для охраны территории района от большевиков. Мы искали вас вчера весь день, но не нашли. Сегодня старейшины утром должны придти к вам, просить о помощи.
Командующий, выслушав ординарца, покачал головой и сказал: - Подожди меня здесь Емельян, я скоро.
 Катюша еще спала. Анатолий Николаевич подошел к кровати, низко наклонившись, поцеловал ее в губы. Почувствовав прикосновение губ, Катя проснулась. Открыла глаза и, увидев одетого Пепеляева, тревожно спросила: - Ты уходишь? Что-то случилось?
- Ничего дорогая. Ничего. Просто служба.
Катерина рывком поднялась с кровати. Обхватив любимого за шею, она горячо прошептала: - Ты только приходи. Обязательно приходи.
- Приду милая Катя. Приду.
 Анянов, притопывая ногами на месте, ждал его у крыльца. Мороз по утрам в Нелькане, в начале апреля нередко заваливает за двадцать градусов. Сегодняшнее утро не было исключением. Быстрым шагом командующий с ординарцем пересекли село. У крыльца Протодьконовского дома уже собралось около двадцати человек, возглавляемых Поповым. Поздоровавшись со всеми, командующий обратился к Попову: - Семен Петрович! Проходите и приглашайте остальных в дом.
 Большая комната, которую занимал командующий, с трудом вместила всех присутствующих. Помимо выборных представителей здесь еще находились командиры подразделений дружины. С большим трудом, рассевшись на принесенных из хозяйской половины стульях, лавках и табуретах, люди, наконец, замолчали. Зная о цели визита гостей, Анатолий Николаевич, тем не менее, встал со своего места и, глядя на Попова, громко спросил: - Семен Петрович! Чем я и командование Сибирской дружины обязано вашему приходу?
Попов торопливо встал и, оглядываясь на выборных, словно ища у них поддержки, произнес:
- Вчерашний съезд Аяно-Нельканского района единодушно постановил организовать на данной территории самостоятельную Тунгусскую республику. Население провозглашенной республики
благодарит Сибирскую Добровольческую дружину за жертвы, понесенные ею во время боев с большевиками.
Он перевел дух и, поглядывая на земляков, продолжил: - И мы надеемся, что дружина останется у нас для защиты нашего края.
Присутствующие в комнате выборные одобрительно зашумели. Выслушавший стоя речь Попова, Анатолий Николаевич, для привлечения внимания, поднял руку. Шум смолк.
- Соотечественники! Братья! Дружинники благодарны вам всем за оказанную всемерную помощь дружине за все время боевых действий. Плечом к плечу в рядах дружины сражались с ненавистным большевистским строем русские и якуты, эвенки и тунгусы. Но силы оказались не равны. Поэтому мы вынуждены отступать к Аяну. Помочь вам в защите края дружина не в силах. Перевес вооружении и численности на стороне Советов. У нас нет ни боезапасов, ни пропитания. Помощи ждать неоткуда. Поэтому, я как командующий вынужден отвергнуть ваше предложение.
 В комнате наступила тишина, которая была прервана возгласом из дальнего угла.
- Однако, наверняка, пропитание мы найдем! Олени есть, однако.
Этот возглас ободрил выборных. В комнате поднялся шум. Выждав время, пока улягутся страсти, Пепеляев громко сказал: - Нет господа! Нет и еще раз нет! Мы не сможем оказать вам необходимую помощь. Я прошу вас всех простить меня за это.
 Первым, не скрывая  своего неудовольствия, встал и пошел к выходу Попов. За ним по одному стали покидать комнату его соратники. Вскоре в комнате остались только командиры подразделений. 

- Евгений Кондратьевич! – обратился Пепеляев к своему заместителю. Вишневский встал со своего места.
- Вы осведомлены относительно дальнейших действий нашей дружины.
Вишневский согласно кивнул головой.
- Но сегодня я хочу несколько изменить план наших действий. – продолжил командующий и посмотрел на всех присутствующих.
- А именно. Я хочу направить небольшую группу во главе с вами в Охотск. Задача экспедиции:
1 – Примирить, и навести порядок во враждующем между собой командном составе Охотского гарнизона.
2 – Собрать ценности, принадлежащие гарнизону и областному Управлению.
3 – Зафрахтовать коммерческий пароход, забрать с собой гарнизон и отбыть в Аян за дружиной. Это основная задача вашей экспедиции, а так как навигация в Охотске начинается, как правило, на 20 – 30 дней раньше, чем в Аяне, то у нас появится возможность раньше вывезти дружину с Охотского побережья.
 Лично вам нужно подобрать группу, снаряжение для экспедиции, найти толкового проводника, обеспечить запас продуктов необходимый для перехода в Охотск. Я надеюсь, что поставленная задача вам ясна? И еще Евгений Кондратьевич, я хочу, чтобы вы сами выбрали себе в помощь заместителя.
 - Задача ясна, брат командующий. А своим заместителем… - Вишневский обвел взглядом присутствующих: - я хотел бы выбрать Грачева.
- Что ж пусть будет так. Немедленно начинайте  подготовку к экспедиции. И еще Евгений Кондратьевич, я очень надеюсь на вас. От вас теперь зависит судьба дружины.
Вишневский, склонив голову в знак согласия, произнес: - Анатолий Николаевич, мы сделаем все от нас зависищее. 

 Мелодичный перезвон колоколов ненадолго прервал размышления Пепеляева о судьбе дружины. Анатолий Николаевич встал из-за стола и подошел к окну. Степенно и неторопливо к церкви стекался народ.
