Сеанс окончен!

   И был пляж. Было море, лениво пытающееся лизнуть ступни. Был горизонт с белыми треугольниками яхт.
   Голубев снял рубашку, раскатал плед, лег на правую половину. Сощурившись на солнце, пыхтя, освободился от брюк. Остался в плавках, белый, с куцей растительностью на груди.
-А хорошо, да?
   Наталья села рядом, прижала панамку, что-то высматривая из-под нее в море. Закусила губу. Отставленная в сторону пухлая рука заслонила Голубеву солнце.
-Эй-эй! – вскрикнул Голубев.
-Что?
-Я вообще-то загораю.
   Наталья улыбнулась, косясь. Подвинулась.
-Ну, загорай, загорай.
   Метрах в десяти играли в волейбол. Метались по песку стройные, загорелые фигуры, слышались хлопки ладоней по мячу и азартные вопли.
   Голубев отвернул голову. Потом вообще закрыл глаза.
Жар придавил, мягко покусывая тело. Наталья, судя по шуршащим звукам, распаковывалась, доставала из сумки лимонад, завернутые в газету помидоры, бутерброды, плюхнулась книжка, бок Голубеву щекотнуло полотенце.   
-Масик, а, Масик…
-Какой я тебе Масик?
   Масик! Что я – животное какое? – недовольно подумал Голубев. Масик, барсик, котик… И взяла ведь откуда-то…
-Ну, Ма-асик…
   Голубев открыл глаза.
Перед носом плавала ладонь. На ладони лежал тюбик с кремом. Требовательно так лежал. Типа, возьми меня.
   Несколько секунд Голубев сверлил спину отвернувшейся к морю Натальи тяжелым взглядом.
-Что, намазать?
-Да, Масик, - Наталья приспустила лямки купальника. – И плечи.
-А сама?
-Ну, пожалуйста.
   Голубев скрипнул зубами. Вырвался, называется. Позагорать!
Представляя Натальино горло, он с силой стиснул тюбик. Белое брызнуло на пальцы.
-Не двигайся.
-Ма-асик, - простонала Наталья, когда Голубев принялся резко втирать крем в ее красную, с пятнышками родинок спину. 
-Это… терпи…
   Сука. Сука. Сука!
Слово скакало в голове в такт движениям кистей.
-А я так люблю море, слышишь, Масик?
   Под Голубевскими руками Наталья слегка клонилась вперед. Волосы из-под панамки липли к шее.
-Слышу.
-Меня в детстве раза два и возили всего. Но я запомнила. Акации, белые набережные, мороженое. Ах, какое было мороженое, Масик!
   Голубев скрипнул зубами.
Пальцы как-то сами оставили спину, пробежались по плечам – к горлу, к горлу.
   Что мне детство твое?
-Все слышу.
-А море было светло-синее. И продавали леденцы на палочке. И было шумно. Арбузы, финики. Музыка.
   Голубев замер.
Что это я? – подумалось ему. Он отдернул руки от шеи.
-Масик! – обернулась Наталья.
   Темный овал солнцезащитной линзы, нос, подбородок в профиль.
-Все, все, намазал, - Голубев торопливо подал тюбик.
-Ну, весь выдавил…
-Все.
   Голубев упал обратно на плед.
Наталья, обиженно поерзав, посопев, поднялась:
-Пойду искупнусь.
-Иди, - сказал Голубев.
   Он проводил фигуру жены неприязненным взглядом.
Спокойно, одернул себя, мы – пара. Мы уже год живем вместе. Она мне нра…
   Черт! Нравилась!
Наталья зашла в воду по колено.
   Голубев нащупал бутерброд. Слопал его, не чувствуя вкуса. Что там было – колбаса, огурцы? Пальцы замаслились.
   Наталья осторожно плескала море себе на грудь.
Голубев скривился. Чтобы крем, что ли, не смыть? И какого тогда…
   Рядом, брызнув песком, приземлился мяч.
Расплывчатый от солнца волейболист, весело дыша, пришлепал за мячом. Высокий, коричневокожий.
-В волейбольчик?
   Голубев отмахнулся.
-Загораю.
   Волейболист нагнулся. Сверкнула улыбка.   
-Как знаете. – Он выпрямился и крикнул: - Подаю!
   Шлепок ладони прозвучал как выстрел.
Мяч взмыл в небо. Голубев раскинул руки. Вернувшаяся Наталья потопталась, рассыпая капли, затем все же легла.
-Масик, а, Масик…
-Что?
-Скучно, Масик.
   Голубев резко сел.
-Ты мне позагорать дашь?
-Ну, давай хотя бы в «города»?
