Ларион. Гл. 16. Боровичане

               

   Ослепительное мартовское солнце с каждым днем набирало силу,  поднимаясь к полудню всё выше и выше. Под его теплыми лучами снег постепенно уплотнился,  осел,  а укатанные за зиму деревенские дороги и натоптанные тропинки, благодаря ядреным утренникам,  держались еще довольно прочно.  Поначалу дороги выровнялись с лежащим по обеим сторонам снегом,  а затем стали подниматься выше,  тем самым как бы показывая свое превосходство и давая людям еще хоть немного воспользоваться их услугами.

   На южных склонах пригорков,  одна за другой, стали появляться первые проталины. После длительной, унылой зимы природа начинала просыпаться. Вторя ей,  всё чаще и чаще,  стали появляться на завалинках ветхие старички и старушки,  чтобы еще раз порадоваться весеннему солнцу, поразмышлять о предстоящих весенних заботах.

   Всем известна крестьянская пословица: "Весенний день – год кормит". Какой же будет эта наступившая весна 1918-го ?...


     Для Лариона дни пролетали один за другим, как мгновения. Всё в его новой наступившей жизни, до мелочей знакомое,  родное,  как-то чудно переплеталось с новым,  интересным,  неизведанным. Дружной мужской командой вместе с отцом, Иваном и Архипом, они заготовили,  привезли и разделали дрова для будущей зимы.  Сено на весну из дальних сараев перевезли к хлевам и конюшням, а весь накопившийся за зиму навоз вывезли на поля. Инвентарь, сбруя, телеги – всё было заблаговременно подготовлено для выезда в поле.

   – Батя! Скоро дороги рухнут, а в Боровичи к нашим родственникам, мы так и не съездили, – подметил как-то за ужином Ларион, – а мы собирались еще и в Питер, к Шурочке проскочить. Интересно посмотреть – как она поживает со своим немцем...  Всё-таки интересная штука жизнь: сестра выходит замуж за немца, и живут они душа – в душу, а её брат за это время положил на фронте не один десяток этих немцев, чтобы они не совали нос в наши пределы.

   Захар Захарович недовольно покряхтел, пытался поправить сына:

    – Среди немцев и неплохие люди встречаются. Против Густава – Шуркиного мужа я ничего не имею. Живут богато! Посмотрел бы ты их особняк на Суворовском прошпекте. Заблудиться можно! Одной прислуги более двух десятков человек наберется. Ну, может быть не два, а десяток-то точно будет. Там тебе и экономки, и горничные, и гувернеры, и повара, а сколько еще кучеров, конюхов и прочих дворников. Так-то!... Он большой специалист по железной дороге. Огромными капиталами ворочает! При дворовых и прислуге лопочут они по-ихнему. Правда, Густав и по-нашему неплохо понимает и разговаривает. Отдельные слова только путает. Как-то приехал я к ним зимой, а он выбежал в накинутой шубе меня  встречать и кричит: "Колосо. Колосо. Отец приехать. Колосо."  Ну, думаю, спятил немец: какое колесо, коли я, на зимнем возке прикатил? Поздоровались, я поясняю, что колесо у телеги бывает, а зимой – сподручнее на полозьях! Показал ему, какие у моего возка добротные полозья, железом обтянутые! А он всё равно трясет мою руку и надрывается: "Колосо! Колосо! Осень колосо!". Я отвечаю, что сейчас не осень, а зима, что осенью, по грязи, действительно, колеса нужны... Только уж, когда Шурка выбежала, пояснила – что именно немец сказать хочет...

   Отец как-то неожиданно замолчал, а Ларион задумчиво протянул:

      - В Питер, наверное, уже не успеть – дороги рухнут... Давай, батя, хотя–бы к Боровичанам на денек проскочим. Дядю Петю сто лет не видел. Мне еще до войны, в те далекие времена, интересно было поговорить с ним. Это тебе не какой-то там немец, это наш, настоящий ученый! Голова!

      - Своего брата я не хуже тебя знаю. Что верно, то верно: образование у него отменное получено по технической части. Не где-нибудь, а в самой Голландии учился... Прикинь себе, сколько на ихних заводах механизмов, и все эти механизмы он как свои пять пальцев знает! В тихую погоду, особенно зимой, гудок со стороны Боровичей доносится. Слышал?

      - О чем разговор? Конечно, слышал.

      – Так знай: это гудок главного в Боровичах предприятия – Огнеупорного завода! По нему весь город живет. Это тоже механизм Петра Захаровича! Года три назад показал он мне, какие большущие печи у них, паровые котлы. Я там и пару часов не мог выдержать. Шум в ушах стоял почти неделю после этого. Ему же такой шум вовсе не помеха, а даже наоборот. Подвел он меня к такой штуковине, которая воет громче недорезанного телка. "Смотри, – говорит, – это турбина. Вращает она главный генератор, который дает электричество, почитай, на весь завод, да еще и городу перепадает. А послушай – как плавно она работает! В Германии,– говорит, – сделана, в работе надежная, наши этому еще не научились". Послушал я, послушал, ничего не пойму: стонет эта турбина, надрывается что есть духу, вот-вот из нее все потроха вылетят. Не силен я в такой технике, но нутром чую: не дотянет эта турбина и до вечера, разлетится на куски. Поразмыслил я и толкую ему: "Не корысти ради, а из принципа: ставлю пару бутылок отменного французского шампанского против твоего шкалика водки, что не доживет эта немецкая турбина и до завтрашнего утра, а, скорее всего: я и до Соинского не успею доехать, как останется  весь ваш завод без энтого самого электричества!

      - Ну! Ты выиграл?... – нетерпеливо перебил Ларион.

   – Как бы не так! "Переночуй, – говорит,– у меня, братан. Завтра утром проверим, насколько ты прав". Переночевал. Утром проснулся рано, дождался, пока Петька встанет, и тороплю его на завод турбину смотреть, а он усмехается: "Взгляни на люстру, светится она так же справно, как и вчера. Используется здесь электрическая энергия от той самой турбины, которой ты вчера недоверие высказал". Съездили на завод. Турбина всё так же надрывно гудела... Более того, она и сейчас всё так же стонет...