«Нужно сходить к обедней службе» - подумал командующий. Но неожиданно, не смотря на свое намерение, вернулся к настенной карте. Он мысленно нанес на нее предполагаемый маршрут
перехода группы генерал-майора Вишневского. Выходило никак не меньше семисот пятидесяти верст. И это без дорог, по сплошной тайге, в условиях весенней распутицы.
 «Дойдут ли?» - встревожено думал командующий.
«А, если нет? Тогда рыбацкие баркасы и по морю, куда глаза глядят. Нет, все же нужно сходить в церковь помолиться. Попросить Господа, чтобы ниспослал свое благословление группе Вишневского, чтобы сохранил их в трудном пути. А еще молить матушку заступницу Богородицу, о защите дружины. И непременно поговорить, с отцом Василием».
 С этими мыслями он оделся и вышел из дома. Яркое весеннее солнце слепило глаза. Прикрыв глаза ладонью, он огляделся. Прихожане, по одному, по двое, неспешно направлялись к церкви.
«А, как Катюша?» - мелькнула мысль в голове Анатолия Николаевича. Но он, тут же смутившись, подумал: - «Молиться идешь, а грех в мыслях держишь!»
С такими противоречивыми мыслями он взошел на высокое крыльцо Благовещенской церкви.
 
 Народа было немного. Тускло, в полутьме помещения, горели свечи. Негромкий голос приходского священника, читающего нараспев молитву, запах ладана и горящих восковых свечей, умиротворяюще подействовал на Пепеляева. Отрешенно стоял он перед иконой Богородицы и, вглядываясь в ее светлый лик, молил и молил ее о спасении дружины. В тех просьбах его было столько искренности и веры, что в какой то миг вдруг показалось ему, что просветлел иконный лик, и улыбнулись в доброй улыбке скорбные глаза ее. Сочтя это добрым знаком, Анатолий Николаевич с легким сердцем дождался конца службы. Прихожане, прощаясь со священником, не торопясь, покидали церковь. Когда за последним из них закрылись двери, Анатолий Николаевич подошел к отцу Василию.
- Здравствуйте батюшка! – не громко поздоровался он со священником.
- Здравствуйте Анатолий Николаевич! Здравствуйте!
- Не могли бы уделить мне немного времени?
- С превеликим удовольствием.
 Им обоим, и отцу Василию и Анатолию Николаевичу нравились их совместные беседы. Вот и в этот раз глава Нельканского прихода жестом пригласил пройти Пепеляева в заднюю подсобную комнату для продолжения разговора.
- Нет, батюшка. Может быть, выйдем на улицу. День сегодня по-весеннему хорош.
- Что ж, пусть будет по вашему Анатолий Николаевич. Подождите немного, я сейчас оденусь и сойду к вам.
 В ожидании священника Пепеляев не спешно шагал по сельской площади. Основная нить разговора с отцом Василием была ясна и понятна, но был еще один вопрос, которого стеснялся Пепеляев. Эта была мысль о Кате.
«Как, каким образом подойти к этому разговору? Вот если бы исповедаться, то было бы много проще» - думал Анатолий Николаевич, расхаживая по маленькой сельской площади. Но исповедаться он не мог. Он был не готов к этому. У него не было тех необходимых трех дней для очищения и поста, которые в обязательном порядке обязан исполнять каждый верующий перед исповедью. Завтра, в крайнем случае, послезавтра, Нелькан покинет отряд Вишневского, а следом за ним уйдет на юг, к Аяну и Сибирская Добровольческая дружина.
- Да-да, славный, славный сегодня денек! – услышал он голос приближающегося отца Василия.
- Чувствуется весна не за горами.- все так же радостно, продолжил священник.
- То-то и не радует это меня батюшка.
- Что же вас не радует Анатолий Николаевич?
- Весна отец Василий. Весна. Для вас, как я полагаю не секрет, что в ближайшие дни мы покинем Нелькан?
Отец Василий согласно покивал головой.
- Так вот этот ранний приход тепла и тревожит меня. Нет, переход в Аян дружина выдержит, путь знакомый. А вот сложнейший переход  из Нелькана в Охотск небольшого отряда  во главе
с Евгением Кондратьевичем, в условиях весенней распутицы, меня очень смущает. Мало того, я боюсь, что мы так и не найдем добровольца проводника, который бы вызвался нам помочь.
- Так чем же я могу вам помочь, Анатолий Николаевич?
- Поговорите с прихожанами. Попытайтесь убедить их. Если Вишневский не выйдет к Охотску, дружине придет конец!
- Хорошо, хорошо батенька мой! Я поговорю! Непременно поговорю. Можете в этом не сомневаться. Беда только в том, что в эту пору никто в Охотск не хаживал. Но поговорить я непременно поговорю. Даю вам слово.
- И еще, - командующий замялся на полуслове, затем, преодолев смущение, продолжил: -  я хотел, было придти к вам на исповедь, да вот ведь только не успеваю. Дело в том…
- Да, по-моему, я знаю, о чем вы хотите сказать. О Катюше? Не так ли?
Пепеляев согласно покачал головой.
- Что ж … Вопрос для вас действительно сложный. Вопросы любви, пожалуй, самые запутанные вопросы в мире. С одной стороны прелюбодеяние – есть грех. Но и любовь церковь не запрещает. Да и кто сможет запретить ее – любовь то. Прелюбодеяние – есть утеха плоти своей, а любовь утеха для души. А душу в чад своих вселил Господь, вдохнув в них вместе с жизнью частицу своей любви. А коль так, значит любовь от Бога. Но и жить со многими женами православная церковь почитает за великий грех, а потому здесь некому советовать, кроме как самому себе. Как поступить? Да как скажет совесть – то бишь душа. А, Катерина, что ж она девушка чистая, хорошая. Велико то счастье для того, кого она полюбит.