   Наталья смотрела на молчащего Голубева с прозрачной обидой. Вокруг губ собрались морщинки. Глаза потемнели.
   Ну что за дура?
Голубев вздохнул, сдерживаясь, потом, отвернувшись, произнес:
-Архангельск.
-Калуга.
-Архангельск.
   Наталья стукнула по плечу.
-Было уже.
   Голубеву захотелось стукнуть в ответ.
Как же я ее… Душа бурлила, вызывая черные мысли об убийстве. Надо было горлышко-то…
-Антананариву!
-Нет такого!
-Есть.
   Волейболисты с воплями, толпой ринулись в воду.
Наталья приподняла панамку.
-Ах, какие мужики! Масик, хоть раз бы спортом занялся!
-Да иди ты… - тихо, в нос, сказал Голубев.
   Наталья не услышала.
-Ты бутерброд уже съел?
-Один.
   Голубев снова упал навзничь. Над ухом зашелестела газета. Наталья зачавкала, задышала шумно, прерывисто, зафыркала, глотая, поплыл запах жареной курицы, захрупали кости на зубах.
-А потише? - спросил Голубев.
-Прости, Масик…
   Наталья извинительно коснулась его жирной ладонью.
-Ай! - Голубев заизвивался от отвращения. – Ты что?
   Пятно на животе, сгусток куриного жира показался ему проказным – ни больше, ни меньше.
-Прости! – От испуга Наталья уронила еще и помидорный кружок. – Я не хотела.
-Да что ж ты! – рыдающим тоном произнес Голубев.
   Он рванул из-под Натальиного зада полотенце.
Сука. Сука! Нарочно ведь! Еще и извиняется, типа. «Прости»…
   Не прощу, подумал Голубев, с остервенением обтирая живот, на всю жизнь не прощу.
На какое-то время Наталья затихла. Волейболисты повыскакивали из моря и скучковались в отдалении.
   Голубев задремал.
Волны шумели колыбельную. Покачивался сквозь слипающиеся веки горизонт.
-Масик, а, Масик…
-О-о-о!
   Тонкую пленку сна продырявило лицо жены. Голубев сжал кулаки.
-Масик, массажик мне сделай, пожалуйста.
   Что-то внутри Голубева натянулось и лопнуло.
-Ложись.
   Наталья перевернулась на живот. Панамка слетела. Голубев сел верхом. Вздохнул. Долго смотрел на свои ладони.
-Мас…
-Ш-ш-ш, - прошипел Голубев. – Помолчи.
   Он огладил круглые плечи жены, легко вдавливал пальцы, отпускал, и снова вдавливал, потом просунул их к подбородку.
-Ма…
   Наталья заколотила о плед руками. Пятки ее небольно стукнули в поясницу.
Голубев посмотрел на волейболистов – все хорошо, не обращают внимания, все хорошо. Шея под пальцами сжималась и дергалась.
-Ма…
-Я тебе не Масик, - зло сказал Голубев. – Не Ма-сик!

-Стоп! Сеанс окончен!
   Голубев заморгал.
Исчез куда-то пляж. Исчезли волейболисты. Исчезла умирающая, хрипящая Наталья. Серая стена встала перед глазами.
   Чувство катастрофы овладело Голубевым.
-Что, я опять? – он завертел головой.
-Да.
   Кто-то ловко вынул иглу из вены. Зачмокали, отлипая, датчики. Последним сняли стягивающий лоб обруч.
-К сожалению, - сказали Голубеву. – К сожалению.
-Но почему?
   Голубев попробовал заглянуть через плечо, но у него ничего не получилось - у кресла оказалась широкая спинка, а руки, как обнаружилось, были прихвачены к подлокотникам ремнями.
-Потому что вы - предатель.
   Голубев почувствовал дыхание говорившего на затылке.
-Ваша любовь к родине – миф. Вот погрузили вас опять в тестовое пространство, а вы тут же Наталью, проекцию родины, и того…
   Твердые пальцы сомкнулись у Голубева на горле. С неохотой разжались.
-Я не думал… - Голубев сглотнул.
-Ничего, в камере подумаете, - пообещал голос. Потом добавил с удивлением: - И откуда вы такие беретесь? Все вам не так, все вас раздражает, и забота, и внимание, и сами-то вы ничего не хотите… Хорошо, вовремя профилактику ввели, сажать и сажать вас… А через годик снова к нам на проверочку...
   Из глаз Голубева покатились слезы.
-Но я же не знал, что Наталья…
-О, это подсознание! – сказали ему. – Опасная штука!
   Голубев ощутил, что чужое дыхание переместилось к уху.
-В волейбольчик?