      - А шампанское?

      - Шампанское – оно и есть шампанское! Хоть русское, хоть французское – пена, да и только. Даже не всякая деревенская баба станет его пить. Не понимаю, за что на него такая высокая цена?

      - Батя! Завтра суббота. Срочные и большие дела у нас все сделаны. Давай всё-таки на денек слетаем в Боровичи. Уж больно хочется мне с нашими повстречаться. Завод дядя покажет, на ту самую турбину взгляну...

      - Сын у него, Пашка, подрос. Ты его теперь и не узнаешь. Тоже грамотный, шельмец, хоть и младше тебя на целых четыре года. В батьку пошел...

    – Так едем?!

   Захар Захарович покашлял в кулак, повернулся к Дарьи Матвеевне:

    – Как, мать? Отпустишь нас с ночлегом? Сейчас одним днем рискованно. К вечеру дорога раскиснет, коням шуга к копытам налипать будет. Обратно в воскресенье по утру выедем, тогда всё будет в полном порядке. А хочешь – поедешь с нами. Ты ведь тоже давно к Петру не заезжала.
 
    – Я с удовольствием съездила бы. А как быть со скотиной?

    – Это не проблема! Ивана с Настей попросим убраться.

     – Или Архипа с Палашкой… – вставил Ларион.

   Вороной и Пегая шли привычной размеренной легкой рысью, издавая коваными копытами приятный скрип схватившейся утренником накатанной дороги. Еще издалека Боровичи встречали их высокими дымящимися трубами. Захар Захарович невольно любовался прямыми столбами сизого дыма, которые, казалось, упирались в самое небо, а уж затем, расслаиваясь, поворачивали в западное направление.

   Ларион сидел впереди, исполняя роль кучера, умело управлял лошадьми и, как заправский ямщик, вполголоса напевал свои немудреные песни.

      - Смотри, Ларион, какая мощь, какая силища таится в тех печах. Это тебе не печка-лежанка, для которой охапки березовых дров на день хватает. Здесь – иное дело, здесь – печи для обжига кирпича, паровые котлы и прочие тепловые механизмы, которым каменный уголь целыми составами привозят... Мать! Мать! Взгляни туда. На мануфактуре двоюродного брата труба не дымится. Выходной они устроили, что ли?

      - Нет, он как-то упоминал, что свои котлы они круглый год топят, а останавливают только для ремонта, не все сразу, а по одному.

   – Неужто, у Федора мануфактура закрылась? – мелькнула догадка у Захара Захаровича, – надо сегодня к нему зайти, узнать, в чем дело.

    – Батя! Подъезжаем к Прядильщику. На завод сворачивать, или в город поедем?
       
    – Давай в город, к Петру домой. Дороги по городу, наверняка, раскисли. Время терять не будем. Ехать еще далеко, на ту сторону.

    Дороги на улицах города, действительно, были изрядно разбиты, а на главных улицах из-под накатанного за зиму снега появлялись темные "проплешины" гранитной мостовой.
   
   Проезжая по ажурному мосту через реку, Ларион невольно любовался его неповторимой красотой. Четыре мощные металлические дуги, попарно, перекинулись с одного берега на другой. Между собой они соединялись, как казалось, воздушными, замысловатой формы, тонкими металлическими конструкциями. Все детали этих конструкций скреплены между собой тысячами стальных заклепок с красивыми полукруглыми головками.

    – Батя! Взгляни! Какая нужна силища, чтобы установить и соединить такие огромные железные дуги! Сколько труда вложено в это сооружение, чтобы мы вот так легко могли перебраться с одного берега на другой... А ликвидировать такой мост можно быстро. Главное знать, куда взрывчатку заложить... Насмотрелся я на фронте, сколько добротных мостов уничтожено. Только вот таких красивых – не встречал.
   
   – Диковинным событием было это строительство. Я сам десяток раз приезжал полюбоваться. Был и на его открытии. Народу тогда собралось! Со всего уезда! Да, что говорить – с уезда,  были специалисты и из-за границы. Не могли они поверить, что построил этот мост наш русский мужик. Звали его Николай, а вот как по батюшке и фамилию – подзабыл. Прошло-то уж с той поры лет двенадцать, а может, тринадцатый пошел.            
    – Вот и дом Петра… –  указал Захар Захарович.

   Ларион взглянул в указанное отцом направление. Среди нескольких добротных купеческих домов он увидел новый большой двухэтажный особняк, по обе стороны к которому, в виде продолжения фасада здания, вместо обыкновенного забора, примыкала высокая кирпичная стена. Ярко окрашенные тесовые ворота с отдельной калиткой весело смотрели из величественных, кирпичной кладки, арок, на широкую немноголюдную улицу.

     Первый этаж, умело выложенный из кирпича, придавал основанию здания массивный вид, капитальность. Второй же, деревянный этаж, подчеркивал легкость сооружения, а замысловато-резные наличники на его окнах притягивали взоры своей неповторимостью. Между тротуаром и проезжей частью улицы, тремя ровными рядами плотной стеной, возвышались еще не старые, но могучие тополя и липы.

      - Красота-то, какая! – не удержался Ларион, – а раньше дядя Петя не здесь жил, чуть подальше.

      - Дом этот он в пятнадцатом построил. Уже третий год пошел, а как вчера это было... До чего же время быстро летит…– подметила Дарья Матвеевна.

   Остановившись у ворот, Ларион выскочил из  возка, стукнув пару раз кулаком в калитку, прокричал:
    – Э-э-й, хозяева. Открывайте!
'
    – Не барабань зазря! Всё равно не услышат. Подергай вон за ту веревку с блестящим шариком... – подсказал сыну Захар Захарович, вылезая с удобного для дальних дорог сиденья с высокой спинкой, обратился к Дарье Матвеевне:

    – Что мать, пригрелась под тулупом и вылезать не хочешь? Приехали!

      - Да и сама вижу, что приехали. А ехать сегодня было – одно удовольствие! Так бы сидела и ехала, хоть до самого Питера.