 Незаметно, за разговором, они подошли к небольшому дому отца Василия, стоящего по правую сторону от школы.
- Ну, что ж прощайте батюшка. Спасибо за добрый совет. – низко поклонившись, попрощался с Мальцевым командующий.
- И вы Анатолий Николаевич прощайте. Обещания я своего не забуду и уже сегодня же займусь поиском проводника. И в молитвах своих ежедневно буду просить Всевышнего, за вас и дружину вашу.
               
 Перейдя через улицу, Пепеляев подошел к штабу дружины. В единственной комнате штаба было полно народа. Говорили не громко и в разнобой. Речь шла об экспедиции Вишневского. Заметив приход командующего, все поднялись со своих мест. Пепеляев прошел к столу, но не присел на предложенный ему стул, а остался стоять.
- Ну, что нашли проводника? – никому не обращаясь, спросил он.
- Никак нет – ответил за всех начальник штаба.
- Я говорил сейчас с отцом Василием. Просил его найти проводника. Он пообещал поговорить с местным людом, но предупредил о том, что в это время никто этим маршрутом из местных не ходил. Так, что господа, очевидно придется надеяться только на себя и на Господа Бога. Поэтому нужно тщательным образом расспросить местных охотников и оленеводов путь, по которому кто- либо из них ходил на Охотск и изучить маршрут.
- Как дела со снаряжением экспедиции? – спросил он, глядя на Вишневского.
- Снаряжение почти закончено. Одиннадцать оленьих упряжек. Оружие и продовольствие есть. Приготовлено несколько кусков мануфактуры, пороху и дроби.
Командующий вопросительно посмотрел на Вишневского.
- Порох, дробь, мануфактура заготовлены для обмена с тунгусами Анатолий Николаевич. – видя недоумение Пепеляева, произнес Вишневский.
- Умно и похвально Евгений Кондратьевич! Кто же инициатор такого решения?
- Мой заместитель – Грачев.
- Спасибо вам всем за серьезную подготовку к предстоящей экспедиции. Если завтра не найдем проводника, то ваша группа Евгений Кондратьевич выйдет в поход без оного. Ждать больше нельзя.
С этими словами командующий вышел из штабной комнаты.

 Уже в глубоких сумерках он подошел к дому Екатерины на восточной окраине села. Свет, падающий из окна на пустынную улицу указывал, что она дома. Взойдя на крыльцо, он толкнул дверь сеней. Чуть скрипнув в завесах, она отворилась. В полной темноте, отыскивая входную дверь, Пепеляев опрокинул стоящее на полу ведро. На шум и грохот в сени вышла Екатерина, широко распахнув перед собой дверь.
- Толя, милый мой! Ты не ушибся? – озабоченно спросила она и крепко прижалась к его груди.     Целуя, его она прошептала: - Пойдем. Пойдем быстрее в дом.
  За ужином Анатолий Николаевич был хмур и озабочен.
- Милый мой, что с тобой? Отчего ты так задумчив? – глядя на любимого, спросила Катюша.
- Понимаешь Катенька, дело, видишь ли в том.…
И Анатолий Николаевич, не таясь, рассказал ей, как обстоят дела с отправкой экспедиции в Охотск. Едва дослушав до конца, Катерина вскочила из-за стола и стала одеваться.
- Ты куда Катя?
- Сиди милый, я быстро. Я сейчас к маминому брату, к дяде Паше сбегаю.
Проводив ее взглядом, Анатолий Николаевич встал и прошелся по комнате. Его внимание привлекли фотографические карточки в резных деревянных рамках, стоящие на верхней полочке плетеной из лозы этажерки. Разглядывая их, он обратил внимание на один небольшой снимок. Высокий, светловолосый мужчина в форме инженера-путейца, стоял рядом с миниатюрной молодой
                - 205 -
женщиной, сидящей на стуле. Правая рука мужчины покоилась на ее плече. Взгляд его был обращен на женщину. Фигурой и лицом женщина на снимке была крайне похожа на Катю. Поверх фотографии витиеватая надпись: «Привет из Якутска». Внезапно дверь комнаты широко распахнулась и на пороге появилась Катя с сияющей улыбкой на лице.
- Толя я нашла его! Он согласен! Он сейчас придет сюда!
- Да кто же, Катя? Кто?
- Дядя Паша! Он проведет твой отряд в Охотск.
Пепеляев застыл от удивления. Так легко и просто разрешился вопрос, от которого во многом зависела судьба дружины.
- Катенька, милая моя! Если бы, если бы ты знала, как ты помогла мне!
От радости он подхватил ее на руки и закружил по комнате. Счастливый смех влюбленных был прерван стуком в дверь.
- Это он. – шепнула Пепеляеву на ухо Катя, и легко спрыгнув с его сильных рук, крикнула: - Входи дядя Паша. Не заперто.
Дверь отворилась, и на пороге появился невысокого роста мужчина, лет сорока, сорока пяти. Сняв у порога шапку, он поздоровался. Пепеляев, протянув ему навстречу правую руку, сделал несколько шагов и представился: - Анатолий Николаевич, командующий Сибирской Добровольной дружиной.
- Знаю, однако. Знаю. Кто же вас не знает. – ответил вошедший мужчина, крепко пожимая руку командующего. Затем, лукаво посмотрев на Катю, сказал: - Ну а обо мне, наверное, эта «коза» уже все рассказала.
Рассмеявшись, и все еще держа в своей руке руку командующего, он представился: - Дьячковский… Павел.
