Медиум, продолжение 3

Рона заперлась в комнате наверху – я слышал, как она поднималась туда.
- Открой! – резко велел я. – Что это за мода запираться?
За дверью ни звука.
- Не глупи, - повысил я голос. – Не то отопру сам, а не сумею, вышибу дверь. Ты меня знаешь.
Замок щёлкнул, и шаги поспешно удалились в глубину комнаты. Я толкнул дверь.
Это была точно её собственная комната – не то кабинет, не то лаборатория, с узкой тахтой, на которой подушка и скомканный плед. Рона стояла спиной ко мне в эркере окна. На ней мягкая пижама – брючная, естественно – и спортивные туфли. Волосы распущены по плечам.
Эта не плакала. Хлопнула в сердцах дверью, заложила засов, но потом спокойно переоделась, убрала вещи в шкаф и села читать – что там? – ага, «Прикладная антропометрия Бертильона с элементами судебной медицины».
- Во-первых, здравствуй, - сказал я ей.
- Что, Кленчер тебе на нас наябедничала? – спросила она, оборачиваясь так резко, что волосы взлетели и опали.
Я кивнул и добавил:
- Если тебе это почему-то неприятно, учись скрывать семейные конфликты от посторонних.
Но моя дочь всегда отличалась прямолинейностью – кстати, как и сама Кленчер.
- Он с ней спит – почему мне нельзя?
Детство – детство с его оголтелым максимализмом - бурлило здесь и переливалось через край.
- Чего тебе нельзя? – добродушно переспросил я. – Спать с Мэрги? Да господи, спи с ней сколько угодно! Зачем только это тебе надо?
- Издеваешься? – сузила глаза в щёлочки она.
- Это ты над мужем издеваешься, - уже резко бросил я. – Посмотри на него: он за год на десять лет постарел. У него сердце, апоплексия...
Она попыталась было выпятить губы – было бы там, что выпячивать – но я безжалостно добил:
- Вот он умрёт на днях твоими молитвами, будешь свободная женщина, тогда и делай, что хочешь.
Она чуть побледнела.
- Что ты говоришь! Так говорить совсем нельзя никогда!
Я поискал глазами, куда бы сесть, но единственный в комнате стул был безнадёжно заставлен лабораторной посудой и завален бумагами. Я сел на край стола, спросил – теперь уже мирно:
- Не любишь его больше? Это бывает, я знаю. Особенно в молодости.
Девчонка посмотрела долгим тягучим взглядом, потом медленно покачала головой:
- Ты не спрашиваешь, ты так не думаешь. Провоцируешь меня... Я люблю. Сейчас ещё больше люблю, чем раньше.
- Зачем же мучаешь?
- Он перестал мне верить. Я ни в чём перед ним не провинилась, а всё зачем-то оправдываюсь, оправдываюсь... Надоело! Скоро купит мне поводок, как своему терьеру, и будет водить на пристёжке. Это – не отношения.
Я устало закрыл глаза. Ситуация была банальной, даже водевильной. Вот только я видел, как однажды закончился подобный водевиль и не хотел такой судьбы ни дочери, ни другу.
- Ты не можешь простить ему этот недостаток? Тогда лучше уходи. Когда человеку пятьдесят лет, перевоспитывать и исправлять его поздно.
- Но я совсем не хочу уходить! – возмутилась Рона. – С какой стати?
- А вот с какой: ты будешь всё обижаться, обижаясь, провоцировать его, а он – будь покойна – доставит тебе новый повод для обид. Это замкнутый круг. И сначала он будет бить тебя, а потом убьёт. И себя тоже убьёт, если вообще дойдёт до этого. Но скорее, удар или инфаркт прикончат его раньше, - я хотел быть спокойным, говоря это, но что-то всё горячился, да горячился. – Понимаешь, Рона, ты ещё слишком мало знаешь людей, и тебе трудно представить, что бывают такие люди, которые живут не рассудком. Я сейчас разговаривал с Уотсоном. Думаешь, он действительно, всерьёз подозревает тебя в измене? Да ерунда! Будь это так, вы давно разошлись бы, и дело с концом. Но вот смотри: я резко взмахну рукой у твоего лица – разве ты заподозрила, что я хочу ударить тебя?
- Нет, конечно...
- Но локоть вскинула, защищаясь. Почему?
- Но это же инстинкт, на уровне спинного мозга.
- Ревность Уотсона тоже на уровне спинного мозга. Он боится за твою неопытность и неискушённость – возможно, сам не знает порой, чего боится. А то, что замужняя дама не приходит ночевать, для человека его воспитания – оскорбление вроде пощёчины. Что удивительного, что и он поднимает локоть в такой ситуации? К тому же, он на тридцать лет старше тебя, он не совсем здоров и, если уж говорить откровенно, всю жизнь страдал заниженной самооценкой, поэтому просто не может чувствовать себя с тобой совершенно уверенно. А то, что девчонка двадцати лет не приходит домой ночевать, к тому же, просто страшно: что, если всё-таки ей не хватило рассудка остаться у подруги, и она лежит где-нибудь в карьере или строительном котловане с пробитой головой и в разорванном платье. И за эти вынужденные мысли вместо ночного сна он, по-моему, тоже вправе обидеться.
- Но почему же мне не должно хватить рассудка на такое элементарное соображение?
- А почему тебе не хватает его на то, чтобы понять элементарные соображения, о которых я толкую? По-своему, ты, может быть, права. Твой муж тоже по-своему прав. Но вам совсем не нужны эти две правды, которые всё время сталкиваются и высекают искры... Ты говоришь, он уже поднимал на тебя руку?
- Это не я, это он говорит, - быстро уточнила она, стрельнув своими тёмно-серыми глазами, будто в две иглы уколола.
- Давно?
- Месяц назад, - неохотно, только уступая моей настойчивости, ответила она.
- Сильно ударил?
- Толкнул.
- Переживал?
- Ещё как, - Рона слабо улыбнулась.
- И всё-таки сегодня снова сорвался... Понимаешь?
На этот раз она смотрела мне в глаза дольше.
- Понимаю.
- Раз так, пошли завтракать, - заключил я.
Она открыла было рот, чтобы протестовать, но тут же закрыла. И пошла.