   Марья Михайловна – жена Петра, увидев в окно знакомую пару выездных коней и приехавших родственников, вместе с сыном Павлом, вышли встречать гостей.

   После теплых рукопожатий хозяева попросили дворника открыть ворота и выпрячь лошадей, а гостей пригласили в дом.
  Чуть поразмыслив, Ларион не решился передавать вожжи незнакомому человеку, сам заехал во двор и принялся выпрягать.

    – Так Воронок меньше беспокоиться будет, – пояснил он Павлу, – у него крутой нрав! Мне довелось испробовать на себе его кованые копыта. Красиво бьет, стервец!

    – Вам лучше знать! – согласился Павел, – я в конях слабо разбираюсь. Вот механизмы – это другое дело! Там всё понятно, а главное – им овса не требуется, им другой корм – подавай топливо.

   Поставив коней на конюшню, Ларион с Павлом, как давнишние приятели, быстро нашли "общий язык". Вопросов у каждого было море. Как и бывает в таких случаях, обоим хотелось узнать друг о друге всё сразу.

   С шумом, вбежав в дом, Павел восторженно говорил:

    – Я сейчас позвоню отцу. Думаю, что он разрешит нам с тобой посмотреть завод. Только жаль, что печи сейчас не все работают.

    – Ни к чему отца беспокоить. У него и без вас забот хватает, – вмешалась Марья Михайловна, – да, к тому же, его сейчас на заводе нет. Сегодня он с самого утра снова направился к уездному руководству. Раздевайтесь, будем обедать.

   Пока горничная накрывала стол, Захар Захарович и Дарья Матвеевна, усевшись на мягкий диван в гостиной, вели неторопливую мирную беседу с хозяйкой, а Павел, схватив Лариона за руку, утащил его в свою комнату на втором этаже.
 
  Не прошло и четверти часа, как к дому подкатила повозка, а через минуту вошел сам хозяин. Неторопливыми, размеренными движениями снял пальто и меховую папаху, подошел к Дарье Матвеевне, поприветствовал её, а затем, крепко схватив Захара Захаровича за руку, воскликнул:

   – Ну, братан, наконец-то собрался заглянуть ко мне. Почитай, месяца три не виделись. Слышал, у тебя приятные новости: Ларион вернулся! А почему ты его с собой не взял? Хотелось мне взглянуть на твоего бравого солдата. Самому не вырваться к тебе: всё дела, дела. А тут еще такое твориться начало!

      - Как? Что-нибудь неладное?
      - Потом, – махнул рукой Петр Захарович, – не будем перед обедом аппетит портить. Лариона почему с собой не взяли?

      - Да здесь Ларион. Они с твоим Павлушкой наверху.
      - И то ладно… – как-то задумчиво произнес хозяин, но не выдержав, с горечью в голосе продолжил:

      - Будь она не ладна эта революция. Ты представляешь, что творит это новое правительство?

      - Откуда мне знать? Я, считай, всю зиму никуда не выезжал. Намечал даже в Питер к дочке съездить. Не получилось.

    – А может быть так и лучше? – снова задумчиво произнес Петр Захарович, – сиди в своей конуре, занимайся своим домашним делом и не обращай внимания на все проделки этих недоумков.

      - Да ты, Петя, поясни толком.
      - Что тут пояснять? Эта новая власть всё рушит, всё созданное нами – разваливает. Предприятия от законных владельцев отнимают, а у самих мозгов не хватает, чтобы продолжить производство... Заводы и фабрики останавливаются. А какие красивые слова придумали: "национализация", «безвозмездная экспроприация". Назвали бы всё по-нашему, по-русски. Так нет! Боятся! А потому боятся, что всё это прозвучит примерно так: "воровство, мародерство, бандитизм"... Настоящих специалистов поразогнали. Я второй месяц этому недоумку Репке втолковываю о том, что наш, самый крупный в России керамический завод, во что бы то ни стало, следует сохранить. Сегодня он половину города кормит. Представь себе: во всей России огнеупорной продукции 40 процентов дает наш завод. Остальные – мелочь. Остановись мы – остановится 40 процентов металлургических предприятий.

  – Постой! Постой! А кто же такой этот Репка?

    – Сказал бы я, кто он такой, да женщины здесь находятся... Однако, на двери его кабинета вывеска: «М.А.Репка. Военный комиссар уезда. Председатель уездного исполкома». Шашкой ему махать, а не уездом руководить. Сегодня до чего докричался, чаю мозги у него совершенно прекратили работать. Трясет бумажкой и кричит, что она предписывает ликвидировать частную собственность на средства производства. Я ему толкую: "Ликвидируйте. Пусть собственность будет государственная. Но зачем разгонять специалистов? Завод должен продолжать работать". А он мне снова: «Этот документ предписывает уничтожить эксплуататорские классы». У него понятие "уничтожить"– значит расстрелять, убить, голову отрубить, али еще что. Кричал, что и меня он должен уничтожить. Директора нашего до тех пор терроризировал, пока тот вынужден был собраться и уехать за границу. Теперь за меня принялся. Я ему пытаюсь втолковать, что из-за его бестолковости многие грамотные специалисты уже уехали за границу оттого, что их вот так же пытались уничтожить. Кого сегодня я поставлю на их место? Ихних агитаторов, которые языком треплют, а на деле – манометра от термометра отличить не могут. За оборудованием следить нужно, поддерживать его в рабочем состоянии. А этот Репка думает, что любой механизм – это вечность... Наганом сегодня размахивал, кричал, что этот самый наган служил ему десяток лет и еще столько же прослужит. Тут я его и попросил вспомнить: сколько же раз он этот наган чистил, смазывал? Отвечает: "Я этот наган берегу! Каждый день осматриваю, чищу и смазываю!". А другая техника разве не требует такого же ухода? – спрашиваю его. Он долго, долго думал, вроде понял. Но меня, всё равно, пообещал уничтожить оттого, что я являюсь как бы совладельцем этого предприятия, а значит – эксплуататорским классом.