- Дядя Паша, Анатолий! Давайте к столу!
- Что ж племянница, это мы с превеликим удовольствием. – потирая руки, произнес Дьячковский.
Когда мужчины уселись за стол, Катерина, перемигнувшись с дядей Пашей, выпорхнула из-за стола и подбежала к буфету. Поглядывая на дядю, она смешливо спросила: - Доставать?
Дьячковский махнув рукой, весело сказал: - И побыстрее.
Ужинали весело. Дядя Паша с каждой выпитой рюмкой становился все благодушнее. Анатолий Николаевич из-за уважения к гостю лишь пригубливал свою рюмку. Постепенно разговор зашел о предстоящем переходе.
- Однако надо идти вверх по Мае до устья Уя. А там перейти на его левый приток Ульчук, и по нему подниматься вверх до Джугджурского хребта. На перевале начинается Улья, которая впадает в море. Самое сложное, я тебе скажу, - продолжал слегка захмелевший Дьячковский: - это пройти
Улью. Река сложная с порогами и водопадами. Если успеем проскочить до ледохода, то почитай, что в Охотске. Там от устья Ульи до Охотска, считай, что легкая прогулка.
- Погоди, погоди дядя Паша. Жаль, что нет с собой карты, чтобы нанести на нее маршрут.
- Зачем тебе карта. Карта она вот тут. – и Дьячковский выразительно постучал пальцем по голове.
- А надо карта, так я тебе нарисую. – продолжил он.
- Катя.- обратился он к племяннице: - Дай бумагу и карандаш.
Екатерина быстро отыскала чистый листок бумаги и карандаш. Дьячковский освободив от посуды край стола, послюнивая карандаш, стал уверенно рисовать схему предстоящего маршрута.
- Все, однако. – сказал он и протянул листок командующему. Пепеляев, взяв схему в руки, внимательно посмотрел на нее. Схема значительно отличалась от ранее намеченного маршрута. Она была короче на добрую сотню верст.
- Спасибо. Огромное спасибо вам! Давайте завтра утром вместе с вами зайдем в наш штаб.
- Хорошо. – ответил польщенный благодарностью командующего Дьячковский и стал прощаться.
 После ухода гостя Катюша принялась собирать со стола. Анатолий Николаевич еще некоторое время разглядывал схему, оставленную Дьячковским. Затем он встал со своего места и подошел к этажерке. Взяв в руки заинтересовавшую его фотографию, громко спросил у Кати: - Это кто?
Екатерина, аккуратно вытерев полотенцем руки, подошла к Пепеляеву. Бережно взяла из его рук фотографическую карточку и, погладив ладонью по стеклу, тихо произнесла: - Папа и мама.
- А, где они? Ты о них ничего не рассказывала.
 Папа не знаю. До прихода к власти большевиков, он работал инженером на тракте. А потом пропал. А мама… мама, умерла, когда мне было лет десять.
Анатолий Николаевич обнял за плечи погрустневшую Катюшу и та, приникнув к его груди тихо, заплакала.
 Утром следующего дня их разбудил громкий стук в окно. Накинув на себя шелковый китайский халат, Катюша помчалась открывать дверь.
- Ну, милые мои вы и спите! – раздался с порога голос Дьячковского.
- Уж и солнце встало выше ели, а вы нежитесь в постели. А ты Анатолий Николаевич, иль запамятовал, что с утра в штаб твой пойдем? – громко и весело спросил гость.
 После завтрака, за которым дяде Паше все-таки перепало пара рюмашек водки, мужчины направились в штаб дружины. Штабная комната, как и накануне, была полна народа. Вишневский, завидев с командующим незнакомца, вопросительно посмотрел на них.
- Знакомьтесь Евгений Кондратьевич! Это ваш проводник. Он проведет вашу группу к Охотску. И поведет другим маршрутом, отличным от того, который мы с вами предполагали.  Изумленный Вишневский, встал из-за стола и шагнул им навстречу.  Командующего и Дьячковского обступили все присутствующие в комнате командиры подразделений. Павел Дьячковский ободренный вниманием военных, подошел в настенной карте и внимательно посмотрел на нее. Затем толково изложил маршрут перехода, указав, что этим путем ходили еще первопроходцы Семена Дежнева.
- Когда вы сможете, повести наш отряд на Охотск? – поинтересовался Вишневский.
- Да хоть завтра! – воскликнул Дьячковский.
- Тянуть то больше некуда. Уже днем снег шибко тает. Недалеко до ледохода. Если не поспешать, то  можно и не дойти.- простодушно ответил Павел.
После недолгих разговоров приняли решение выступать завтра, 10 апреля с рассветом. Следом за группой Вишневского, но не позднее первых чисел мая дружина покинет Нелькан. Таково было решение, и изменить его было нельзя.

 Ранним утром следующего дня немногочисленный отряд генерал-майора Вишневского покинул гостеприимный Нелькан. Когда скрылись из виду последние нарты, командующий, не оглядываясь, стал подниматься наверх по пологому берегу Маи. Пройдя через все село, он подошел к дому Протодьяконовых, взошел на крыльцо и толкнул дверь. В просторных сенях, сидя на корточках, Анянов раздувал самовар. Завидев Пепеляева, он вскочил на ноги и поздоровался. Затем негромко спросил: - Проводили?
- Проводил Емельян. Проводил. – задумчиво ответил командующий.
- Только, знаешь что. – он на секунду замолчал и продолжил: - Нет у меня в душе уверенности, в том, что дойдут они.
- Да, что вы Анатолий Николаевич! Господь с вами! Дойдут! Ей Богу дойдут!
