Голубая полоска зари. Гл. 26

                Глава двадцать шестая

               Вера Витальевна поймала Вику в коридоре в последний предпраздничный день.
               – Синичкина, – сказала она, улыбаясь странно, – передай  своему Залевскому, что  Мережковский – основатель символизма и представитель религиозно-мистического мракобесия! Советских поэтов надо читать, а не враждебных нашему мировоззрению!
               Вика только ресницами захлопала, ничего не понимая.
               – Учти! Если после праздников до девятого числа двойку не исправишь, будешь гореть у меня ярким пламенем!
               Залевский в школу не пришел, так что таинственную фразу про мракобеса Мережковского передавать было некому. Настроение у всех было нерабочее – в классе сидела половина учеников, остальные болтались в сквере, прятались в залах кинотеатра под символическим названием «Сачок» либо уехали из города вообще – на природу, к родственникам. Натали злилась: школа ожидала комиссию из Киева на предмет очередной проверки и срочно исправляла двойки. А тут оказывалось, что исправлять-то некому!
               В школьном вестибюле повесили новую доску почета со свежими физиономиями отличников учебы и лучших преподавателей. Старшеклассники толпились перед доской, отпуская реплики:
               – Смотрите, Топа! А какие у нее роскошные усы, ха-ха-ха!
               – А чего нету нашего Миши? Он хуже Топы?
               Вика подождала, когда толпа станет реже, тоже подошла. С точки зрения школьной администрации, самой лучшей была Антонина Николаевна – в центре, а также Вера Витальевна, даже Анжела Митрофановна оказалась в компании учителей, которыми должна гордиться школа. Но как Вика ни таращила глаза, не нашла она ни Юлии Борисовны, ни математички Аллы Максимовны. Зато в правом углу красовался «предатель» Залевский в соседстве с завучем Светланой Романовной. Вика вздохнула, разглядывая неулыбчивое лицо Стаса, и прямиком отправилась в кабинет завуча, а не на урок.
               На месте прежней справедливой и строгой Ксении Филипповны, неожиданно ушедшей на пенсию прямо посреди года, теперь восседала сумрачная особа из районо, где она была инспектором много лет и знала эту школу со всей ее начинкой.
               Клавдия Петровна что-то писала.
               – Можно войти? Я только два слова скажу..
               Завуч даже головы не подняла, тогда Вика спросила:
               – Почему на Доске почета нет Юлии Борисовны? Она же прекрасный учитель!
                Клавдия Петровна подняла голову, сдвинула очки на кончик носа и молча уставилась на Вику.
                – Ты что – народный контролер? Твое какое дело? Ты из какого класса?
                –  Но это несправедливо! Ученикам лучше знать, какой учитель лучше, какой хуже! Юлия Борисовна – творческий человек! И Михаил Абрамович, и...
                – Из какого ты класса, адвокат? К такому выступлению хороший адвокат долго готовится! – неожиданно улыбнулась Клавдия Петровна. – Фактами надо оперировать! Садись! И представиться не мешает.
                Вика послушно села, сразу растерявшись от такого перехода. Лицо у завуча показалось ей даже милым, когда его осветила улыбка. Вика представилась, стала сбивчиво рассказывать о том, какой замечательный учитель Юлия Борисовна, вспомнила урок, который не смогли оценить проверяющие. Она говорила о недавнем открытом уроке по повести Быкова «Сотников»:
                – Представляете, пришли на урок, а сами повесть-то не читали!
                – Ты фигурное катание смотришь? – неожиданно перебила ее Клавдия Петровна.– Помнишь, была такая фигуристка – Шуба? Австриячка? Ах, да, откуда тебе помнить! Это же сто лет назад было... Знаешь, такая была... оглобля, а не женщина, ни капли грации. Зато по школе всех обгоняла. Публика других обожала, а эта – все нормы делала на «отлично». Так и у нас, поняла? У Антонины Николаевны двоек четвертных нет, дисциплина железная, а у Юлии Борисовны... Понимаешь, показатели – штука серьезная. Когда на Доску почета выдвигают, смотрят на цифры, а не на симпатию или любовь учеников. Нельзя любовь измерить оценкой.
                – Но это же несправедливо! Ученикам виднее! Журнал – бумажка! А судить лучше по урокам! Вот приходите к нам на урок, вам так понравится!
                – Успокойся, Виктория. Мы не забудем твою любимицу в конце года, мы ее наградим...
                В кабинет бодрым шагом вошла Светлана Романовна и недовольно покачала головой:
                – А, наша защитница обиженных!
                – В общем, Синичкина, нам тоже кое-что известно, и не так все просто...