    – Худо дело, когда на трон дурак попадает. А еще хуже – когда вот здесь, на местах, полоумные руководители у власти стоят. Дров они могут наломать ничуть не меньше, – согласился Захар Захарович, – особенно, если их вот такими бумажками подкреплять.

    – Ленин-то, видать, думает, что все они правильно истолковывают его директивы. А они – вот что вытворяют!... Внимательно прочитал я документы об этой самой национализации. Задумано хорошо, но круто взяли. Вся эта затея может дойти до смертоубийства. Конечно, может и без крови обойдется, если в губерниях и в уездах посажены не такие твердолобые лихачи, как наш... Задумано создать социалистический уклад экономики. Национализировать банки и транспорт – ума много не надо, а вот промышленность – куда сложнее. Каждый крупный завод имеет своих поставщиков сырья, оборудования, топлива. Имеет систему сбыта продукции. Внутри завода каждый цех делает свое дело, работает по заданной программе. В производственном процессе задействовано множество специалистов и рабочих. Стоит нарушить любое звено в этой цепочке, как образуется хаос и конечной продукции не будет. А раз нет продукции – нет реализации, нет реализации – нет денег, нет денег – нет зарплаты. Если не предпринять срочных мер – все задействованные в этой цепочке предприятия могут остановиться. В итоге – безработица, голод, грабежи, разбои, бандитизм. Я уж не говорю о других социальных проблемах... Но всего этого наш Репка не понимает. Хуже того – не хочет понимать. Для него сегодня главное уничтожить всех врагов и – всё национализировать, не задумываясь о производстве продукции, о сохранении наработанных связей. А как врагов уничтожишь, если их нет? Вот они и надумывают, кого считать врагом, а кого не считать. А какой же, спрашиваю, я враг, если оружие   против новой власти я не поднимал, если я стараюсь исполнить свои обязанности и сохранить завод работающим, дающим продукцию?...

    – Послушай! А что с Федором? На его мануфактуре труба сегодня не дымит… – перебил брата Захар Захарович.

      Петр Захарович тяжело вздохнул, понурив голову, негромко проговорил:

   – Мануфактуру национализировали... Федора, как владельца надумали арестовать и уничтожить, как представителя эксплуататорского класса. Хорошо, у нас друзья еще не перевелись – во время ему подсказали... Успел наш Федор собрать пожитки и всей семьей за границу... Недели две назад... Фабрику "новые хозяева" отдали на разграбление. Почитай, одна труба от нее и осталась, да и та не дымит...

   Захар Захарович, не перебивая, внимательно вслушивался в каждое слово брата. До него только сейчас начало доходить об истинной трагедии, которую принесла новая власть. "Как же так, – думал он, – его двоюродный брат, Федор, никогда ранее не бывавший на чужбине, вдруг решился на такое? Видать, не всё так просто и гладко, как в деревне. Прошло почти полгода, а в деревне изменилось лишь то, что два барина, из Масловки и из Шегрино, говорят, уехали за границу. А деревня, как жила, так и живет. Эти два барина постоянно в деревне не жили, а только изредка, летом, заезжали в свои имения, чтобы отдохнуть от городского безделья... Здесь же, в городе, – иное дело. Такая же участь может постигнуть и Петра. Как же так? Это уже настоящая трагедия...".

   Дарья Матвеевна, затаив дыхание, тоже слушала рассказ и, выждав момент, когда хозяин замолчал, дрожащим голосом тихо спросила:

      - Петр Захарович! Куда же наш Федюшка...

      - Точно не ведаю, но я ему советовал ехать в Голландию. У меня там хорошие знакомые. Я им письмо написал. Ребята надежные, помогут обосноваться. Жаль, что Федя их языка не знает... Да ничего, они по-русски немного понимают. Учились мы вместе в ихней инженерной академии... Один из наших однокурсников даже к нам в Боровичи приезжал. Завод я ему показывал, на охоту, на зайца-русака ходили. Отменная была охота!
 
    – Кушать подано! – донесся голос появившейся в дверях горничной, – ребят пригласить?

      - Пригласите, пригласите... – как-то растерянно проговорил хозяин, но тут же, отогнав навеянные своим рассказом неприятные мысли, обратившись к гостям, бодро продолжил:

      - Всё! Всё! Всё! Проходите в столовую, будем обедать.
       - Да какой уж тут обед… – с досадой выдавил Захар Захарович.

      - Нет, голубчик! Как говорится "война – войной, а обед – по расписанию". Разговор продолжим после обеда. Прошу за стол!

    Петр Захарович провел гостей в столовую, предложил сесть на почетные места. Таща Лариона за рукав, вбежал Павел.

      - А вот и солдат. Дай-ка взглянуть на тебя. Прямо скажу: повзрослел, окреп! Совсем не похож на того юнца, что в четырнадцатом провожали! – пожимая руку Лариону, восхищался хозяин, – садитесь за стол. Прошу!

      - Отец, – вмешался Павел, – можно после обеда пару коней взять? Я Лариону город хочу показать. Мы седла накинем и верхом, налегке.

      - Хорошая мысль! Очень даже правильная! Возьми коней и покажи гостю город.

   - Да, что, я города не видел, – смутился Ларион, – город, как город. Каким был четыре года назад – таким и сейчас остался. Ну, если только... Ваш дом, красавец, появился...

     Петр Захарович покачал головой, поправил племянника:
    – Город ты, конечно, видел. Знаешь, как по нему проехать, каким путем куда добраться – это одно. А сейчас ты посмотришь на наш город глазами Павла. Я уверен – ты многое откроешь для себя заново...

   После вкусного сытного обеда, оседлав коней, ребята выехали за ворота.

    – Ну, и что же мы будем смотреть? С какого края начнем... – с ехидцей в голосе поинтересовался Ларион.

   Павел ухмыльнулся, приподнял руку и, указывая пальцем в сторону реки, восторженно прокричал:

    – Начнем, братан, с самого центра! Первым объектом будет мост! Поехали!

   Резвой рысью они направились в сторону реки.

      - Постой! Постой' Ты куда? К мосту лучше ехать по соседней улице. Там ближе!