Ординарец размашисто перекрестился и, переведя взгляд на стоящий на полу самовар, сказал: - А давайте лучше чайку Анатолий Николаевич?
- Давай Емельян. Давай.
Командующий прошел в свою комнату. Как-то пусто и неуютно выглядела она в сравнении с комнатой Катюши. Вроде все вещи были на своих местах, все было по-прежнему, а былого тепла в ней не было. Анатолий Николаевич подошел к этажерке, взял в руки семейную фотографию. Долго и внимательно смотрел на нее. Самые противоречивые чувства читались на его лице. Затем, глубоко вздохнув, он поставил фотографию на место и подошел к настенной карте. Пристально вглядываясь в нее, неожиданно для себя, громко позвал ординарца.
- Звали Анатолий Николаевич?
- Да, звал. А скажи мне Емельян, что Митяй дома?
- Дома. Где ж ему байстрюку быть.
- Ну, так позови его.
- Слушаюсь.
Ординарец исчез за дверью, и спустя несколько минут появился в сопровождении розовощекого Митьки.
- Знаешь, что Емельян. Сними ко ты эту карту.
- Это зачем?
- Снимай! Она нам больше не понадобиться. А Митяю пригодиться.
- Недоумевая, Анянов стал снимать карту со стены, при этом поглядывая то на хмурого Пепеляева, то на сияющего Митьку.
- Снимай, снимай Емельян. Нашим стопам в этих местах больше делать нечего, а его ножки здесь еще побегают. Да и обещал я ему карту, тогда еще, на охоте.
Сняв со стены карту, Анянов аккуратно сложил ее и подал онемевшему от счастья Дмитрию. Забыв поблагодарить, парнишка пулей выскочил из комнаты. Ординарец, проводив его взглядом, вопросительно поглядел на командующего.
- Ну, что так смотришь капитан?
- Что теперь делать то будем? – с тоской в голосе спросил Анянов.
- Чай пить будем! – как можно бодрее ответил Пепеляев. И ободряюще похлопав ординарца по плечу, сказал: - Неси самовар Емельян, да кружки. Вдвоем чаевничать будем.
 Они сидели вдвоем в комнате командующего и пили обжигающий, ароматный чай, когда, постучавшись в дверь, в комнату вошел хозяин дома.
- Я, вот тут… Я спасибо пришел сказать за карту. Прямо таки не знаю, чем вас отблагодарить.
- А садитесь с нами, вот и вся благодарность. – пригласил к столу Протодьяконова командующий.
 Разговор за столом шел о разном; об охоте, рыбалке, о детях. Разговора об уходе дружины из Нелькана не заводили. И как бы, между прочим, хозяин дома рассказал о том, что Артемьевскую банду видели недавно в Курун-Уряхе.
- Можно было бы прихватить его там. Это недалеко. Верст семьдесят от Нелькана будет. – предложил он.
Ординарец оживился. Глаза его заблестели.
- А, что брат командующий! Неплохо бы прищучить «партизана». Смотришь, и его бы проучили и кассу дружины вернули. – все, более возбуждаясь, произнес Анянов.
- Только слышал я от тех же людей, - перебил того Протодьяконов: - что ценностей ваших при нем нет. Что спрятал он их в шаманской пещере, что неподалеку от Цыпанды.
Разговор прервался. Пепеляев поверх голов собеседников смотрел в окно. Молчание затянулось. Анянов с Протодьяконовым вопросительно смотрели на него.
- Нет, друзья мои. Нет. – твердо произнес Пепеляев и, помолчав, добавил: -  Хватит с нас крови. Никого учить не будем. Господь проучит. Что касается документов дружины и кассы, то отыскать их, конечно было бы неплохо, но мы не знаем, насколько верны эти сведения – это первое. А второе – у нас просто нет для этого времени. Переход в Цыпанду займет три - четыре дня. Столько же обратно. А пещера та, по словам покойного Куликовского, - командующий перекрестился: - весьма запутанная кастровая пещера с множеством лабиринтов. Так что найти там спрятанное будет нелегко. Потому затею эту нужно оставить.
 Испив пару кружек чая и поговорив, хозяин дома, поблагодарив, откланялся. Оставшись вдвоем с ординарцем, Пепеляев неожиданно сказал: - Будем ждать еще десять дней, и если экспедиция Вишневского не вернется, уходим в Аян.
               
  Экспедиция Вишневского не вернулась. Пепеляев приказал готовиться к переходу в Аян, дав на подготовку еще два дня. Накануне марша, складывая личные вещи в походный  баул, он взял в руки свой походный дневник. Оттер тряпицей пыль с коленкоровой обложки и раскрыл его.
«Ого!» - удивился он, обратив внимание на дату последней записи.