                – Клавдия Петровна! – возмущенно уставилась на коллегу Светлана Романовна. – Перед кем вы отчитываетесь? Кого вы тут судите? А ну, Синичкина, шагом марш из кабинета!
                – Я вам не солдат! – огрызнулась Вика, не трогаясь с места.
                Кошачья круглая физиономия Светланы Романовны стала похожа на вытянутую, пантеры:
                – Повторяю, – прошипела пантера, – шагом марш отсюда!
                – Я, конечно, уйду, – поднялась Вика медленно, словно нехотя,- но вы... права не имеете так с людьми разговаривать! – И, пихнув дверь задом, вышла.               
                Сквозняк с треском захлопнул за нею дверь.
                Предпраздничную уборку Вика не выносила – не из лени, а потому, что командовала всем Ирина Алексеевна, а ту все не устраивало. Например, «бездумная» технология мытья окон дочерью. Или отец, который путался под ногами у всех, пытаясь помочь. Младшая доченька папашу выставляла из дому, чтобы тот не мешал, и он шел к старшей, потому что душа его была именно в этом доме и с этой внучкой.
                А еще Ирину Алексеевну не устраивала музыка, под которую Вика хозяйничала.
                – Виктория, – говорила Ирина Алексеевна, – нельзя ли включить что-нибудь повеселее? Такая масса скрипок  способна перепилить любую нервную систему, даже мою, крепкую! Папочка, не почитать ли тебе газетку на диване?
Вика снимала с проигрывателя пластинку, меняя ансамбль скрипачей на концерт для фортепьяно номер три Бетховена. Но Ирина Алексеевна тут же прибегала из кухни, чтобы внести новое предложение:
                – Слушай, может быть, у тебя найдется оперетка веселая, если тебя уже так влечет классика?
                Ирина Алексеевна прекрасно знала, как дочь не переваривает «пошлые оперетки». Вика молча снимала пластинку.
                Когда на время предпраздничной уборки выпадало мамино дежурство в клинике, Вика была счастлива. Они с дедом успевали и музыку хорошую послушать, и наговориться, и коржи испечь для торта. Деду нравились хоровые вещи в жанре реквиема - у Вики был целый набор реквиемов - от Моцарта до Верди.            
                Когда Вика замирала на месте от волнения, дед тоже прекращал движение, взволнованный такой реакцией внучки. Они могли и всплакнуть, слушая любимый отрывок..
                Конечно, дед иногда застревал на дороге, мешая пройти Вике с тазиком воды в руках, но она не сердилась, а смеялась при столкновении, проливая воду.
                – Техническая авария, дед!
                Конечно, самый лучший вариант был для нее – остаться одной, потому что она любила распевать во весь голос, не особенно раздумывая над репертуаром, а деда Вика все-таки стеснялась.
                Так было все предыдущие годы: сначала генеральная уборка до полуночи, стряпня праздничной еды, в том числе вкуснейшего «наполеона». А первого мая после демонстрации они шли к тете Агнессе с бутылкой коньяка, шампанским и «киевским» покупным тортом. Дома они завтракали и ужинали своим «наполеоном», и Вика не раз говорила матери с сожалением:
                – Почему ты никогда не испечешь побольше, чтобы и тете Агнессе досталось?
                – Нужен этой ораве мой «наполеон»! – отмахивалась Ирина Алексеевна. Им и магазинный торт кажется чудом. У них вкусы примитивные.
                Вике было обидно за тетю Агнессу – она любила ее, такую шумную, веселую, простую (что мама считала глуповатостью), такую добрую. Агнесса рядом с красавицей сестрой внешне сильно проигрывала, зато ее все любили за простодушие и гостеприимство. У нее дом был полон друзей, которые годами держались вместе. Когда-то она познакомилась в турпоходе с этой компанией однокурсников и больше не расставалась, хотя все они были старше Агнессы лет на десять. Компания росла, обзаводилась детишками, те выходили замуж, рожали своих детей, но компания не распадалась, а вроде бы сплачивалась, все теснее заполняя Агнессину маленькую квартиру.
                Ирина Алексеевна плохо вписывалась в этот табор, все норовила уйти пораньше, но если ей не удавалось, то и она заражалась общим весельем и даже с удовольствием слушала анекдоты и веселые байки из общей для всех этих людей молодости. Она расслаблялась душой, но не настолько, чтобы перетащить на свою территорию эту «гоп-компанию» и там продолжить веселье.
                Однажды Вика спросила у нее, почему бы на Майские праздники не пригласить к ним домой Агнессиных друзей, но Ирина Алексеевна воскликнула:
                – Что ты, детка?  Им у Агнессы уютней! Могут танцевать до упаду. Нижние соседи у Агнессы удивительно терпеливы. И полы такие не жалко: их сто лет назад ремонтировали. И потом... сама же видишь, какие они все, когда выпьют. Каждый раз хрусталь летит. Скоро от комплекта рюмок ничего не останется.