     - А нам на мост и не нужно, – загадочно отвечал Павел, – погоняя выездного белого коня, – нам на него лучше со стороны взглянуть.

   Спустившись к реке, остановили коней. Павел как знатный экскурсовод, начал рассказ:

    – В 1905-м году, когда мне было ровно пять лет, закончили строительство этого красавца. Строили его несколько лет по проекту и под непосредственным руководством выдающегося русского инженера и ученого Николая Апполоновича Белелюбского.

    – Правильно! Батя тоже говорил, что его Николаем звали.

      - Слушай дальше. Взгляни, на что похож этот мост со сто-роны? Может быть, он, что-то тебе напоминает?

      - Похож на что-то вроде большущей дуги. Только дуга согнута сильнее.

      - Почти правильно! Но ты посмотри внимательнее и подумай, с чем его еще можно сравнить.

   Ларион, глядя на мост, пытался сопоставить его фигуру с каким-либо другим предметом, но в его воображении кроме дуги ничего не появлялось.

      - Жаль, подъехали близко. С большого расстояния сразу сказал бы, что это лук. Тот самый лук, с которого, или при помощи которого, запускают стрелы. Смотри: железная арка – это лука, а проезжая часть – это тетива. Похоже?

      - Конечно, похоже, – согласился Ларион, – только разницы большой я не вижу: что дуга, связанная веревкой, что лук с тетивой.

      - А разница в том, что инженер Белелюбский при проектировании этого моста использовал принцип лука. Конструкция моста позволяет при сильных нагрузках прогибаться проезжей части. Концы проезжей части, как тетива, связанные с железной аркой увлекают за собой концы этой арки и огромная дуга-лука сжимается. Нагрузка на мост уменьшилась – и концы арки снова растягиваются, принимают первоначальное положение. Специально для этого в береговых опорах вмонтированы мощные стальные катки. Другие мосты имеют жесткую конструкцию, а этот – сжимается и растягивается, как лук. Во всем мире таких мостов нет! Это первый! Не даром его стали считать символом нашего города. Уловил?

      - Уловил, – всматриваясь в это диковинное сооружение, промолвил Ларион, – только я почему-то не замечаю, чтобы дуги у моста сжимались и расходились. Видать, ты что-то напутал.

      - Да ты что, хочешь на глаз уловить деформацию такого сооружения? Прогибается он всего на несколько вершков. Для того, чтобы уловить этот прогиб, нужны специальные приборы. А вот в стыках моста с проезжей частью дороги можно понаблюдать. Посмотрим?

      - Хотелось бы взглянуть! Если это возможно. Не верится мне, чтобы такая огромная махина могла играть, как струна у балалайки.

      - Ты что, братан? Конечно, он не так часто вибрирует, как у балалайки струна дребезжит, но при больших нагрузках... Поедем, посмотрим.

   Поднявшись от реки в гору, подъехали к мосту, спешились и стали внимательно наблюдать за зазором между металлическими листами в стыке моста с дорогой. По мосту, время от времени, проезжали легкие экипажи. Мост на них не реагировал. Наконец, дождавшись, когда с правого берега три тяжело нагруженные подводы приблизились к середине моста, зазор в стыке несколько увеличился.

    – Павел! Павел! Смотри! Зазор увеличился! Значит проезжая часть моста, действительно, прогнулась. Чудеса! Смотри, смотри: сейчас зазор опять уменьшается. Значит арка моста...

      - Сжимается и растягивается, как лука. Всё верно!
      - Чудеса! Чудеса!

      - Река Мста разделяет, а мост связывает Заводскую сторону и Городскую. Сейчас мы находимся на Городской стороне, а Заводская примечательна тем, что там заводы, железная дорога, вокзал. Кстати, и железная дорога и вокзал построены еще в 1876 году. Наверное, видел на одной из стен вокзала большущие деревянные цифры "1876"?

      - Конечно, видел. Еще в четырнадцатом нас на фронт с этого вокзала отправляли.
      - Как только появилась железная дорога, так продукция наших заводов, особенно керамического, стала расходиться по ней на все металлургические предприятия России-матушки. А сейчас поедем, покажу тебе некоторые интересные здания города.

    Подъехали к зданию бывшего Путевого дворца Екатерины Второй.

    – Соорудил этот дворец наш знаменитый купец Гутуев на свои личные сбережения. Екатерина неоднократно приезжала в наш город и всегда останавливалась здесь. Таких путевых дворцов по России довольно много, но Гутуев рискнул внести в проект свои изменения, которые подчеркивают наш, Боровичский, самобытный стиль в архитектуре и придают зданию особую торжественность. Эти новшества никто из свиты даже и не заметил, но Императрица, вылезая из кареты, непродолжительным взглядом окинула Путевой дворец, для порядка, пожурила встречавшего её Гутуева, но тут же подметила: "Вот такие люди России и нужны, которые не слепо исполняют приказы, а для пользы дела, не боятся внести изменения в проекты, утвержденные даже самой Императрицей".

      - А как ты думаешь: в какую сумму обошелся купцу этот Дворец?

      - Слышал, да не помню. Известно одно – в накладе он не остался.

   Павел показал гостю те особенности в архитектуре Дворца, керамические изразцы, каких ни на одном из множества путевых дворцов по всей России больше нет.

      - Может быть вот этот Путевой дворец и стал главной причиной тому, что 28 мая 1770 года село Боровичи Екатерина Вторая своим Указом переименовала в город Боровичи.

      - Выходит, что город Боровичи совсем не старый. Полторы сотни лет для города – это ничто.

    – Сам-то город, действительно, не старый, но в Начальной летописи за 947 год говорится о том, что Киевская княгиня Ольга для сбора дани и пошлин устанавливала на Мсте административные центры – погосты. А мы знаем, что на всей Мсте имеется единственный город – Боровичи. Значит, никто сегодня оспорить не сможет, что это поселение было заложено той самой княгиней Ольгой.

   Павел показал Лариону новое, тоже довольно интересное в архитектурном исполнении, здание реального училища, проехались мимо Гостиного двора, по просьбе Лариона побывали на базарной площади. Домой возвратились к сумеркам.