«Это выходит, что я с шестого февраля, после взятия нами Амги, не сделал ни одной записи. Впрочем, о чем было писать? О неудачной осаде отряда Строда? О бое с отрядом Курашова, который впрочем, тоже окончился ничем. О предательстве Артемьева? Об отступлении на Нелькан?» - горестно подумал командующий. Но все же передумал и решительно сев за стол, взялся за перо. Оставив чистыми несколько листов, для того чтобы заполнить их в последствии, он решительно вывел: 
« 25 апреля 1923 года»
Задумался, а затем быстро, на одном дыхании, сделал торопливую запись:
«Сколько тягости и грустных переживаний. Часто думаю о былом. Вся жизнь вспоминается: олодость, мечта, какие-то светлые надежды. Все разбито... Боже, как изменился я, личная жизнь пуста не манит блеском огоньков ярко ласкающих, как раньше бывало. Еще в германскую войну, а гражданскую все мысли мои о личной жизни сводились к вопросу любить ли жизнь, людей. Так идеализировал свое отношение к жизни. Теперь все не то: горечь не сбывшиеся мечты, глубокая жалость. Ни злобы, ни вражды. Чувство бесконечной жалости и безысходной тоски. Вот главные мои переживания. Надежд нет, на будущее не строю я радужных планов, как раньше бывало. Пошлость жизни везде во всем, она забралась в святая святых души моей. Гложет тоска, доводит до апатии, до безвыходности. Счастья нет для меня и его не будет, это нужно сказать раз навсегда. Я это чувствовал, терзался, мучился, доходит до исступления, несколько месяцев тому назад теперь же говорю спокойно. Только долг - как он силен во мне! Его я исполню во всяком случае. Хочется семью, детей увидеть, что-то впереди ждет меня. Да и вырвемся ли мы отсюда? Ведь в сущности мы окружены врагами и с моря и с суши. На маленьком клочке земли ничтожная горсточка непокорных людей среди бушующего океана народных страданий не опустило своего знамени. Оно освящено богом и кровью братьев наших, гордо и свободно развивается над нами, и сам Христос благословляет в него нас измученных, но сильных сознанием своей правоты».
 Закончив писать, Анатолий Николаевич отложил в сторону ручку и поглядел в печальные глаза Христа, как бы спрашивая его о том, как жить дальше. Но молчал, молчал Господь, либо, не зная ответа, либо не желая ответить командующему.
«Может и нет Его вовсе?» - подумал Анатолий Николаевич, но тот час погнал от себя эту крамольную мысль.
- Нужно верить! Все непременно нужно верить! Только вера способна помочь перенести все тяготы и лишения, посылаемые Господом, как испытания!  – уже расхаживая по комнате, вслух говорил он.
- Звали Анатолий Николаевич? – вопросительно спросил ординарец командующего, заслышав его голос.
- Нет, Емельян не звал. Это я так сам с собой. – смущаясь, произнес Пепеляев и тихо добавил: - Не обращай внимания.
После ухода ординарца он еще некоторое время молча расхаживал по комнате. Движения его были нервны и порывисты. Чувствуя, что теряет над собой контроль, командующий быстро оделся и вышел из комнаты. На вопросительный взгляд Анянова, он резко произнес: - Я у …. А, впрочем, сам знаешь, где меня найти.

 Широкими размашистыми шагами он направлялся на другую сторону села. На душе у Анатолия Николаевича было неспокойно. Кляня себя за то, что в эту, последнюю неделю пребывания
дружины в Нелькане, он ни разу не был у Катюши, Пепеляев ускорял шаги. У самого дома, он, отдышавшись от быстрого шага, уже неторопливо взошел на крыльцо Катиного дома. Постучавшись и не услышав ответа, он толкнул не запертую дверь. В большой прихожей было холодно. Пепеляев подошел к печи и дотронулся до ее остывших изразцов.
 «Дня два, как нетоплена» - подумал он и прошел к окну. Серые сумерки уже крались по сельской улице, делая расплывчатыми: тень от пологой сопки и силуэты ближайших домов.
«Однако где же она?» - подумал Анатолий Николаевич, вглядываясь в пустую сельскую улицу. Затем, достав спички из кармана галифе, зажег стоящую на подоконнике лампу. Внимательно осмотрел комнату и заметил лежащий на столе, исписанный Катиным каллиграфическим подчерком, тетрадочный лист бумаги. Быстро пробежал глазами, затем присев на стоящий рядом стул и перечитал последний абзац.
«Милый мой! Милый! Прошла и эта последняя неделя. Неделя, разделявшая нас от предстоящей разлуки. Неделя, обещавшая подарить нам последние дни любви. Но ты ни  разу не пришел, даже не заглянул ко мне на минуточку. Я напрасно ждала эти семь дней и напрасно ходила под твоими окнами в надежде встретить тебя! Ты не ищи меня, не надо. Я уехала в дальнее стойбище, чтобы на время расставания не быть рядом с тобой. Я не корю тебя мой любимый за все, что произошло с нами. Мне жаль, что ты не нашел в себе силы быть рядом со мной до последнего часа. Я не приеду в Нелькан до тех пор, пока твоя Дружина не покинет его. Прощай и знай, я буду любить тебя всегда, до самой смерти. Твоя Катя».
Анатолий Николаевич сидел у окна, держа в руке рукописный листок. Мысли его путались от нахлынувших чувств.
«Как мог? Как же я смог оставить ее? Струсил? И чего? Любви, чистой и юной девушки, которая одарила тебя таким чувством, которого уже у тебя никогда не будет в жизни! Как же я мог струсить в любви, если никогда не трусил в жизни, если всегда смело смотрел в глаза смерти? Не убоявшись много раз смерти – один раз убоялся любви! Подлец, трус, негодяй!» - корил себя Анатолий Николаевич. Руки его при этом дрожали, а строчки Катиного письма становились неразборчивыми от набежавших на глаза слез.
«Есть еще время до перехода дружины в Аян. Съездить к шаманке на Маймакан? Нет, уже не успею. Быть может и нет ее у шаманки? Отложить выход дружины? Невозможно!» - с этими мыслями Пепеляев встал, погасил лампу, и плотно прикрыв за собой дверь, вышел из дому. Сквозь рваные хлопья облаков появлялся и вновь исчезал выщербленный наполовину лунный серп. Его неверный свет то скудно освещал сельскую улицу, то вновь повергал ее во тьму. Оступаясь, и не замечая неровностей улицы, Пепеляев медленно возвращался назад. Мысли его были заняты Катей. Он  настолько явственно представлял ее идущей рядом с собой, что невольно поворачивал голову в левую сторону, так как будто бы она шла рядом.