                На этот раз Ирина Алексеевна отменила даже генеральную уборку.
                – Ты не находишь, что у нас чисто? – спросила словно виновато у Вики.
                – Конечно!
                – И печь мне что-то не хочется... Давай просто купим торт?
                – Конечно! Обойдемся тортом и тетиными пирогами. Мне нравится ее дрожжевое тесто, – великодушно согласилась Вика, которой тоже ничего делать не хотелось.
                – Вот и славно! Я к Майе схожу на минутку, не возражаешь? Мне ей кое-что сказать надо...
                На минутку – означало часа на два-три, и Вика решила разобраться со своим «архивом», а вернее – наследством, как ехидничала мама. Вытащила «Белое видение», прочитала наброски, повздыхала... Грусть из-за одиночества постепенно вытесняла все посторонние мысли. Рядом никого не осталось... Женька в больнице (надо будет к нему еще раз сходить!), Стаса нет в ее жизни, Инна уехала к дальним родственникам в соседний городок, пользуясь тем, что мама временно «завязала», и можно было на нее оставить бабушку.
                Обычно второго мая она праздновала у Жеки. Из деревни приезжала родня с переполненными сумками, и тогда дым стоял коромыслом в тесной квартире Демченко. После выпитого «самопального» зелья сельские дяди и тети пели громко и с наслаждением, не останавливаясь. Песни были красивые, но Вика предпочитала, чтобы они пели потише. Дети (то бишь Женя с Викой) со взрослыми сидели недолго, ибо во второй половине застолья, когда градус выпитого зашкаливал, кто-нибудь обязательно срывался на неприличный анекдот, вставляя народное словечко, от которого Настя вместе с сыном аж подскакивали на стульях.
                Потом уже смущенная Настя, провожая «детей» до двери погулять на свежем воздухе, разводила руками:
                – Что с них возьмешь? Деревня...
                Ирина Алексеевна вернулась раньше обычного.
                – Все творишь? А я хотела тебе что-то сказать... Важное.
                Вика со вздохом собрала листочки, прикрыла их сверху папкой, повернулась к матери лицом вместе со стулом:
                – Если о поступлении, то не надо.
                Ирина Алексеевна уселась в кресло, какое-то время устраивалась, и видно было, что она волнуется. Приметы ее волнения Вика уже подметила: Ирина Алексеевна плотно сплетала тонкие  пальцы, как и ее отец. Но тот еще и двигал большим пальцем, а у мамы пальцы белели от напряжения.
                – Есть один человек... Вчера он мне сделал... официальное  предложение. Довольно неожиданное, если учесть, что мы с ним встречались всего неделю... Чего ты улыбаешься так хитро?
                – Случайно это не тот дедусь с кучей дочек? Ваш главный?
                – Смотри ты, какая у нас память. Я вижу, тебя это веселит. Не веришь в серьезность намерений «дедусей»?
                – И у меня будет три сестрички? И они тебя станут мамочкой называть?
                – А чего ты радуешься?
                Но видно было, что такая реакция Вики на новость расслабила Ирину Алексеевну. Она откинула голову на спинку кресла, задумчиво уставилась в окно.
                – Или это ход конем? Решила собой пожертвовать, чтобы мне обеспечить медицинскую карьеру?
                Ирина Алексеевна слабо покачала головой.
                – Глупо. Нет, конечно.
                – Но тебя же не неволят?
                – Почти, – все в том же минорном тоне ответила мать.
                – Тебя – и неволят?!
                – Если я скажу «да», придется работу менять, а так не хочется...
                – То есть – работа или замуж?
                – Нет, работа если замуж.
                – Тогда выходи. Я вижу – тебе этот старичок-насильник нравится.
                – Когда ты увидишь этого старичка, все поймешь... Дело не в нем, а в его дочках. Если его рассматривать как подарок на склоне лет...
                – Чьи-их?!
                – Моих, естественно... то дочек с внуками – ну, вроде весомой нагрузки, без которой сам подарок – дешевле и приятнее. Всем им – дай, дай, дай! Так приучены. В семье был культ девочек, подозреваю...
                Вике вспомнился Стелкин отец.
                – Это ужасно, мама! Ищи себе молодого! Ты же сама молодая и такая красивая!
                – Ему всего сорок шесть.
                – О-ого!
                – Дурочка, сорок шесть – это совсем мало. Он во всем ранний: в браке, в науке, в том, что дед... И вообще, что ты понимаешь в мужчинах!
                Ирина Алексеевна встала и, грациозно потянувшись, медленно прошлась по комнате под сожалеющим взглядом Вики.