   Войдя в гостиную, Ларион увидел любопытную картину: раскрасневшиеся братья-родители, облачившись в длинные до пола теплые красивые халаты, с полотенцами в руках, восседали в мягких креслах напротив друг друга, вели жаркую беседу. Между ними стоял "венский" столик с большим хрустальным графином белого вина и двумя объемистыми бокалами.

   Не обращая внимания на вошедшего Лариона, хозяин продолжал:
    – Возможно, и нам придется уехать. Уверен – мы не пропадем. Для меня в Голландии найдется интересная работа. Но, очень не хочется бросать начатое большое дело по механизации производственных процессов на заводе. Ты сам видел: мне удалось дать заводу электроэнергию. Правда, пока недостаточно, но наиболее тяжелые работы мы уже переложили «на  плечи» машин. Остатних специалистов разгонят – и всё это встанет. А через годы кому-то придется всё сделанное нами возрождать заново...

    – А что же намечается у нас, в деревне… – с тревогой спросил Захар Захарович.

      - В деревне? Там не намечается, там уже делается. Частная собственность на землю ликвидирована. Теперь вся земля у государства.
    – Это я слышал. А что дальше?

    – Как поступят дальше – не знаю, но в документах по национализации намечено провести обобществление мелкой собственности. Названо оно кооперированием. Не понятно? И не поймешь! Это понятие они заимствовали тоже из-за границы. На латинском языке слово КООПЕРАТИО – означает сотрудничество. Видимо, намечено создавать какие-то укрупненные хозяйства.

   Из слов, сказанных дядей, Ларион ничего понять не мог, но безошибочно определил, что родители только что вернулись из бани.

    – С легким паром Вас, Петр Захарович... и батя… – пролепетал Ларион, заметив, что дядя поворачивается в его сторону.

    – А-а-а! Вернулись! А мы с твоим отцом успели в баньке попариться. Сейчас женщины моются, а после них – и вы с Павлушкой идите, погрейтесь. Пар сегодня отменный.

    – Да какой уж там пар останется... На третий заход... Я и дома...

   Захар Захарович обернулся к сыну, кивнул:

    – Конечно, можно и дома попариться, но сколько раз я бывал в этой баньке, столько раз восхищался умением здешних мастеров построить такое чудо. Уверен: ничего подобного ты нигде не встречал.

    –  А что сейчас, при свете коптилки можно увидеть?

   Захар Захарович усмехнулся:

    – Вот в этом ты почти прав, при свете коптилки нечего не разглядишь, но здесь… Сам увидишь.

   Банька располагалась в заднем углу небольшого садика, в трех десятках шагов от дома. Проходя по расчищенной садовой тропинке, в сгустившихся сумерках, Ларион увидел силуэт обыкновенной бани, только размерами, может быть, немного большими тех, которые понастроены в деревне, считай, у каждого мужика.

      - Ну и что же здесь диковинного? – подметил Ларион, – баня, как баня. Но натопить такую... Много дров надо! фонарь-то с собой не взяли. Или он у вас в бане фонарь остается?
 
      - В бане, в бане! Мы всегда фонарь в бане оставляем… – не раздумывая, с усмешкой, ответил Павел.
 
      - Поднявшись на невысокое, в две ступеньки, крыльцо, Павел скрылся за дверью. В тот же миг из темного предбанника по глазам Лариона резануло ярким светом.

      - Вот и фонарь зажгли. Проходи сюда.
      - У вас, что, и в предбаннике электричество?
      - И в предбаннике, и в бане, и в парной!
      - А это не опасно? – Уточнил Ларион, осторожно ступая через порог.

    – Никакой опасности. Главное, чтобы проводка была выполнена правильно и фонари должны быть специальные, защищенные от влаги.

   Войдя в предбанник, у Лариона от удивления непроизвольно раскрылся рот. По его понятиям предбанником должен считаться небольшой, холодный, темный коридорчик с прокопченными стенами, без потолочного перекрытия, где можно быстренько раздеться и сразу же "нырнуть" в теплую баню.

      - Здесь же помещение напоминало, скорее, уютную, светлую комнату, стены и потолок которой обшиты гладко отструганными досочками из мореного дуба. Около левой стенки, прямо под широким, как в доме, окном размещался столик, на котором стояли два графина и несколько бокалов. Аккуратные, того же материала, что и стены, гладкие скамейки уголком примыкали к двум смежным стенкам. В другом заднем углу уютно вписалась, облицованная блестящей керамической плиткой, миниатюрная печурка. На правой стене, на доступной высоте были подвешены две резные полки для белья и отдельная, более массивная полка с крючками – для верхней и зимней одежды.
 
      - Ничего себе, предбанничек… – только и смог вымолвить Ларион.

      - Это отцу так захотелось, чтобы, выйдя из бани, можно было посидеть в тепле, отдохнуть. У старого дома стояла обыкновенная банька. По вечерам мылись с фонарем, в предбаннике холодно. Здесь – иное дело!

      - А куда же дым из бани девается? Доски совсем не закоптели.

      - Дым, как ему и полагается, через трубу в воздух улетает.

    Еще больше поразило Лариона следующее небольшое, но светлое и просторное помещение, тоже обшитое гладкими дубовыми досочками. Две широкие длинные скамейки, подставка с двумя, отливающимися бронзой, водоразборными кранами, невысокое, но удлиненное окно, узкие полочки – всё это, не мешая одно другому, расположилось строго на своих местах. Только небольшие скамеечки, с опрокинутыми на них тазиками, давали понять, что это баня.

    –  Послушай, Павел! Если это баня, значит, здесь должна быть каменка и подвешенный котел с горячей водой.

      - Есть у нас и каменка, есть и котел. Только не такие, как ты представляешь себе. Обыкновенная каменка с котлом в любой бане занимают, чуть ли не третью часть площади. Кроме того, чтобы хорошо попариться – нужен жар. Много жара! И наоборот, когда моешься – жар не нужен. Выходит, что тепло зазря пропадает. Поэтому, парилку отец соорудил в отдельном помещении, за этой дверью.
      