«Завтра ближе к полудню, после заутреннего богослужения дружина покинет село, покинет навсегда, чтобы уже никогда не вернуться. И мне уже никогда, никогда не суждено будет встретиться с ней. И больше я не смогу услышать ее волнующий  голос и не увижу ее темные, как сама ночь глаза».
 Всю ночь командующий не сомкнул глаз. Емельян, комнатка, которого находилась рядом с комнатой командующего, знал об этом. Он слышал его тяжелые шаги, слышал, как выходил тот на улицу и возвращался вновь. Слышал, как тяжело вздыхал тот за перегородкой.
 Утром Анатолий Николаевич вышел из своей комнаты с темными полукружьями под глазами. Увидев вопрошающий взгляд ординарца, сухо спросил: - Все готово к походу?
Анянов утвердительно кивнул головой, и односложно спросил у командующего: - Завтракать?
- Не хочу. – негромко произнес Пепеляев, и, направляясь к выходу, бросил: - Я в штаб. 

 Ко времени прихода командующего в штабе уже было полно народа. Штабные документы и снаряжение были упакованы в небольшие тюки и баулы. Пепеляев поздоровавшись, обвел взглядом присутствующих.
- Все готово к походу? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Начальник штаба, глядя на командующего, молча кивнул головой. Выслушав доклады командиров батальонов, Пепеляев молча пошел к двери. Не доходя до порога, обернулся и произнес: - После «заутренней» и благословления дружины отцом Василием, всеобщее построение. Ровно в полдень выступаем.
 Легкий невесомый снег шедший с раннего утра к обеду повалил густыми хлопьями. Глядя на занесенных снегом дружинников, стоящих на площади в походном строю, в ожидании команды, Анатолию Николаевичу невольно пришло на ум сравнение их с белыми призраками.
«Вот сейчас и мы, как призраки покинем село и растворимся в снежно-белом безмолвии, так как будто и не было нас никогда».
- Все готово командующий. – голос полковника Рейнгарда отвлек Пепеляева от своих мыслей.
- Раз готово, командуйте Август Яковлевич.
- Дружина! Походным! По-батальонно! Шагом марш!
Заснеженный людской строй всколыхнулся и вскоре вытянувшись длинной колонной, прошествовал по сельской улице. Спустился по отлогому спуску на берег реки, миновал бревенчатый дебаркадер и вышел на лед Маи. Когда передовая часть походной колоны уже почти достигла острова, лежащего по середине реки, командующий, повинуясь какому то чувству, обернулся, что бы в последний раз взглянуть на село. На берегу осталась небольшая группа людей, которая прощально махала руками вслед уходящей дружине. Он, было уже подумал, о том, что там - среди этих людей, стоящих на берегу, сейчас могла бы быть и Катя, как слабый звон бубенцов привлек его внимание.
Звук шел снизу, он нарастал, но из-за сильного снегопада упряжки было не видно. Она – оленья упряжка появилась неожиданно, словно распахнув половинки огромного снежного занавеса повисшего над рекой. И тотчас он услышал родной любимый голос, срывающийся в крик: - Милый мой! Милый мой, это я!
Не успел замедлиться бег упряжки, как она, соскочив с нарт, уже бежала к нему, широко раскинув руки. Пепеляев рванулся ей на встречу, обнял, и целуя ее мокрое от слез и снега лицо, тихо шептал: - Родная моя. Родная.
 Летели секунды, минуты. Словно в трансе они молча стояли, тесно прижавшись друг к другу. Своими широкими ладонями он ласкал ее лицо и покрывал его поцелуями. А она, крепко прижавшись к его широкой груди, беззвучно плакала.
 С левого берега раздался звук походной трубы. Анатолий Николаевич обернувшись, увидел, как выходят на противоположенный берег последние фигурки бойцов и с сожалением произнес: - Пора. Пора Катюша.
Та, послушно отсторонилась от любимого и прошептала: Прощай мой любимый! Прощай! С Богом.
Постоянно оборачиваясь, он уходил от нее. Уходил навсегда.

 Весна в Приохотье приходит с севера. Накатывается стремительно и мощно. Высокое майское солнце днем прогревает воздух до десяти, а то и до пятнадцати градусов тепла. И это первое весеннее тепло прямо на глазах топит своими горячими лучами слежавшиеся за долгую зиму двухметровые сугробы. Потемневшие и осевшие они уже не привлекают взгляд, как раньше, своей причудливостью и белоснежной красотой, а наоборот - вызывают чувство разочарования и сожаления своим грязно-серым умирающим обликом. Такое чувство появляется при виде доживающего свой век человека, которому уже пришло время умирать.
 «Сколь скоротечна жизнь!» - размышлял Анатолий Николаевич, сидя верхом на низкорослой, лохматой якутской лошади.
«Тогда, еще в сентябре, здесь в предгорьях Джугджура, они – эти сугробы и наледи только - только появлялись. И вот жизнь их почти закончена. Они умирают, истекая талой водой, как раненый человек кровью. Как скоро прошла их жизнь! Сколь долго будет длиться моя? Какой срок отпустил мне господь? Если долгий, то я не хотел бы умирать немощным».
 Анатолий Николаевич оглянулся назад. За ним длинной вереницей растянулись бойцы Сибирской Добровольческой дружины, поднимающихся по склону пологой сопки. Солнце уже стремилось завершить свой суточный бег. Далеко – далеко на севере уже загорались первые, едва различимые звезды, и с их неверным слабым светом на землю наползала тьма.