                – До чего же ты у меня... маленькая!
                – А вы уже целовались?
                Засмеявшись, Ирина Алексеевна не ответила.
                – Значит, целовались. Ну, тогда выходи за него, куда ж тебе теперь деваться, – сказала озабоченно Вика.
                Теперь Ирина Алексеевна уже не смеялась, а хохотала, хватаясь за щеки. Слезы стояли в ее глазах, а Вика смотрела на нее недоуменно.
                «Хорошо, что у нее мои глаза, такие чистые и синющие, – с нежностью подумала Ирина Алексеевна о дочери. – И эти ресницы-стрелы...»
                Она вдруг вспомнила: сельская больничка, палата на четыре места и добродушная толстая деваха, разносящая «мамочкам» красных младенцев с одинаковыми лицами... Свою Ирина узнавала по ресничкам, что торчали на каждом припухлом веке в количестве пяти штук. Все посмеивались над ее гордостью: как же, ни у кого ресничек нет, а у этой крохи в два с половиной кило – и ресницы!
                Это внезапное воспоминание подхватило ее с кресла. Ирина Алексеевна обняла дочь, чмокнула ее в волнистую макушку, потом взъерошила легкие волосы:
                – Нет, ты – прелесть! В тебе столько милой дремучести!
                И, не дав Вике ответить, вернулась в свое кресло.
                – Итак, все ясно, протеста не будет. Я ожидала, что ты, как другие подростки, начнешь права качать.
                При слове «подростки» у Вики порозовели щеки.
                – А ты целовалась со Стасом? – иронически прищурилась мать. – Ну, признайся, раз от меня требуешь откровенности.
                – Так ты мне и не ответила, мамочка... А я, нет, не целовалась.
                Вика не поднимала глаз.
                – Ну и дурочка! Потому он и переметнулся к Стелке!
                – Ни к кому он не переметнулся.
                – Это вы с Жекой – малыши, а твоему Стасу... Он же переросток? Ему уже восемнадцать стукнуло, так? Да, в такие годы не терпят долго... Да не красней ты! Ладно, я еще разок к Майе наведаюсь. Может, ее гусь уже убрался.
                Лучше бы мама не вспоминала про Стаса... Мысли снова возвращались к нему, и Вика решила заняться все-таки уборкой. Начала она со своей полки, где стояли учебники, потом ей захотелось пересмотреть дневники, разложив по годам. Одного не хватало, за восьмой класс. Странно, недавно он был тут, среди остальных. Неужели мама припрятала? Но зачем ей понадобился старый дневник, давно прочитанный? Когда-то Вика пробовала читать старые дневники и поразилась, до чего она была глупой и наивной. С тех пор уже туда не заглядывала, чтобы не расстраиваться. Один такой, тоже за восьмой класс, она как раз держала в руках. Открыла, полистала, наткнулась на запись, которая ее развеселила:
                « Я очень плохо развиваюсь как личность. Маме грублю, учусь неважно, даже плохо... Нужно что-то делать, спасать себя. Сейчас составлю памятку, как вести себя в школе и дома, чтобы тренировать силу воли. Итак, в школе:
                1. Учиться на «4» и «5», на уроке быть активней.
                2. На уроках не болтать.
                3. Не грубить Топе. Молчать, когда цепляется, стараться на нее не смотреть.
                4. Поскорее вступить в комсомол и все выполнять, что поручат, даже если не нравится задание.
                5. Тщательно скрывать от З.С. свои чувства.
                Дома:
                1. Не грубить маме и дедушке.
                2. Делать все уроки, не катать у девочек.
                3. Делать утром зарядку и принимать душ.
                4. Помогать маме без напоминаний.
                5. Ложиться спать вовремя.
                6. Чтобы поправиться: есть побольше хлеба и пить молоко».
                Вика вздохнула с улыбкой. Да-а, ударница из нее так и не получилась, зарядку она делала редко, маме грубила по-прежнему, хотя и сдерживалась изо всех сил. Активистка из нее не вышла, хотя в комсомол она поступила позже всех в классе. Наталья Сергеевна считала, что комсомолец должен гореть все время, а у Вики горение не получалось – сплошные неприятности.
                Она любила делать только то, что хочется, а ей поручали скучное. Правда, одноклассники ее не считали равнодушной, как считала Натали, потому что Вика выступала на собраниях очень здорово. Обычно она помалкивала, но если ее что-то задевало, тогда держись! Что думала, то и шпарила прямо в глаза! Топе она не хамила, зато так смотрела на нее, что лучше бы хамила... Уж такого врага себе нажила... А вот от Стаса ей удавалось скрывать свои чувства, не даром же он ее так долго в упор не видел...


Продолжение  http://www.proza.ru/2010/07/24/885