   Не успел Павел открыть дверь в парилку, как оттуда ударило жаром.

      - Вот это парок! – радостно прокричал Павел, – сразу наверх, или сначала внизу погреемся? Вот два веника в шайке запарены, ковшик, кран с горячей водой. Может на каменку плеснуть?

      - Обожди. Дай осмотреться... Чудно как-то у вас! Здесь один только полог! А где каменка? Где котел?

      – Эх ты! Не понял сразу? Котел с каменкой находится за этой кирпичной стенкой, в, так называемой котельной. Там всё сделано в комплексе: снизу топка, затем каменка и котел специальной конструкции со змеевиками. Вода в таком котле греется быстро, каменка – тоже. Дров, кстати, раза в два меньше нужно, чем в обыкновенной деревенской бане.

      - Мне показалось, что размерами ваша баня раза в два больше, чем у нас. Хотя наша банька – тоже не маленькая. Вместе с предбанником – шесть в длину, в ширину – три с половиной.

      - А наша – семь с половиной на три с половиной .
      - Мне думается, что ваша длиннее. Один предбанник больше трех метров… – не согласился Ларион.

    – Все правильно! Самое большое помещение здесь – это предбанник. Он чуть больше трех метров. Умывалка – два с половиной. Остальное – котельная и эта парилка. Здесь в парной, места много не нужно. Два двадцать на метр восемьдесят вполне хватает. Но потолок – повыше сделан. А размерами кажется больше оттого, что стены светлые, не закопченные.

      - И в парилке такой мне непривычно. Во всю длину парилки три ступеньки наверх, там широкая скамейка, тоже во всю длину и больше ничего... Где же каменка?

      - Не спеши, увидишь!

   Поднявшись на самый верх, уселись на скамейку. Горячий, но не обжигающий пар приятно согревал тело. Мелкие «мурашки» пробегали сначала по спине, а затем сплошным потоком разлились по всему телу, по рукам и ногам. Дождавшись, когда на груди появилась испарина, а с кончика носа стали спадать капельки пота, Павел спустился вниз на пару ступенек, взял ковшик, стукнув им по задвижке, ловко открыл небольшую металлическую дверцу, вмонтированную заподлицо с кирпичной стенкой.

    – Вот это и есть каменка. Смотри: подкину на пятачок.

   Набрав из крана немного горячей воды,  плеснул её в только что открытую темную нишу. Где-то в глубине,  за стенкой, раздалось резкое шипение,  а из ниши ударил столб горячего пара.

   – Ух,  ты!  – восхитился Ларион, – сколько человек сегодня парилось,  а пара еще хоть отбавляй? Подай мне веничек…
      
   Напарившись от души, ребята вышли в моечное отделение.

      - Ух! Хорошо! – глубоко вздохнул Ларион, – сейчас бы в снежный сугроб!
      - Температурный контраст отец придумал и без сугроба. Встань сюда, – взяв за руку гостя, скомандовал Павел и повернул находящийся на стенке кран.

      В тот же миг откуда-то с потолка в голову, плечи, руки Лариона вонзились сотни острых струек ледяной воды.

      - 0-о-ой! Постой! Отпусти! Что это? – как ужаленный закричал Ларион, отскочив в сторону, но увидев, что Павел блаженно подставляет под струйки воды свое разгоряченное тело, тоже ринулся под холодный душ.

   Через несколько секунд Павел закрыл кран, предложив:

    – Отдохнем немного, а потом – опять в парилку!

   Повторив эти "процедуры" еще несколько раз, дверь в парилку оставили открытой и, не торопясь, начали умываться.

   Из бани вернулись домой часа через два. Хозяин, уже заметно подзахмелевший, встретил ребят в прихожей, бодро поприветствовав:
 
    – С легким паром, братовья! Как банька?
    – Благодарствую! – в один голос ответили ребята, а Ларион восхищенно добавил:
    – Ничего подобного мне видеть не доводилось! Скажу по совести: это не баня, это – рай!
    – В том-то и вся суть, – подметил Петр Захарович, проходя в гостиную, – что даже такие, казалось  бы, мелочи, как баня, надо стараться из необходимого превратить в удовольствие, приятное наслаждение. Чтобы жизнь красивее была. Если представить себе нашу жизнь в цветном изображении, то, что получится?

  – Что? – не понял Ларион.

    – Ну, к примеру, когда у тебя беда, большие неприятности – это примем за черный цвет, когда радость – белый, или розовый, а повседневную жизнь, ничем не выделяющиеся дни – за сероватый цвет. Предположим, ты сам для себя не будешь изыскивать путей для увеличения радостных и приятных событий, то вся жизнь будет выглядеть серыми и черными полосочками. И неизвестно, каких полосочек будет больше.

      - Получается, как на половиках, которые бабы ткут?
      - Хорошее сравнение! Вот и представь себе: заложит ткачиха больше черных и серых ленточек, на такой половик и смотреть не захочется. А если заложит ярких, цветных, да со вкусом  подберет их чередование – глаз не оторвешь от такого изделия. И в жизни нашей то же самое: в течение недели работа, неприятности, нервотрепка, а в субботу сходишь в светлую, чистую баньку, попаришься, отдохнешь, бокальчик доброго вина примешь – и все невзгоды, что за неделю накопились, сами собой отойдут на второй план. Уметь хорошо работать – это еще не всё. Не менее важно – научиться хорошо и правильно отдыхать: чтобы отдохнуло не только тело, но и душа.

     После ужина Павел показывал гостю свои технические чертежи, объясняя принцип работы, взаимодействие узлов и деталей в неизвестных доселе Лариону механизмах. Женщины, как всегда бывает в таких случаях, допоздна вели беседу обо всем. А братья-родители с большим графином крепкой настойки, уединившись в рабочем кабинете хозяина, почти до самого рассвета, размышляли о том, как жить дальше.
      
     На следующий день, Ларион поднялся с первыми лучами солнца. Наскоро перекусив, отправился запрягать лошадей, готовиться к отъезду.
 