 Пепеляев неожиданно пронзительно вспомнил, что он уже видел эту картину, тогда в том своем видении у шаманки. Видел точно так, как и сейчас: - видел, и устало бредущих людей, и нагоняющую их тьму. В висках у него от чего-то вдруг застучало, дыхание участилось, и он, заметив подъезжающего к нему полковника Рейнгарда, произнес: - Привал.
 С наступлением темноты он долго не мог заснуть. Вспоминалась далекая юность, чистая наивная вера в будущее. Потом, как в калейдоскопе промелькнули бурные дни Мировой и Гражданской. Разочарования. Харбин. Нина, мама, Севка и Лаврик. И … Катя. Прошлой ночью он видел ее во сне. По большому зеленому лугу, густо поросшему ромашками, они идут вдвоем. Они молоды. Им обоим по четырнадцать – пятнадцать лет. Они идут, взявшись за руки и оттого, что руки их соединены воедино, замирает сердце.  Смешанные чувства овладели им. Поймав себя на мысли, о том, что уснуть не удастся, он вышел из палатки. Близкое темное небо, пронзенное миллиардами звезд, вначале взволновало, а затем и успокоило его. Просидев около часа на уже остывшем камне и замерзнув, Пепеляев вернулся в свою палатку. Зажег свечу, достал из баула походный дневник, раскрыл его на чистой странице и карандашом вывел дату:
 3 мая.    
Затем, немного подумав, торопливо принялся писать:
 Снова поход, палатка, снег, тяжелые переходы, боль от усталости в ногах. Идем в Аян... Иногда снятся совершенно ничего не имеющие с действительностью, что-то светлое, юношески чистое... как-будто вновь переживаешь во сне лучезарную бесконечно далекую пору невозвратного милого прошлого. Какое-то лучезарное чувство молодое полное жизни и счастья. Душа вся рвется ему навстречу. Тем грустнее пробуждение. Вот и сегодня видел такой сон. Все время снилась К. Какая-то счастливая, с чистым открытым лицом, глазами полными любви, такая нежная, но полная сил и жизни. В белом платье... такая вся белая, чистая, я все смотрел, смотрел, а сердце наполнилось любовью и какой-то радостью. Чем-то милым, каким-то давно забытым чувством повеяло... счастьем. Проснулся в 5 часов. Грустно, грустно. Утренник. Предстоящий поход через час снимут палатки, и мы будем снова шагать по бесконечной зимней дороге якутской тайги.
 
Предгорье закончилось. Теперь перед дружиной во всей своей дикой и суровой красоте предстал хребет. Во все стороны горизонта, насколько хватало глаз, простиралась огромная горная страна. Безлесые склоны гор, то круто поднимались вверх, то обрывались, образуя головокружительные пропасти. И меж этих теснин, тонкой нитью просматривалась тропа, что некогда носила гордое название – Аяно-Якутский тракт.
 Выйдя к подножью хребта, к верховьям реки Челасин, командующий распорядился сделать однодневную стоянку. За две недели перехода в Аян пройдено почти две третьи пути. Впереди самый сложный из предстоящих этапов – перевал, а для того чтобы перейти его  - необходимы были силы.
Уставшие от перехода дружинники с радостью приняли это известие. Уже с утра в одной из палаток была организована баня. На шести походных печках целый день грелась вода. Пар поднимался от импровизированной бани, а безмолвие предгорья оглашались шутками и смехом хорошо отдохнувших людей. В тихий вечер при догорающей закатной заре, освещаемые колеблющимися языками пламени костров, сидели дружинники. День уходил, и вместе с ним стихали негромкие уже разговоры у костров. Анатолий Николаевич пошевелил догорающий костер и, проводив взглядом поднявшиеся высоко вверх искры, негромко сказал сидящему рядом с ним полковнику Рейнгарду:
- А, знаешь Август…, я вот о чем подумал, глядя на эти искорки. Еще мгновение назад они были пламенем, единым и сильным, а, утратив свое единство, превратились ни во что – в иллюзию. Неужель и страна наша, некогда великая Россия превратится в иллюзию, утратив свое былое духовное могущество. Ведь то, что уже произошло, да и происходит сейчас, непременно приведет к разобщению всех наций населяющих шестую часть суши. Посеет раздор между людьми, нарушит сложившиеся вековые устои. И рухнет, и превратиться в пепел великая и нерушимая Россия.
Как думаешь Август?
- Нет, Анатолий не рухнет! Выстоит, обязательно выстоит! Триста лет под монголами простояла, а не согнулась, выстояла. И теперь выстоит!
- Так то монголы Август, монголы. То враги внешние. От этих войн народный дух крепнет, а нынче война страшная – гражданская. Такая война сеет ненависть внутри страны, внутри самого народа. Это брат пострашнее любого монгола будет.
- Так, что Анатолий? Ты хочешь сказать, что для Родины нашей это последние дни?
- Не знаю Август, не знаю. Знаю только одно, что когда народ перестает быть единым целым – тогда перестает и существовать государство. А ведь господам большевикам это удалось. Ведь разобщили они русский народ. Сколь крови то пролито, а, сколько еще прольется. А про Родину нашу - это ты зря сказал. Нет у нас с тобой Август Родины. Нет, и уже никогда не будет. Ни у нас, ни у людей наших.
 Командующий обвел взглядом лагерь с догорающими кострами и, поглядев в глаза своего заместителя, сказал: - Пойдем спать Август Яковлевич. Пойдем. А о Родине - это уже так, философия. Нам с тобой думать надо о том, как людей спасти.