     Обратную дорогу Захар Захарович и Дарья Матвеевна угрюмо молчали, а Ларион подгонял лошадей и, подставляя свое закаленное обветренное лицо навстречу морозному воздуху, бодро напевал свои любимые песни.

     На половине дороги, проезжая в деревне Бобовик мимо трактира, Захар Захарович, толкнул сына в спину, выкрикнул:

    – Приостанови, Ларион. Взгляни: что-то Воронок на переднюю левую тяжело приступает. Проверь. Сбрую поправь, а мы с матерью пока чайком согреемся.

      - Я под тулупом совсем не замерзла. Сходи один, только много не пей. А лучше бы до дома доехать, а уж потом...

   – Потом – само собой, а шкалик и сейчас не помешает.

   Ларион, зная, что с лошадьми всё в порядке, всё-таки принялся осматривать их копыта, а отец скрылся за дверью трактира. Через четверть часа Дарья Матвеевна, прохаживаясь около возка, всё чаще стала поглядывать в сторону трактира.

    – Может быть зайти, поторопить отца? – Предложил Ларион.

    – Сходи. Только коней сначала привяжи, как следует, чтобы не бежать вслед за ними до самого дома.
 
   Зайдя в помещение, Ларион увидел отца, сидевшего за длинным столом, опустив голову. Перед ним стояла початая бутылка водки, два стакана и тарелка с солеными огурцами.

    – Батя, не пора ли ехать дальше?

   Захар Захарович взглянув на сына, налил из бутылки оба стакана, с горечью в голосе выдавил:

      - Присядь, согрейся.
      - Что случилось, батя?
      - Не хотелось рассказывать до дома... Худые, совсем худые дела... Бери стакан... Федору пришлось уехать за границу, может быть навсегда. У Петра – тоже худо. Добивают его...  Такого ученого специалиста...

 
     Недели через три из Боровичей верхом на коне прискакал посыльный, передал Захару Захаровичу карманные часы Петра на память, а устно сообщил, что Петр Захарович со всей семьёй вынужден был срочно уехать за границу, скорее всего в Голландию. Дом и всё оставленное имущество Петра национализировали, а точнее – растащили, разграбили и разворовали. В конце разговора он, тяжело вздохнув, как бы про себя, проговорил: "Всех инженеров разогнали, сволочи. Последние пару месяцев Петр Захарович, в одиночку, пытался спасти оборудование. Не хочется верить тому, но на деле видно, что развалить созданное нами, для сегодняшних правителей, является главной задачей. Петр Захарович еще как-то держал порядок, а как он уехал, стали всё рушить, а в первую очередь, оборудование, привезенное из Германии. Кричат, что это им не нужно. Сунулись громить электромеханизмы, так одного насмерть, а второй весь обгорелый успел выбежать на улицу. Нашлись среди них "грамотные", предложили остановить турбины. Целые сутки тушили котлы и выпускали пар, а затем уже разбили турбины, генераторы и трансформаторную подстанцию. А у этого пустобреха Репки – нашего уездного комиссара так и не дошло: почему в его кабинете люстра перестала светиться. Теперь с керосиновой лампой сидит и разоряется, что он найдет врагов советской власти"...

   Думаю, не будет уважаемый читатель строго судить автора за отступление, которое хотелось бы вставить на эти страницы.

     Чтобы понять о масштабах натворенных бед на Боровичских керамических заводах, отмечу, что впоследствии потребовалось много лет тяжелейшей работы, направленной на то, чтобы восстановить здесь производство огнеупорных изделий.

   В период с 28 марта по I июля 1921 года Советом Труда и Обороны было принято и подписано В.И.Лениным три постановления о полном восстановлении и дальнейшем развитии боровичских огнеупорных заводов. Первое постановление "О мерах по ликвидации кризиса в огнеупорной промышленности и об усилении роли Боровичского района как основной базы по производству огнеупорных материалов" предписывало: "признать выполнение производственной программы по огнеупорному кирпичу ударным заданием, потому отнести все предприятия огнеупорной промышленности, занятые этим заданием согласно программе, к разряду ударных предприятий".

   Развалить налаженное производство, разогнать подготовленных специалистов, вывести из строя механизмы было куда проще, чем всё это восстановить. Теперь тот же самый Репка уже кричал о необходимости производства огнеупорных изделий, которые требовались металлургической промышленности.

   Завод, уже с новым названием "Красный керамик" снова начал работать. Тысячи рабочих с лопатами в руках на пригородных шахтах добывали огнеупорную глину. Приготовление шамота, формовку и прессование изделий тоже вынуждены были производить вручную, а разбитые механизмы стояли "мертвым грузом". Об их восстановлении и пуске в работу, приходилось только мечтать. В городе практически не осталось ни одного толкового инженера. Лишь спустя десяток лет один из молодых пареньков с помощью смекалистых рабочих сумел разобраться в принципе работы некоторых механизмов. В учебном пособии по краеведению "Наша Новгородская земля" про него писали:

   "Комсомолец Алексей Маличев внес 16 предложений по совершенствованию техники, из них 10 были внедрены в производство. Он изобрел, например, глинодробилку, автоматическую мешалку, воздушный клапан для пресса".

   Конечно, написать о том, что Алексею Маличеву удалось восстановить некоторые разбитые и разграбленные машины, было бы нелепо. Сам собой, в таком случае, напрашивался бы вопрос: кем разбитые, когда разграбленные, кто в том повинен, как допустили такое?

   В итоге: с вводом некоторых восстановленных машин и подвесной канатной дороги, к концу первой пятилетки (1928-1933 г.г.), спустя пятнадцать лет, завод стал производить такое же количество продукции, что и до национализации. Но рабочих на нем стало в несколько раз больше. Тот же самый, а может быть, уже очередной РЕПКА с гордостью кричал, что новая власть ликвидировала безработицу. Правда, умалчивал о том, сколько теперь рабочие стали зарабатывать, какова стала выработка на каждого рабочего. Многие, ранее работавшие, механизмы "внедрили" на заводе спустя еще многие годы.